404

— Никаких тусовок, никаких выпиваний, ключи от машины я забрала, а к Чонину и его компании даже не приближайся! — Я понял, мам. — Твои оценки за семестр оставляют желать лучшего. Даже в университете ты ведешь себя как ребенок. Бэкхен, тебе не кажется, что уже пора становиться взрослее? Ты ведь не можешь всегда жить в детстве! — Женщина в злости потянула Бэкхена за ухо, а тот зажмурился и ойкнул. Но вскоре она отняла руку как ошпаренная. — Твой Сатурн... — она посмотрела на Бэкхена, как на мутанта. — Где твой шрам? Бэкхен недовольно потер ухо. Ему совсем не хотелось признаваться матери. — Что с твоим шрамом? — уже громче спросила она. — Я признал соулмейта, — буркнул он, уткнувшись взглядом в пол. Женщина замерла, ее глаза как будто остекленели. Спустя мгновение она облегченно выдохнула и обняла сына, целуя его в макушку. — Господь внял моим молитвам! Он услышал меня! — в глазах собирались слезы. — Он избавил моего сына от боли, Боже, спасибо... Бэкхен, прижатый щекой к груди матери, только вздохнул и закатил глаза. — Кто это, Бэкхен? — она отнялась и посмотрела на сына. — Кто твой избавитель? — Слушай, мам... — Я должна встретить этого человека! Это женщина или мужчина? Как зовут? — Мама! Я не собираюсь знакомить тебя с ним. — Что? Но почему?.. — улыбка сползла с ее осунувшегося, постаревшего лица. — Потому что мы не общаемся. Я не собираюсь быть с ним повязанным. Мы просто признали друг друга и разошлись своими дорогами, он не нужен мне. Мать снова остекленела. — А когда... произошло признание? — Почти месяц назад. Слушай, мам, все в порядке. Главное, что теперь голова не болит, на остальное плевать. — А где же твой соулмейт? Почему ты не сказал раньше? — неверяще уставилась она на Бэкхена. — Это неважно, мама, — он похлопал женщину по плечу, потому что не мог терпеть ее непонимающий грустный взгляд усталых глаз. — Совсем неважно.

:

Двадцать семь дней назад Чанель проснулся с головной болью и сухостью во рту. Давненько он, конечно, не выпивал, поэтому и организм отреагировал соответствующе. В кровати он был один, а когда ощупал простынь, то она оказалась холодной. Бэкхена уже давно нет. Чанель соскочил с постели. Он искал везде, но Бэкхена и его вещей не нашел. Он выглянул в окно и припаркованной вчера ночью машины не обнаружил. Чанель отчаянно убеждал себя, что не должен паниковать. Может, Бэкхен всего лишь пошел в магазин? Или у него были срочные дела? Потом Чанель перерывал квартиру в поисках какой-нибудь записки, которую наверняка мог оставить Бэкхен. Он открыл телефон, но никаких пропущенных звонков или новых сообщений не было. Червячок страха забрался в душу, больно куснув за сердце. Да нет же. Бэкхен просто не мог. Ну не мог — и все тут. Пак посмеялся сам над собой, но смех вышел нервный. Он спокойно набрал номер Бэкхена, но тот не ответил. Он посчитал, что много звонить будет неприличным, поэтому после третьего звонка отложил мобильник в сторону. Все хорошо. Наверное, случилось что-то срочное и сейчас Бэкхен занят. Но дольше часа Чанель не смог просидеть на месте. Он звонил еще, но в итоге телефон отключили. Внезапно он понял, что никакой контактной информации о Бэкхене у него нет: ни адреса, ни номера друзей или родственников, ни места работы, абсолютно ничего, кроме номера телефона, который и вовсе недоступен. Чанель так и промаялся до вечера, не находя себе места. Волнение за себя и тот факт, что его наверняка кинули, переросло в тревогу за Бэкхена, ведь тот как будто сквозь землю провалился. А вдруг с ним что-то случилось? Он кое-как раздобыл номер Чонина, но и тот не думал выдавать своего друга. Они долго ругались по телефону, после чего Ким выключил телефон. Из разговора Чанель понял одно: с Бэкхеном все в порядке, он жив и здоров, просто не может или не хочет видеться с Чанелем. Пак боялся, что чем-то обидел Бэкхена в ту ночь, возможно, был груб с ним. Все мысли смешивались в кашу и не давали покоя, посему он срочно нуждался в том, чтобы увидеть Бэкхена и поговорить с ним. Он достал номер другого друга, Минсу, который оказался глупее и сговорчивее Чонина. От него он и узнал, в каком кафе работает Бэкхен. Чанель пришел туда утром. Он не знал, по каким дням работает Бэкхен, какая у него смена, но все равно пришел. Он просидел там до закрытия, но среди официантов не заметил никого, кто был бы хоть капельку похож на Бена. На следующий день он