:
— Подними руки выше. — Открой рот. — Снимай штаны. — Повернись. Сегодня доктор осматривал его старательнее обычного и сохранял абсолютное молчание, долго листая мед. карту. В конце он тоже не спешил ничего говорить. Мужчина неожиданно разорвал молчание: — Пользуетесь методом крови? — Да. — И? Работает? — Ну, в последнее время я капаю себе чуть больше, потому что при малых количествах реакции все же пробиваются. — А что же до Бэкхена? Как он себя чувствует? — Он мне не рассказывал. — Тебе сейчас стоит быть осторожнее с потерей крови. Твой организм начинает меняться в невероятных темпах, во всем твоем теле происходит глобальная перестройка. Сейчас анемия или инфекции ни в коем случае не должны быть допущены — твое тело переживает важный и сложный момент, тебе следует беречь себя с особой осторожностью. Ну, советы обыкновенные: не допускай переохлаждения, простуд, контакта с больными, чрезмерной физической нагрузки, стресса. В общем, будь внимателен. — Хорошо. Доктор безразлично кивнул и уперся взглядом в свои бумажки. Чанель ждал чего-то от него, потому что видел: мужчину волновал еще какой-то вопрос. Он оказался прав. — Тебе не страшно? — Доктор поднял голову. — Эм... от чего? — Ты понимаешь, о чем я говорю, — укоризненно сказал Ким. — Ответь мне честно. — Нет, доктор, мне не страшно, — тихо сказал Чанель. — Ты уверен, что не боишься? — Да. Наоборот, я чувствую себя счастливым. Доктор угукнул, но с таким видом, словно он не поверил, а просто поленился допытываться. — Возникнут вопросы или проблемы — сразу звони. И информируй меня о любых изменениях, — сказал доктор уходя. — Увидимся 21 февраля. Чанель не понял, что он имел в виду под изменениями. Главное, что ничего плохого о своем теле от доктора он не услышал, и это радовало. — Боюсь? Бред. Я же не психологически больной, — сказал он вслух, когда сгустилась тишина и он остался один со своими мыслями, а слова доктора звенели в голове. — Нет, страх, конечно, есть, но ведь у всех влюбленных так. Это нормально. Он пошел заваривать себе чай. Что-то нервишки расшалились.:
Все шло своим чередом в течение последующих недель. Бэкхен даже подумал, что наконец наступил спокойный период в его жизни с тех самых пор, как он был уволен с прежнего места работы. Но, едва эта радостная мысль пришла ему в голову, как появилась новая проблема. У него заканчивалась кровь Чанеля. Он употреблял ее слишком часто, так как сдерживать симптомы реакций удавалось все сложнее и сложнее; каждый раз приходилось использовать все больше крови, а ко всему прочему он и дома применял ее, потому что, как уже упоминалось, даже в отсутствие Пака рядом Бэкхену приходилось несладко. Бэкхен видел, как его склянка неумолимо пустеет, и пытался экономить как мог. Но это было практически невозможно, да и все равно бы она когда-нибудь закончилась. Однажды утром Бэкхен с ужасом заметил, что жидкости осталось на самом донышке. С нынешними запросами его тела этого хватит всего на пару дней, быть может, на четыре, но никак не больше. А запросы организма были дикими и жадными. Что он скажет Чанелю? Не просить же еще дать крови! Чанель дал ему 450 миллилитров. Сам Бэкхен дал ему всего 300 — в больнице сказали, что он сдать больше не может, так как весит мало и слишком худощав, поэтому ему опасно сдавать больше. Он израсходовал пол-литра за три с лишним недели. Чанель просто физически не сможет дать ему еще: должно пройти как минимум два месяца до следующей сдачи. Тем более, это большой урон его здоровью, и ему, наверное, подобное донорство противопоказано, так как Бэкхен слышал, что у Чанеля слабое здоровье. Бэкхен ломал голову над этим вопросом, но к какому-либо решению прийти не мог. А дни шли, склянка пустела... Одним утром он обнаружил абсолютно пустую баночку. Он переворачивал ее верх дном, пытался хоть что-то собрать со стенок. Абсолютно