:
Они вернулись домой. Квартира без своих хозяев тосковала и пылилась, так что пришлось по приезде тут же наводить порядок. На работе тоже был завал: оба беспричинно и неожиданно покинули свои рабочие места, поэтому пришлось полностью уйти в офис. В общем, времени друг на друга почти не оставалось. Чанель подозревал, что Бэкхен наверняка испытывает к нему жалость. Это можно было понять по странным взглядам исподлобья, слишком нежным и коротким прикосновениям. Бэкхен, казалось, вел себя с ним как с фарфоровой куклой, с которой нужно сдувать пылинки. Да, Чанель мечтал о таком: чтобы Бэкхен смотрел на него нежно-нежно, касался так, словно в последний раз, целовал искренне и обнимал крепко. Но ему было тошно, что природой этих проявлений чувств была не любовь, а жалость. Словно Бэкхен остался с ним лишь из сострадания, лишь потому, что чувствовал вину. Знал бы Чанель, что такой, как Бэкхен, на жалость никогда не способен. Бэкхен не жалел никого и никогда. А себя — тем более. Такой у него характер: холодное поебательство. Нет, правда, Бэкхен жалости никогда не знал и сам лично ее презирал. Чанеля он если и жалел, то никогда не показывал этого. Он сам терпеть не мог, когда его, бывало, в детстве жалели — чувствовал он себя как минимум ничтожным, а посему ни за что бы не позволил Чанелю чувствовать подобное из-за себя. Пожалуй, что-то просто изменилось в нем за ту неделю, что он был один. Не то чтобы к нему снизошло озарение или ангелы явились во сне, но в нем пробудилось что-то такое трепетное, осторожное и любящее. Что-то, отдаленно напоминающее крылья стрекозы или пустой утренний трамвай, на полу которого разлеглись косые лучи летнего солнца. Да, странные и непонятные сравнения, но почему-то Бэкхен чувствовал присутствие этих вещей в своем сердце, в котором, как ему казалось раньше, только одна большая черная дыра, и что туда ни положи — все провалится в дыру. Кажется, теперь обстановка там несколько иная. А пока в груди цвела весна, во всем теле бушевал июльский пожар, сжигающий все, что встречается ему на пути. — Бэкхен? — шепотом спросил Чанель. — Да. — Спишь? Ответа не последовало. Чанель лежал и не мог уснуть уже третий час, и Бэкхен, кажется, тоже. — У тебя опять «нужда»? — спросил Бэкхен. Чанель похлопал глазами и привстал на локтях. — Откуда ты знаешь, что я их так называю? — На Новый Год, когда ты напился, ты позвонил мне и зачем-то начал рассказывать про это. — Ты уже тогда это знал?! — Ага. Они помолчали немного. Чанель неуверенно спросил: — Помоги, пожалуйста. Бэкхен удовлетворенно выдохнул. Он ждал, когда его попросят, и, блин, конечно он поможет, да еще с каким удовольствием. Чанель было сел, но Бэкхен толкнул его обратно на кровать. Ему хотелось... почувствовать немного власти над Чанелем, контролируя его удовольствие. Он аккуратно стянул чужое белье и прикусил язык. В нем разыгралось дикое волнение от чувства предвкушения. Он положил ладонь на чужое возбуждение и почувствовал, как Чанель вытянулся в струнку. Бэкхену это не понравилось, и он наклонился к нему и поцеловал. — Просто получай удовольствие, — шепнул он Чанелю. Он стал медленно двигать рукой на чужой плоти. В глазах разгорелся больной азарт, словно это ему доставляют удовольствие, а не наоборот. Вдруг его посетила другая идея, и он немного отсел от Чанеля, наклонившись к его паху. — Бэкхен, стой, что ты делаешь? — недоуменно посмотрел Чанель на него. — Делаю приятное. — Не надо, не бери его в рот, это же грязно... Бэкхен фыркнул: — Кого ты здесь пытаешься надуть? Я же вижу, что ты еле сдерживаешься, чтобы мне по самые гланды не засадить. Чанель, прежде чем успеть что-то возразить, почувствовал там горячий язык. Он издал тяжелый стон. Честно сказать, Бэкхен очень покраснел. Он, быть может, и выглядел уверенным, но очень нервничал и стеснялся. Да еще притом, что делать минет он совершенно не умел. Чанель ничего не произносил и был тих, что Бэкхен боялся поднять на него глаза, но, почувствовав большую ладонь в своих волосах, он понял, что делает все правильно. Чанель кончил очень неожиданно, за волосы оттянув Бэкхена от себя. Он зажмурился и сжал простынь в кулак, что побелели костяшки пальцев. Чанель дышал очень шумно и крайне тяжело, долго приходя в себя, а затем поднялся и виновато погладил Бэкхена по голове. — Пожалуйста, прости, — он утер ему щеку, куда, кажется, все-таки попала белесая жидкость. — Бэкхен, извини меня. — За что? — За то, что так по-хамски. Прости, я забылся и... — Чанель, — чуть