тоже не встретил Бэкхена, просидев почти десять часов за столиком, что к нему даже подошел администратор и поинтересовался, почему он так долго сидит. У Чанеля зрела идея, чтобы спросить просто у персонала, числится ли среди них Бен Бэкхен, но он боялся, что и они, как Чонин, будут скрывать его, поэтому он решил понаблюдать сам. На третий день Бэкхена тоже не было, ровно как и на четвертый. Лишь в пятницу вечером Чанель, уже изрядно вымотанный монотонным ожиданием, заприметил знакомую макушку. Он не соскочил с места, не ринулся к Бэкхену. Чанель тихо пытался унять свое бешеное сердце, не двигаясь на месте. Когда Бэкхен, не замечая его, проходил мимо, он окликнул: — Официант? Не могли бы вы подойти? Бэкхен обернулся на его голос. Он нисколько не удивился тому, что это был Чанель. Как будто он был постоянным посетителем в их кафе, который всегда заказывает одно и то же. Чанель поднялся, когда к нему подошел Бэкхен. Его удивило то, с какой непринужденностью вел себя парень, как будто не было ничего, ни той ночи, ни признания, ни разговоров, ни заливистого смеха вдвоем. Он хотел кинуться на него с вопросами, может, с упреками, с признаниями о том, что успел сильно соскучиться, но посчитал, что не должен мешать Бэкхену на его рабочем месте, и тихо спросил: — Найдется минута поговорить? Бэкхен кивнул, и они вышли через черный выход на улицу. Как только они оказались на воздухе, Бэкхен достал сигарету и закурил. Чанель не знал, с чего начать. Он очень хотел обнять Бэкхена, но чувствовал, что тот этого не хочет и настроен на не самый приятный разговор. — У тебя все хорошо? — на выдохе спросил он. — Да, все в порядке. — А... куда ты пропал эти дни? Я искал тебя. — Мать на домашний арест посадила. — Я волновался. Просто ты ушел, ничего не оставив, и трубку не брал, я подумал, что ты... — Чанель замолк и не стал озвучивать самое страшное свое предположение, которое так настойчиво отвергал. — Бросил тебя? Чанель не стал кивать, только поджал губы. — Слушай, Чанель, — Бэкхён выбросил недокуренную сигарету и поднял на Чанеля серьезный взгляд, — мне кажется, все здесь ясно. Я думал, за эти пять дней ты сам поймешь, а ты, оказывается, упертый. Извиняй, конечно, но мне все это не нужно. — Что «это»? — Ну, отношения, семья, соулмейт, любовь до гроба и вытекающее, — Бэкхён сказал это таким тоном, словно кого-то передразнивал. — Назови меня моральным ублюдком, но я отчасти использовал тебя, прости меня за это. Я бы сказал тебе сразу о своих намерениях, но как тебя увидел, то понял, что, узнай ты о моих жизненных взглядах, то не стал бы меня признавать... Чанель перехватил его за запястье. Он хотел как-то остановить этот бред, но Бэкхён понял, что он хотел сделать, и посмотрел на него взглядом, которым можно было остановить поезд. Чанель не мог противиться этому и лишь сглотнул, рассматривая серьезное лицо Бэкхена хмурым взглядом. — Посмотри вокруг. Соулмейты никому не нужны, сейчас все живут так, как им хочется, и я не исключение. Это тебе кажется, что мы должны быть вместе, но на самом деле я тебе не нужен, а ты не нужен мне. — Ты мне нужен! — несдержанно сказал Чанель. — Ну вот я-то тебе зачем? — он снисходительно посмотрел на него. — Мы с тобой разные. Я пью, курю, с травкой, бывает, балуюсь, у меня в голове одни тусовки, меня все полицаи в лицо знают, а еще у меня характер дерьмо. А так ты можешь найти себе кого-нибудь более подходящего, девушку какую-нибудь, ну или парня, на свое усмотрение. — Бэкхён, ты что, из этих? — неверяще спросил Чанель. — Которые отвергают соулмейтов? — Да нет же. Просто я не хочу быть с тобой, — отчеканил он. Воцарилась тишина. Внутри Чанеля умирали недавно распустившиеся цветы любви к Бэкхену. — Многие живут так. И мы с тобой сможем друг без друга. Не кисни, окей? — А вдруг я полюбил тебя? Что тогда делать? — Не смеши. За пару дней невозможно полюбить, особенно такого засранца, как я. — Но, Бэкхен, мы же неспроста соулмейты, я... — Чанель. — прозвучало безапелляционно. — Будет лучше, если ты забудешь меня и будешь жить своей жизнью. Я пойду своей дорогой, а ты — своей. Он развернулся и вошел обратно в кафе, оставив Чанеля одного на улице с пустыми глазами. Бэкхен пошел сразу в туалет. Он вытащил из кармана сложенный потертый листочек и развернул его. На нем он еще пять лет назад написал свою речь, которую должен сказать соулмейту, когда встретит его.

