«И я свою любовь к тебе сквозь время пронесу...»
Доктор прошел своим тяжелым шагом в гостиную. В квартире было темно и пугающе тихо, но он был уверен: здесь точно кто-то был. На диване сидел Чанель и глупо смотрел в одну точку. Кажется, он не заметил прихода доктора, который, между прочим, с пятнадцать минут названивал в дверь, прежде чем позволить себе вольность войти без спросу: дверь была незаперта. Это состояние Чанеля можно было назвать трансом. Чем-то напоминало страусов, когда они от страха прячут голову в песок: когда что-то оставляло серьезный след на душе Чанеля, с ним непроизвольно происходили странные вещи. Он мог пялиться в одну точку часами, не есть и не спать, погружаясь в себя и как будто находясь в астрале. Мужчина попытался привлечь внимание Чанеля своими громкими движениями, но тот был в прострации. Доктор цокнул и потряс Чанеля за плечо, когда разложил все свои инструменты и бумаги. — Как давно ты так сидишь? — властно спросил доктор, чтобы своим резким тоном быстро вернуть Чанеля в реальность. — ... не знаю. — Немедленно вставай и иди умойся. Живее, ну, — доктор потянул тучное тело Чанеля на себя. Он растормошил парня и почти под ручку довел до ванны, а дальше Чанель уже мог двигаться сам, хотя делал все бездумно и мучительно долго. Ким, наблюдая за ним, только качал головой и вздыхал. Он уже наперед знал, что произошло и почему Чанель так выглядел. Он не задавал вопросов и просто молча работал по уже заученной наизусть схеме, словно Чанель не был похож на мертвеца. — С тобой полный порядок, — заключил он к концу осмотра, и прозвучало это до смешного иронично: ну в каком месте Чанель в порядке? — Ты ведь сдал анализы, как я просил? Чанелю от слова «анализы» захотелось блевать, хотя он ничего не ел. Кто вообще придумал это дерьмо? Он кивнул, а потом помотал головой; доктор вздохнул. — Как он узнал? — спросил доктор спустя долгое время молчания. — Прочитал личные данные на анализах. — Когда это было? — Не помню. — Раз ты в его квартире, то вам так или иначе предстоит еще разговор. Он ведь все равно вернется к себе домой. Чанель кивнул, вновь уставившись в одну точку. Доктор не торопился уходить; помешкав немного, он все же решился снять холодную маску специалиста и сел рядом с Чанелем. — Я ведь предупреждал, что ничего не получится, — сказал он, но тут же прервал самого себя: — Ладно, знаю, мое «я же говорил...» тебе сейчас не поможет. Кажется, Бэкхен ушел давно, — он протянул всему взмокшему Чанелю платок, чтобы вытереться. — Чанель, тебе вновь придется посетить психолога. Эти твои провалы плохо сказываются на тебе, ты во времени теряешься. — Извините. Да, надо сходить. — Знаешь, в чем твоя проблема? Ты пытаешься решить все самостоятельно. Ты ведь знал, что психологический барьер просто не даст тебе признать Бэкхена, так почему не послушался? Теперь и твое вранье плохо сказалось. — Все шло хорошо, — угрюмо сказал Чанель. — У тебя серьезные психологические страхи, Чанель. Разберись для начала с ними. Доктор никак не утешил и не приободрил Чанеля — а он, если честно, и не ждал этого. Он ушел незаметно и тихо, оставив Чанеля в квартире одного. Опять наедине со своей дурной головой. После ухода доктора он просидел так еще довольно долго, сколько — сам не знал, но за окном уже стемнело. Так бы он просидел еще хоть сотню лет (актуальная шутка), но в голове со свистом пронеслась пугающая мысль: Бэкхен ушел без его крови. Чанель вскочил, но тут же едва не упал: закружилась голова и подкосились ноги. Он схватил ключи от машины с полки и выбежал в темноту мартовского вечера. Очень кружилась голова и горело во всем теле, — он почувствовал это