пустая. Он решился пойти на работу, хотя черт вообще знает, на что он надеялся. Он просто решил попробовать, и, быть может, он сумеет перетерпеть. Начало дня прошло даже лучше, чем он ожидал, или, по крайней мере, не так плохо, как ему думалось. Ну, стандартный набор: круги перед глазами, пробежкa в туалет каждые полчаса, чтобы опустошить желудок (хотя он и не ел ничего, в общем-то), отсутствие концентрации, ну и как же без тугого узла в низу живота. Все это было вполне терпимо — да куда там, Бэкхен и не такие мучения испытывал в своей жизни. Рано было радоваться. После обеда выдержка истощалась. Разве всегда было так тяжело с этими пресловутыми реакциями? Ведь, когда он только начал здесь работать, он днями отмалчивался и вполне себе спокойно жил. Кажись, его тело стало разбалованным. Но вот явилось спасение: Бэкхен не знал, где, как и когда увидел Чанеля, но выглядел он действительно как спасательный круг. Ему хотелось криком позвать его, вцепиться в Пака, привлечь как-нибудь к себе. Чанель, к слову, выглядел отлично: он с кем-то говорил и улыбался. Бэкхен, уже готовый потерять сознание, на ватных ногах шел в его сторону по коридору, порою теряя равновесие. Ему бы дойти, добраться, взять за руку... Его, кажется, кто-то звал. В любом случае, он плохо слышал и думал, поэтому навряд ли мог ответить что-нибудь вразумительное. Чанель был уже очень близко. Бэкхен схватил его за руку, как утопающий хватается за соломинку. В глазах прояснилось, он стал чувствовать пол под ногами, но это не сказать чтобы тотально спасло его. Чанель и его собеседник удивленно смотрели на Бена. — Что такое? — спросил его Чанель. Бэкхен с раскрытым ртом смотрел на две пары озадаченных глаз, но перед глазами проплывали мысли. Он чутко пытался прислушаться к своим ощущениям и понимал, что озноб и боль в голове никуда не делись, пускай он и сжимал мертвой хваткой ладонь Пака. — Простите, это очень важно, — кое-как ляпнул он и слабо потянул Чанеля на себя, и тот тут же подался за ним. Чанель шел с ним в ногу, вопросительно смотря на него, но не смея задавать вопросов. К их счастью туалет оказался рядом, и Бэкхен потащил за собой Пака в кабинку. — Что случилось, Бэкхен? Бен ничего не мог ответить хотя бы ввиду своего отвратительного самочувствия и полнейшего отчаяния: почему прикосновение рук не спасло его? «Нужно больше площади соприкосновения!» Он стал лихорадочно задирать рукава рубашки Чанеля, едва не срывая запонки с манжет. У него это никак не получалось, и он, не зная, где еще искать оголенную кожу, кинулся к шее. — Бэкхен, да что такое? — всерьез встревожился ничего не понимающий Чанель. Он обнял руками затылок Чанеля, привстав на носках и приложившись своей щекой к чужой щеке. Одной рукой он пролез под воротник рубашки, а все его тело было холодное, поэтому у Чанеля от контраста температур пошли по спине мурашки. Наконец пришло успокоение и лихорадка Бена улеглась. Он замер, чувствуя, как тает и плавится: казалось, он целую вечность прожил на Северном полюсе с раком мозга, а теперь оказался в раю. Чанель так и не получил ответа ни на один из своих вопросов. — Эй, что с тобой? — шепотом спросил он у Бэкхена, мягко положив свою руку ему на пояс. В сознании у Бена наконец прояснилось, и он мог нормально думать. Он прочистил горло и аккуратно сказал: — Просто... я хотел тебя увидеть. Бэкхен очень надеялся, что в его ложь поверят, потому что ни за что в жизни бы не хотел признаваться, что его мучают реакции: он не хочет переносить тяжесть своих проблем на плечи Чанеля. Да и вообще, не все в его словах ложь. Он ведь правда хотел увидеться. Ответа долго не было (по крайней мере, Бэкхену так показалось). Он уже испугался, что его раскусили, как со стороны Пака донесся хриплый смех, и Бэкхен буквально почувствовал, как тот мягко улыбнулся. — Соскучился, что ли? — спросил