Ненавижу тебя. Ненавижу, ненавижу, ненавижу. Засунь свою родственную душу в свою же задницу. Из-за тебя, сука, я терплю адскую боль, которую не заслужил даже самый грешный человек. Из-за тебя, блядина, я умирал от гребаной боли всю свою жизнь, и ты еще поплатишься за это! Приятно тебе, когда тебя использовали? Нравится быть униженным? А я чувствовал себя также, только в десять раз больнее, в десять раз унизительнее, в десять раз ничтожнее, и это всю свою чертову жизнь! Получи и распишись, сука. Надеюсь, я больше никогда тебя не увижу.

— Ну, не совсем то, что я должен был сказать, — озвучил свои мысли Бэкхен. Он с огромным удовольствием порвал листочек, который долгое время хранил, и выбросил в мусорный бак. Он вернулся в зал с улыбкой и чувством выполненного долга. По идее, он всерьез собирался сказать именно эти слова. Но Чанель оказался не таким уж дерьмовым парнем, и ему отчасти стало жаль его. Ну не мог Бэкхен признаться ему, что ненавидит его, просто не мог. Поэтому попытался смягчить свою речь и немного наврал, чтобы сильно не ранить. Когда он ложился спать поздно ночью, то наругал себя, что был слишком мягок. В конце концов, он должен был использовать этот момент сполна и заставить Чанеля расплатиться за всю ту безумную боль, которую Бэкхен испытал. Ох, плевать. Главное, что теперь уже не больно.

:

Чанель зевает, листая каналы на телевизоре. Он не знает, как добрался до дома, как поел, как вышло так, что он решил посмотреть вечернее кино. По сути, он должен быть разбит, опустошен, зол, обижен, в депрессии, в слезах — да что угодно, но только не ленивое просматривание каналов! Все это было очень странно. Как будто его не бросили, не отвергли, как будто смысл его жизни не был утерян. — А спонсор нашей программы — кетчуп «Томато»! «Томато» — истинный вкус Южной Америки у вас дома, пальчики оближешь! Сейчас мы переключаемся на короткую рекламу, но не уходите, мы скоро вернемся вместе с нашим героями сегодняшнего выпуска, которые расскажут вам о секретах красоты своих ногтей! На экране сменились картинки. У Чанеля тяжелели веки. Разные голоса рассказывали о прелестях косметики, брендов одежды, порошках, новых чехлах для мобильников, позже началась государственная кампания, которую читал механический голос мужчины: — ПРИРОДА НЕ ДОПУСКАЕТ ОШИБОК. ЗНАЙ, ЧТО ТЫ НЕ ОДИНОК. МЫ С ТОБОЙ, МЫ ВМЕСТЕ! НЕ ДАЙ ОДИНОЧЕСТВУ ПОКОРИТЬ ТЕБЯ. ТЕЛЕФОН ДОВЕРИЯ: 549-694-237. СООБЩИ, ЕСЛИ ТВОИ БЛИЗКИЕ В БЕДЕ. И ВСЕГДА ПОМНИ: ПРИРОДА НЕ ДОПУСКАЕТ ОШИБОК. ПРИРОДА НЕ ДОПУСКАЕТ ОШИБОК. ПРИРОДА НЕ ДОПУСКАЕТ ОШИБОК. ПРИРОДА НЕ ДОПУСКАЕТ... — Блять! Чанель бросился к телевизору и ударил по экрану, разбив его. Он молотил кулаками по нему, громко ругаясь, надрывая голос. Комната погрузилась в темноту, он осел на пол, закрывая лицо руками, костяшки которых были содраны в кровь из-за осколков. Он что-то мямлил и бубнил как младенец, а потом поднялся и побежал в спальню. Чанель содрал карту с цветными кнопками со стены. Кнопки посыпались на пол, а карта разорвалась. Он вытащил свои дневники и также разорвал их. На шум выбежали соседи, которые всегда игнорировали существование Чанеля, и стали барабанить в дверь. Он, конечно же, не стал открывать им, дурея в своей спальне, где он рвал все, что попадалось под руки. В итоге он заснул на своей кровати, где они с Бэкхеном занимались любовью он испачкал все простыни своей кровью. Его сон был беспокойным, и с первыми лучами солнца он проснулся в холодном поту, изможденный и гниющий изнутри. Глаза опухли от слез и голос хрипел мерзко, что уши точно в трубочку скручивались бы, если бы он начал