только сейчас, когда пришел в себя. Он и впрямь потерял счет времени; наверное, с ухода Бэкхена прошло не больше нескольких часов. Это ведь случилось сегодня утром? Телефон Бэкхен не брал, а из его друзей Чанель знал только Чонина. Его местоположение хотя бы можно было определить, поэтому Чанель срочно попросил одного из своих работников найти адрес на имя Ким Чонина. Когда Пак подъехал к многоэтажке, он понял, что Чонин не просто знает, где Бэкхен — он у него. Чанелю поплохело, едва он приблизился к этажному дому, а в груди все стало рваться наружу. «Проваливай» — готовился к подобному обращению Чанель, поднимаясь по лестнице. Но к его удивлению Чонин принял его по-иному. Он отворил дверь и молчаливо уставился на него. Чанель только раскрыл рот, чтобы начать оправдываться, просить и звать, но Чонин жестом пропустил его в квартиру. — Где Бэкхен? — Тише. Он спит. Откуда-то донесся тяжелый стон, и Чанель было ринулся искать спальню в чужом доме, но его остановил хозяин квартиры, преградив собой дорогу. — Он под снотворным, не смей будить его. Он всю прошлую ночь не мог заснуть и плохо себя чувствовал, так что пришлось дать ему таблетки, но их действие уже заканчивается. — Когда он пришел к тебе? — Вчера утром. Боже... неужели Чанель просидел в трансе полтора суток? Что же творилось с Бэкхеном все это время? — Мне надо срочно к нем- — Заходи, но не смей будить. Он не хотел тебя видеть, но я пропускаю тебя только потому, что ты сможешь помочь ему. Он стонет уже несколько часов. Чанель тихо вошел в спальню. На кровати, укутанный в сотни одеял, съежившись лежал Бэкхен. Чанель, едва контролируя бешеный стук сердца (а не разбудит ли это Бэкхена?), прошел к кровати. Бэкхен, с явным мучением на нахмуренном лице, крепко стиснул челюсть и дышал неровно, тихо скуля. Он не лежал на месте, а ворочался и вздрагивал во сне. Чанелю было больно наблюдать за этим. Он положил руку на щеку Бэкхена и с бесконечной нежностью погладил мягкую, холодную бледную кожу. Бэкхен еще немного хмурился и стонал, но чуть позже его лицо стало умиротворенным, а сам он перестал издавать болезненные звуки. Чанель присел на кровать рядом с ним. Ему так хотелось поговорить с Бэкхеном, объясниться перед ним, но в то же время он был рад, что Бен спал: так Чанель не услышит гневных ругательств или хотя бы не будет выгнан вон. Чанель улыбнулся сам себе, коснувшись маленькой родинки на шее. Раньше он никогда не замечал ее. Бэкхен походил на маленькое, беззащитное дите, пока спал — он выглядел безмятежным и безумно сладким. А гладить его кожу было высшим наслаждением. — Возвращайся домой, пожалуйста, — сказал Чанель. — Если ты снова уйдешь насовсем, я уже не знаю, что со мной будет. Он любовно разглядывал спящее лицо, на котором были изображены усталость и вместе с тем спокойствие. Чанель вздрагивал всякий раз, когда Бэкхен шевелился: не дай боже он проснется. Чанель боялся этого, потому что Бэкхен, наверное, посмотрит на него ненавистно, с отвращением и обидой, а для Чанеля это было самым страшным; он был готов с минуты на минуту спрятаться под кровать, если вдруг Бэкхен проснется — спрячется, потому что трус и дурак. Он бы сидел вот так еще много часов, просто гладя кожу Бэкхена и наблюдая за любым изменением на его лице, но действие снотворного заканчивалось, и Бэкхен все больше начинал ерзать и ворочаться, так что Чанелю пришлось уйти. Он попрощался с Чонином и поблагодарил его, но снова вернулся через полчаса. Он принес маленькую склянку со своей кровью: может быть, Бэкхену хватит хотя бы на полсуток. Ким, принимая склянку, серьезно сказал: — Кроме этого я от тебя ничего передавать ему не буду, не проси. И я не буду говорить ему, что ты приезжал. — Хорошо. Скажи, он... в порядке? — Ты сам видел. Больше не приезжай сюда без предупреждения и надобности. Дай свой номер телефона — я буду звонить, если что-то возникнет. Чанель не совсем понял, что должно было «возникнуть», но обратная связь и ему была нужна. А потом Чонин поторопил его уйти и захлопнул перед его носом дверь. Возвращаться в пустую квартиру Бэкхена было неописуемо грустно. Раньше сердце так рвалось туда, потому что знало: там ждут и:
Бэкхен недоверчиво покосился на протянутую ему склянку. — Откуда это? — охрипшим от долгого сна голосом спросил он. — Нашел в твоей куртке. Тебе надо было сказать, раз она была у тебя с собой. — Не помню, чтобы брал ее. И вообще, у меня она почти заканчивалась. — Чувак, ты напился в стельку и даже не помнишь, че ты нёс, а сегодня выпил снотворное и проспал двенадцать часов. Конечно ты не помнишь! Бэкхён неуверенно кивнул. Ну, Чонину виднее; так или иначе, он не мог достать эту кровь с потолка. — Больше не давай мне снотворное, — почесывая лохматую голову, просипел Бэкхен. — У меня от него глючные сны. — Какие, например? Бэкхён стушевался. Ему снился Чанёль, как будто сидел с ним и разговаривал, кажется, снова в любви признавался, по голове и щекам гладил. Естественно, признаваться в этом было стыдно. — Неважно. Я тут подумал... — А ты это умеешь? — Да пошел ты! — он ударил его подушкой. — Я хотел сказать, что, наверное, стесняю тебя. Поеду, наверное, домой. — Там же Чанель. — Нет, я про другой дом. В Пучхон. Чонин поперхнулся своими крекерами, которые жевал. Он посмотрел на Бэкхена, как на безумца. — Нахрена? — Не знаю. Хочется туда. И побыть немного... ну, одному. — Чувак, если я тебе мешаю, я могу не заходить сюда, честно. Это не проблема — все твое, оставайся один. Бэкхен улыбнулся другу. Он иногда такой заботливый. — Нет, я о другом. Или, может, в Пусан съезжу. — Алло, это другой конец страны, — помахал Чонин крекером перед его лицом. — У тебя от снотворного голову понесло, что ли? Бэкхен не ответил, а Чонин просто устало вздохнул и в конце сказал: — Езжай куда хочешь, только, блин, возвращайся. Бэкхён уехал в ночь. Куда — непонятно; он не сказал, что решил. А Чонин, проводив его, только подумал, что любовь и соулмейты — последние вещи, которые ему нужны, ибо от них, судя на примере своего друга, одни ебучие проблемы.:
Чанёль очень плохо спал. И вовсе не из-за волнения — волноваться ему было не за что, ведь он знал, что Бэкхён как минимум под надежной опекой Чонина, а проблема была в физическом недомогании. Он, оказывается, уже и забыл, что значит сила реакций. Однако в какой-то момент стало легче. Или просто терпимее. Он не знал точно, но просто как-то задышалось свободнее. Он, честно сказать, ждал звонка от Чонина. Прошло уже два дня с его визита, а тревогу еще никто не бил. Что там с Бэкхёном? Неужели ему хватает того ничтожного количества крови? Или он опять пихает в себя снотворное? Чанёль, честно сдерживая свое обещание, не навязывался, но эти мысли постоянно донимали его и сводили с ума, а неведение убивало его. Он без предупреждения приехал к Чонину домой, настойчиво звоня в дверь. — Вали. Я же сказал тебе не приезжать без надобности. — С Бэкхеном все в порядке? — В полном. — Он потянул дверь на себя, но Чанёль втиснул ногу и настойчиво попытался отворить ее. — Он ведь у тебя? — Ну где ему еще быть? Чанель не поверил. Он, совсем забыв о приличии, протиснулся в проход и без разрешения вошел в квартиру. — Он не хочет тебя видеть, — гаркнул Ким, преграждая ему дорогу. — Уходи, слышишь, псих? Чанель, чувствуя недоброе, открыл дверь в спальню, в