:
Бэкхен не знал почему, но просто хотел сделать Чанелю подарок. Впервые за двадцать шесть лет его жизни в нем возникло подобное желание по отношению к кому-то еще, кроме семьи и Чонина. Войдя в небольшую лавку, он тут же понял, что попал совсем не в то место: все было до ужаса милое, маленькое, уютное, девчачье. Он даже почувствовал себя глупо в этой обстановке. В итоге сестра Чонина посоветовала ему антикварные часы на цепочке. Бэкхен купил их не думая. Однако когда вернулся домой и взглянул на купленную вещицу, разозлился на себя. Разве это подарок? Если уж и брать часы, то наручные и модные. Наверное, Чанель предпочел бы «Rolex», а не это старье. Но потом Бен вспомнил, что Чанель никогда не носил часов. И вообще ничего дорогого не носил. Тем не менее, это не делало эту побрякушку более ценной. Барахло есть барахло. И потом Бэкхен посмотрел на все это со стороны: он стоит и ломает голову над актуальностью подарка Чанелю, который купил в лавке, переполненной всякими розовыми рюшами и прочим девчачьим дерьмом. Если бы вы сказали Бэкхену полгода назад, что он окажется в такой ситуации, то он бы рассмеялся вам в лицо. Он подпрыгнул на месте, когда услышал голос Чанеля за спиной, и истерично стал запихивать часы в пакет. — Я нашел фильм, о котором ты говорил. Пошли смотреть? — Ага, — спрятав руки за спину, закивал Бэкхен. — Я сейчас подойду. — Что у тебя там? — любопытно вытянул голову Пак. — Ничего. Просто... белье перебираю. Чанель смерил его внимательным прищуром, но кивнул и ушел в гостиную. Бэкхен поскорее затолкал пакет в шкаф и со спокойной душой пошел к Чанелю.:
Возможно, Бэкхену захотелось сделать подарок из-за произошедшего между ними. Хоть они в ту же ночь помирились, Бэкхен все никак не мог перестать думать о том, какое выражение лица было у Чанеля, когда он оттолкнул его. Оно было... наполовину напуганным и наполовину презрительным. Бэкхен на долю секунды успел почувствовать себя животным. Кто бы мог подумать, что тот факт, что Чанель не доверяет ему, так изменит восприятие мира и их отношений. Бэкхен всецело доверял Чанелю. Это уже было как-то на подсознательном уровне. Чанель ведь такой открытый, так любит его, и Бэкхен уже совсем не сомневается в истинности этих слов, так как можно не доверять этому человеку? Чанель такой надежный, такой верный, честный с ним, что невольно самому хочется тянуться к нему, как к свету. Кажется, сам Бэкхен не является этим самым светом для Пака. Ну, его можно понять: Бэкхен успел зарекомендовать себя как эгоистичного кобеля, имел вредные привычки и водился с не самой приятной компанией, сидел в обезьянниках, множество раз терял работу и попросту был откровенным раздолбаем. Кто в своем уме сможет положиться на такого темного человека? И Бэкхену хотелось как-то измениться в глазах Чанеля, заслужить его доверие. Бэкхен по натуре своей был не очень приветливый и довольно резкий во многих отношениях, но при всем при этом оставался человеком простым и открытым. Нет, серьезно: у него все было в свободном доступе, он сам был человек-свобода. Ничего никогда не выставлял напоказ (уж больно он был угрюм для подобного), но ничего не прятал. Мол, можете смотреть, брать, вертеть в руках, обсуждать, — Бэкхену плевать. Говорите про него что хотите и как хотите. До тех пор, пока это не будет напрямую доставлять Бэкхену проблем, это его не будет волновать. Чанель чувствовал вину перед Бэкхеном за то, что ударил его и сказал не очень приятную правду. Он всем своим существом стремился доказать Бену, что действительно хочет и учится доверять. Бэкхена радовало это. Видеть плоды своих стараний. Чувствовать, что твои протянутые руки не игнорируют. Бэкхен в ходе