Птица в янтаре

Ночь выдалась тихой и безлунной. Пронзительный ветер с залива срывал с крыш одинокие снежинки, и они кружились в воздухе колючей серебристой пылью, медленно оседая на асфальт. По пустынным тротуарам гуляла поземка, в паре кварталов к западу надрывался автомобильный гудок – в той стороне, Ньют помнил отчетливо, находился федеральный банк, где полтора месяца назад он познакомился с Якобом и едва не был схвачен как грабитель, совершенно не имея в душе преступных намерений. Заиндевевший Нью-Йорк спешил погрузиться в сон. На центральных улицах Манхэттена жизнь еще кипела, но ближе к окраинам люди стремились поскорее укрыться в тепле и тесноте своих квартир. Ньют аппарировал в узкий переулок между церковью «Вторых салемцев» и старым, почти аварийным жилым домом из красного кирпича, но мог бы, наверное, без последствий перенести их с Персивалем прямо к порогу. Переулок обрывался у ворот заводского склада, где тусклое сияние газовой лампы кое-как разгоняло густую темноту. Отступив на шаг, Грейвз быстро огляделся, потянулся за палочкой, но не вытащил из крепления. Трепетали на ветру отсыревшие лохмотья настенных листовок, на некоторых еще можно было разобрать крупно отпечатанное «Салем», на некоторых, чуть более свежих – «Цирк уродов». Кряжистое деревянное здание, обшитое снаружи листами гофрированной жести, пустовало ровно столько же, сколько была мертва его хозяйка. По иронии судьбы, то самое волшебство, с которым «салемцы» отчаянно боролись, вернуло их церкви прежний вид – словно и не было в ее стенах никакого обскура. – Тина рассказала мне, как добраться, – не дожидаясь вопроса, пояснил Ньют, торопливо огибая маленький притвор. – Я уже был здесь сегодня утром. И вчера. И неделю назад. Зеленая краска на двери местами облупилась. Кто-то вывел белым маслом поверх: «Бог видит все», – крупно и размашисто, через обе створки. В мощных петлях, грубо и наспех приколоченных кем-то из последних прихожан, висел на цепи простой амбарный замок. Обладая достаточной силой, его наверняка можно было попросту сорвать, но до сих пор никто не попытался. – Зачем? – Сейчас поймешь, – печально улыбнувшись, Ньют опустил голову и нащупал в рукаве навершие волшебной палочки. – Ты когда-нибудь заходил внутрь? – Нет, – лаконично отозвался Персиваль. – Не доводилось. Он по-прежнему ни о чем не спрашивал. Словно в глубине души уже знал, чем обернется их прогулка. Предложение изменить планы на вечер и вместо очередного бессмысленного спуска в нью-йоркскую подземку отправиться «туда, где все началось» было воспринято Грейвзом с какой-то мрачной, безнадежной апатией, совершенно ему не свойственной. «Хорошо. Если считаешь нужным, действуй», – сказал он и первым протянул руку для совместной аппарации. И Ньюту отчаянно хотелось видеть в этом доверие, пусть робкое и хрупкое, как утренний сон. Вот только лгать самому себе он не привык. Привык отдавать, не требуя взамен, принимать удары, не отвечая – не из слабости, а потому что только так порой можно было доказать искренность своих добрых побуждений. Вытерпеть, выдержать и не отступиться. Ньют следовал по этому пути всю свою сознательную жизнь, и не жалел ни секунды – ни об одном из шрамов. Если Персиваль не считал его человеком, достойным доверия, с этим ничего нельзя было поделать, только принять. Возможно, однажды он изменил бы свое мнение. – Алохомора. Замок, глухо лязгнув, поддался, и Ньют аккуратно снял его, обмотав цепь вокруг одной из скоб. – Могу ручаться, обскур появлялся отсюда, – заметил вдруг Персиваль ровным, задумчивым голосом, кивнув на решетку ливневой канализации в пяти ярдах от церкви. Ближайший к решетке сутулый фонарь не горел – единственный на всей улице. В