:
— Чонин-хен, здравствуйте! Чонин, едва увидев улыбающееся личико пацана, презрительно сморщился. Он всегда избегал встречи с этим ребенком. Всякий раз, когда они виделись, у Чонина начиналась чесотка. Мальчик же никаких реакций, кажется, на себе не испытывал: реакции, как правило, появляются у человека в качестве поздних вторичных половых признаков, ближе к половому созреванию, то есть к семнадцати-восемнадцати годам. Поэтому страдал один лишь Чонин. — Как прошел ваш день? — полюбопытствовал мальчик. — Слышь, пацан, — Чонин достал из кармана пачку сигарет, — шел бы ты своей дорогой. Большие глаза мальчика погрустнели. Он буркнул извинения и ускорил шаг, оставив Чонина позади. Сказать, что эта картина пошатнула душевное спокойствие Кима — ничего не сказать. Он тут же почувствовал себя виноватым за такое обращение с этим мальчонкой. Они оказались соседями. Подросток жил этажом выше Чонина и частенько с ним пересекался. Он был крайне приветливым и любознательным, но об их природной принадлежности не подозревал, и Чонина это радовало: не хватало еще назойливости со стороны этого ребенка. Чонин никогда не верил в соулмейтов. Его родители были друг другу принадлежны, но гармонии между ними не было никогда: отец изменял, а мама ежедневно пилила мужа как могла. Детство Чонина по праву можно было назвать сладким: родители развелись, когда ему было десять, и между ними всегда была борьба за любовь ребенка. Его баловали как могли: отец задаривал новыми машинками и стрелялками, мама пекла все самое вкусное и любимое; его водили куда только он мог показать пальцем, а еще потакали любым капризам. Лишь бы ребенок любил. При всей такой обильной любви обоих родителей, еще маленьким Чонин понял, что счастье между соулмейтами и любовь до гроба — глупый утопический обман. Родители любили его, но друг друга ненавидели. И он убеждался в этом вновь и вновь по мере взросления. Даже его лучший друг, Бэкхен, тоже придерживался того же мнения (может, такие взгляды на жизнь и сделали их дружбу еще крепче) — он не то что отвергал соулмейтов, он их ненавидел. Даже с детства врал всем, что замысловатый рисунок за его левым ухом — набитая татуировка, а один лишь Чонин и родители знали его секрет. Но вот Чонину уже двадцать шесть лет, и состроенные еще с детства убеждения начинают понемногу расшатываться и терять свою силу. Тот же Бэкхен, который ненавидел своего соулмейта еще до их встречи — сжился ведь! Чонин видит, как у друга глазки аж светятся теплом, когда этот псих рядом. Да еще теперь этот мальчонка на горизонте нарисовался. У Кима все тело зудит, стоит этому ребенку оказаться рядом. Спасибо еще, никаких педофильных мыслей на счет этого мальчика не возникает — тогда бы Чонин точно переехал подальше от греха. Чонин валялся на диване своей квартиры, листая каналы. Казалось бы, вечер пятницы — он обязан провести его где-нибудь в клубе. Но желания как-то нет, да и Бэкхен отказался идти. Он вообще каким-то слишком домашним и ручным стал в последнее время, отчего Чонин ревнует его еще больше. Другой причиной стало то, что он все-таки чувствует легкие угрызения совести за утреннюю грубость с тем мальчиком. Вновь поймав себя на этой мысли, он тряхнул головой и решил выйти на балкон покурить. Стоял февраль, но погода была милостива. Чонин оперся локтями о перила балкона, пуская облачка дыма, когда увидел, что двор пересекает маленькая фигура. Он узнал в проходящем того самого мальчика. Шел он медленно и как-то побито, что ли, — Чонину с его третьего этажа было видно все. Мальчик не торопился заходить в подъезд, топчась у входа. Чонин с любопытством следил и ждал, когда же ребенок решится войти, не понимая, в чем дело. Потом он заметил, что мальчик, оказывается, плакал и трясся. Чонин, совладав с мгновенной паникой, как