***
Ожидание было для неё самым трудным испытанием, и она с завидной легкостью его провалила. Поставив перед собой задачу продержаться до утра и лишь тогда заявиться к нему домой, сбить столку, взволновать своим появлением, она рассчитывала на эффект опоздания - сладкий побочный эффект от оптимизма к жизни и наигранного безразличия к нему. Но она не учла того, что Чарльз Стокер поразил её, словно вирус. Встроился в геном её клеток и принялся отравлять молодой девичий организм с поражающей добросовестностью. Но с каким же удовольствием она позволяла этому яду нарушать свою жизнедеятельность. Она отправилась к нему, когда часы твердили, что она нетерпеливая дура. Влюбленная дура, - она улыбнулась в предвкушении. И сняла с запястья розовые Rolex на тонком кожаном ремешке. Она представляла, как туфли ступят на его наверняка свежескошенный газон, оставив там её след. Представляла его удивленное выражение лица; затем - как удивление сменится столь желанной жалостью, стоит первым слезинкам скользнуть по её щекам. Представляла, как она будет сбивчиво рассказывать ему о своей пропаже, поминутно бросая на него отработанный нежный взгляд щенячьих глаз, хватая его за руку, и за плечо, и за ворот рубашки (пальцами же нечаянно забираясь под неё). Имя у неё мартовское, тёплое, только на такое и отзывается весна, а вместе с ней и сотни мужских сердец. Чарльз Стокер же, хоть и с удовольствием и мурлыканьем довольного жизнью кота нежился в тёплых лучах весенних солнц, больше любил осень. Мартовская девочка не могла завлечь его по-настоящему, но не теряла надежд — не привыкла.***
Она еще не слишком хорошо разобралась в своих желаниях, но воспоминания с похорон разжигали в ней неясные грёзы о чём-то большем - так маленькие девочки, еще не носящие бюстгальтер, представляют себе знакомство с скрытым за ширмой миром взрослых: они не знают, что их ждёт, но ориентируются на тактильные ощущения - тесные брюки, случайные прикосновения, ненарочная ласка. Бюстгальтер она носила уже как пару лет, но желание испытать наслаждение от иллюзорных касаний было подобно желанию богоискателя наконец встретить Создателя. Но только если они ищут Творца везде, даже в самых немыслимых вещах, она уповала на касания лишь его рук. Она мнила его жалость к ней и своё благоговение перед его существом высшей точкой их взаимоотношений. И она не знала, что Чарльз Стокер не умел жалеть вообще.***
Она не боялась того, что он мог увидеть на экране дорогого смартфона - обработанные в стиле ретро фотографии из Флоренции, тут же нежно-розовой окраски фотографии, где она в короткой сорочке; следом кадры на пляже в аляповатых сланцах и открытых купальниках, в классной комнате днём, в каком-то дешевом клубе - ночью, они не казались ей чем-то, что стоило бы скрыть от глаз Чарльза. Он же лишь со скучающим видом листал яркие снимки девчонки с пышными белыми локонами и жемчужной улыбкой и усмехался, когда ловил себя на одной и той же мысли - в этих аквамариновых глазах отчего-то нет никакой девчачьей фальши. И посмеет ли он поступить так с непомерно настоящей девочкой в ромашковом платьице? Чарли пальцем тычет в крикливо-яркий экран мобильника: с очередной фотографии на него из-под опущенных - иссиня-черных, слишком ярких для её ослепительно белого блонда - ресниц глядят две горящие льдинки, словно освещая своим пугающим блеском чёрные ленты на фарфоровых запястьях и тугие путы на тонких кукольных щиколотках, и - о господи боже - Чарльзу почти жаль острые девичьи колени, наверняка до синяков упершиеся в обжигающе холодный кафель. Он улыбается, он кривит губы в молчаливом предвкушении. Носок её туфли вновь упирается в ни в чем не повинную ромашку, в этот раз у самой Его двери.