говорить. Да он все равно не заговорил бы. Нечего ему было сказать. Он думал, что даже если его отвергнут, унизят, да хоть что сделают, то он в лепешку разобьется, но добьется своего соулмейта, заставит его переосмыслить все. Но откуда ему было знать, что он окажется так слаб, так ничтожен рядом с Бэкхеном? Он чувствовал: Бэкхен не хочет видеть его рядом с собой. Не хочет, очень сильно не хочет. В Чанеле были силы настаивать, терпеть, ждать, уговаривать, добиваться, но зачем, если Бэкхен будет глух к этому? Чанель не знал почему, но чувствовал — не зря ведь они родственные души, — что Бэкхен только сильнее возненавидит его за такое, отдалится еще больше. И этот факт убивал Чанеля, что он абсолютно ничего не мог поделать. Он просто лежал и смотрел в потолок, как какой-то овощ. Не ел, не пил, не ходил в туалет, разве что иногда засыпал, но долго спать не мог. Вскоре желудок стал болезненно ныть, а от самого Чанеля исходить неприятный запах, и ему пришлось подняться, что случилось на третьи сутки. Всю неделю он проходил потерянный, как призрак гуляя по своей квартире от спальни до туалета. Он не думал о Бэкхене. По крайней мере, старался. Вспоминал прошлое, которое у него было длинное и насыщенное. Он этого никогда не делал, это был его жизненный принцип — не вспоминать ушедшее, потому что приносит лишь головную боль и сожаления. Но он не мог не. Вспоминал мать и отца, которые занимали слишком мало места в его жизни, в его воспоминаниях, в его сердце. Они составляли лишь короткий временной отрезок в его жизни — всего четырнадцать лет, ничто. Когда они умерли в огне, он предпринял свою первую попытку умереть. Вспоминал Первую Мировую, в которой участвовал, в которой потерял друзей, после чего зарекся никогда ни с кем не дружить — слишком это больно, мучительно. Его лучший друг умер у него на руках, и всю ту долгую мучительную ночь, когда он истекал кровью, доживая последние часы жизни, Чанель был рядом, слушая его рассказы, секреты, которые утаивал, просьбы, мольбы о помощи, когда тот был в бреду. Он передал ему потертое письмо, попросив передать жене. Чанель закопал его тело с наступлением рассвета: хотелось сделать хотя бы это по-человечески, чтобы тело когда-то лучшего друга не гнило в куче остальных мертвецов, а было с достоинством предано земле. Чанель чувствовал себя мерзостно, когда докладывал его семье о смерти. Он должен был умереть. Не его друг, у которого был соулмейт, живые родители, маленький ребенок, совсем не он, а Чанель, которому жизнь уже давно не нужна, которому не жалко умереть, да он и рад бы. Когда жена его друга упала перед ним на колени после того, как прочла письмо от мужа, и расплакалась в горьких слезах, он понял, что устал, что не хочет больше терпеть такие потери и утраты. И пообещал себе более не сближаться с людьми до тех пор, пока не встретит соулмейта. Он всегда придерживался этого правила, пока не влюбился. Наверное, это было одной из самых отвратительных его ошибок — поддаться чувствам, потому что ту нестерпимую горечь он чувствует до сих пор. У него была семья. В него влюбилась глупая девчонка, Сонен — красивая до чертиков, а он, дурак, поддался, покорился, тоже полюбил. Они знали, что не являются родственными душами, но зачем-то поженились, думали, справятся, что их любовь выдержит. У них была дочка. Глаза были такие же веселые, как и у Чанеля, а улыбка — мамина. Назвали ее Сольхен. Чанель обожал ее так же, как и ее мать. Началом конца стал момент, когда она встретила своего соулмейта еще в средней школе — тоже девочку, материнского соулмейта. Они заволновались. А что