гостиную, прошел на кухню, игнорируя протесты Чонина, но нигде Бэкхена не нашел, да и его присутствия в квартире он не чувствовал. — Где он? Чонин, задумчиво вздохнув и подперев бока руками, признался: — Уехал. — Куда? — Не знаю. Даже не пытайся узнать. — Когда? Почему ты отпустил его? — Позавчера. А отпустил потому, что держать его было бы жестоко. Чанель поник. Бэкхен уехал, чтобы его не дай боже не встретить, чтобы больше никогда не видеть и не слышать ничего о Пак Чанеле. В нем бушевало желание броситься искать Бэкхена хоть по всей стране, но другой вопрос: а захочет ли Бэкхен видеть его? — Скорее всего, он поехал в Пучхон, — нарушил молчание Чонин. — Он что-то про родителей говорил, а их семья родом оттуда. Езжай туда. Чанель повел плечами. Он не ослышался, или Чонин помогает ему? — Мне кажется, — стал объяснять он, — что ты ему сейчас нужен. Я дам тебе адрес его старого дома. Чанель опешил, открыл было рот, а потом закивал, как полный дурак. Чонин быстро наклепал ему адрес на листочке и сказал: — Я просто думаю, что он поехал туда. Если приедешь, а там никого не окажется, не проклинай меня: я просто предположил. Еще как вариант Пусан, но это уже далековато. Чанель горячо поблагодарил его и бросился прочь из квартиры. До Пучхона ехать примерно час-полтора, и оставалось уповать только на то, что Бэкхен задержался там надолго. Пока он ехал по пустому шоссе, стал понимать, почему реакции пропали: они с Бэкхеном были слишком далеко друг от друга, поэтому ничего не чувствовал. Тот факт, что Бэкхен не страдает из-за этого, хотя бы немного успокаивал.:
— Эй, говнюки, — обратился Бэкхен к семейной фотографии, сделанной больше двадцати лет назад, — какого хрена вас нет рядом тогда, когда вы нужны? Как ни странно, фотография не ответила ему. Люди на ней — тогда еще молодые — не ответили ему, продолжая радостно улыбаться. Между ними был мальчик, который даже не пытался улыбаться, а суровым, слишком тяжелым для пятилетнего ребенка взглядом смотрел в камеру. Бэкхен уже тогда был обозленным и обиженным на весь мир. — Ладно, простите, — виновато сказал Бен. — Просто у меня сейчас проблемы, а я приехал к вам, ну и вас... конечно, вас здесь не оказалось. Бэкхен понимал, что он плохой сын и все такое. Навещал он родительский дом в последний раз лет пять назад, когда только умерла мать, а больше в Пучхон он не приезжал. Зачем он решился сюда приехать — сам не понимал. Наверное, просто оттого, что больше некуда. Ну или хотя бы подальше от Чанеля. Бэкхен боялся, что Чанель рано или поздно узнает, что он у Чонина, и приедет. А встречаться с ним было страшно. Бэкхен прибрался в доме и подумал, что больше здесь задерживаться не будет. Он вышел на улицу и решил проветрить голову. Пучхон он всегда ненавидел: это был душный, небольшой город с ужасной перенаселенностью, где люди жили друг на друге, теснясь в этажных домах, что все на одно лицо. Состоящий сплошь из жилых домов, построенных впритык друг к другу, Пучхон всегда казался Бэкхену неумело слепленным куском пластилина, в который напихали все, что попалось под руку. Ему нездоровилось. Прогулка удовольствия не приносила, потому что тяжелело в ногах и дул холодный для солнечного дня ветер. Ноги привели его на пустующую остановку. Поезд должен прийти только через десять минут, поэтому Бэкхен расслабился, присев на лавку. В голове раздалась резкая боль, но ее заглушило нечто другое: что-то пронзило сердце Бэкхена. Он увидел на другой стороне дороги Чанеля. Что-то волнительное, трепещущее возникло в Бэкхене, он весь задрожал. Чанель на той стороне не видел его, держа в руках карту и обращаясь к прохожим. «Он ищет меня», — сразу