бы безынтересно бросил: — И чего ты так поздно гуляешь? Мальчик удивленно вскинул голову, похлопал своими мокрыми от слез глазами и стал спешно утирать щеки. Он шмыгнул и развернулся, чтобы уйти подальше, но Чонин вновь окликнул: — Может, зайдешь ко мне? Ты, кажется, не хочешь идти домой. Мальчик навострил уши, как зайчик, недоверчиво покосился на Чонина, и, помотав головой, побрел хромой походкой в другую сторону. Ким снова сказал: — Не то я расскажу твоим родителям, что видел тебя. Мой номер квартиры 1706. С этими словами он выкинул докуренный бычок и ушел с балкона. Он, быть может, и выглядел крутым, но всем существом был встревожен таким неважным видом своего маленького соседа. Через три минуты раздался звонок в его дверь. Чонин, идя открывать ее, горько усмехнулся: как же легко манипулировать детьми. На пороге стоял мальчик в грязной одежде и с кислым выражением лица. Он, топчась на месте, буркнул: — Вы не скажете родителям? Чонин вздохнул, завел его в квартиру. Он молча указал ему в сторону ванной, а сам пошел за чистой одеждой и полотенцем. Когда вернулся, застал мальчика все так же грязным, стоящим у двери в ванную. — Ну? Чего встал? Иди прими душ. — Простите, нет нужды, я помоюсь дома. Мне неудобно пользоваться вашей ванной. Чонин заставил его принять душ. Пока он был в ванной, Чонин разогрел имеющуюся в доме еду. Мальчик, выйдя из душа, вошел в кухню и сел за стол, виновато уперевшись взглядом в тарелку. — Ну? — выгнул бровь Чонин. — Тебя побили? Мальчик угукнул. — За что? Мальчик замялся — не хотел отвечать. Чонин выдохнул и поинтересовался: — Пацан, тебя как звать-то? — Кенсу. Я До Кенсу. — Слушай, Кенсу, тебе сколько лет? Двенадцать ведь точно есть? Мальчик посмотрел на него крайне возмущенно и обиженно. Ким даже на секунду растерялся. — Чонин-хен, мне уже пятнадцать!.. Я в этом году пойду уже в старшую школу. Ким нахмурился. Ну, ладно, он детей всегда ненавидел и редко с ними общался, быть может, поэтому он не умеет определять их возраст. Мгновенно за этими мыслями пришли другие: «Одиннадцать лет разницы... не так уж и много», — но тут же себя одернул. — Смотри, тебе пятнадцать лет, а ты даже сдачи дать не можешь. Кто это сделал? — Неважно. — Дай угадаю: бьют тебя за то, что ты выглядишь слабым, да? Тебя ведь это не устраивает? — Я не могу ударить их в ответ, — скомканно выдавил Кенсу. — Их много, а я один. — Ну так научись драться. Ты мужик или кто? Кенсу промолчал. Он кусал губы и прятал глаза, как делают провинившиеся детсадовцы перед воспитательницей. Кажется, До видел Чонина именно как воспитателя или родителя. — Так, ладно, — выдохнул Ким. — Тебе нужно научиться драться. Я тебя научу. Кенсу ошеломленно взглянул на него. Он тихо произнес: — ...правда? — Ага. А то будешь ходить как неудачник. Кенсу расплылся в улыбке. — Спасибо, Чонин-хен. Ким немного засмотрелся на эту улыбку, затем тряхнул головой и уже не так доброжелательно сказал: — И чего ты ночью шляешься? — он дал Кенсу подзатыльник. — Твои предки, небось, ищут тебя. Живо иди домой. Кенсу извинился и поблагодарил его. Он пошел к себе в квартиру, а Чонин все не мог перестать думать: «Подумаешь, одиннадцать лет... он уже через три года будет совершеннолетним», — и все ругал себя за такие мысли, но ничего поделать не мог.:
Бэкхен сидел на обеде с коллегами и ковырял рис в своей тарелке. Этот день не предвещал никакой беды и был вполне себе обыденным. Реук, как всегда шумный и настойчивый, начал: — Я уже две недели не вылазил из дома! А сегодня пятница. Вчера, кстати, зарплату начислили... — Да скажи уже прямо, что ты хочешь набухаться, — фыркнул Сонджэ. — Подбирайте выражения! — запротестовал Реук. — Я просто предлагаю весело провести время в хорошей компании... — ... в клубе со стриптизершами и кучей алкоголя. — Ну, это тоже можно. А ты, — он ударил Бэкхена в плечо, — уже сотый раз отказываешься от наших предложений. Идешь? — Ну, я не знаю, — замялся Бэкхен. Куда он пойдет без Чанеля? Тем более, он даже не спрашивал у него разрешения, а вдруг... — А с вами можно? — К ним подсел Чанель. Реук присвистнул. — Охохо, Пак, вы с нами? Серьезно? — Почему нет? — улыбнулся Чанель, посмотрев на Бэкхена. — Если никто не против. Бэкхен закивал, словно китайский болванчик. Все снова загудели, а он все смотрел на Чанеля.:
— Ты замерзнешь. — Да нормально, мы же в помещении будем, — отмахнулся Чанель. — Февраль на дворе, а ты в футболке! Да еще и в черной, — Бэкхен пренебрежительно дернул Чанеля за футболку. — У тебя есть что-нибудь... ну, поинтереснее, что ли? Мы же в клуб идем, в конце концов. — Бэкхен, я не замерзну, — вздохнул Чанель. — В клубе темно, всем плевать, во что я одет. — «Не замерзну», — передразнил Бэкхен, — да тебя от любого дуновения ветра разнесет в ангину. Сам же знаешь, что у тебя иммунитет ослабился. Дай глянуть в твои вещи. — Он оттолкнул Чанеля от двери шкафа и стал разглядывать полку, на которой были сложены немногие вещи Пака. — Так, что мы имеем... черное, черное, черное, черное... о, и серое. Такой богатый выбор, аж глаза разбегаются. Чанель развел руками. Бэкхен покачал головой и дал ему одну из своих футболок. Кое-как надев на Чанеля шапку, Бэкхен закрыл дверь квартиры, и они вместе пошли на стоянку. Бэкхен испытывал радостное предчувствие грядущего веселья: он очень давно не развлекался подобным образом, что успел соскучиться по такому времяпрепровождению. Бэкхен не стал задаваться вопросом, почему Чанель сам предложил пойти, — Пак, если честно, во всех смыслах был непредсказуемым для Бэкхена, и тому это даже нравилось. В клубе было шумно, темно и людно. В общем, как и полагается. Гвоздем вечера был пьяный стриптиз Сонджэ на барной стойке и история Хонсока о его потере девственности. С коллегами было очень весело. Бэкхен понял, как нуждался в этом: в куче спиртного, в безумной музыке и в толпе, пьяно танцующей под мощный бит. Чанель тоже сумел оценить обстановку, хотя раньше всегда дышал ровно к клубам. А еще Бэкхен был таким... манящим. Он не выглядел вульгарно или дешево, вовсе нет, просто он был в глазах пьяного Чанеля горячим как никогда. Раньше Пак всегда подавлял подобные мысли в отношении Бэкхена, но в этот вечер ничего с собой поделать не мог — так и тянуло ненароком коснуться голого участка кожи, так и хотелось пройтись мокрым языком по блестящей от пота шее. Когда Чанель все же поддался своему последнему желанию и оставил дорожку слюны на коже Бэкхена, того слегка передернуло, и он тут же улыбнулся Паку, почти что не смущенный этим. Спасибо, что было темно, так что никто не заметил этой их маленькой шалости. Ворот рубашки на Бене, которая еще совсем недавно казалась такой приятно свободной, сдавил горло, что мгновенно стало душно и жарко, болезненно жарко. — Молодой человек, а вы, как я погляжу, пьяны в стельку, — не без улыбки сказал Бэкхен. — Я трезв... как стеклышко! — Чанель для пущей уверенности икнул. Бэкхен — он тоже был изрядно пьян — рассмеялся. — Ты сегодня такой... такой э-эм, секиа... секаси... сакусальн... боже, я забыл это слово. — Сексуальный? — закончил за него Бэкхен. — Да, точно. Всегда такой. А сегодня — особенно. — Пак Чанель, вам нужно меньше пить, — хихикнул Бэкхен и увильнул от рук Чанеля, которые собирались лечь ему на пояс. Пак не сразу понял, что Бэкхен просто подразнил его и смылся. Наверное, это было последнее, что помнил Чанель перед тем, как понял, что он с Бэкхеном в одной кровати. Ну, слово «понял» не совсем корректно — Чанель вообще мало что мог понимать в этот момент. Он безжалостно стягивал с Бена его рубашку, шумно дыша, захлебываясь и