Чанель. — ... немного. — Я сначала испугался за тебя. Ты чуть не рвал на мне одежду, как будто в лихорадке. — Ха-ха, правда? — нервно рассмеялся Бэкхен. — Извини, я не хотел. — У тебя руки какие-то холодные, —шепнул Чанель, проведя кончиком носа линию по скуле Бэкхена. — Я на улице был... Чанель ничего не ответил. Прикрыв глаза, он стал невесомо целовать шею Бэкхена и гладить руками пояс. Если до этого момента Бэкхен был в раю, то сейчас он был за пазухой у самого Бога — это было что-то сверхчеловеческое. Такое передать словами невозможно. — Мы давно не проводили время вместе, — озвучил свои мысли Чанель. — Да... — У тебя странный голос, — нахмурился Чанель и отпрянул, взглянув на Бэкхена. К своему удивлению он обнаружил того всего красного, с лицом, выражающим полнейшую прострацию. — Это все ты, — стыдливо сказал Бэкхен и был честен: вот в этом уже действительно была вина Чанеля. — Так целуешь меня... Чанель немного смутился, совсем никак не ожидая подобной реакции на свои незамысловатые действия. — Я не думал, что ты можешь быть таким чувствительным. Бэкхен крепче сжал руки на чужом затылке и прижался ближе. Ему и впрямь неловко за себя и такой бурный отклик своего тела на обыкновенные касания к шее. Больше Чанель ничего не говорил. Они стояли в тишине, прислушиваясь к мерному дыханию друг друга. Вскоре у Чанеля затекли ноги и он сказал: — Ты не устал? Мы уже довольно давн- — Нет! — пылко выпалил Бэкхен и вцепился в Чанеля крепче, как будто тот собирался бросить его. — Пожалуйста, еще чуть-чуть. Чанель сначала ошеломленно замер, а потом сипло рассмеялся, приобняв Бэкхена ближе к себе. В итоге беновское «чуть-чуть» длилось дольше четверти часа. Чанель этой странной выходки Бэкхена так и не понял, ровно как и причины такого поведения, но был рад. На ложь Бэкхена он всецело купился и ничего не заподозрил. Остаток дня Бэкхен справлялся самостоятельно. Время, проведенное с Чанелем, зарядило его и придало сил. Однако до своей квартиры он едва ли не полз — этот день ужасно вымотал его. Ни горячая ванна, ни чай с лимоном, ни махровое одеяло не могли согреть его в доме. Ужасно было то, что физически его тело было нагрето, вот только холод как будто шел изнутри. Он не мог почувствовать тепло, даже когда заливал ванну кипятком — на коже остались ожоги, а вот зубы все равно стучали. Утром он проснулся с омерзительным настроением. Взглянув на себя в зеркало, ему даже не хватило сил ужаснуться — любое движение мускулов казалось мукой. Он вымученно застонал, когда почувствовал словно удар по низу живота: первый признак того, что скоро вновь придется лезть руками в трусы. Бэкхен решил, что никак не может пойти на работу. Он написал сообщение Реуку о том, что просит оформить больничный. «Желательно на ближайшую сотню лет, — хотелось сказать ему коллеге, — или вообще скажи им, что я сдох и не хочу никого видеть». Он пролежал в постели почти двенадцать часов. По крайней мере, когда он лежал, было все же легче. Бэкхен не знал, как он таким образом решит проблему, но надеялся, что как-нибудь да придет к умной мысли. Жаль, что он не учел тот факт, что его мозг совсем отказывался работать, как будто внутри черепа произошло ЧП и вся рабочая бригада мозга сейчас в отпуске. Бэкхен утешал себя мыслью о том, что это все же лучше, чем если бы он ходил на работу; ему даже сложно было представить, что бы с ним творилось, будь Чанель где-то поблизости. Природа соулмейтов была беспощадной и страшной. Бэкхен не мог нормально спать, а когда все-таки засыпал, то ему снились тревожные сны, и просыпался он каждые несколько часов в холодном поту. У него начались галлюцинации; аппетита не было, разве что только жажда; была нужда выговориться, поделиться страданиями хоть с кем-нибудь, но вместе с тем никого даже видеть и слышать не хотелось; голова трещала по швам — прямо как в былые времена, когда