всего этого стал замечать забавные вещицы. Раньше ему казалось, что Чанель — само воплощение невозмутимости. Но даже у этого ходячего спокойствия есть слабые точки, и главной была ревность. Просто Пак умел это контролировать и никак не показывал этого. Он просто сверлил взглядом Бэкхена и кого-то еще, к кому он ревнует, поджимал губы, прикрывал глаза, пытаясь успокоиться, а потом глубоко выдыхал и возвращался в прежнее состояние. Бэкхен чувствовал, что это именно ревность, просто очень умело контролируемая и скрываемая. Сам Бэкхен не был ревнивцем и его не волновало, с кем и как часто общался Чанель. Так что он забавлялся со слабостью Пака и, честно признать, втайне ждал, когда Чанель уже не сможет так просто к этому относиться. — Вы сблизились с Джимин в последнее время, — к слову бросил Чанель одним утром, пока стоял у плиты с яичницей. Бэкхен в безразличном тоне уловил нотки того самого, чего и ждал. Чанель все-таки клюнул. — Ага. Она замечательная. — В каком смысле? — поднял голову Чанель. — Это так просто не объяснить... у нее волшебный голос, а еще такая улыбка, знаешь... — У нее есть парень, — жестко прервал его Чанель. Бэкхен чуть не прыснул в кулак. — Правда? Жаль. Чанель бросил на секунду лопаточку, которую держал, и вперил в Бэкхена возмущенный взгляд, сжав кулаки, но тут же успокоил сам себя и вернулся к готовке. Бэкхен испытывал садистское удовольствие, желая узнать, где у Чанеля точка кипения. Он поднялся из-за стола и воздушной походкой подобрался к Паку. — Разве ты не думал о ней также? Что она красивая? — Она для меня ценный сотрудник, не более, — ответил он, усердно орудуя над сковородой. — А ты не знаешь, давно она со своим парнем? — Так, что-то я не понял. — Чанель бросил готовку и развернулся лицом к Бэкхену, явно преисполненный злости. Но он тут же замер, а Бэкхен только забавлялся. — Не понял что? Чанель сглотнул, помотал головой и в очередной раз вернулся к завтраку. Бэкхен аж до скулежа изнывал от того, что хотел вывести Чанеля из себя; что был уже так близок к этому, а Пак оставался таким терпеливым. — Знаешь, однажды Джимин сказ... — Еще одно упоминание о ней, и я уволю ее завтра же, — зло сказал Чанель, строго взглянув на Бэкхена. Вот оно, то самое. — Она плохо справляется со своими обязанностями? — невинно спросил Бэкхен. — Очень плохо, — надсадно пробасил Чанель, нависнув над ним грозовой тучей. Бен бы рассмеялся, да не мог. — Ты ревнуешь, — улыбаясь, не то вопросительно, не то утвердительно сказал Бэкхен. — Ты издеваешься, — в той же интонации ответил Чанель, только не с довольной улыбкой, а с каменным лицом. Чанель наклонился к шее Бэкхена, долго водя носом, как будто искал, где же будет лучше оставить свою болючую метку. А Бэкхен знал, что должно произойти, ждал этого с нескрываемым нетерпением. Мазохизм какой-то. — Не смотри ни на кого, — выдавил Чанель из себя утробно, глухо, — кроме меня. — Хорошо. Бэкхен сморщился, когда острые зубы впились в его шею. Внезапно он понял, что только этого он и ждал, только ради этого устроил весь этот цирк: чтобы увидеть Чанеля рассерженным. Ну или просто потешить собственное эго. Ведь если ревнует, то значит что-то испытывает? — Ненавижу, когда ты говоришь о ком-то, просто ненавижу это, — шипел Чанель, стискивая зубы, чтобы вновь не укусить Бэкхена со злости. — Ненавижу, когда ты другим улыбаешься; ненавижу, когда кто-то притрагивается к тебе!.. — А я обожаю, — Бэкхен погладил Чанеля по волосам. — Обожаю то, что ты так все это ненавидишь, что так ревнуешь. — Ты меня убиваешь, — обреченно заключил Чанель, утыкаясь носом в сгиб плеча, вдыхая любимый запах. Они стояли молча немного, пока Чанель остывал и думал, а