задыхаясь. В штанах пульсировало и отдавало болью. Кажется, они пробыли в клубе еще пару часов... Между ними все еще висело то непонятное напряжение, которое, как ни странно, не вызвало тревоги. А потом Сонджэ вырвало прямо на обувь Бэкхена, поэтому Чанель предложил поехать домой и переодеться. В машине они, кажется, очень долго целовались и чуть не врезались в дерево. И в лифте тоже целовались, если память не подводит... И вот сейчас Бэкхен беззащитно лежит на кровати, а Чанель рьяно стягивает с него одежду, словно в безумной панике, как будто через десять минут случится апокалипсис. Бэкхен абсолютно не против, не говорит ни слова и также рвано дышит. С Чанелем происходит что-то невообразимое: он мечется, словно дикий зверь, до треска по швам тянет чужую одежду, бегает пьяными глазами туда-сюда, дышит так утробно, что даже чем-то напоминает рык, а ненормальное возбуждение сдавило каждую клеточку тела. Он лихорадочно целует плечи и шею Бэкхена, оставляя тут и там укусы и засосы, беспардонно шарит горячими ладонями по изгибам такого желанного тела, сглатывает накопившуюся слюну, а когда слышит неловкий выдох Бэкхена, у него словно красным огнем загораются глаза. — Чанель, Чанель, — призывает его Бен, но до него как-то не очень доходит. Чанель истерично все тянет одежду, до боли кусает кожу, дышит пугающе неровно, а руки так и трясутся, как у эпилептика. — Чанель! — более твердо говорит Бэкхен и берет чужое лицо в свои ладони. — Успокойся, Чанель, все хорошо. Чанель немного прислушивается к мягкому голосу, замирает на мгновение, нависая тучным телом над Бэкхеном, сотрясаясь и дрожа. Его грудь тяжело и часто вздымается от любого вдоха, будто бы он пробежал марафон. Бэкхен пытается заглянуть ему в глаза, но он бегает взглядом туда-сюда. — Тебе плохо? Чанель мотает головой. — Все в порядке, не переживай так сильно. — Бэкхен дотрагивается ладонью груди Чанеля, нащупывая сходящее с ума сердце. — Смотри, как разнервничался. Все хорошо. Бэкхен нежно целует его, этим прикосновением успокаивая, усмиряя. Чанель тает от поцелуя, всем телом он обмякает, превращаясь в пломбир, пролежавший под солнцем слишком долго. Мягкие руки Бэкхена гладят его по затылку, по напряженной сгорбленной спине. И все же, тугой узел в тесных джинсах никуда не подевался, даже наоборот, затянулся удавом. Чанель случайно задел пахом бедро Бэкхена и почувствовал волну мурашек. Бэкхен перевернулся и сел ему на бедра, взяв ситуацию под свой контроль. Хотя как он мог контролировать, если был бесповоротно пьян (как, в принципе, и Чанель)? По крайней мере, он был значительно спокойнее Пака, хотя кончики пальцев покалывало от висевшего в воздухе напряжения. В Бене проснулся неизвестный доселе материнский инстинкт, чтобы утихомирить испуганного зверя в Чанеле, приласкать его и показать, что все действительно хорошо. Он не стал задаваться вопросом, почему Чанель так странно вел себя, сведя это все на счет алкоголю. Он стал медленно расстегивать пряжку ремня и вжикнул молнией на чужих джинсах, стараясь сохранять спокойствие, хотя и у самого было сильное желание попросту стянуть эти злосчастные джинсы. Чанель мелко дрожал, но все также уверенно целовал его, гладил по спине и пояснице. — Эй, Бэкхен... Это, знаешь, ну, оно ведь все не так должно быть... — Что именно? — Это все. Мы же пьяные, так нельзя... Чанель зажмурился, когда перед глазами вспыхнула сцена, которую он вроде бы навсегда забыл. Он открыл глаза и вновь увидел перед собой лицо Бэкхена, другого Бэкхена, из настоящего. Бэкхена, который был рядом и не бросал его. Чанель куснул его за шею, проведя пальцами по соскам, отчего Бэкхен незаметно вздрогнул. Он сжал волосы Чанеля на затылке в кулак, немного оттягивая. Это было приятно. Бэкхен поднял края собственной футболки, которую