понял Бэкхен. Он соскочил с места и быстрым шагом пошел прочь, пока не был замечен. «Бежать, бежать отсюда куда подальше! — говорил он сам себе. — В Тэджон... нет, в Пусан! Там он точно не найдет меня». Бэкхен поехал в аэропорт и купил билет на ближайший рейс. Он вылетел уже через час. Зачем он это сделал? Почему так неожиданно сбежал? Что вообще помешало ему остаться, встретиться с Чанелем лицом к лицу и поговорить? — Так я и буду от него бегать по всей стране? — спросил он вслух у самого себя, сидя в кресле самолета. Но, тут же вспомнив лицо Чанёля, почему-то вздрогнул. Он понятия не имел, что вообще скажет, если они встретятся. Ему нужно немного времени, чтобы собраться.:
Чанель долго звонил в дверь, но никто не собирался открывать. Проходившая мимо бабушка — она была стара как мир — засетовала: — Да что вы звоните? Понятно же, что хозяев нет. — Простите, вы не знаете, здесь не было в последние дни парня? Примерно 25 лет? — Бэкхенни здесь был, да уехал. Сегодня утром отдал ключи домкому. — А он не сказал, куда уехал? — Нет, не говорил. В разговор вклинилась девчонка, что шла со старухой: — Бабуль, он же говорил, что поедет в Тэгу! — Я бы помнила! — крякнула старуха в ответ. — У тебя все с памятью плохо. Я слышала, как он говорил по телефону и сказал, что поедет в Тэгу. Честно-честно, сама слышала! Старуха покачала головой, девочка (лет шести, не больше), посмотрела на Чанеля убедительным взглядом. Он кивнул и покинул подъезд, решив попытать счастья в Тэгу. А тот факт, что Бэкхен, вообще-то, не брал с собой телефон, он почему-то забыл.:
— Где, твою мать, тебя носит, сукин ты сын? — Я... эм, в общем, я в Пусане, — виновато сказал Бэкхен в трубку. — Ты реально туда поехал?! — воскликнул Чонин. — Откуда ты звонишь? — С телефонной будки. — Бэкхен огляделся по сторонам, провожая многочисленных прохожих растерянным взглядом. — Я тут звоню... в общем, меня обокрали, и я остался без денег. На том конце провода послышался тяжелый вздох и неразборчивый мат. — Куда мне перевести? —Бэкхен назвал ему адрес отеля, в котором остановился. — Я переведу тебе ровно столько, чтобы ты купил билет до Сеула и вернулся домой. Заканчивай свои приключения — побыл один и хватит. Бэкхен угукнул и попрощался. Возвращаться он все равно боится. В Пусане он уже второй день, и этот город действительно прекрасен. Ему здесь нравится. Ни к какому умозаключению за эти дни он так и не пришел, только наоборот — запутался больше. Он понимал, что встречи с Чанелем ему не избежать, но он пытался отсрочить этот момент, как только мог. Оставив телефонную будку, он побрел в отель, решив отоспаться и затем пойти на пляж.:
— Как в Пусане? Разве не в Тэгу? — Я скину адрес отеля. Поторопись, а то он может в любое время уехать оттуда, и не факт, что в Сеул. У этого придурка вечно свои тараканы. — Спасибо!.. Чанель бросил карту города, которую за последние два дня успел выучить наизусть, пока искал Бэкхена. Купив первый билет до Пусана, он вылетел почти сразу же. Приземлившись в южную столицу, он сразу понял: Бэкхен здесь. В этом огромном городе, где-то в толпе, но точно здесь. — Добрый день, у вас есть жилец по имени Бен Бэкхен? — задыхаясь, спросил он на стойке администратора. — Да. Но он ушел. — Насовсем? Съехал уже? — Нет, сэр, он вышел час назад и сказал, что пойдет на пляж. Вы хотели забронировать у нас номер? Чанель, не дослушав, бросился на улицу, там словил такси и поехал на пляж. За окном автомобиля склонялся пылающий закатом вечер, больше подходящий лету, но никак не раннему марту, который выдался на удивление теплым и ясным. Однако, не для Чанеля. Ему стало неописуемо хорошо, когда потяжелело