Бэкхен... ждал. Просто ждал. — Бэкхен, пожалуйста, — нарушил молчание Чанель, — не доводи меня до такого... Я боюсь, однажды я просто не вытерплю и всех перебью. — Ради меня, что ли? — рассмеялся Бэкхен, потрепав Чанеля по волосам. Пак не рассмеялся в ответ, не улыбнулся. Он поднял глаза на Бэкхена, смерив его взглядом, полным решимости и серьезности. Смех Бена оборвался, когда он осознал, что слова Чанеля не были пустыми. Чанель погладил Бэкхена по щеке, приблизившись к его лицу, и смотрел так внимательно и читающе, что Бэкхен невольно сглотнул. — Ради тебя. Я ведь... люблю. Тебя всего и полностью. Бэкхен подавился воздухом, как будто слышал это в первый раз. И в желудке потяжелело, пальцы неестественно задрожали, и что-то необъяснимое хотело вырваться прямо из его грудины, выпорхнуть уже наружу и дать знать о себе. — Я, я... — «тебя тоже»? Что? Что он хотел сказать? Неужели действительно это? Почему, почему это все вертелось в голове, откуда эти слова вообще взялись? Он поджал губы, словно не давая себе самому возможности ненароком выблевать это странное «я тебя тоже». Из какой вообще дыры в его сердце вырвались эти непонятные, новые для него слова? Зачем он вообще вдруг подумал об этом? Бэкхен от понимания того, что хотел сказать именно это, округлил глаза так, словно едва не выдал свой самый большой секрет. Еще эти глаза Чанеля напротив его, которые смотрят так заискивающе, так пристально, что ты невольно в них тонешь... И никто уже не спасет. Кажется, Чанель ждал чего-то. Хотел, чтобы Бэкхен договорил. — Чанель, — хрипло сказал Бэкхен, — я... у тебя яичница горит. Чанель подпрыгнул на месте, только почувствовав запах гари. Он развернулся обратно к плите и стал тщетно пытаться отодрать почерневшую и обуглившуюся еду от сковороды. Воспользовавшись моментом, Бэкхен незаметно покинул кухню, чувствуя себя не в своей тарелке из-за случившегося инцидента.:
— Пацан, ты реально лузер. Ты хоть ложку в руках можешь удержать? Усталый и изнеможенный Кенсу упал под ноги Чонину, нездорово выдыхая. Цвет лица приобрел зеленоватую окраску, а волосы и футболка мальчика промокли насквозь от пота. — Ну давай, отдирай себя от пола, — склонился к нему Чонин, — или согласен стать половой тряпкой? Кенсу принял сидячее положение, но не поднимал головы. Вскоре стало слышно, как он тихо плачет. — Ох, но-но-но, — замотал головой Чонин, разгибаясь и приставляя руки к бокам. — Так не пойдет, нет, только не это. Быстро подотри сопельки пятилетней девочки и вставай. Но Кенсу стал плакать только громче, что Чонин невольно заволновался. Кажется, он немного переборщил. Он присел на корточки рядом с До и попытался заглянуть в глаза, но тот прятал лицо. — Знаешь, чувак, нужно привыкать быть обосранным окружающими. Просто прими тот факт, что всю твою жизнь люди будут тебя шпынять. — Я-я... не только из-за вас! — проревел Кенсу. — А что? Больно упал? Кенсу что-то неразборчиво лепетал, и Чонин со вздохом решил просто подождать. Вскоре мальчик произнес более понятно: — Девушка, которая... к-которая мне нравится, она... она встречается с тем придурком, который всегда бьет меня! Она... она тоже считает меня лузером! Чонин изумленно взглянул на своего юного друга, почувствовав впервые за все это время желание перестать тренировать Кенсу и просто пойти уже самому к этим ребятам и наподдать им под зад. И этой шалаве — кто бы она ни была — тоже. — Кенсу, — позвал он его по имени (а он крайне редко это делал, предпочитая обходиться небрежными «пацан», «чувак» и «дохляк»), — не плачь. Успокойся. Ну же, посмотри на меня. Кенсу поднял свои заплаканные глаза на Чонина и коротко шмыгнул носом. — А теперь улыбнись. Давай. До помотал