будет, когда она вырастет, признает пару? Начнет стареть, пока им обоим до сих по двадцать пять лет? Все начало рушиться, когда Сольхен вышла замуж. Каково это, когда твои родители, 25-летние и молодые, держат на руках своего первого внука, или когда все принимают их за твоих друзей, а не родителей? Сонен вскоре встретила своего соулмейта. Они оба знали, что когда-нибудь это произойдет, что кто-то из них первым встретит свою родственную душу. Когда она ушла, Чанель ее ни в чем не винил, хотя было очень больно. На ее месте он сделал бы точно так же. Тем более, он её любил и желал ей только счастья, оставаясь в стороне. Его бывшая жена начала преображаться — стали появляться морщины, волосы седели, но Чанель не находил эти изменения безобразными, напротив, он ужасно завидовал ей. Вскоре и на лице его дочки стали робко появляться морщины, а ее ребенок рос, потом родился еще один, ее дети росли быстро. Когда его внуки поступили в университет, он все еще оставался молодым. Он старался не видеться со своей семьей — это было слишком больно, слишком тяжело. Особенно невозможно было видеть в их глазах жалость к нему. Поэтому он просто исчез из их жизней, хотя Сольхен и Сонён помнили его всегда и не переставали любить. Чанель пришел только на похороны Сонён. Она умерла достойной смертью: старая, в окружении детей, внуков и правнуков, прожив долгую жизнь. Он как сегодня помнит, какой была Сольхен на похоронах. Она уже давно не была девочкой, а стала взрослой женщиной, склонной к полноте. Она была больше похожа на его мать, чем на дочь. Чанеля прошибло током, когда она окликнула его в толпе: — Папа! Он, как робот, медленно обернулся на нее. Женщина в возрасте старше пятидесяти лет со слезами на глазах кинулась ему на шею, шепча «папа, папа, папа, где же ты был?». Окружавшие их люди косо взглянули на них: молодой парень и пожилая женщина, что заливается слезами и зовет его своим отцом. Чанель не знал, что ответить. В тот день он в седьмой раз попытался покончить с жизнью, но его спасла дочь. Когда Сольхен умерла, а умерла она, к сожалению, не в старости, а в автомобильной аварии, Чанель поклялся, что не посмеет больше любить кого-то. Разве что только соулмейта. Была в его жизни еще одна любовь, только несколько иная. Чанель когда-то работал на палубе. Капитаном корабля был седой мужчина, очень мудрый, повидавший многое. Он стал учителем Чанеля. Он никогда не знал своего соулмейта: тот умер, когда они еще даже не встретились. Этот мужчина любил выпить, а Чанель всегда был его собутыльником, готовый слушать его рассказы. Они попали в шторм, и весь экипаж корабля затонул. Кроме, естественно, Чанеля, которого даже море побрезговало забрать в свою пучину. Как будто он был проклят, чтобы жить. Еще Чанель вспоминал о странной любви, которая случилась не с ним, но свидетелем которой он стал: любви между двумя материнскими соулмейтами, которые осмелились на такое. Он говорил им, что будет больно, что не получится. А они, безумцы, слишком сильно любили. Они жили очень долго, почти полтора века, не признавая свои родственные души, и Чанель даже не знал, кого ему было жаль больше: их, несчастных влюбленных, или их соулмейтов, обреченных быть одинокими. Их звали Чондэ и Чунмен, они являлись далекими родственниками друг друга, но и этот факт мало повлиял на их любовь. Они жили в глуши, подальше от людей, чтобы не терпеть укоризненные взгляды. Чанель был одним из их немногих друзей. Он всегда поражался их упертости и выдержке, когда весь мир отвернулся от них, они все равно смотрели только друг на друга. Как будто были друг для друга