Птица в янтаре

В четверть третьего австрийское посольство передало официальную депешу, согласно которой подследственный Геллерт Гриндевальд был признан гражданином Австрийской республики. К половине третьего новость облетела все без исключения этажи Вулворт-билдинг. Дважды. Дипломатические корпуса прочих стран, где Гриндевальд задерживался достаточно, чтобы считаться «вроде бы своим», смиренно сложили оружие и вздохнули с облегчением. Принимать частичную ответственность за его поступки и, в дальнейшей перспективе, возмещать ущерб никому, разумеется, не хотелось. От австрийцев подобной отваги тем более не ожидали. Ставили, в основном, на Великобританию, где будущий международный террорист когда-то сделал свои первые шаги к успеху. На внеочередном допросе, состоявшемся ровно в четыре пополудни, Гриндевальд мечтательно напевал себе под нос «Ach, du lieber Augustin». — Расскажите о вашем первом визите в Австрию. Когда это было? — размеренно и монотонно спрашивал его Морис Флеминг, следователь-мракоборец, отличавшийся самым невозмутимым характером в управлении. — Я там родился. — Прежде вы говорили, что родились в Германии, в Бернау. — Возможно, я ошибся. На меня здесь постоянно оказывают давление, — как ни в чём не бывало пожимал плечами Гриндевальд. — Могу вас заверить, что появился на свет в апреле тысяча восемьсот восемьдесят второго в Зальцбурге. Но, увы, никогда не знал своих родителей. — Прежде вы утверждали, что они умерли от тяжелой формы обсыпного лишая, когда вам было двенадцать. Замерев у самой двери, за спинами Флеминга и двоих мракоборцев из конвойной группы, Тина нервно кусала губы. Попытки вести протокол — это не входило в ее обязанности, но значительно упростило бы в дальнейшем составление рапорта, были оставлены давным-давно: в нем не промелькнуло бы ни единого слова правды. Тяжелый взгляд Гриндевальда, полный холодной насмешки, ощущался всей кожей, дышать в помещении было совершенно нечем и хотелось выйти обратно в коридор. И почему, собственно, они решили, что Гриндевальд изменит своей привычке обращать каждый допрос в фарс, раз уж в его судьбе вдруг стало больше определенности? Он ничуть не собирался этого делать. — С кем вы были близки в Зальцбурге? Высокий плечистый мракоборец, стоявший у северной стены рядом с Тиной выглядел неестественно бледным, на лбу прорезались морщины, а по выбритому виску медленно стекала капля пота — кажется, ему было дурно. Флеминг методично переворачивал сложенные на столе бумажные листы, задавая одни и те же вопросы снова и снова и снова, день за днем, раз за разом, без каких-либо эмоций вообще: его привлекли к следствию исключительно для ведения допросов и очных ставок. Равнодушный к любым провокациям и педантичный до зубовного скрежета, Флеминг и по жизни порой вел себя, как поцелованный дементором. В определенном смысле, они с Гриндевальдом подходили друг другу идеально. — Затрудняюсь ответить, господин следователь. Слишком много воды утекло с тех пор. Да и что есть «близость»? Вот мы с вами, к примеру, встречаемся в этой комнате дважды, а то и трижды в неделю, ведем долгие беседы о самом личном и сокровенном — стоит ли мне, в таком случае, считать это близким знакомством? — С кем вы контактировали там в последнее десятилетие? Со стороны казалось, что глухой разговаривает со слепым: Флеминг зачитывал с листа все подряд, игнорируя бессмысленные ответы, и делал бы то же самое, даже если бы Гриндевальд не отвечал вообще. Австрийская сторона совершенно не возражала против судебного процесса на территории Штатов, более чем довольна была ограничиться лишь присутствием и наблюдением. В отдаленной перспективе, такое решение гарантировало Гриндевальду смертную казнь. В самой наиближайшей — Веритасерум. Тина хотела бы увидеть его напуганным и сломленным, растерянным и осознавшим свое поражение. Должна была хотеть. Гриндевальд заслуживал высшей меры и всех эмоций, которые неизбежно сопутствуют людям, приговоренным к ней. Тина слишком хорошо помнила то глухое и безнадежное отчаяние, и Ньют, наверное, помнил тоже; снились ли ему похожие кошмары, она не знала: сам Скамандер не признавался, но ему в принципе было свойственно держать все в себе. Вышло бы лишь справедливо, если бы теперь Гриндевальд разделил это с ними. Вот только с самого первого допроса, на котором Тине довелось присутствовать, ее не оставляло ощущение фальши. Словно она была актрисой второго плана в дурной пьесе. И какая-то часть ее разума хотела просто дождаться финала. — В последнее десятилетие? Дайте