тише позвал его Бэкхен, — если честно, мне нравится, что ты можешь... грубо. — И глупо улыбнулся. Чанель посмотрел на него несколько изумленно, немного нахмурился, а Бэкхен пожалел, что признался в этом. Он сглотнул и свел колени, потому что между ног творилось кое-что неприятное. — Прости, Бэкхен, но с тобой я грубо не умею. — Он поцеловал его в висок. — Мне хочется тебя, как... любимую детскую книгу. Всегда хранить в сердце, оставив отдельное место на полке, потому что это самое первое, самое дорогое, самое незабываемое в моей жизни, и все это в тебе. Которую я от корешка до корешка наизусть знаю и никогда не устану от нее, потому что ничего любимее мне нет. — Раз уж сравнения пошли, знаешь... тогда, наверное, ты — энциклопедия. Огромная такая, в тысячу страниц и в толстом переплете, очень увесистая, которую я, наверное, никогда до конца не прочитаю. Потому что в ней столько всего, чего я за всю жизнь не пойму, и, с какой страницы ее не открою — все равно найду что-то, о чем раньше даже не подозревал, что для меня слишком велико, слишком возвышенно. — Ты даже не подозреваешь, насколько маленьким человеком я становлюсь рядом с тобой, сужаюсь до размеров планктона и чувствую себя никак не энциклопедией, а пылью на потрепанной книге. — Со мной то же самое. Это, наверное, было признанием, но Чанель отчего-то не придал этому значения, словно знал это всегда, даже до того, как встретил и полюбил Бэкхена. Словно знал это еще сотни лет назад, что будет любим, что не одинок, что где-то на темном небе среди всех этих сложных созвездий есть его собственная, его звезда, которая будет светить ему ярче солнца. Знал это, когда Бэкхен впервые сидел в его старенькой квартире, знал еще тогда, когда они расстались, казалось бы, навсегда, как-то скупо и странно объяснившись за каким-то непонятным кафе, где Бэкхен работал официантом, и знал тогда, когда увиделся с ним вновь. Словно читал в чужих глазах: «Со мной то же самое». Он поцеловал Бэкхена. Бэкхен издал замученный стон, и Чанель на ощупь положил руку ему на пах. Бэкхен съежился. — Можно тоже тебе помочь? — выдохнул Чанель. — М-можно.:
— Они... они больше не трогают меня. Чонин, словно был действительно удивлен, вскинул брови. Он спросил: — И когда ты успел наподдать им жару? — Я ничего не делал, — задумчиво сказал Кенсу. — Они просто перестали это делать. Это как-то странно. — Наверное, поняли, что с тобой лучше не связываться. — Но как? — А ты сам не видишь? — Он потряс его руку. — Гляди, какие мышцы ты успел накачать себе. Они по виду все поняли. — Правда... Чонин сделал все сам и в секрете от Кенсу. Мальчик не переставал плакать: плакал он почти всегда и с постоянным страхом, что Ким уже не мог это видеть. Кенсу стал силен, но в нем остался сильный психологический страх и крайняя неуверенность в себе, с чем Чонин никак не мог справиться. Он встретился с этими ребятами. Оказались они и впрямь огромными и даже несколько устрашающими, и Чонин, только подумав, что вот эти кабаны заставляли Кенсу мучиться, настолько вспыхнул яростью, что избил парней до звездочек перед глазами. Совсем забыв о достойных манерах, он и той девице не постеснялся пригрозить. Кенсу он об этом ни за что не скажет — тот оскорбится и будет чувствовать себя неудобно. — Мне так хорошо, что они больше меня не бьют. Чонин разволновался. Он почувствовал себя неожиданно могуче, впервые сделав что-то достойное, что-то для других полезное. — Надеюсь, ты больше не будешь реветь, как соплячка из яслей. У меня уже нет ни одной футболки, на которой хоть раз не побывали твои сопли. — Простите, — сконфузился Кенсу. — Я больше не буду плакать. Никогда. — Ну, раз уж тебя никто не бьет, — Чонин выбросил докуренную сигарету, — то больше нет нужды тренировать тебя. — А, это точно... Повисла тишина. Кенсу, кусая губы, хмурился и усердно думал. — Можно я буду иногда к вам заходить? «Господи, тысячу раз да. Приходи ко мне хоть каждый день и сиди здесь до посинения, просто сиди, чтобы я курил, а ты мотал ногами, и мы просто вместе молчали; приходи и давай мне знать, что с тобой, блин, все в порядке!» — Посмотрим. Если я не буду занят. Кенсу улыбнулся и сказал «спасибо».:
Доктор хмурым взглядом посмотрел на бардак, что творился в пустой и тихой квартире. Он зашел на кухню, где на полу валялись осколки и был открыт кран, а в гостиной сорваны шторы и перевернут диван, выставленный как баррикада, и на полу лежали книги с бумагами. В спальню дверь была закрыта, но ручка оторвана. Он толкнул дверь и увидел еще больший бардак: открытое настежь окно, разворошенное постельное белье, куча одежды на полу и сломанный стул. За кроватью на полу кто-то сидел. — Что произошло? — громко спросил доктор. Некто, напуганный, обернулся и чуть не вскрикнул. Это был Бэкхен. Он не ответил. — Где Чанёль? — В ванной. Заперся. Доктор пошел к ванной комнате. Дверь действительно была заперта, и он начал настойчиво стучать: — Чанёль, что ты там делаешь? Выходи, это доктор Ким. — Я не могу, — прогнусавил Чанель. — Что у вас с Бэкхёном произошло? Ответа не последовало. Доктор постучал вновь и почувствовал, что начинает раздражаться. — Выходи немедленно. За дверью была тишина. Послышалось копошение и неуверенное: — Скажите Бэкхену, чтобы заперся, тогда я выйду. Ким засеменил в спальню и там поговорил с Беном. Тот, ничего не спрашивая и не возмущаясь, закрылся в гостиной. За дверью ванной послышался щелчок затвора, ручка опустилась, и в коридор вышел Чанель. С кровавой губой и распухшей щекой. Стоял он на ватных ногах и крупно дрожал, опасливо озираясь по сторонам. — Пойдем, буду смотреть тебя. И расскажешь сразу.:
Этот день был однозначно из разряда неудачных. Бэкхен на работе чувствовал себя отвратно (но для вас это, наверное, не новость). Помимо этого, Чанель, кажется, был чем-то обижен на него, потому как вел себя даже не холодно, а обозленно. Бэкхену было немного страшно. Странным было то, что еще утром все было замечательно. Они опоздали в офис из-за очередных «нужд», и, Бэкхен должен признаться, Чанель был как никогда… эм, голоден и страстен. Эта резкая перемена в Чанёле после утреннего инцидента в спальне (который был поистине приятным) озадачивала. Возвращаясь домой вместе после долгого трудового дня, они оба молчали. Бэкхён, сжимая руль, то и дело поглядывал на Пака на пассажирском сиденье. Тот отвернулся к окну, что даже лица не было видно. Бэкхен, кусая губу, не решался спросить, но в итоге со страхом выдавил: — Остановимся в магазине? Приготовим чего-н... — Нет, — перебил его Чанель. — Не нужно останавливаться, закажем домой еду. — Ладно... — отозвался Бэкхён и замолчал ненадолго, а потом осторожно спросил: — Чанель, ты себя хорошо чувствуешь? Тот кивнул, давая понять, что разговор исчерпан. Бэкхён нахмурился и вернул взгляд на дорогу. По приезде домой Чанель сразу пошел в гостиную и заперся там. Бэкхён, расстроенный, переоделся и пошел готовить. Он надеялся, что Чанель выйдет, но тот так и не появился, поэтому Бэкхен в одиночестве расправился с ужином и начал убираться. Было непривычно тихо, словно затишье перед ураганом. И ураган действительно случился. Он в лице Чанеля ворвался на кухню, когда Бэкхен мыл посуду. Чанель резко вжал его в подоконник, что Бэкхен выронил тарелку и та разбилась. Он вскрикнул от боли, потому что его в подоконник чуть не впечатали. Чанель стал целовать его шею и плечи, издавая при этом утробные, злые и голодные стоны, как будто он просидел в клетке три месяца и наконец был выпущен. — Чанель, Чанель, что такое? — взволнованно спросил Бэкхен. Чанель не ответил, до крови закусив кожу на шее. Бэкхен, напуганный, сказал: «Мне больно, Чанель!» и толкнул его. — Так, успокойся... — сказал он ему после этого, встретившись с горящими недобрым огнем глазами. Договорить Бэкхену не дали, и он был усажен на стол. Бэкхену нравилось, что Чанель целовал его с такой жадностью и обнимал с такой ревностью, но пугала эта необузданность, этот контраст и странные глаза Чанеля. Чанель делал все грубо и быстро, и, когда он до хруста сжал поясницу Бэкхена, Бен отбился и убежал из кухни: стало действительно страшно, потому что Пак таким никогда не был. Бэкхен скрылся в гостиной, зачем-то подбежав к окну, но был пойман сразу же. Чанель подхватил его под бедра и вжал в стекло, а Бэкхену оставалось только мычать в настойчивый поцелуй. Он весь напрягся, почувствовав между ног сквозь брюки чужое возбуждение. — Я... тебя всего, прямо сейчас, здесь... — бессвязно выговорил сквозь туман Чанель. — Так хочу, так хочу, чтобы только мое и ничье больше, мой Бэкхен, весь... — Да, твой-твой, — он взял лицо Чанеля в ладони и потрепал. — Успокойся, все в порядке. — Не могу... — Он нетерпеливо сглотнул, пройдясь губами по нежной коже шеи. — Так тяжело держаться, так хочется тебя, что ломка из-за этого! Каждую минуту думаю об этом, как сумасшедший, и уже устал дрочить на тебя, боже, как я устал постоянно мечтать о тебе, когда ты на расстоянии вытянутой руки, когда можно в любое время