целым миром, кроме которого больше ничего не нужно. Устав от жизни и давления извне, они решили умереть вместе. Глупцы. В жизни Чанеля было еще очень много людей, друзей, кумиров, случайных связей. Все они внесли в его жизнь что-то новое, особенное. Они уже давным-давно умерли, и никто, кроме Чанеля, не помнит их. Один он несет память о них, хотя они уже давно затерялись в потоке истории, оставив за собой один лишь прах. И все эти воспоминания, все эти мысли бушевали в воспаленном разуме Чанеля, хотя он прочно и долго держал все взаперти. С годами он стал выдержанным и стойким эмоционально, но случившееся совсем разбило его, сломало замок на его сердце, под которым он держал все самое болезненное, все самое неприятное, которое в прошлом провоцировало его на самоубийства. Чанель пытался вернуть Бэкхена, но попытки были слабые, ибо он знал, что все равно его ждет отказ. Спустя неделю после того разговора он снова пришел в то кафе, а Бэкхен, заметив его, с щетиной, с мешками под глазами, постаревшего на десять лет, только озабоченно вздохнул: — Чанель, я думал, мы договорились. Пожалуйста, давай не будем портить отношения и мирно разойдемся. Чанель задавался вопросом «а какие такие отношения?» еще очень много раз, но больше мешать Бэкхену не смел. Он стал гнить и вянуть. Пак понимал, что это чревато последствиями, но он был настолько убит, что порой терял счет времени, пока тупо лежал и смотрел в потолок. Он подумал, что ему нужна психологическая помощь, и в свой 612 день рождения вышел на главную улицу с кухонным ножом в одной руке, с праздничным тортом — в другой, в колпаке и с шариком. Он праздновал не только день рождения, но и свою десятую, юбилейную попытку покончить с жизнью. Он поднес лезвие к запястью и сделал один глубокий надрез, как тут же подскочила скорая и полиция. Убивать он себя, конечно, не собирался, а просто хотел сымитировать это, чтобы ему уже кто-нибудь помог. Так как попытки самоубийства сурово карались, его заключили в тюрьму на девять месяцев. Этого он и хотел: самоубийцам вроде него там всегда промывают мозги, хорошенько встряхивают, мотивируют, оказывают медицинскую помощь. Он получил то, что хотел. Всякий раз, когда его сажали до этого, то оказывали помощь как непризнанному соулмейту. Но, так как он таковым уже не являлся, то теперь он проходил что-то новое: как понять, что можно прожить и без своего соулмейта; попытаться завести отношения с кем-то другим; научиться жить без родственной души и не культивировать ценность своей половины. Почти через год он вновь оказался на воле. Чувствовал он себя, честно признать, намного лучше, свежее, что ли. Чанеля и впрямь убедили в том, что то, что его бросили, — совсем не беда, так, пустяк. И впрямь? Зачем ему Бэкхен? И без него справится! Заживет новой жизнью. Он переехал в другую часть огромного Сеула, а чувство было, что и вовсе в другую страну: до того все было на новом месте иначе. Единственное, что нагнетало, это состояние его здоровья. Процесс старения до сих пор не был запущен, а заснувший на 600 лет организм упрямо не хотел просыпаться, противясь природе. У Чанеля частенько случались судороги, он то резко полнел, то сбрасывал до десятка килограмм, выпадали волосы, постоянно ломило в теле, ослабился иммунитет. Это также было обусловлено отсутствием рядом соулмейта: как правило, когда рядом родственная душа, то все это переживается легче, а процесс старения запускается раньше. Чанель, конечно, врал, когда говорил, что плевать ему на Бэкхена. На самом деле, он думал о нем каждый божий день. Просто мечтал о нем, но ни на что не надеялся.