вспомнить… Признаться, чаще прочих я обращался к Моцарту. — Вы имеете в виду… — Да, совершенно верно. Моего знаменитого земляка. В его музыке есть подлинная магия, вы не находите? Флеминг не находил. Но и не перебивал, пока Гриндевальд долго и пространно рассуждал о немецких и австрийских композиторах, сравнивая их творчество. — Я никогда не говорил, что маглов нужно поголовно истреблять, — неожиданно для всех подытожил он, выпрямляясь на жестком стуле и резко вскидывая голову. — Мои слова часто трактуют неверно, и это крайне огорчительно. Маглами нужно руководить, направлять, отбирать лучших и позволять им развиваться — на благо общества. Глупо уничтожать полезные вещи. Высидев ровно два с половиной часа, Флеминг дал отмашку стажеру, который вел протокол — самопишущие перья в допросной утрачивали магию, как и большинство артефактов — и поднялся со своего места. Двое мракоборцев, державшихся позади заключенного, тут же шагнули вперед, слаженно, в ногу, готовясь вести его обратно в камеру. Тина знала, что лучшей возможности поговорить с Гриндевальдом не будет. Она не имела права напрямую вмешиваться в ход следствия, и особых полномочий на диалог в пределах камеры у нее тоже не было. — Одну секунду, — умоляющий взгляд, как ни удивительно, подействовал: мракоборцы замерли, старший из них вопросительно приподнял брови. — Мистер Грейвз… Мне нужно кое-что узнать. Имя главы департамента тоже сработало безотказно. За последние недели многие в МАКУСА привыкли видеть в Тине некую проекцию воли мистера Грейвза. Новую фаворитку, «особу, приближенную к Императору». Для самой Тины это, правда, выглядело как «в десять раз больше придирок и выговоров, чем раньше». И она понятия не имела о причинах столь внезапной симпатии. Равно как все остальные в департаменте понятия не имели, почему вернувшийся на свой пост шеф смотрел на них волком. Ведь не в том было дело, что вовремя не распознали подмену — Тина тоже не распознала. — Успокойтесь, Тина, не нервничайте так, — улыбнувшись, обратился к ней Гриндевальд. — О чем вы хотели спросить? Это было как удар в солнечное сплетение: голос и интонации совершенно те же, что он использовал, когда притворялся Грейвзом, а лицо другое, почти незнакомое, его собственное. Это могло бы свести с ума. Тина застыла, будто подавившись воздухом, и драгоценные секунды потекли в молчании. — Вы знаете эту девушку? — наконец, кое-как справившись с собой, произнесла она. Возможно, Тина иногда бывала рассеянной, но о таких важных просьбах помнила. Колдография пропавшей дочери Бернадетт по-прежнему хранилась у нее. Спрятанная за планшетом, она обжигала грудь, будто раскаленная, и не позволяла просто махнуть рукой на обещание. У Тины было очень развито чувство долга. Гриндевальд покачал головой. — Вы бы еще из своего кабинета ее показали, тогда бы я точно ответил, — их разделял стол и еще, по меньшей мере, полдюжины футов, но подойти ближе Тина не решалась. — Боитесь? На вас не похоже. Она сделала шаг, другой, обогнула стол, выставив рамку перед собой как щит. А Гриндевальд все молчал и смотрел на нее снизу вверх, спокойно и почти ласково, как на маленькую девочку. Этот взгляд Тина помнила слишком хорошо, и сердце предательски колотилось где-то в горле. Их разделяло, кажется, не больше фута, когда в нем вдруг загорелся азарт хищника. Рамка выскользнула из дрожащих пальцев и раскрылась, ударившись о гранитные плиты пола.

***

Вернувшись в главное бюро расследований, Тина хотела запереться в своем кабинете и просидеть в тишине хотя бы четверть часа. Мысли и воспоминания рвали ее на части. Перед глазами был охваченный тьмой перекресток, искореженные остовы автомобилей, пламя и осколки стекла на асфальте. Под ногами от магии плавилась дорога, а впереди, за потоком ослепительно белых искр, стояла ее смерть. Тина думала, что погибнет там, защищая Ньюта. Но не погибла. И до сих пор не знала, почему. В приемной мимо нее, едва не задев плечом, черной молнией пронесся настоящий мистер Грейвз, сопровождаемый по пятам маленькой свитой из старших мракоборцев, и сразу стало понятно, что отдохнуть не получится. — Тина, ко мне в кабинет. Немедленно. Он так чудовищно изменился после плена, будто разом обнажив все острые углы своей натуры. Будто что-то в нем необратимо угасло, и в то же время Тине никогда раньше не приходилось видеть ни в ком столь яростной, безудержной воли к жизни. Мистер Грейвз шел к неведомой цели с упорством тарана. Гриндевальд и теперь был похож на него прежнего больше, чем он сам.