дал Чанелю еще в начале вечера, и Пак позволил ему стянуть ее с него. Взору Бена предстало красивое подтянутое тело, что он от предвкушения шумно сглотнул. — Господи, сладенький, тебе страшно? — целует нежно в щеки и нос. — Я не буду делать ничего, что тебе не понравится. — Нет, это я от нервов, — улыбается Бэкхен. Чанель целует Бэкхена еще настойчивее, отгоняя неприятные картинки прочь, как будто доказывая самому себе, что здесь он нужнее, что сейчас он не должен думать о тех ненужных вещах. Он словно вытряхивает из своей головы мерзкую и навязчивую мысль: «Все повторяется. Как тогда, семь лет назад — все тот же старый сценарий». — Все в порядке? — отрывается от него Бэкхен. Чанель глупо смотрит на него, немного затянув, что и впрямь кажется, что все вообще не в порядке. Вскоре он кивает: — Да... да. Полный порядок. Ты очень... очень красивый. Бэкхен пьяно хихикает: — Знал бы ты, насколько ты красивый. Бэкхен очерчивает своими холодными пальцами линию торса, поддевает ногтями возбужденные соски, обводит четкие ключицы и случайно царапает плечи, когда пугается от того, что Чанель укусил его за шею. — Я волновался. Просто ты ушел, ничего не оставив, и трубку не брал, я подумал, что ты... — Бросил тебя? — небрежно сказал Бэкхен, закуривая сигарету. Чанель сильнее стиснул пальцы на боках Бена, прижимая его ближе. Дыхание вновь сорвалось, и закружилась голова. Бэкхену стало неудобно в этой позе, и он неудовлетворенно заерзал, вызвав тяжелый выдох Чанеля, у которого все зазвенело в низу живота от этого действия. Бэкхен, как будто извиняясь, затянул его в мокрый, глубокий поцелуй — так пошло они никогда не целовались. — Извиняй, конечно, но мне все это не нужно. Я не нужен тебе, а ты не нужен мне. — А вдруг я полюбил тебя? Что тогда делать? Бэкхен рассмеялся: — Такого не бывает, Чанель. За что ты меня успел полюбить? За хороший перепих по пьяни? Чанель нащупал спину Бэкхена. Он же реален? Он здесь, с ним? Он ведь сам сказал, что все будет хорошо... Бэкхен ведь его любит. Ой, нет, точно — не любит. Не любил и не любит сейчас. Чанель стал целовать агрессивно, с силой, чтобы самому увериться, что человек на его бедрах — не мираж, не обман зрения. Это Бэкхен. Настоящий. Когда они разорвали поцелуй, Бэкхен все еще оставался близко-близко от его лица, улыбаясь только уголками губ. А в глазах плясали нетрезвые огоньки. Добрые и так горячо любимые Чанелем, горящие возбуждением и желанием. — Я пойду своей дорогой, а ты — своей. — Но, Бэкхен, мы же неспроста соулмейты, мы... — Ты не понял. Просто я не хочу быть с тобой. Внезапно лицо Бэкхена, находящееся так близко от его, что можно было почувствовать чужое теплое дыхание, стало размытым, преображенным. Уродливым и насмехающимся. Чанель бы провалился под землю от накатившего на него страха, но его защитный рефлекс оказался сильнее. Он что есть силы ударил Бэкхена и оттолкнул его от себя, что тот с грохотом упал на пол. — Назови меня моральным ублюдком, но я использовал тебя, уж прости. Чанель неверяще смотрит на сморщившегося от боли Бэкхена, смотрит на свои руки, которыми ударил его. Он не контролирует себя и пятится на кровати. — За что? — только и спрашивает тихо Бэкхен, держась за свою левую щеку, на которую пришелся удар. Чанель сглатывает. Он вообще не понимает, что происходит внутри него. Ему страшно? Он зол? Он чувствует вину перед Бэкхеном? Он любит Бэкхена? Ненавидит? Боится? В спальне стоит удушающее молчание, нарушаемое тяжелым дыханием обоих. А у Чанеля в голове разворачивается атомная война. — Я... я, — хмурясь, выдавливает из себя Чанель, все еще не до конца понимая, для кого и для чего он говорит, — не м-могу... Он замолкает, поднимая свои напуганные и виноватые глаза на Бэкхена. Долго молчит, и, читая в чужом взгляде ожидание, произносит