шрам еще клеймом чернел за его ухом и хотелось кататься по полу от боли. Ох, и да, еще хотелось Чанеля. Бен не понимал, когда потребность в этом человеке стала для него жизненно необходимой. Это уже превратилось в зависимость, а Бэкхен ненавидел быть слабым, низшим, зависимым, но Чанеля ненавидеть никак не мог. Напротив, еще сильнее хотелось увидеть его, и дело было даже не в физической нужде, а просто хотелось, чтобы Чанель послушал его, пожалел, утешил, приласкал, сказал бы, что все будет хорошо, просто поговорил бы с ним. Бен знал, что все это глупо: сам молчит, лжет, скрывает, чтобы не отягощать, а с другой стороны мысленно просит пожалеть его. Путаница какая-то. Под конец второго дня стало невмоготу, поэтому Бэкхен принял снотворное. В этом было его спасение, так он хоть как-то мог сбежать от мучений. Правда, из-за этого он терялся в пространстве и времени: едва просыпался, как хотелось снова заснуть, он редко вставал и ел. Без снотворного стало уже никак: едва он просыпался, то тут же глотал еще таблетки. Он даже не понимал, что это своего рода наркозависимость. Злоупотребление снотворным вызвало истощение и острую депрессию. К концу недели он был похож на мертвеца. У него закончилось даже снотворное, а выйти в аптеку не представлялось возможным. Бэкхен уже не знал, как спастись. — Что за блядство... — прохрипел он в подушку, когда в паху опять затянуло. Он инстинктивно потерся членом о мятые простыни, которые, к слову, уже были все испачканы в его же сперме — он просто физически не мог поменять постельное белье. В уголках глаз собрались слезы безнадежности. Он остро почувствовал свою ничтожность и слабость. Он знал, что мастурбация никак его не удовлетворит, а только наоборот удвоит чувство отвращения к себе и желание почувствовать Чанеля. Бэкхен крепко зажмурился. Голова кружилась, и уже непонятно от чего: от передозировки снотворного или от реакций, но было уже как-то плевать; он начал понемногу сходить с ума. Бэкхен в исступлении потянулся к мобильнику, сквозь туман перед глазами нашел номер Чанеля и набрал. — Алло? — живо донеслось из трубки. — Пожалуйста, приезжай ко мне, — сипло и едва разборчиво проговорил Бэкхен: он больше недели ни с кем не разговаривал, и горло неприятно першило. — Что случилось? — встревоженно спросил Чанель. — Что с твоим голосом? Бэкхен понял, что внутри него произошла маленькая катастрофа: стоило только услышать голос Пака, как вся детская обида заскребла в груди, подступили слезы и сухой ком, стало жутко тоскливо. — Пожалуйста, — надломленно, — Чанель, приезжай... — Я скоро буду, — ничего больше не спрашивая, решительно сказал Чанель. Телефон Бэкхена отключился — он не заряжал его. Бэкхен отбросил его в сторону и крепко зажмурился. Он свернулся калачиком и тихо заскулил. От гордости не осталось ничего; вся наружная оболочка оголилась, крепкий панцирь раскололся, а под ним оказалось мягкое, слабое, бесформенное тело маленького беззащитного Бэкхена. Бэкхен, кажется, в какой-то момент потерял сознание. Он очнулся из-за настойчивого стука в дверь. — Бэкхен, ты дома? — донеслось до его ушей. — Открывай, это Чанель! Бен приподнялся на локтях, но руки не держали. Он свесил ноги с кровати, но встал еле-еле, чуть не потеряв равновесие. Он услышал голос своей соседки, прогоняющей Чанеля: — Что за шум вы тут устроили? Уходите! — Нет, мне срочно нужно попасть в эту квартиру, там ждет... — Если хозяин не открывает, значит, его либо нет, либо он не хочет вас видеть! Убирайтесь, а не то я вызову охрану! — Нет, вы не понимаете, мне нужно... — Алло? Я из квартиры 4502, здесь какой-то хулиган ломится в дверь, Бога ради, сделайте что-нибудь... Бэкхен упал в дверном проеме. Он хотел крикнуть, что он здесь, слышит, сейчас откроет, но голос совсем сел. Он уже полз до входной двери. — Я сейчас открою, не прогоняйте его, — совсем