часовне, занимавшей большую часть первого этажа, было душно и пыльно, слабо пахло миртовым деревом и птичьим пометом. Потревоженные шумом, завозились на раме стрельчатого окна голуби, громко захлопав крыльями и заворковав раскатисто и грозно. Сквозь пыльные стекла проникало достаточно света, чтобы оценить простой, почти аскетический порядок. Из предметов культа «салемцев» в зале совсем ничего не осталось – вынесли подчистую даже листовки и знамена. Только мебель, дешевая, почти убогая, не представляющая совершенно никакой ценности, по-прежнему находилась на своих местах: массивный обеденный стол, грубо сколоченные деревянные лавки, три стула, верстак и пустые стеллажи вдоль стен. Пока Грейвз с вялым любопытством оглядывался вокруг, Ньют зажег палочку и легко взбежал по лестнице. Перегнувшись через ветхие перила, махнул рукой, призывая следовать за ним. – Здесь все обыскивали, неоднократно. И слежку устанавливали внутри и снаружи – никаких результатов, за три недели Бэрбоун ни разу не объявился. Если рассчитываешь… – Ты однажды интересовался, как сделать ловушку для обскура, – очень тихо произнес Ньют, не сомневаясь, что будет услышан. – В некотором смысле, это она и есть. Я только об одном прошу… всегда просил: дай мне немного времени. Дай ему немного времени. Десять минут, не больше. Порывшись в карманах пальто, он извлек маленький тряпичный кисет, по виду ничем не примечательный, и, развязав узел и ослабив горловину, опустил его на пол. Персиваль изумленно вскинул брови, но вновь промолчал. – Ты отмечаешь Рождество? – спросил Скамандер, не глядя на него. Повинуясь небрежным взмахам палочки, из кисета одна за другой медленно выплывали желтовато-белые парафиновые свечи, короткие и толстые, числом не меньше полусотни. Ньют зажигал их в воздухе и отправлял в центр часовни. Совсем скоро в просторном зале стало светло как днем. Маленькие огоньки горели ровно, не чадя, не оплывая и напрочь игнорируя сквозняки. Голуби вновь заволновались, утробно гудели из своего угла, раздувая сизые зобы и топорща перья. Следом за свечами из кисета потянулась гирлянда с фонариками, длинная и гибкая, как змея. – Наверное, нет. То есть, последние пять лет не отмечал, хотя Ричи все равно каждый раз украшает дом, а Мерси печет сладости и варит эгг-ног. Как ты, возможно, заметил, они оба очень настойчивые, – тепло усмехнувшись, Персиваль на мгновение прикрыл глаза. – Но ты ведь в курсе, что Рождество было месяц назад? – Да, – пожав плечами, просто отозвался Ньют. – Не имеет значения. По своей природе, он теперь знал наверняка, Грейвз не был ни черствым, ни жестоким. Жестким и строгим – безусловно, а еще бескомпромиссным и неуживчивым, порой прямолинейным до грубости. Но не безжалостным. И в тот момент, когда Скамандер по-настоящему это понял, ему впервые захотелось, чтобы они встретились как-нибудь иначе, в другое время и в другом качестве или хотя бы просто без взаимных предубеждений. Столько времени потратили впустую, а в конце оказалось: можно идти к одной цели разными путями. В том маленьком мирке, который создал вокруг себя Грейвз, Ньюту почему-то было уютно. Совершенно не так, как в чемодане, на ферме матери, в Экваториальной Гвинее или где угодно еще. Непривычно, даже странно, но уютно вопреки всему. Здесь была Работа – серьезная, утомительная, требующая полной отдачи, порой опасная, но совершенно необходимая. Большой дом с язвительным дворецким и ревнивой кухаркой, которая категорически не терпела чужой стряпни на своей кухне. Множество порядков и традиций, смешных и важных, как у любой семьи. И наконец, сам Персиваль. Ироничный и самоотверженный, упрямый и мудрый, стойкий и очень уязвимый. Возвращаясь в Америку, Ньют не