Семь лет спустя

Бэкхен просыпается со звенящей головой и с сухостью в горле. Боже, зачем он так пил вчера? В постели рядом лежит какая-то девчонка, ее длинные волосы лезут ему в лицо, и он поднимается на кровати. Умывается и злится, когда в зеркале видит, что вся его шея в засосах. — Просил же не метить, — бурчит он, вытираясь. Он одевается и оставляет на тумбе короткую записку с одним словом «спасибо», покидая отельный номер. Закидывает через плечо джинсовку и быстрым шагом мчится к машине. Запрыгивает в нее и, жмурясь от головной боли, едет скорее на работу. Часы показывают девять утра, а это значит, что он опоздал уже на час. Пока стоит в пробке, кое-как пытается навести порядок на голове, но все напрасно. В итоге он заваливается на работу запыханный, всклокоченный и с неправильно застегнутыми пуговицами на рубашке. — Пс-с, Бэкхен, тебя начальник вызывает, — докладывает ему коллега, едва он входит в офис. Бэкхен сокрушенно закусывает губу, предчувствуя брань и выговор. Он со страхом входит в кабинет босса. — Бен, напомните мне, который час? — не здороваясь, говорит он. — Девять двадцать два. — А во сколько начинается рабочий день? — В восемь. — И в который раз это происходит с вами? Бэкхен молчит в ответ и собирается сказать извинения и обещания о том, что такого больше не повторится, но тучный мужчина продолжает: — Господин Бен, вы хороший специалист, но совсем не дисциплинированы. Я давно не решался, но ваши выходки уже выходят за рамки дозволенного. Думаю, вам стоит поискать другое место работы. Бэкхен изумленно вскинул голову. Увольнение? — Прошу извинить меня, — низко кланяется. — Я гарантирую, что этого больше не повторится, и готов понести наказание, только не... — Хватит. Бен, вы больше не являетесь сотрудником нашей компании. — Тоном, не терпящим возражений. — Освободите рабочее место от своих вещей, а часть отработанной зарплаты сегодня поступит на ваш счет. Воцарилось тяжелое молчание. — Мне жаль, — сухо добавил мужчина. Бэкхен вышел из кабинета поникший, сопровождаемый любопытными взглядами коллег. Он собрал все вещи с рабочего стола и молча покинул офис, бросив на стеклянное здание обиженный взгляд. Сев в машину, он потер лицо ладонями и сокрушенно замычал. Где ему теперь искать работу? В Сеуле не так-то просто устроиться в достойное место. Пока он ехал домой, мобильник в кармане завибрировал. — Да. — Ты на работе? Я не помешал? — Не помешал. Теперь я уж точно не на работе. — Что случилось? — Уволили. Что звонишь? — Черт, чувак, прикинь, меня тоже! — в трубке раздался смех. Бэкхен сначала цокнул, а потом и сам рассмеялся. — Придурки мы с тобой, Чонин. — Выпьем по этому поводу? — Да пошел ты, — Бэкхен снова засмеялся. — У меня и так башка болит, так что как-нибудь без меня. Он сбросил трубку. Подъехав к дому, он с большим нежеланием втащил коробку в квартиру на пятом этаже, которая встретила его привычным молчанием и тишиной. Бэкхен расслабил галстук, который наспех завязал, когда покидал отель, и с усталым вздохом упал на диван. — И что теперь делать? — спросил он у стены. И хоть Чонин поднял ему настроение, а работы ведь нет. Куда его примут? На что он будет жить? Что вообще делать дальше? Он повалялся с пару часов на диване, обреченно вздыхая, что совсем не в его стиле, после чего собрался, сосредоточился и стал искать вакансии через ноутбук. Стоит для начала рассказать, насколько он изменился за ушедшие годы. Первое, что бросалось в глаза, это то, что Бэкхен заметно возмужал: стал шире в плечах, немного выше, исчезла та юношеская угловатость и худощавость, волосы больше не были вихрем на его голове и теперь всегда были коротко стрижены и уложены, а на лице не осталось намека на ребенка, под глазами залегли синие круги, и ребяческая улыбка появлялась на нем уже не так часто. Бэкхен бросил курить. Пожалуй, вы уже поняли, что ни девушки, ни парня у него нет, однако понятие «недотрах» для него незнакомо — он пользуется популярностью и падок на случайные интимные связи, и такой расклад его вполне устраивает. Что-что, а желание быть свободным все-таки осталось. Конечно, бунтарских взрывов в нем поубавилось, но упертый и своенравный характер никуда не делся, также как и наплевательское отношение к правилам. Он кое-как закончил универ, а когда ему еще не исполнилось двадцати четырех, то едва не загремел в тюрягу, но смог вывертеться, стал работать и со временем стал более серьезным и сознательным человеком. В свои двадцать шесть с лишним он уже был разведен: со своим бывшим мужем он прожил без малого десять месяцев, а потом как-то не сошлось у них, но Бэкхен никогда теплых чувств к нему не испытывал, да и вообще, то было больше не браком, а взаимовыгодным союзом. К слову, головной болью он не страдал. Он не раз думал о той ночи, которую запомнил слишком хорошо, порой вспоминал Чанеля и задавался вопросом, где он сейчас и что с ним вообще — ну нет, ну просто интересно и любопытно, правда. Ну, это вкратце о настоящей жизни Бэкхена. В остальном ничего особенного нельзя сказать. Бэкхен отправил свое резюме на несколько адресов, которые отыскал, и после, отхлебнув пива из своего холодильника, заснул крепким сном.