головой, сморщившись. — Улыбнись, черт тебя возьми. Скриви свой рот хотя бы в подобие улыбки. Кенсу криво и некрасиво улыбнулся. Это было довольно тяжело, учитывая стоящий в горле ком и застланные слезами глаза. — Вот и отлично, — Ким легонько ударил его по щеке, — а теперь вставай. — Как это должно было помочь мне? — Никак. Просто ты сконцентрировался на этом сложном задании и на время забыл о проблеме. Пошли со мной. — Это она? — спросил Чонин, когда Кенсу показал ему на своем телефоне фотографию с девочками-подростками. Кенсу кивнул, заискивающе ожидая вердикта Чонина. Последний же ничего не торопился говорить, сделал затяжку, выпустил дым и, прочистив горло, сказал: — Ничего такая. Они сидели молча. Делали они это довольно часто: Чонин зачастую в это время курил или пил пиво, а Кенсу просто сидел и мотал ногами, глядя то на Чонина, то в пол. — Женщины, — вдруг сказал Чонин спустя долгое время, — очень сложные. В большинстве своем они редкостные суки, но попадаются и сносные экземпляры. В любом случае, даже не пытайся их понять. Кенсу понятливо кивнул. — Кажется, твоя Джульетта относится к первому типу, раз теряет такого парня как ты и встречается с тем придурком, — добавил Ким. — Ну, она не совсем такая... — Не смотри на нее. Не пытайся с ней заговорить и веди себя как последний ублюдок. Девочки любят таких отморозков, так что она сама к тебе приползет. — Вы правда думаете так? — неуверенно спросил он. — Проверено. — Чонин сделал еще одну глубокую затяжку и неожиданно обратился к До: — Твои родители еще не думают, что ты куришь? Вечно я возле тебя дым пускаю. — Кажется, думают, но ничего не говорят. Ничего страшного. — И да, если в следующий раз ты снова окажешься в каком-нибудь дерьме, не смей плакать. Передо мной еще нормально, а перед теми придурками ни за что не смей. — Я никогда перед ними не плакал. Только наедине с собой... или перед вами, Чонин-хен. Ким удивленно вскинул брови, но быстро вернул безразличие на лице. — Вот и правильно. А теперь иди домой, уже поздно.:
Мать Бэкхена была женщиной довольно сентиментальной и очень религиозной. Бэкхена эти две ее особенности бесили больше всего, но он этого никогда и ни за что не смел показывать. Казалось, она только и жила мыслями о том, что когда-нибудь ее сыночек встретит своего соулмейта, они обязательно крепко-прекрепко полюбят друг друга и наделают для нее внучат. Еженощно она молилась Богу о благословении, спасении ее сына от «дьявольской кары» и проклятья, омывая все совершенные и несовершенные грехи. Конечно же, она впала в безумную депрессию, узнав, что Бэкхен не стал сживаться со своим соулмейтом. Кажется, именно в тот момент пошел обратный отсчет. Спустя пару месяцев у нее обнаружили ВИЧ — дрянь та еще, — и она с каждым днем постепенно угасала. Бэкхен считал, что в том была его вина: все пошло наперекосяк после того, как он рассказал ей о признании. Самое большое, что он мог сделать для нее, это подсунуть ей своего лже-соулмейта и разыграть с ним счастливую жизнь. Видеть трепетное счастье в глазах полумертвой матери было для Бэкхена отвратно, а еще более отвратно ему было фальшиво улыбаться своему мужу, о котором он знал ничтожно мало. Вообще-то, Бэкхен собирался привести невесту, но мать-то знала, что соулмейт был мужчиной (Бэкхен случайно болтнул лишнего), поэтому пришлось подбирать представителя мужского пола, хотя Бен был «по девочкам» в большей степени. Почему он предпочитал женщин, Бэкхен сам не знал, а после своей первой встречи с Чанелем и вовсе отказался от контакта с мужчинами. К слову, секс с Чанелем был последним для Бэкхена с мужчиной — больше он вообще не смел думать об этом. Наверное, на это повлияли