ожидал ничего подобного. Совершенно ничего. А теперь задумывался, почти против воли: могли бы они разделить свои миры на двоих? Научиться по-настоящему понимать друг друга? Доверять безоговорочно, как самим себе? Ведь могли бы? Наверное, это сделало бы его очень счастливым. Грейвз спустился обратно на первый этаж, под магические свечи. Что-то пробормотав себе под нос, взмахнул руками, и в воздухе закружились снежинки вперемешку с золотистым конфетти, а сквозь удушливые запахи нежилого дома пробился тонкий аромат хвои. Снег исчезал, не касаясь пола, но быстро присыпал гирлянды и мебель, и не таял, хотя в часовне было достаточно тепло. Запрокинув лицо к потолку, Персиваль вдруг улыбнулся, быстро, ярко и неуверенно, словно успел уже подзабыть, как это делается. И невозможно было не улыбнуться в ответ, и множество слишком неловких слов вертелось на языке, но произнести вслух хоть что-нибудь Ньют не решился. – Здесь никогда не было так светло, – сказал Криденс, замерев на пороге маленькой, похожей на чулан комнаты. Он вздрогнул всем телом, когда дверь за его спиной сама собой захлопнулась с гулким стуком. На балкон Грейвз аппарировал уже с палочкой наизготовку, собранный и настороженный – ни следа прежней безучастности. И тут же замер, будто оглушенный. Криденс протянул руки, обнажив матово-бледные запястья. Правое наискось перечеркивал тонкий шнурок с подвеской, тускло блеснувшей покрытым пленкой патины серебром. Ньют был совершенно уверен, что когда-то уже видел похожий символ – разделенная пополам окружность в равностороннем треугольнике – мог бы в этом поклясться, но не получалось вспомнить, когда и при каких обстоятельствах. – Я звал вас. Вы говорили, что сразу придете, но не приходили. И здесь тоже ложь, – грустно упрекнул Бэрбоун, делая маленький шаг вперед. – А я ведь искренне считал вас своим другом. Единственным другом, мистер Грейвз. Персиваль, прикипев взглядом к подвеске, ответил не сразу. Заняв позицию между обскуром и мракоборцем, готовый в любой момент защитить и того, и другого, Ньют терпеливо выжидал. Атмосфера с появлением Криденса сразу перестала быть сказочной, хотя свечи по-прежнему горели, снег и конфетти вихрились под потолком, а на гирляндах едва слышно звенели, покачиваясь, маленькие рождественские колокольчики. – Сними это. Широко распахнув глаза, Криденс шумно, резко вдохнул и замотал головой. – Вы сами дали мне… – Не я, – сухо оборвал его Грейвз и повторил, еще более требовательно. – Снимай. Обскуриал колебался. Прижав правую руку к груди, словно в попытке защитить подарок, он еще сильнее ссутулил плечи, снова замотал головой. Еще один судорожный вздох – и лицо Бэрбоуна исказилось в болезненной гримасе, он часто заморгал слипшимися ресницами, но длинные, неуклюжие пальцы уже дергали шнурок, пытаясь распутать. От острого сочувствия к нему у Ньюта заныло где-то в животе. Он хотел вмешаться, но Персиваль вдруг зашептал, лихорадочно, азартно, обращаясь скорее к самому себе: – Я теперь понял, я почти наверняка понял… Забрав кулон, он сразу же отступил в сторону, отвернулся к центру зала и, держа подвеску на уровне глаз, полностью сосредоточился на ней. – Криденс, – мягко позвал Ньют. Бэрбоун медленно перевел на него пустой, помертвевший взгляд и едва заметно кивнул. Его восковая бледность бросалась в глаза даже в теплом, рассеянном сиянии многочисленных свечей. Две недели назад, на заснеженной улице перед домом Персиваля, обскуриал выглядел точно так же, даже куцый пиджачок и лоснящиеся на коленях брюки по-прежнему были на нем. Что он ел все это время, где ночевал и укрывался от холода, что поддерживало в нем горение жизни – Ньют не мог себе даже представить. – Ты напал на тех людей, в