тебя... Чанель, чуть не захлебнувшись, сморщился и стиснул руки на пояснице Бэкхена еще крепче, мокро целуя его в губы. Бэкхен, все еще напуганный, но вдобавок к этому теперь возбужденный, укусил Чанеля за губу. Он стал развязывать чужой галстук и лихорадочно расстегивать пуговицы, чувствуя крепкие руки, которые грубо пытались стянуть с него домашние шорты. Бэкхен, все сильнее вжимаемый в окно, хватался за шторы и сам не заметил, как сорвал все, когда Чанель приподнял его и положил на диван. Бэкхен заразился агонией Чанеля и также злостно, также дико тянулся к нему за прикосновениями и поцелуями, будто бы это последнее, что он мог иметь. Услышав стон Чанеля, Бэкхен вздрогнул, вспомнив их неудачный опыт, когда Пак ударил его по лицу. Воспоминание было неприятное, и Бэкхен рефлекторно оттолкнул от себя Чанеля, что тот упал на пол. — Нельзя, — словно собаке, приказал он. — Но почему? — потянулся вновь за поцелуем Чанель, никак не обиженный. Бэкхен встряхнул головой и быстро поднялся с дивана. Ох, как хорошо, что он вовремя опомнился. Второго подобного унижения он бы не перенес. — Я пойду умоюсь. Тебе бы тоже не помешало... — Прости, Бэкхен, но я остановиться уже не могу. Бэкхен был вновь опрокинут на диван. Он быстро отреагировал и отбился от Чанеля, вскочил и почти выбежал, но не успел. И снова Чанель уложил его на диван, да и с такой нежностью, что Бэкхен сморщился от боли в позвоночнике. — Хватит, Чанель, пожалуйста! Ты не в себе! Чанель — как будто он мог понять! — пролез горячими руками под футболку, касаясь там, где Бэкхен чувствительнее всего. Бэкхен на мгновение снова растворился в этом, но затем ударил Чанеля по лицу. Он скинул его с себя и, едва вскочив с дивана, перевернул его: чтобы снова его туда не закинули. — Бэкхен, я же знаю, что ты тоже этого давно хочешь. — Но не так. Иди и остынь! — Бэкхен обогнул перевернутый диван и попятился от Чанеля. — Не могу, Бэкхен, не могу! Пожалуйста, мне так тебя хочется, уже нет сил!.. Бэкхен уперся в стенку. Никогда он еще так не боялся Чанеля: в его глазах читались безумие, одержимость, толика психоза. Самым ужасным было то, что Бэкхена это возбуждало. — Не надо, — загнанно выдохнул Бэкхен, когда Чанель стоял к нему вплотную. — Ты хочешь этого даже больше, чем я, — тихо, басисто произнес Чанель, шумно дыша над Бэкхеном. Так принюхивается зверь, прежде чем напасть на жертву. Бэкхен сглотнул. Он дышал Чанелю в шею, в миллиметрах, и так хотел вгрызться в кожу, оставить след от зубов — жертвы тоже умеют кусаться, и вместе с тем он так ждал, что Чанель возьмет его и проглотит, насовсем и навсегда, но в воздухе висело тяжелое напряжение и стояла тишина. Кто кого первый. — Не надо, — повторил Бэкхен, но звучал он неуверенно, неубедительно. — Я знаю. Бэкхен застонал в поцелуй. Он схватился за плечи Чанеля, прижавшись ближе, и задрожал, почувствовав чужие руки под футболкой. Запах Чанеля, поцелуи Чанеля, руки Чанеля, дыхание Чанеля, глаза Чанеля... все, все в этом человеке идеально, все создано для Бэкхена и ни для кого больше. Все в Чанеле заводит, разжигает в ледяной душе Бэкхена всепоглощающее пламя, заставляет стонать до отупения и целоваться до посинения. У Бэкхена начинает кружиться голова, и его косит в сторону. Чанель ловит его, крепко прижимая к себе. — Не здесь, в спальню... — неразборчиво лепечет Бэкхен. Ударяясь об углы и стены, они, не отрываясь друг от друга, добираются до кровати. Бэкхен снимает с Чанеля дурацкую рубашку и чувствует, как внутри все сворачивается от этого вида. Он уже готов кончить. Чанель рывком стягивает с него шорты с бельем до пяток, раздвигая ноги. Бэкхен конфузится и сводит колени, чувствуя, как безумно краснеет. Чанель властно говорит: — Не делай так. У Бэкхена все сводит в низу живота от этого строгого голоса, и он обреченно стонет, едва чувствуя горячие пальцы на внутренней стороне бедра. Он открывает глаза и видит ужас: с Чанелем что-то не так. Напуганное лицо, потерянный взгляд в никуда, нахмуренные брови... сейчас ударит! И догадки Бэкхена сбываются: Чанель заносит кулак. Бэкхен — что это? защитный рефлекс работает? — уворачивается и бьет первым, прямо по губе, из которой тут же хлещет кровь. Образовывается тишина, и Чанель поднимается, потирая лицо. Молчание. — Я... я... — пытается сказать Пак, смотря на свои руки и на Бэкхена. — Почему ты?.. — Потому что ты хотел меня ударить, — сквозь ком в горле произносит Бэкхен, чувствуя гниющую внутри обиду. — Потому что я знал, что ты все равно