со скрипом: — Не могу, Бэкхен, — мотает головой. — Не могу доверять тебе. Наверное, эти слова бьют Бэкхена больнее, чем недавний кулак. Он не дурак, сразу понимает, о чем и о ком речь. Ему аж дыхание спирает от тона, которым это было произнесено. Он даже не знает, должен ли оправдаться. А есть ли ему оправдание? Неужели он всерьез мог думать, что Чанель забыл и простил? Он вновь смотрит на Чанеля снизу вверх и видит, как у того глаза блестят от подступивших слез. Он понимает, что из них двоих Чанелю больнее. — Боишься, что снова уйду под утро? — с горькой усмешкой говорит Бэкхен. — Получу свое и исчезну? Чанель не отвечает, не кивает, не говорит ничего. Просто смотрит на сидящего на полу полуголого Бэкхена то ли виновато, то ли ненавистно. — Прости, — чуть мягче произносит Бэкхен после долгого молчания. — Сам виноват. Пожалуйста, прости. Он поднимается с холодного пола, преодолевая чувство отвращения и униженности, набрасывает на плечи рубашку. Перед тем как выйти, он останавливается и говорит: — Я изменился, Чанель, честно. Может прозвучать как тупое оправдание, но я уже давно не такой, как тогда. Я от тебя не секса хочу. Мне ты нужен. Он мягкой поступью уходит в ванную, а Чанель остается сидеть на кровати. Он все еще в прострации, путает прошлое с настоящим, а сцены с той ночи переплетаются с тем, что он видит сейчас. В голове короткое замыкание. Бэкхен умывает лицо. Смотрит на себя в зеркало и невольно думает: ну в каком месте это он красивый? Левая щека опухла и онемела, глаза красные и мутные непонятно отчего, волосы лохматые, губы покрасневшие и опухшие — кажется, от поцелуев. Вновь становится отвратно. От самого себя. Он думал — нет, был уверен, — что Чанель его любит. Он же сам говорил. И хоть Бэкхен и напоминал ему, мол, все лишь «попробовать», не увлекайся и все такое, говорил, что они друг другу не должны ничего... а все равно было очень приятно. Да кому может быть не приятно, когда тебя любят, восхищаются тобою, смотрят влюбленно? И Чанель говорил это так искренне, что хотелось верить. И Бэкхен даже стал принимать эту любовь как должное, словно так оно и должно быть, так задумано. А оказалось, не все так радужно. Просто он ожидал от Чанеля слишком многого, а за такое легкомыслие поплатился. Умываясь в пятый раз, он почувствовал, как в горле встал сухой ком и захотелось плакать. А это, оказывается, больно, вот только в чем конкретная причина? В Чанеле. Весь Чанель — конкретная причина. Просто он стал занимать слишком много места в жизни Бэкхена. Бен вытерся полотенцем и пошел на кухню. Он заварил себе чай и стал думать над тем, сколь долго между ними будет висеть эта образовавшаяся пропасть. Он, по правде сказать, уже начал скучать, как бы глупо ни звучало. Просидев на кухне с полчаса, он стал зевать и начал убираться. Когда он домывал свою кружку, в дверном проеме появилась высокая фигура, и Бэкхен жутко перепугался, громко ойкнув и выронив посуду из рук, что та со звоном ударилась о раковину. Спасибо хоть, что не разбилась. Чанель казался огромным как никогда. Он был уже в пижаме. А Бэкхена посетила странная пугающая мысль, что Чанель пришел, чтобы снова его ударить. — Когда спать? — бесцветно спросил он. Бэкхен раскрыл рот, чтобы ответить, что собирался лечь в гостиной, но немного завис. — А... эм, скоро. Я уже закончил. Он поставил кружку на место и вытер руки, делая все это под внимательный взгляд Чанеля, что становилось неловко и неудобно. Может, он и впрямь пришел, чтобы побить его? Бэкхен закончил и пошел к двери неуверенным шагом, потому что путь ему преграждал Чанель, стоя в проеме. Бэкхен остановился перед ним на расстоянии, задавая немой вопрос. Ему было как-то боязно, потому что по Чанелю никак нельзя было прочитать его намерений или хотя бы эмоций — он просто