кафе и на площади, потому что хотел привлечь внимание? – Я хотел быть одним из них, – с видимым трудом разомкнув челюсти, оборонил Криденс. – Хотел, чтобы меня… помнили. – Они были счастливы, и должны были заплатить? – уголки губ Скамандера печально опустились. – Вы ничего не знаете. На скулах Криденса проступила тень румянца. Слабая, едва заметная, – и все же Ньют немного воспрял духом. Хотелось положить руку на острое плечо Бэрбоуна в простом жесте ободрения, убедиться, что ладонь не пройдет сквозь пустоту. Что Криденс действительно сумел как-то выжить после атаки мракоборцев в метро – вопреки всему. – Никто не должен был пострадать. Просто иначе они не видят, не замечают. Проходят мимо. Им нет дела, – Криденс говорил неразборчиво и тихо, на грани шепота, и постепенно перешел на монотонный речитатив. – Никому нет дела. Иногда я просто больше не могу. А тот, кто внутри меня, – он всегда начеку, всегда ждет этого, хочет вырваться. – И, конечно же, ты не можешь это контролировать. Как удобно, – скептически заметил Грейвз, по-прежнему занятый изучением кулона. – Могу, – просто ответил Криденс. – Но иногда мне хочется его выпустить. В эту минуту Скамандеру вдруг разом вспомнилось все, что рассказывал ему Персиваль о жертвах обскура. Частити Бэрбоун никогда не выйдет замуж. Генри Шоу не станет тридцать первым президентом Соединенных Штатов – и тридцать вторым не станет. Шестнадцать ни в чем не повинных маглов не вернутся домой с работы. Мистер Абернети не один месяц будет оправляться от травмы, как и несколько магловских подростков, отмечавших в кафе начало нового года. В мире должен был существовать способ оборвать этот порочный круг. Иной, нежели еще одно убийство. – Прости, что не смог помочь тебе раньше, Криденс. Мне правда очень жаль, – искренне признался Ньют. – Но теперь все закончилось. Ты можешь пойти с нами. Криденс промолчал, и в часовне вновь повисла тягостная, напряженная тишина, нарушаемая лишь голубиной возней и тихим, мелодичным перезвоном колокольчиков. Устало опустив руку с кулоном, Грейвз потер лицо свободной ладонью и произнес, ни к кому конкретно не обращаясь: – А мы-то гадали, как этот ублюдок умудряется с таким апломбом держаться в камере особого режима… Выходит, Пиквери с самого начала была права. Повернувшись к нему всем корпусом, Ньют многозначительно покачал головой, пытаясь предостеречь, но лишь подтолкнул к дальнейшим откровениям. – Канал связи с обскуром, – неохотно пояснил Персиваль. – Гриндевальд действительно сумел его наладить. Как – не знаю, нужно будет показать эту штуку ребятам из сектора артефактов. Но темной магией от нее фонит за милю. Скамандеру понадобилось время, чтобы с предельной осторожностью подобрать слова для уточняющего вопроса. – Гриндевальд питался энергией обскура? – Не только. Предполагаю, что система работает в обе стороны. При грамотном объединении двух магических потенциалов можно добиться кратного увеличения суммарного уровня энергии, – запнувшись, Грейвз безразлично пожал плечами. – Сложно объяснить. И я не эксперт. Нужно как можно скорее… Он вдруг оборвал себя на полуслове и замер, неподвижно уставившись в одну точку. Разум кольнула неясная тревога. Ньют растерянно оглянулся на Криденса, но обскуриал снова поник, опустив голову и нервно теребя засаленные края рукавов, словно предыдущая эмоциональная вспышка лишила его последних сил. Спустя несколько мгновений Персиваль повел плечами, спокойно, без каких-либо предосторожностей спрятал кулон во внутренний карман плаща и отошел к перилам. – Я смогу обеспечить вам два или три дня форы, – неожиданно хриплым голосом начал он, тяжело опершись о деревянную перекладину обеими руками. – Этого будет достаточно, если