оборвавшаяся беременность и тот факт, что Бэкхен рос практически без отца. В общем, он не хотел много думать об этом. Ну нравится с девчонками — в чем проблема? Никто ведь не запрещал. Почему-то все это стало лезть в голову Бэкхена, пока он шел домой с магазина, в то время как Чанель остался дома и собирался принять душ. Все эти воспоминания о родителях, первой встрече с Чанелем, жизни после признания и прочее как-то странно повлияли на его настроение. Подойдя к двери своей квартиры, он увидел засунутый в щель конверт. На письме было написано название лаборатории, в которой Чанель сдавал анализы. Бэкхен обрадовался: Чанель очень давно ждал результатов, потому что доктор должен был ознакомиться с ними (почему вообще доктор регулярно посещал Чанеля, Бэкхен не знал, но Пак объяснял это тем, что у него есть какое-то хроническое заболевание). Бэкхен раскрыл конверт, попутно отворяя дверь и разуваясь. «Уважаемый клиент ПАК ЧАНЕЛЬ! Вас приветствует лаборатория «АкВа», и мы хотим сообщить вам, что ваши анализы готовы. Благодарим за ваше терпение. Спасибо, что выбираете нас!» Он вытащил из конверта вкладыши с таблицами и числами, говорящими о количестве тромбоцитов и прочем. Бэкхен решил прочесть с самого начала, чтобы хоть как-то мыслить во всех этих сложных словах и цифрах.КЛИЕНТ: ПАК ЧАНЕЛЬ АДРЕС: ХХХ НОМЕР ТЕЛЕФОНА: ХХХ ПОЛ: МУЖСКОЙ ВОЗРАСТ: 25 ЛЕТ ДАТА РОЖДЕНИЯ: 27 НОЯБРЯ 1400 ГОДА МЕСТО РАБОТЫ: КОМПАНИЯ...
Бэкхен нахмурился, а затем улыбнулся. Кажется, в этой лаборатории у секретаря или кто бы это ни печатал, проблемы либо со зрением, либо с чувством юмора. Если Чанель всерьез числится в их базе с ложными возрастом и датой рождения, то у него будут проблемы, если он предоставит эти анализы в больницу. Бэкхен набрал телефон лаборатории. — Девушка, мы только что получили ваши анализы, и выяснилось, что вы сделали опечатку в личных данных клиента на имя Пак Чанель. — Правда? В какой именно графе? — Возраст и дата рождения. Тут написан 1400 год, вам не кажется, что это некомпетентно с вашей стороны? — Сейчас проверим. — На том конце начало раздаваться постукивание пальцев о клавиши компьютера. — Нет, мистер, ошибки нет. В базе данных указана именно эта информация. У нас есть электронные версии паспорта и медицинской карты клиента, в них указаны те же цифры. — Что? 1400 год? Вы серьезно? — Да, молодой человек, — с нотками раздражения ответила девушка. — Все указано верно. Ошибки быть не может. Если это все, то до свидания, были рады помочь вам. Послышались короткие гудки, и Бэкхен отложил телефон в сторону. Он полистал анализы дальше, ничего интересного в них не нашел. Оторвав первую страницу с личными данными, он пошел в спальню, сел на кровать и еще раз просмотрел. Из ванной доносились звуки сливающейся воды. Бэкхён посмотрел на дверь так, словно за ней был не Чанёль, а серийный убийца, от которого нужно скорее спрятаться. Наверное, Бэкхён тупой. Либо слепой. Иначе как он только сейчас все начинает понимать? Весь пазл складывается. Головные боли в юности, сила реакций, странное поведение Чанеля и все эти расхождения с реальным возрастом... здесь только дурак не догадается. Внезапно Бэкхёну стало мерзко, и тут уже непонятно, от кого и от чего. Все поцелуи, объятия, разговоры с Чанелем казались теперь таким жестоким обманом, таким надувательством и дешевой ложью, что становилось обидно за самого себя. Тогда зачем Чанёль говорил, что ему двадцать семь? К чему был весь тот фарс? Звуки воды в ванной стихли, послышался щелчок двери. Чанёль вышел. Бэкхён подскочил на кровати и зачем-то спрятал листочек под одеяло. — О, вот ты где, — улыбнулся Чанёль, войдя в спальню. Он был мокрым и полуголым. — А