слабым голосом просипел он, но никто его не услышал: за дверью происходила ругань; кажется, явилась охрана. — Да я пришел к Бен Бэкхену, он сам позвал меня! Я должен попасть к нему, вдруг что-то случилось! — Уходите! — верещала соседка. — Вы нарушаете порядок! — Если вы продолжите сопротивляться, то нам придется насильно выводить вас отсюда, — послышался мужской голос. Пак стал снова стучать в дверь, кто-то за дверью оттянул его, послышалось суетливое копошение: кажется, его все-таки насильно уводили. Бэкхен наконец подобрался к двери и повернул ключ в скважине один раз. Раздался звонкий щелчок, и все за дверью затихло, замерло. Он с трудом повернул ключ еще раз, раздался повторный щелчок. Было тихо. Он повернул ключ в последний раз, и дверь со скрипом отворилась. Он увидел с порога старуху, Чанеля и охранника, вцепившегося в его плечи, и все они с замиранием смотрели на дверь. Чанель одернул охранника и кинулся на порог, упав на колени рядом с сидящим на полу Бэкхеном. Он сгреб его в свои объятия, а Бэкхен от избытка чувств нашел в себе силы положить свои руки ему на спину. — Ты в порядке? Что с тобой? — взволнованно спрашивал Пак. Старуха и охранник, лицезревшие эту сцену, поняли все и прикрыли за ними входную дверь, не став дальше вмешиваться. Чанель и Бэкхен остались в квартире одни. — Боже, что с тобой... — Чанель целовал его в обе щеки, взяв лицо в свои широкие ладони. — Что же с тобой случилось? Бэкхен ничего не мог ответить, лишь стал слабо всхлипывать, не зная, как вообще выразиться. Чанель взял его под бедра и поднял с холодного пола. Он понес его в спальню, уложив на кровать. Бэкхен, крепко вцепившись за его одежду, потянул на себя. Он крупно дрожал. — Ты пришел, ты пришел, ты пришел... — сипло приговаривал он. — Я здесь, Бэкхен, я пришел, — вторил ему Чанель, гладя по голове, по спине, по щекам и пытаясь успокоить, хотя сам ничего не понимал. Бэкхен вжался всем телом в Чанеля, сцепил руки на его плечах. Как же этот голос успокаивал. Чанель поцеловал его, а Бэкхен ответил так рьяно, с такой отдачей, как будто целовался последний раз в жизни. Он ногтями впился в плечи Пака, пытаясь быть еще ближе, чтобы стать одним целым. Чанель оказался на его кровати полностью, нависнув над казавшимся таким маленьким в тот момент Бэкхеном. Бэкхену было катастрофически мало. Он забыл как дышать, весь его мир — это губы Чанеля, и больше ничего нет во Вселенной. Его грудь часто вздымалась и опускалась, и сердце отдавалось своим стуком в ушах. Он царапал шею Чанеля, а тот, в свою очередь, сложил руки на его поясе, мучая его губы, с неумолимым желанием терзая их. Спустя долгое время он оторвался от Бэкхена, поняв, что что-то не так. Он взглянул ему в лицо и увидел нездоровый цвет лица, красные воспаленные глаза, мешки под ними, тусклую кожу. Вид у Бэкхена был крайне болезненный, а с глаз стекали дорожки слез. — Я так скучал, — прохныкал он очень жалобно. — Я так хотел тебя увидеть, Чанель!.. — Я здесь, — он перевел дыхание, — все хорошо. — Ты же любишь меня? Ты же не оставишь? — Да, люблю, люблю, — пытался успокоить его Чанель, но у Бэкхена, кажется, начиналась истерика: слезы были неостановимы. — Больше всего люблю тебя, Бэкхен. — Ты правда любишь? — плакал он в голос. — Ты же меня любишь? Прошу, скажи, что да... Он что-то еще бессвязно лепетал, а глаза его были застланы каким-то туманом, словно он не знал, где находится. Чанель понял, что Бэкхен бредит. Он мягко поцеловал его в горячий и липкий от пота лоб, отстранился, кое-как отцепив ослабевшие руки со своей одежды. Бэкхен не стал плакать навзрыд, наверное, потому что у него попросту не осталось сил; он судорожно всхлипывал и что-то тихо бормотал. Что-то похожее на «я тебя ждал, так ждал» — Чанель не мог разобрать. Пак гладил его по плечам и голове, сохраняя тишину. Вскоре Бэкхен заснул, очень шумно и