сядете на пароход до Саутгемптона завтра вечером. Волшебный снегопад постепенно слабел. Последние робкие снежинки растворились в воздухе, не пролетев и нескольких дюймов. Порыв ветра ударил снаружи в окна, загудела дымовая труба, и пушистая рождественская гирлянда, протянутая от восточной стены до западной, качнулась и погасла. Буря, поднявшаяся в душе Ньюта, заполнила сознание без остатка безумной смесью радости, облегчения, благодарности, щемящей тоски. И схлынула. Осталась только тоска и предчувствие неизбежной разлуки. Ньют уже забыл, когда в последний раз так тяготился необходимостью новых странствий. Персиваль по-прежнему стоял к нему спиной, напряженный и бесконечно уставший одновременно, и отчего-то вдруг напомнил Скамандеру героя греческих мифов. Сизифа, приговорённого богами вкатывать на гору камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз. – Ты уверен? – негромко уточнил Ньют, встав рядом, плечом к плечу. Подчиняясь его воле, свечи в зале гасли одна за другой. – Я уверен, что выпускаю в мир чудовище, – спокойно и твердо отозвался Грейвз, совершенно не заботясь о том, что Криденс может его услышать. – И на этот раз мне хотелось бы ошибиться… Ко дню вашего прибытия в Англию, Министерство уже точно будет в курсе. Я свяжусь с Альбусом Дамблдором, постараюсь заручиться его поддержкой. Вас не экстрадируют в любом случае, но могут судить коллегией Визенгамота за преступление против всего магического сообщества. Обскур едва не выдал нас не-магам. – Никто ведь не узнает, – перебил его Ньют, беспомощно кусая губы. – Никто не узнает, что Криденс отплывет со мной. Грейвз медленно покачал головой, прижав левую ладонь к виску. – Я вернусь, когда все уляжется. Когда Криденсу… станет лучше. Я обязательно вернусь, Персиваль! – Не знаю, кто встретит вас здесь… мистер Скамандер, – глухо произнес Грейвз, выпрямляясь. – Увезите обскура из моей страны, большего я не желаю, а за последствия готов ответить. И отвечу, не сомневайтесь. То, что произошло здесь в ночь на восьмое декабря, не должно повториться в Лондоне. Министерство будет поставлено в известность, равно как и МАКУСА. Теперь это целиком и полностью ваша игра. Поймете вы или нет, я не могу поступить иначе. Ньюта будто ударили ногой в живот, дышать вдруг стало невозможно, и несколько мгновений он беззвучно открывал и закрывал рот, пытаясь вымолвить хоть слово. Так самоубийственно глупо. И честно. И жестоко. Все же Персиваль умел быть жестоким, на этот счет Скамандер ошибся. – Ваш чемодан, билеты, самое необходимое в дороге,– монотонно перечислял Грейвз, неотрывно наблюдая за пламенем последней парящей свечи. – Ни о чем не беспокойтесь. Отдохните этой ночью. Желаю вам удачи, мистер Скамандер, с вашей книгой и с вашей миссией. С любым вашим начинанием. Будьте счастливы. Он аппарировал прежде, чем Ньют сумел ответить. И Скамандер откуда-то знал наверняка: не к дому. Персиваль прощался навсегда, всерьез собираясь обеспечить ему спокойное возвращение на родину, а затем сдаться на милость закона. Наверное, Ньют должен был этого ожидать. Но не ожидал. Криденс, шаркая ногами как дряхлый старик, заковылял в дальнюю комнату, очевидно, принадлежавшую ему раньше. Пару минут спустя Скамандер обнаружил его перед пустым платяным шкафом. Новый поворот в своей судьбе Бэрбоун принял безропотно. Ньют обещал о нем позаботиться. Грейвз обещал им обоим билеты на пароход и временное прикрытие. А лично Ньюту он никогда и ничего не обещал, так что все было по справедливости. «Будьте счастливы, мистер Грейвз», – мог бы сказать ему Скамандер, если бы успел, если бы они снова хоть на минуту встретились. Но, положа руку на сердце, сказать хотелось совершенно другое.