это сделаешь. — Я не знаю, что со мной, то есть, я почему-то... — Чанель, — ломается голос, — ты же хотел ударить меня... ты, блин, снова не смог! — он падает лицом в чужую грудь и бьет кулаком по плечу. — Мы не смогли!.. — Я не знаю, почему, — оправдывается Чанель, — Бэкхен, извини, я не понимаю, почему я собирался... Бэкхен даже не плачет, просто горько всхлипывает. Он знает, что Чанель хороший, нет, он замечательный, самый лучший... но так больно, так больно снова сталкиваться с этим ледяным взглядом, так больно вновь понимать, что для Чанеля он все еще отвратный, все еще мерзкий. Так позорно, так грязно, так низко. — Я же говорил, что не надо. Зачем ты это делаешь, Чанель, если знаешь, что не сможешь? Чанель тянется обнять его, чтобы хоть как-то загладить вину, но Бэкхена от прикосновения передергивает, и Чанель понимает, что Бэкхен боится. Пак поджимает губы, встает с кровати. Он идет на выход, ощущая внутри пожар, и вымещает ярость на попавшемся стуле, разбивая спинку о стену. Уходит, закрываясь в ванной — чтобы не дай бог снова не поддаться искушению и не повторить кошмар.:
— Понятно. Ты наверх что-нибудь надень уже, что ли. Чанель смотрит на себя. А, точно, он же с тех пор, как Бэкхен снял с него рубашку, все еще топлесс ходит. Он одевается очень медленно и неуклюже, а доктор тем временем говорит: — Все у вас не слава богу. Вам срочно нужно признать друг друга, в противном случае этот процесс будет для вас обоих очень болезненным. И ты же вроде ходил к психологу, так почему опять?.. — Не знаю, — очень долго думая, отвечает Чанель. — Я не собирался Бэкхена бить... честно. Я ему доверяю. — У вас реакции уже нехило шалят. Так себя и до психушки доведете, если будете сдерживаться. Чанель отрешенно кивает. Доктор хмурится и дергает его за подбородок. — Ты какой-то заторможенный. — Внимательно смотрит в глаза. — Ты что, успокоительным накачался? Чанель сонно моргает и кивает. — Я... боялся, что могу снова на Бэкхена наброситься. Доктор машет перед лицом Чанеля, светит фонариком в глаза — очень вялая реакция. Передозировка, значит. — Запущенный случай, — вздыхает Ким. Он поднимается и покидает Пака. Возвращается он с Бэкхеном. Чанель потупляет взгляд и смотрит на Бена виновато и грустно. Бэкхен молча садится рядом с ним, и Чанель сипло проговаривает: — Прости меня, пожалуйста. Прости, Бэкхен. Я-я тебя очень сильно люблю. Бэкхен вздыхает, смотря на опухшее и изувеченное им самим лицо. За что он так бедного Чанеля? — Ты меня тоже извини, что ударил тебя. — Гладит щеку. — Все нормально. Чанель все равно повторяет «прости» и чуть ли не плачет, а Бэкхен гладит его по голове. Чанель роняет голову в грудь Бэкхену, превращаясь в виноватый комок, лепечущий извинения. Бэкхен гладит его по голове и обнимает. — При мне не плакать, — делает замечание доктор. — Раз уж Чанель не в самом дееспособном состоянии, я говорю это тебе. У вас уже реакционные аномалии начались, из-за этого у вас обоих может и невроз развиться. Чанель рассказал мне, как все было, и, думаю, все дело в том, что вы оба на эмоциях. Я очень рекомендую признать друг друга как можно скорее, потому что дальше — больше. — Да, я понимаю, но у нас не очень получается. — Я думаю, больше такого не должно случиться. Чанель прошел курс у психолога, но не говорил тебе. Он избавился от всех комплексов и душевных ран, так что я более чем уверен, что он доверяет тебе. — Но сегодня... — Ты тоже ему доверься. Страшно, понимаю, но нужно это преодолеть. Я сегодня вообще-то его пришел смотреть, но, раз уж тут такое дело... приду на днях. Надеюсь, к моему следующему визиту вы это сделаете. — Но мы не сможем! — Сможете. Когда соулмейты так сильно любят друг друга, у них не может не получиться. А теперь до свидания. Доктор уходит. Бэкхен остается один и замечает, что Чанель заснул у него на руках. «Когда соулмейты так сильно любят друг друга...» — так сказал Ким? Неужели это по ним так заметно? Неужели он, Бэкхен, умеет любить также сильно, как и Чанель? Он нежно гладит Чанеля по волосам и целует в макушку. Он такое солнце. — Я люблю тебя, — говорит Бэкхён и укладывает Чанёля на подушку, выключая свет. Чанель сопит.:
Четыре дня спустя