рвано дыша. Он хмурился во сне и постоянно дергался. Чанель долго сидел рядом, держа его за руку и наблюдая за сильно изменившимся лицом Бена. Чанель также осознал, что в квартире стоял затхлый душный запах, все окна были плотно зашторены, спальня, кажется, давно не проветривалась, постельное белье было несвежее, а в каждый уголок квартиры как будто закралась маленькая частичка той болезненности Бэкхена, словно она пользовалась слабостью последнего и вовсю царствовала тут. Все тело Бэкхена было очень горячим, но даже во сне он дрожал и ежился, сворачиваясь в клубочек. У Чанеля сердце кровью обливалось от этой картины. Никогда еще Бэкхен не казался ему таким маленьким, таким беззащитным, таким ранимым. Обстановка в спальне совсем не радовала Чанеля, и он решил, что должен привести комнату в божеский вид, пока Бэкхен спит. Он отнес его в гостиную, уложив на диван и укрыв одеялом. Когда он хотел уйти, Бэкхен во сне дернулся и схватился за его руку, издав какой-то жалобный скулеж. Чанель не знал, что делать. Он посидел с ним еще немного, а потом обманом подсунул в руку какую-то валяющуюся на полу мягкую игрушку. Прежде чем уйти, он порезал себе палец и испачкал бледную кожу Бэкхена своей кровью. Он проветрил квартиру, сменил грязное белье, заказал лекарства и еду, после того как обнаружил почти пустой холодильник с просроченными продуктами, каждые пять минут заглядывая в гостиную и проверяя, в порядке ли Бэкхен. Кстати, никаких вскрытых упаковок или следов лекарств он не обнаружил, разве что только пустой пузырек со снотворным и какие-то болеутоляющие. Неужели Бэкхен все это время не пытался лечить свою болезнь? Он ходил хотя бы к доктору? Что вообще произошло, что он так плохо выглядел? Чанелю потребовалось немного времени, чтобы выстроить логическую цепочку и понять, что никакой болезни у Бэкхена не было: на нем сказалось действие реакций, ведь симптомы указывали именно на это. Значит, зря он заказал лекарства, ведь, по сути, сам Чанель — уже ходячее универсальное зелье от всех недугов Бэкхена. Бен проснулся лишь к вечеру. Чанель в момент пробуждения сидел рядом. — Все хорошо? Бэкхен похлопал глазами. У него, кажется, из-за бреда и горячки образовались провалы в памяти, потому что он с искренним удивлением уставился на Пака. — Ничего не болит? — попытался спросить Чанель снова. Бэкхен откашлялся и вместо ответа попросил воды. — Спасибо. Что пришел, — сказал он, попив воды. — Как долго ты так пробыл? — Всего пару дней, — отмахнулся Бэкхен. — Тебя не было на работе больше недели. Бэкхен промолчал в ответ. Он понял, что сейчас начнется разговор, который он надеялся избежать. — Почему ты не сказал мне сразу, что тебя тревожат реакции? — укоризненно спросил Чанель. — ... прости. Я думал, что смогу что-нибудь придумать. — Смотри, до чего ты довел себя. Мы же договаривались, что если что-то случится, то сразу поделимся друг с другом, разве нет? — Извини, — виновато сказал Бэкхен. — У меня закончилась кровь, и я не знал, что делать. — А попросить меня не судьба? Бэкхен закусил губу и помотал головой. — ... я не знал, как. Повисло молчание. Чанель не выдержал и, обессиленно вздохнув, прижал Бэкхена к своей груди. — Ты так напугал меня, — на выдохе сказал он, поглаживая его по спине. — Я не хотел, — промычал Бэкхен, потому что было тяжело говорить, когда он зарылся носом в рубашку Пака. Было так тепло у Чанеля в объятиях. Именно то тепло, которого так хотелось все эти мучительные дни: домашнего, своего. Оно успокаивало и действительно согревало, и никакие ванны с кипятком или три слоя одеяла в подметки не годятся мягким рукам Чанеля. Внезапно раздалось жалобное урчание. Бэкхен виновато потупил взгляд. — Я заказал еду. Будешь? Бэкхен кивнул, Чанель принес какой-то суп, и он поел. Бен делал все нарочито медленно, чтобы хоть как-то задержать Чанеля подольше, растянуть