стоял как истукан и молча сверлил его сонным взглядом. Чанель сделал несколько шагов вперед, подходя вплотную к Бэкхену, и на выдохе сказал: — Я не хотел ударять тебя. Прости, пожалуйста. Я не со зла, честно. Звучало как заученное трехстишие, словно он тысячу раз проговорил эти три предложения про себя, и сказал это без интонации. Наверное, Чанель долго продумывал эти слова, прежде чем прийти на кухню к нему. Бэкхен коротко улыбнулся, помолчал немного, и через горечь решился задать прямой вопрос: — Ты боишься? Что я использую тебя? Кажется, сценарий в голове Чанеля должен был развиваться несколько иначе, поэтому он был обескуражен этим. Бэкхен, поняв все по растерянным глазам Чанеля (он, кажется, все еще был немного не в себе в силу нетрезвости и пошатнувшегося эмоционального состояния), вздохнул и сказал: — Не переживай из-за этого. Ты не обязан всецело доверять мне. — Я учусь, — уверенно вырвалось у Чанеля. — Я уже... я пытаюсь доверять. — Чанель, — Бэкхен поднял свои серьезные глаза, — мне тогда было девятнадцать. Знаю, что это не оправдание, но у меня мозги тогда еще на месте не стояли. Просто я хочу, чтобы ты знал, что я уже совсем другой. Бэкхен улыбнулся ему и полушепотом спросил «пошли спать?», а Чанель лишь молчаливо кивнул, пропуская его в дверной проем.:
— Алло? — Чанель прижимает телефон между ухом и плечом, пока роется в бумажках, вертясь на своем офисном стуле с колесиками. — Чанель, ты не дома? Звоню — никто не открывает. Пак невольно морщится. 21 февраля. Он совсем забыл. — Боже, доктор Ким, извините... — оставляет на момент свои дела и поднимается из-за стола, подходя к окну. — Я сейчас временно живу в другом месте, может, мне самому приехать к вам дом- — И где же ты сейчас живешь, если не секрет? — У Бэкхена. Чанель закусывает кулак, потому что уже примерно представляет, как саркастично выгибает бровь доктор на том конце провода. — Вот как. Думаю, мне будет несложно приехать к вам, если вы не против. Отправишь адрес по сообщению? Приеду вечером. Чанель соглашается и сбрасывает вызов. Доктор ему заменяет мамочку — следит, чтобы он хорошо ел, не засиживался на работе, не рисковал, ну и выполняет свои прямые обязанности — контролирует состояние его здоровья. Чанель не может отказать доктору. Этот человек в своей мере дорог ему — только он один поддерживал его последние семь лет. Пускай он и против его связи с Бэкхеном. Как и было обещано, доктор явился вечером того же дня. Войдя в квартиру Бэкхена, он слегка удивился. Было очевидно, что в квартире жили вместе, потому что в воздухе как будто витали ароматы... чего-то общего, совместного, уютного. Мужчина лаконично отказался от предложенных чая и конфет, приступив сразу к делу. Как и всегда, делал он свою работу молча и серьезно. — Тебе надо сдать анализы, — сказал он в конце. — Выглядит так, словно у тебя анемия. Чанель тактично промолчал, что дважды сдавал кровь. Естественно, доктор этой жертвы никоим образом не оценит. — И давно вы живете вместе? — как бы между прочим поинтересовался доктор. — Нет, недавно. — Признания, я так понимаю, не было? — Нет. — Ну, я не удивлен, — безынтересно подытожил он. — Все именно так, как я и предполагал. Я ведь напоминал, что у вас не получится, ведь так? — Откуда вам знать... я ничего такого не говорил. — Это ваше общее дело, а я просто сделал тебе предостережение. Я не вмешиваюсь. На сегодня все, в следующий раз жди меня 28 февраля. — Почему так скоро? — спросил Чанель, вновь натягивая домашнюю футболку. — Сейчас кое-что любопытное происходит в твоем теле, так что мне следует чаще наблюдать. На остальные вопросы он ответил поверхностно и скупо (как, впрочем, и всегда). Уходя, он обернулся на провожавших его парней и про себя съежился. Он чувствует, что ничего хорошего из этого не выйдет.