Это все же случается. Случается спонтанно, но так спокойно, словно было давно задумано. И Бэкхен может поклясться, что никогда не чувствовал себя более любимым и нужным кому-то. Бэкхен проснулся тем утром очень рано. Март на дворе был ясный и очень теплый, а косые лучи солнца заполнили всю их спальню. Бэкхен хихикнул, увидев, как лучи лижут лицо Чанелю и тот морщится во сне, отгоняя их, как назойливых мух. Мягкое одеяло шуршит, когда он приближается к лицу Чанеля и целует в висок. Тот, кажется, скоро должен проснуться, потому что елозит и морщится во сне, а Бэкхен терпеливо ждет чужого пробуждения, наблюдая за любым изменением лица. Пак открыл глаза через четверть часа. Едва очнулся, улыбнулся Бэкхену и просипел: «Привет». Бэкхен вместо ответа поцеловал его в нос. Чанелю это не понравилось — хотелось чуточку больше, и он, взяв его за подбородок, поцеловал в губы. В спальне пахло свежей овсянкой и мягким теплом — по крайней мере, Бэкхену так показалось. Бэкхен улыбнулся, после того как укусил Чанеля за губу, и был перевернут и подмят под него. Руки Чанеля по обе стороны от головы Бэкхена тонули в мягком матрасе, и почему-то Бен глупо хихикнул. — Что? — улыбаясь, спросил Чанель. — Не знаю... мне почему-то так смешно... в животе что-то щекочет. — Я знаю, что это значит. У меня такое, когда ты рядом. Бэкхен вдруг покраснел и даже смеяться перестал. Чанель воспользовался его временной слабостью и поцеловал. Целовал долго, с непримиримой нежностью и любовью, и это был не кайф, нет, — то было единение двух душ, не сумасшедший экстаз, а сплетение судеб через прикосновение; наслаждение, где верх берут не грязные мысли, а чистая любовь. Бэкхен запутал пальцами мягкие волосы Чанеля на макушке, обнимая его за шею, чтобы никогда-никогда не разрывать этот поцелуй. Ни одного из них не посещала мысль о том, что они собираются сделать. Они наслаждались настоящим, наслаждались моментом, и им было как-то плевать, что будет дальше. Они даже думать забыли о признании. Чанель, руками гуляя под одеялом, медленно стянул с Бэкхена пижаму. Ткань бесшумно заскользила по коже, и по телу Бэкхена пробежался приятный электрический разряд от прикосновения чужих теплых рук. «Топленое молоко», — подумалось Чанелю, когда он мягким движением поднялся ладонью вверх по бедру Бэкхена. Он не знал, почему ему стукнуло в голову именно это, но он буквально почувствовал на кончике языка это самое молоко. В спальне было тихо, только шуршали простыни и сбито, тихо-тихо дышали они оба. Свет неприятно бил в глаза, но Чанель был слеп к этому: куда ярче светился человек, которого он целовал, которого прижимал к себе, которого так безумно любил. Рваное дыхание на двоих, ожоги на коже от каждого прикосновения, неразборчивый шепот в самое ухо, сбитые хлопковые простыни и легкие поцелуи, что остались на коже татуировками. Это была любовь.:
Чанель открывает глаза, когда за окном стоит темнота. В спальне темно, а рядом лежит Бэкхен, который тоже проснулся. Они, кажется, сразу оба заснули. Почему-то в голову Чанеля не бьет мысль в духе «о боже, неужели мы это сделали?». Он вообще не чувствует кардинальных изменений, словно он просто спал слишком долго. Он не ставит в уме галку в пункте «признание», как будто это было включено в список их дел. Он не чувствует, что что-то в нем изменилось по отношению к Бэкхену после этого, и он даже как будто не осознает, что они «наконец-то» это сделали. Чанель внимательно смотрит в лицо Бэкхена сквозь темноту. Нет, утром ему не показалось: Бэкхен и впрямь совершенен. Во всех смыслах. Пак целует его в лоб, гладя пальцами за левым ухом, где должен быть маленький Сатурн, которого нет и в помине уже почти восемь лет. — Мой соулмейт, — случайно озвучивает он. — Вау, а я и не догадывался, — смеется Бэкхен. Чанелю странно говорить это. Мой соулмейт. Как мало слов и как много всего лежит в этих словах. Чанель никогда не задумывался об этом. — Бэкхен, ты — мой соулмейт, — смакуя, говорит он. — Ага, Чанель, представляешь, ты тоже мой соулмейт. Чанель треплет его по волосам и поднимается с кровати. Преодолевая ломоту в теле, одевается и идет на кухню готовить еду. Бэкхен жалуется, что у него все болит, и остается валяться в кровати. — Соулмейты... — задумчиво бормочет Чанель себе под нос, нарезая мясо. Странное слово. Но оно с точностью характеризует их с Бэкхеном.:
Жизнь продолжается своим чередом. Они оба с огромным удовольствием обнаруживают, что жар и холод, а вместе с ними тошнота и головная боль с повышенной эрекцией исчезли. Реакции навсегда оставили их. Бэкхену всегда думалось, что после признания их жизнь поделится на «до» и «после», но ровно никаких изменений не произошло, и это только радовало. Чанель был все таким же теплым и мягким, все с теми же любящими глазами. Однажды Чанель ворвался к нему в гостиную, когда он коротал время, читая книжку. — Я старею! — вскричал Пак и стиснул Бена в объятия. — Что? — Бэкхен, доктор Ким сказал, что я начал стареть! — восторженно сказал Чанель. — Бэкхен, ты только послушай, он сказал, что мой организм запустил работу!.. — Боже, Чанель, — Бэкхен искренне улыбнулся, — я так рад. — У меня будут морщины, представляешь... и, о боже, мы вместе будем стареть, Бэкхен, вместе! Я так боялся, что застряну во времени, пока ты... — Это замечательно. — Он обнял его за плечи. — Это правда замечательно, Чанель. — Он сказал, он сказал... что у меня теперь куча проблем, все документы нужно обновить и где-то там зарегистрироваться, и, знаешь, он сказал, что в ноябре мне исполнится двадцать шесть! Чанель восторженно глагольствовал о чем-то, а Бэкхен обнимал его и гладил по спине, чувствуя, как эта радость полностью завладевает им, что в нем ее даже больше, чем в самом Чанеле. Просто у них теперь все на двоих, пополам. Чанель недаром сказал, что у него отныне большие проблемы. Документы стали головной болью для них обоих: вся квартира была завалена бумагами и подписями, что уже воротило от этого. Оказывается, процесс старения в Чанёле запустился еще в феврале, — так сказал доктор Ким. Он объяснился: «В феврале все шло медленно, и я отложил это на потом, а когда я решил тебе сказать, у вас двоих начались проблемы, и я был не к месту с этой новостью». А Чанёль как будто не старел, наоборот, — цвёл и пах. Как будто ничего радостнее в жизни не испытывал. — Знаешь, я чувствую себя живым как никогда, — признался он Бэкхену одним дождливым вечером, когда гостиная была наполнена запахом озона из окна, а ноги грело теплое одеяло. — Запарил быть таким жизнерадостным. — Прости, — он рассмеялся и упал головой на край дивана, смотря в потолок. — Черт, Бэкхен, понимаешь, у нас так мало времени! — На что? — На жизнь! Сколько люди в среднем живут? Восемьдесят? Тогда у нас с тобой... всего шестьдесят лет! — Он вскочил с дивана, напуганный этой мыслью. — Да на что нам с тобой шестьдесят лет хватит-то? — А кто сказал, что я тебя до восьмидесяти терпеть буду? Чанёль вылупил глаза. А почему он, собственно, решил всё за них сам? Словно Бэкхен хоть когда-то обещал, что будет с ним насовсем. Чанель почувствовал себя неловко и чуточку расстроенно. Самую чуточку. — А... прости, — он улыбнулся и почесал затылок. — Я не подумал. — Бывает. Сидели они дальше молча. Бэкхен ел чипсы и смотрел телевизор, а Чанель сидел рядом и думал. Тишина длилась долго, пока в темноте Бен небрежно не пнул Чанеля в бок. — Эй, — позвал он его. Чанель оживленно дернул головой. — Почему ты ничего не сказал мне? — Ты о чем? — Я ждал, что ты что-нибудь предпримешь после моих слов, а ты просто согласился... И сейчас молчишь. Мне даже грустно. — Я должен был?.. — Сказать: «Заткнись, Бэкхен, если надо будет, хоть сотню лет будешь меня терпеть», — или что-то в этом духе. — Ты имеешь в виду, что согласен на... — Господи, тысячу раз да. Не волнуйся, за шестьдесят лет что-нибудь успеем сделать вместе. Чанель долго молчал; Бэкхен безынтересно пялился в телевизор, словно не он только что сказал самые важные для Чанеля слова. Через минуту Чанель обнял его крепко-прекрепко. Бэкхен улыбнулся, а Чанель — слава богу — этого не видел. Бен прикрыл глаза и удобнее устроился в чужих руках. Да, ему и шестидесяти лет будет мало, чтобы вдоволь насладиться этой любовью. Шестисот тоже не хватит.:
— Чанёль... отвали. Чанель лишь поцеловал его в мочку уха, скользнув горячими ладонями вверх по торсу. Бэкхен перевалился на другой бок, зарывшись лицом в подушку: — Блин, дай поспать!.. — Бэкхён, уже одиннадцать. — Он поцеловал его в висок и погладил по спине, пощекотав кончиками пальцев позвонки. Бэкхен не шевельнулся. Чанель подумал немного, затем подхватил резинку чужих трусов, оттянул и отпустил, что та ударилась о кожу со звучным хлопком. Бен вздрогнул и перевернулся, ударив Чанеля подушкой. Чанёль засмеялся и тоже ударил его. Кровать затряслась, взлетели перья и сбилось постельное бельё. Шум прекратился только тогда, когда Чанёль упал на пол. — Извини, но ты первый начал. — Мы ведь договаривались пойти на Банпо, разве нет? — Зачем идти туда утром?! — А... точно. Бэкхён фыркнул и закутался в одеяло. У Чанёля аргументов больше не было, и он поднялся с пола, не смея больше тревожить Бёна. На мост Банпо они всё же пошли, только с наступлением сумерек. Чанёль ждал этого с безумным волнением, словно шёл туда впервые. — Банпо! Это