время. Он очень боялся, что тот уйдет, когда поймет, что теперь он хорошо себя чувствует. Когда мобильник в кармане Чанеля завибрировал, Бэкхен дернулся, словно раздался пушечный выстрел на старте, и спешно сказал: — Можешь остаться у меня? Чанель сначала странно взглянул на него. Он не ответил на звонок, отключив телефон, и мягко улыбнулся Бэкхену, не задавая лишних вопросов. — Да. Могу. Двух этих слов было более чем достаточно для спокойствия Бэкхена, и поэтому он заметно расслабился. — Чанель, а у тебя кровь еще не закончилась? — осторожно спросил он, после того как поел. — Если честно, то осталось немного, — признался он. — А как у тебя закончилось так быстро? Разлил, что ли? Бэкхен про себя нервно усмехнулся. Как так получилось, что Чанель меньшее количество крови расходует медленнее, чем он? Какая у него сила воли? — Мне было мало, каждый раз приходилось использовать больше и чаще. Я не понимаю, почему у нас с тобой разный расход. Чанель слегка нахмурился и задумался над его словами. Вдруг он просиял и сказал: — А! Дочерние соулмейты немного слабее материнских, поэтому им тяжелее переносить реакции, а еще, если учесть большую возрастную разниц- Он осекся и смолк. Бэкхен вопросительно уставился на него, ожидая продолжения. — Ты хотел сказать «разницу»? — переспросил он. — Нет, прости, вру. Это не имеет отношения, — отмахнулся Чанель. — У меня, честно сказать, потребности тоже в последнее время возросли. Даже когда тебя рядом не было, приходилось пачкать руки кровью. Бэкхен сглотнул, посмотрев на Чанеля взглядом, говорившим, что с ним происходит то же самое. Оба поняли, что ситуация усложняется с каждой минутой и исход практически очевиден. Но оба совершенно не хотели это озвучивать.:
Бэкхен покосился на свою кровать, на которой теперь было свежее постельное белье. Стало жутко неловко от той мысли, что Чанель своими руками снимал те простыни, на которых он в течение последней недели так часто занимался этим. Еще более неловко стало, когда он услышал голос Чанеля из ванной. Вспомнился тот пьяный ночной разговор, в котором Пак признался, что тоже испытывает «нужды» и регулярно их утоляет. Конечно, сам он этого ни коим образом помнить не мог, но Бэкхен-то помнил все. — Прости, у тебя не найдется для меня какой-нибудь футболки? — донеслось из-за спины. — Я без сменной одежды приехал. — Да-да, конечно, — наспех закивал Бен. — Возьми в шкафу всё, что понравится. Чанель было прошел к шкафу и почти открыл его, как Бэкхена прошибла мысль о том, что там, наверное, творится беспорядок и разбросано его нижнее белье, поэтому слегка оттолкнул его со словами «хотя, пожалуй, я сам для тебя достану». Вдвойне неловко стало тогда, когда Чанель стал эту самую футболку переодевать. Бэкхен даже не знал, куда деть себя. Чанель это заметил, но никак не прокомментировал (он вообще был довольно молчаливым малым). Было очень странно засыпать в одной постели с Чанелем, но Бэкхен ни в коем случае не сказал бы, что это было неприятно. Просто... непривычно. Он долго возился в постели и ворочался, ерзал, что Чанеля в какой-то момент это разозлило, и он широким движением притянул к себе Бэкхена, едва ли не влепив его лицом в свою шею. Этот жест был очень многословным, так что Бэкхен более не смел шевелиться или вертеться. Он и представить не мог, что всего двенадцать часов назад лежал на этой же постели в полнейшей агонии и с единственным желанием сдохнуть, а теперь нежился под боком у Чанеля и чувствовал умиротворение. Как все кардинально меняется одним лишь присутствием этого человека рядом. Бэкхен быстро заснул, понимая, что это первая ночь за последние почти десять дней, когда он действительно будет спать здоровым полноценным сном. А Чанель... для него эта ночь была не то что первой спокойной за последние десять дней, — это была лучшая ночь за всю его долгую жизнь.