я уже испугался, что ты куда-то ушел: тихо что-то стало. Бэкхён взглянул на Пака как-то затравленно, сминая одеяло за собой, чтобы листочек не дай бог не выпал оттуда. — Что прячешь? — Ничего! То есть... нет, ничего. Просто руки мерзнут. Чанёль непринужденно пожал плечами, мол, понятно все с тобой. Он нагнулся к Бэкхёну, чтобы поцеловать его, но тот увильнул и извиняюще похлопал его по плечу. Пак на миг опешил, а Бэкхен воспользовался этим и улизнул, уйдя в туалет. Бён заперся, взглянул на себя в зеркало и умылся холодной водой. Все нормально. Нет, правда, все в порядке, в полном. Я не должен действовать опрометчиво, подумал Бэкхен. Ему надо остыть и рассудить по-взрослому. Ну, во-первых, он не может полагаться всецело на слова какой-то телефонистки и информацию на бумажке. Надо услышать это от самого Чанеля. Ведь кому он верит больше: Чанелю или глупым цифрам? Во-вторых, такого не бывает. Это же не сказка, где колдуны могут жить веками. Ну, у Бэкхена дедушка прожил под двести лет, но это ведь не шестьсот, правильно? Бэкхен вышел из туалета через десять минут, более менее успокоенный. Он спрятал бумажку поглубже в карман и пошел на кухню давать ужин заждавшемуся Паку. На него накатило какое-то недоброе успокоение, временное безразличие ко всему прочему. Вот ведь он, Чанель, сидит перед ним за столом и поедает лапшу. Он такой красивый. С мокрых волос капает вода, а домашняя футболка так смешно облепила его широкие плечи. Такое доброе и родное лицо с мягкими чертами. Бэкхена отпустило. Он проникся неожиданными светлыми и теплыми чувствами к человеку, сидящему напротив него. — Ты хочешь что-то спросить? Как-то странно смотришь. — Я? — встрепенулся Бен. — Нет... извини, ешь. Вкусно? — Очень. Тебе нет смысла спрашивать, я полностью доверяю твоей стряпне. «Доверяю» — Чанель, сколько тебе лет? — Я вроде говорил, нет? — не дрогнув, переспросил Чанель. — Двадцать семь. Бэкхен нахмурился. Он вдруг понял, что это откровенная ложь; все спокойствие как мигом испарилось. — А день рождения когда? — 27 ноября. — Ох, стрелец. Моя бабушка тоже, — с сарказмом сказал Бэкхен, но Чанель этого не заметил. — В каком году ты родился?.. «Ну же, скажи как есть, Чанель. Пожалуйста, скажи мне правду». — Э... в 1990-ом. Зачем ты спрашиваешь? «Скажи, скажи, скажи. Пожалуйста, ответь мне честно!» — Чанель, — позвал Бэкхен его снова, — скажи, сколько тебе лет? — Бэкхен, что с тобой такое? Говорю же, двадцать семь. лжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшьлжёшь — Чанель, — едва контролируя свой голос, просипел Бэкхен, — ты... ты любишь? Ну, меня? — Что с тобой сегодня такое? — Рассмеялся Чанель и улыбнулся ему ласково и нежно, как и всегда. — Да, Бэкхен. Люблю тебя. Наверное, послышался треск древесины. Нет? Или показалось? А, это у Бэхкена что-то в голове полетело. Ничего не укладывалось, вот, видимо, и череп дал трещину. Лапша, кажется, уже подостыла. Да и вообще, пересолена она была. Треск древесины и остывшая лапша, а еще разрывающийся от обиды и ярости Бэкхен. — А это, Чанель, что тогда? — Он бросил на стол измятую в руках бумажку с данными. — Скажи мне, есть разница между 1400 годом и 1990? М? Чанель медленно потянулся руками к листочку. Он сглотнул. — Чему мне верить? Сколько тебе лет? — на высоком, требовательном тоне спрашивал Бэкхен. — Посмотри мне в глаза и скажи, просто, твою мать, скажи честно! — Бэкхен, — стал подниматься Пак из-за стола, — это можно объяснить. — А разве твое вранье можно хоть как-то объяснить? 