ведь такая романтика, Бэкхён, — восторгался он по пути туда. — Если там будет холодно, я не думая оставлю тебя там одного и уеду домой. — Если там будет холодно, я могу тебя согреть... — он потянулся обнять его, но Бэкхён ущипнул его. А холодно было. Бэкхён своё обещание не сдержал и остался с Чанёлем. Тёмная неспокойная вода реки Хан немного страшила, но Бэкхён чувствовал себя хорошо, потому что рядом идущий Чанёль успокаивал одним своим присутствием. Поёжившись, он засунул руки в карманы джинсовки, нащупав рукой что-то металлическое. Это были антикварные часы на цепочке, которые он собирался подарить Чанёлю ещё месяц назад. — Я куплю нам по какао? — сказал Чанёль. — Ага... я останусь, здесь тебя подожду. Чанёль ушёл, а Бэкхён вытащил часы из кармана. Как они там оказались? Разве он туда их прятал? Он открыл крышку. Часы шли. Почему-то Бэкхёну думалось, что такой антиквариат плох в работе и стрелки давно уже не идут. Где-то сбоку раздался шум. Бэкхён дернулся и увидел, что это дети бегут и хохочут на всю дорогу. Кажется, он временно потерялся в пространстве. А часы идут. Бэкхёна посетила странная мысль: а ведь он купил этот подарок ещё до того, как узнал секрет Чанёля. Какая ирония. Теперь подарок казался Бэкхёну ещё глупее. Маленькие, старенькие часы в его руках неумолимо отсчитывали секунды. Сколько секунд прожил Чанёль без него? А если считать в минутах? Какое страшное препятствие — время! Оно как независимая переменная в графике функции: как его ни толкай — не поторопится, и как ни проси помедлить — всё будет идти также ровно. Бэкхён часто думал о том, чем же Чанёль занимался сотни лет, которые пришлось провести в пустом ожидании, в поисках, в надеждах. Разве любовь может жить так долго? Это ведь такое слабое, такое хилое существо, которое буквально за пару лет может подохнуть в грязном углу. Любовь властна над человеком, а время — над любовью. Или наоборот — это любовь управляет временем? Чанёль отмахивался, что шестьсот лет пролетели незаметно. «Жизнь началась, когда появился ты», — утверждал он. Какая любовь может сделать так, чтобы полтысячелетия остались незамеченными? Тут что-то не так... ошибка, что ли. Разве такая любовь существует? Это ж только сумасшедший может так... И вдруг Бэкхён подумал, что эту любовь испытывал на себе ежеминутно. Что она уже поселилась в груди, пустила корни вглубь, как какой-нибудь живучий сорняк, только при всём при этом она ощущалась... как благородный цветок. Как что-то неописуемо прекрасное, заставляющее трепетать и содрогаться. Цветок, из-за которого каждое утро улыбаешься человеку рядом; из-за которого невольно тянешься погреть свои руки в чужих; из-за которого хочется слушать этот любимый голос постоянно, внимая каждому слову; из-за которого чувствовать чужие губы на своих — самое лучшее, что ты можешь иметь в своей жизни. Ошибка? Да это прекраснейшее, на что была способна природа, её непревзойдённое детище, лучшее из её творений. Они с Чанёлем вне всего этого. Их любовь течёт независимо от времени и обстоятельств. Она сложная, вся исцарапанная годами, запутанная и порядком истерзанная, но очень упёртая. Настоящая лю-бовь. — Там не было какао, но я принёс кексы, — громко раздался голос Чанёля рядом. — Что это у тебя в руках? Бэкхён сжал часы в ладони. Он взглянул на Чанёля и только удостоверился в своих мыслях. Слегка нахмуренные брови, взволнованные глаза, в которых блестят огни фонтанов, поджатые губы, которые целовать — одно наслаждение, ради которого стоит жить. Чанёль был слеплен природой, чтобы Бэкхён любил его всего и полностью, чтобы он жил и знал, чувствовал на себе, что любим горячо и безумно, любим насовсем. — Ничего, — Бэкхён улыбнулся ему, немного засмотревшись. Бэкхён замахнулся и бросил часы в воду. Чанёль возмутился: — Что ты выбросил? Здесь нельзя мусорить, нас могут наказать!.. Бэкхён смотрел в темноту воды и брызги фонтана над водой, невольно улыбнувшись, что эти часы никто и никогда не найдёт. Бессмысленная вещица. Им с Чанёлем она тем более не нужна. — Что это было, Бэкхён? Бён поднял глаза на Чанёля. Боже, как он счастлив прямо сейчас. Всё самое нужное стоит напротив него и возмущённо ругается, держа в руках шоколадные кексы. — Надеюсь, они без изюма? — Что? — Ты же знаешь, что я кексы с изюмом не ем. — Чёрт... Бэкхён цокнул и пошёл прочь. Чанёль стал суетиться и предлагать клубничные кексы, что продают за углом, но Бэкхён был категоричен. Природа, пожалуй, всё-таки не допускает ошибок.— Конец —