:

Его не брали. Никуда и нигде. Приглашали на собеседования, улыбались, вселяя надежду, но никогда не перезванивали. И вот сейчас, спустя месяц после своего увольнения, он вновь стоит у какого-то этажного здания, где ему предстоит пройти интервью. В кабинете сидит тучный мужчина с залысиной и в толстых очках, за которыми его глазки-щелочки выглядят уж очень забавно. Тем не менее, его голос очень приятен на слух, хоть и мужчина часто откашливается. Бэкхен за этот месяц повстречал множество работодателей и ему было интересно сравнивать их всех друг с другом: у кого-то была привычка ковыряться в носу, кто-то был с пятном на брюках, о котором их хозяин даже не подозревал, иногда сидели откровенные идиоты, порой — настоящие бестии, которые хотели завалить его тучей вопросов. И этот мужчина пополнил его длинный список работодателей. Интервью прошло очень быстро и Бэкхен, не лелея особых надежд, вернулся домой. В его квартире хозяйничал Чонин. Ему, кстати говоря, повезло больше: будучи сыном уважаемых людей, его почти сразу взяли на новую работу. Увы, Бэкхену с трудоустройством он, как ни пытался, помочь не смог, но оказывал моральную поддержку, если шутки в духе «пора тебе уже носить майку-алкоголичку» можно было считать поддержкой. — Ну? Как прошло? — Когда Бэкхен, словно вернувшийся после тяжелого рабочего дня муж, упал на стул, а Чонин был его женой-домохозяйкой. — Не знаю. Посрать, если честно, — махнул рукой. — У меня еще две компании есть на примете. В течение недели он сходил еще на два собеседования, но ему сказали об отказе сразу, так что он как-то даже не удивился. А вот тучный мужчина так и не заявлял о себе, и Бэкхен решил, что его не приняли и забыли сказать об этом: такое частенько с ним случалось. Однако однажды в обед раздался заветный звоночек, и девушка радостно щебетала в трубку, что он принят на работу. Бэкхен до того обрадовался, что прослушал все, что она говорила, и в тот же вечер знатно напился. И несмотря на пьянку, которую он растянул аж на три дня, на новую работу он явился заранее, чистенький, отглаженный, свежий и готовый приступить к своим обязанностям. — О! Как хорошо, что вы пришли пораньше, — улыбнулась ему девушка. Кажется, это была та самая, что говорила с ним по телефону. — Давайте я введу вас в краткий курс дела. Она показала ему офис, слишком уж бодро рассказывая обо всем. — Компания молодая и небольшая, но у нас здесь уютная атмосфера, коллектив дружный, начальник не кусается, — она улыбнулась на слове "начальник". — Главное, выполнять свои обязанности как положено, и вам здесь очень понравится. Пойдемте, отведу вас в кабинет начальника, он расскажет вам остальное. Бэкхен послушно пошел за девушкой, свернув в коридоре, но на него наскочил кто-то, выходящий из лифта и явно куда-то спешивший. Некто тут же отпрыгнул от него, подняв руки в примирительном жесте и отводя взгляд в сторону. У Бэкхена помутнело в глазах, а в голову ударило кувалдой. — О, господин Пак, я как раз хотела отвести нового сотрудника к вам, а вы очень кстати успели, — обрадовалась девушка. Бэкхен неверяще уставился на Чанеля и все тело окоченело, а глазные зрачки сузились, как у кота. Реакции. Он увидел, как Чанель сморщился от боли и схватился за голову, что-то сказав, но оно пролетело мимо ушей. Девушка что-то приговаривала, но звуки расплывались и теряли смысл. Бэкхен встряхнул головой и пришел в себя. Перед ним все также стоял Чанель. — Холодно тут у вас, — нервно сказал он девушке, не поднимая глаз на Чанеля. — Ах, это да! Стоит попросить тех. персонал наподдать, а то все уже жалуются на... господин Пак, вы куда? Чанель быстрым шагом ушел в коридор и хлопнул за собой дверью кабинета, ничего не сказав и не обернувшись. — Вы не переживайте, господин Пак отличный человек, — она криво улыбнулась Бэкхену. — Я думаю, скоро он сам вас вызовет к себе, а пока подождете, хорошо? Бэкхен заторможенно кивнул и сел в кресло, долго сверля взглядом табличку на двери кабинета, в котором скрылся Чанель: «Генеральный директор».