***

Куини всегда обоснованно считала, что удивить ее непросто, а уж застать врасплох – и того сложнее. Талант легилимента пробудился в ней первым из всех магических талантов, и к двадцати трем годам младшая мисс Голдштейн знала о людях достаточно, чтобы предсказывать их действия с точностью, которой позавидовал бы любой прорицатель. Но чутко дремавшего за ее рабочим столом главу департамента магического правопорядка Куини ни за что не смогла бы предвидеть. – Ваш рабочий день начался двадцать минут назад, мисс Голдштейн, – бесцветно заметил он, выпрямляясь на стуле. Куини на миг задержала дыхание, потом выдохнула полной грудью, пытаясь унять бешеный стук сердца. Пронежившись в постели на полчаса дольше положенного, она попыталась было сократить время на утренние сборы, но как обычно не преуспела, и по главной лестнице к лифтам пришлось бежать с такой скоростью, что чудом выдержали каблуки. – Прошу прощения, мистер Грейвз, этого больше не повторится, – без тени испуга покаялась Куини. Ментальные щиты начальник выставил добросовестно. Вот только покрасневшие глаза, сизую щетину на подбородке, всегда безупречно выбритом, и мятый воротник рубашки выдавали его с головой. – У меня к вам будет один вопрос, – сразу, предупредил Грейвз и, поднявшись на ноги, нервно одернул полы длинного пиджака. – Можете не отвечать, если сочтете его слишком… личным. Мне известно, что вы встречаетесь с не-магом, владельцем булочной, затрудняюсь сейчас вспомнить фамилию… – Вы ошибаетесь, – резко оборвала его Куини. Она прошла к вешалке, скинула с плеч пальто, аккуратно устроила на крючке берет и лишь после этого повернулась к Грейвзу, чтобы одарить прямым, уверенным взглядом и дежурной улыбкой. – Что-нибудь еще? – Оставьте, – глава департамента досадливо поморщился, обогнул стол, и Голдштейн ощутила слабый запах какой-то травяной настойки – настолько слабый, что сперва решила, он ей померещился. – Я знаю наверняка. В данный момент речь не идет о том, чтобы… Одним словом, я вас не обвиняю. Просто скажите: ваш друг добился того, о чем мечтал, живет той жизнью, о которой мечтал, и пусть вы не можете… Он замолчал, прижав правую руку к губам, мучительно подбирая слова, и Куини в конце концов пришла на помощь: – Не могу разделить это с ним? – Примерно, – Грейвз отрывисто кивнул, и уставился на нее с каким-то недоверчивым ожиданием. – Скажите, вам этого достаточно? Спустя почти минуту давящей испытывающей тишины Куинни ответила ему честно, позволив давней, глубоко загнанной боли на мгновение проявиться в голосе: – Нет. И никогда не будет достаточно. Но я эгоистка, мистер Грейвз. Слишком эгоистка, чтобы не верить – со мной он стал бы еще счастливее. Почти не изменившись в лице, Грейвз отвел взгляд. – Благодарю, я вас понял. И ушел. По словам Тины, заперся в своем кабинете до позднего вечера и даже с докладом к себе не пустил, а на дежурный брифинг попросту не явился.