в животе, словно от изжоги, и закололо кончики пальцев — да, парадокс, но он преисполнился надежды, почувствовав, что Бэкхен где-то недалеко. Выскочил из машины и бросился к песку, но, увидев бескрайний песчаный берег и широкие воды, остановился. Он почувствовал себя как никогда ничтожным на территории этого пустого огромного пляжа, где летом здесь на квадратный метр приходятся по пять человек, а вот в марте, судя по всему, тишь и глушь. Но все оказалось несколько проще: где-то в сотне метрах от себя он заприметил одинокую фигуру, стоящую лицом к морю. Это был Бэкхен. Пока он бежал туда, внутри него все ломалось, переворачивалось, кувыркалось и крутилось, а силуэт Бэкхена становился все ближе и ближе, казалось, что вытянешь руку — и вот он, рядом, можно зацепиться за куртку, притянуть к себе и больше никогда не отпускать. Он спотыкался и бежал, а Бэкхен не замечал его, но в какой-то момент повернулся лицом к нему — наверное, тоже через реакции почувствовал его. Пак не знал, что было на его лице, потому что глаза слепило солнце (или это от Бэкхена шел тот свет?), но он наверняка знал, что тот не очень рад его видеть. Чанель замедлил шаг, даже остановился на мгновение, колеблясь, — вдруг спугнет Бэкхена? Они были слишком далеко друг от друга, и Чанель не мог прочитать хоть какую-нибудь эмоцию на чужом лице. Бэкхен просто стоял и смотрел, и непонятно было, было ли его лицо искривлено в презрении или улыбалось. Так или иначе, Бэкхен был очень красивым, когда ветер трепал его волосы, а море величественно блистало на солнце за ним. Чанель мгновенно пожалел, что еще никогда не приводил Бэкхена на море. Если бы не сложившаяся ситуация, Чанель бы бросил все, достал мольберт и начал рисовать (хотя, если честно, он не особо это умел). Когда чайки прокричали над его головой, он отбросил все романтичные мысли в сторону. Его ноги задеревенели, но он уверенным шагом пошел вперед, к Бэкхену. Ладошки вспотели, легкая джинсовка стала невозможно тесной и удушающей, а горло сдавило невидимым ошейником. Было страшно и волнительно, но и самую капельку радостно — это оттого, что наконец хотя бы увидел Бэкхена и понял, что с ним, по крайней мере, все в порядке. Было странно, что Бэкхен не бежал, не кричал и не двигался, но когда Чанель подошел почти вплотную, он осторожно попятился; Чанель остановился в паре метрах от него. — Привет, — поздоровался он, и ветер, подсобив ему, разнес эхо по пустому берегу. Волны шумели. Бэкхен просто стоял. — Я это... к тебе. Бэкхен сморщился от сильного ветра; он, словно безучастное привидение, никак не реагировал на Чанеля и, кажется, не был удивлен его появлению. — Как ты узнал, что я здесь? — только и спросил он. — Боже, Бэкхен, это так неважно сейчас. — Чанель сделал шаг ближе, протянув руку. — Я тебя везде обыскался. Я пришел, чтобы сказать — снова, — что ты мне всех на свете нужнее, что никого, кроме тебя, в жизни у Пак Чанеля больше нет. Только Бен Бэкхен. — Чанель, не на... — Я второй раз без тебя уже никак, — развел руками Чанель, и морской бриз подхватил полы его джинсовки, растрепав волосы, что отливали медом на закате. — Эй, Бэкхен! — крикнул он, приставив руки ко рту, перекрикивая шум воды и галдеж чаек. — Я тебя люблю, слышишь? И буду говорить это тебе до отупения, пока не разорвется глотка. Бэкхен слегка нахмурился, все не отвечая. Его руки, спрятанные в карманы ветровки, крупно дрожали, а сердце защемило чем-то. — Знаешь, я много раз думал, что я — ошибка, — продолжил Чанель, волнуясь все больше и больше. — Неполадка в системе, от которой надо избавиться, потому что у меня нет решения. Чертова ошибка природы, хотя она по определению