600 лет, Чанель, 600! — Бэкхен толкнул Чанеля в плечо. — Почему ты не сказал?! — Потому что знал, что ты не захочешь меня видеть, если узнаешь! Бэкхен замолк; в его глазах отразились смятение и обида. — Неужели я настолько низкий в твоих глазах? Почему я все еще кажусь тебе ублюдком? Или я так и остался шлюхой для тебя? — Послушай, Бэкхен, — он перехватил его запястье и потянул на себя. — Я боялся, понимаешь? Боялся, что ты не сможешь понять это и уйдешь. — А знаешь, Чанель, чего не понимаешь ты? — шикнул Бэкхен. — Меня бесит вовсе не то, что тебе там за полтысячелетия перевалило. Меня просто убивает то, что ты лжешь, что говоришь одно, а делаешь по-другому, что ты... живешь каким-то недомолвками. Чанель! — Он встряхнул его. — Взгляни на меня: я весь твой, у меня нет секретов, я чист! Я отдаю тебе всего себя, мне нечего скрывать, хоть под лупой рассматривай меня! А что знаю о тебе я? Почему ты прячешься? — Я собирался тебе сказать. — Когда-нибудь никогда? — спросил Бэкхен с нотками истерики в голосе. — Ты говоришь, что любишь, и тут же лжешь! И чему мне верить? Где в твоих словах правда? — Знаешь, Бэкхен, можешь не верить ни единому моему слову, но я тебя люблю, — он взял его лицо в свои широкие ладони, — люблю, я буду повторять как мантру, как молитву: люблю, и у меня тебя дороже никого не- — Замолчи! — замотал Бэкхен головой. Он зажмурился и сжался, прячась от всей этой неправды, прячась от Чанеля, от его непонятного «люблю», в правдивости которого Бэкхен теперь сомневался. — Ты сделал меня дураком, идиотом! Я каждое твое слово пропустил через сердце, я не боялся тебе верить, я так доверился!.. Бэкхен чувствовал себя жалким и ничтожным, обиженным, обманутым. Ему уже расхотелось кричать и ругаться — просто забиться в какой-нибудь уголок, подобрать колени к подбородку и тихо посидеть. — Дослушай меня. Что бы ни было написано на этом чертовом листочке, сути это не меняет, понимаешь? — Чанель заискивающе взглянул в лицо Бэкхену, который уже подсознательно мотал головой и морщился. — Я все тот же, мой возраст ничего не... — Ты не слышишь меня! — вырвался Бэкхен. — Почему ты врешь, Чанель? Когда твоему недоверию придет конец?! Я знаю, мы через это уже проходили, и ты сказал, что учишься, я начал верить, что ты изменил свое отношение ко мне!.. Чанёль понял, что словами ему не удастся успокоить Бэкхёна, и он просто потянул его на себя, чтобы обнять, погладить, прижать к себе, но какие-то неведомые силы очнулись в Бэкхене: он жестко стряхивал руки Чанеля с себя, пятился и уворачивался. — Ты держал меня за идиота, и сейчас держишь! Знаешь, что я последний засранец, знаешь обо мне все и не говоришь ничего! — У меня были причины. — Ненавижу это всё, — бессильно встряхнул руками Бэкхён. — У нас ничего не получается! Только все, кажется, идет хорошо, только я думаю, как я счастлив, а потом обязательно что-то дает трещину! Ты сам-то не устал от этого, а? — Пожалуйста, — почти взмолился Чанель, — Бэкхен, прости меня, я знаю, что не прав. Но, прошу... У Бэкхена помутнело перед глазами. Он кинулся на выход и выбежал из квартиры, подальше от своего дома, подальше от Чанеля. Его никто не догнал. Он уехал на своей машине, оставив телефон дома. И славно — Чанель точно не найдет его. Бэкхен припарковался у магазина. Он вошел внутрь и остановился у стойки с сигаретами. Эту дрянь он не держал во рту порядка семь лет, когда узнал, что носит ребенка — бросил. И как иронично, что человек, благодаря которому он оставил эту привычку, стал причиной возвращения к ней. Пока не передумал, он быстро купил красный «мальборо» и несколько бутылок чего покрепче и сел в машину. Он уже точно знал, куда ехать. Чонин взглянул в глазок своей двери. Увидев друга, он обрадовался и уже готовил язвительные шутки по поводу курочки-домоседки. — Ну привет, — улыбнулся он Бэкхену, но, когда он