не может их допускать. Но я за свои шестьсот восемнадцать лет жизни ни за что бы не подумал, что мое бессмертие — это вовсе не проклятье, не наказание, не страдание, это ничтожная плата за то, чтобы иметь тебя в своей жизни, и мне не жалко прождать еще, лишь бы ты остался рядом. Я эти годы не жил, а скитался, существовал... но после твоего появления я научился дышать. Я живу прямо сейчас, в этот момент, но я был мертв вчера и умру завтра, если тебя не окажется со мной. Бэкхен упал на колени, а лицо его сморщилось от подступивших слез. Чанелю показалось, что Бену стало плохо или что еще, поэтому он бросился к нему, но Бэкхен начал говорить: — Прости, прости, прости, — надрывно произнес он. — За все, за все, что было, прости меня, Чанель! За то, что ненавидел беспричинно; за обман, за предательство; прости меня за то, за то... — он захлебнулся собственными словами, — что твоего ребенка, твоего... не смог! И за то, что так тобою игрался, что был таким эгоистом, и за сломанные надежды прости! Я, — он попытался вытереть мокрое от слез лицо рукавом куртки, но только размазал по лицу песок, — не знаю, откуда в тебе берется вся эта любовь к такому, к-как я, но, прошу, Чанель, извини меня!.. Чанель сел на корточки рядом с Бэкхеном и обнял его, а Бэкхен протестующе замычал, глотая горячие слезы и плача еще горче и надрывнее. Раскаяние, исходившее из Бэкхена, отдавалось в груди Чанеля сильной болью и страданием, ведь так хотелось объяснить, что тут его вины ровно никакой, что никогда он не должен упрекать себя. — Мне было так стыдно по-показываться тебе на глаза, — взревел Бэкхен. — Прости, что убежал от тебя в Пусан, что ушел и накри... — Бэкхен. — Он погладил его по голове. — Достаточно, перестань. Бэкхен всхлипнул и зажмурился, постарался остановить слезы, но не вышло. Он сумел лишь поднять воспаленные глаза на Чанеля. Его глаза тоже блестели. — Тебе нельзя так сильно плакать, — хрипло, неровно сказал Чанель, любовно поглаживая его по щекам и стряхивая песчинки. — Мое сердце не выдержит. — Я х-хотел... — всхлипнул Бэкхен, окончательно надломав голос, но Чанель перебил его: — Тихо. Лучше посмотри, какой красивый закат. — Он кивнул в сторону солнца. Бэкхен нехотя повернулся к морю и прячущемуся за ним солнцу. Его блестящие глаза заиграли оранжевым огоньком, отражая свет солнца, а Чанель даже не глядел на этот пресловутый закат, хоть и сказал, что он красивый. Какой закат, какое солнце и море, когда красота так близко, на расстоянии ладони, и у этой красоты красные глаза, мокрые щеки и растрепанные ветром волосы. Чанель грустно улыбнулся, громко сглотнув вставший поперек горла ком, но слез подступило только больше. Он уперся лбом в чужой, тихо заплакав, а Бэкхен изумленно выпучил глаза и горько улыбнулся, стирая мокрые дорожки слез со своих щек. — Я скучал, — выдавил Чанёль из себя. — Я тоже. Над их головами пронеслись чайки, прокричав что-то неразборчивое. Волны ударялись о берег, рассыпаясь на тысячи брызг и возвращаясь обратно в море, а огненный свет засыпающего солнца лизал поверхность неспокойного моря, оставляя пылающую дорожку на ней. Песок попал Бэкхену в кроссовки и неприятно щекотал кожу, ветер противно лез под одежду и кусал мокрые щеки, и в горле першило и чесалось. Он чувствовал чужие сухие и теплые руки на своей шее и затылке, что гладили его по коже и волосам. Бэкхен сцеловал горячие соленые слезы с чужого лица, на грани слышимого шепнув «пожалуйста», и Чанель послушался его, проглотив оставшиеся слезы. Чайки прокричали вновь. «Какие они надоедливые», — подумалось обоим, и они незаметно и скромно улыбнулись друг другу сквозь еще не высохшие слёзы.