увидел в чужих руках большой пакет с позвякивающими бутылками, переменился в лице. Помолчав немного и додумав причину этого визита, он угрюмо сказал: — Если этот псих что-то с тобой сделал, я... — Все в порядке, — бесцветно сказал Бэкхен. Бэкхен сидел на кухне у Чонина и курил — точнее, пытался это делать, — а хозяин дома только обеспокоенно смотрел на него, ведь то, что Бэкхен взял сигареты, уже говорило о том, что все совсем не в порядке. Бэкхен закашливался и давился дымом, но ему, казалось, это было и нужно — почувствовать не удовольствие, а отвращение. Он стал рассказывать Чонину, пил — рассказывал — пил, а сигарету вообще выкинул — толку не было. Он говорил злостно, ругаясь и матерясь, с ядом, с ненавистью. О чем-то Бэкхен умалчивал (это только их с Чанелем и ничье больше), но рассказывал почти все. Затем в середине рассказа его голос стал ломаться, а в глазах встали слезы. Договаривал он уже почти неразборчиво, хрипло и тихо, что Чонин просто сказал, что если ему тяжело, то он может остановиться. И Бэкхен начал очень громко плакать, положил лоб на кухонный стол и стал горько плакать, и Чонин может поклясться, что никогда не видел Бэкхена таким: слабым, разбитым, убитым и подавленным. Бэкхен начал говорить вещи, резко контрастирующие с его рассказом, преисполненные совсем иных чувств: — Боже, ты понимаешь, Чонин, 600 лет?! Он прожил так много, чтобы ему достался я? Помнишь, Чонин, — он поднял свое смятенное лицо на друга, — как мы увезли его на склады и избили там, отпинали и бросили одного? А помнишь, как он улыбнулся нам в следующую встречу? Он, он... когда он узнал, что мы соулмейты, знаешь, он так плакал, так ревел, — Бэкхен стиснул зубы, — и я тогда подумал, что мне достался какой-то идиот, а для него... боже, что он тогда чувствовал? Спустя столько сотен лет столкнуться с моим поебательством? Бэкхен замолк и стал просто плакать, вытирая свои горячие слезы, а Чонин молчал и гладил его по плечу — большее он дать не мог. — Такой бедный, такой несчастный... за что ему это? — хрипло проговаривал он сквозь слезы. — Он жил... жил и ждал, а я обтер об него ноги, поигрался, сломал и выбросил! — Бэкхен ударился лбом о поверхность стола. — Мой бедный, мой Чанель, что же с ним было, когда я ушел? Я бы душу дьяволу продал, чтобы вернуться обратно, зацеловать его, обнять, остаться и никогда не уходить, если бы я знал!.. Он каждый день, каждый ебаный день говорит, что любит меня, и я понятия не имею: как? Как, после того, что я унизил его? После полтысячелетия ожидания? Пока Бэкхен говорил это, его сердце сжималось до неразличимых размеров, сжималось от боли, от сочувствия к человеку, который дал ему так много и которому он не соизволил дать в ответ хоть что-нибудь. — Я ненавижу, ненавижу: себя и его! Он, наверное, так страдал, так мучался, а я не соизволил быть рядом, просто, чтоб меня, быть рядом — даже с этим я не справился! Чонин, я сейчас так накричал на него, — Бэкхен всхлипнул, — столько всего сказал, ну разве Чанель заслужил? Заслужил меня и мое дерьмовое отношение? — Вернешься к нему? — только и спросил Чонин после долгой паузы. Почему-то от этого вопроса Бэкхен залился слезами еще пуще. Он более ничего не говорил, только стиснул челюсть и ревел навзрыд, зажмурившись крепко-прекрепко. Как он посмеет вернуться? Отмажется жалостливым «прости»? Конечно, Чанель простит его. Да еще и сам извинится. Потому что это Чанель, потому что он, блять, любит, а не как некоторые — не могут определиться и соглашаются на любые «попробовать». Он заревел еще громче, оттянув волосы на затылке. — Ты любишь его, — сказал Чонин, и неясно было, спрашивал он или утверждал. Бэкхен был не в силах ответить.