Солнечный удар

      Елисей проводит руками по голове, с укором глядя на своё полупрозрачное отражение в окне. Отросшие уже до лопаток волосы, хоть и собранные с утра в максимально прилизанный пучок, ужасно растрепались. В сырую и ветреную погоду они всегда доставляют слишком много хлопот, но Константин категорически против стрижки, и ради того, как он иногда касается его волос, как пропускает длинные пряди сквозь пальцы, Ел готов превратиться в Рапунцель.       Добрался до университета он с трудом. Время поджимало, и ехать пришлось на ненавистном ему метро, терпеть утреннюю давку и раздражающую суету, а потом ещё и тащиться пешком от станции. Всего пять минут быстрым шагом, если повезёт со светофорами, но не везло категорически — каждый переход встречал только загоревшимся красным. Ел стоял, одной рукой поднимал воротник пальто, второй держал зонт, и пальцы его покраснели, обветренные и до боли заледеневшие. А ещё брюки намокли понизу, губа треснула, волосы распушились во все стороны — природа явно была настроена недружелюбно.       «Отвык шляться по улицам», — смеётся про себя Елисей, грея руки между коленями. И радуется, как ребёнок, тому, что теперь может вот так капризничать.       Каждый раз, вспоминая прошлое, он пугается, что всё его настоящее — это сон. Что он проснётся в пахнущей затхлостью тесной квартире. Снова будет бояться отчима. Сторониться непредсказуемой матери. Сбегать неизвестно куда, лишь бы подальше от «дома»… Иногда ему снится старая жизнь. Тогда всё совсем запутывается — где сон, где реальность, понять, проснувшись в холодном поту и уставившись в темноту, слишком сложно. В такие моменты он прокрадывается к Константину в комнату и пару минут просто смотрит на него, затаив дыхание, чтобы не разбудить. «Вот бы Костя удивился, если бы застал меня за этим занятием, — думает Елисей, криво усмехаясь. — В маньяки бы записал…»       Но он лучше прослывёт маньяком, чем будет сходить с ума, заблудившись в собственных мыслях.       Вот только когда Константин не ночует дома, выпутаться из них слишком сложно, и после кошмаров о прошлом Елисей до утра не может уснуть. В темноте, а потом в предрассветных сумерках всё кажется ему таким зыбким, непрочным. Дурные мысли заползают в голову, а там для них давно подготовлена слишком благодатная почва — страхи. Ел боится, что Костя бросит его. Что изменит — Ел до сих пор начинает злиться, вспоминая разговор, в котором тот признался, что уже после того, как он впервые кончил в его руках, чуть не переспал с какой-то рыжей девицей из бара.       Но больше всего Ел боится Косте попросту надоесть. Он всё ещё слабо понимает, почему тот вообще взял его с собой. Объективных причин для этого точно нет — как ни старался Елисей найти хотя бы одну, так и не смог. А субъективных…       А на разговор о субъективных Константина не так-то просто вывести. Ел думает, что вообще невозможно. Они никогда не говорят о чувствах. После того признания, первого и произнесённого скорее спьяну и в отчаянии, он много раз повторял «я люблю», но получал в ответ тишину, иногда заткнутую поцелуем или чем посущественнее, в зависимости от ситуации или позы, в которой на момент признания оба находились.       Только однажды Константин, смеясь, ответил «да помню я, помню». Елисей в тот вечер сидел рядом с ним на диване, положив голову ему на плечо, и делал вид, что смотрит фильм, а на самом деле беспомощно плавился в объятиях и находил силы только на то, чтобы иногда касаться его шеи невесомым поцелуем. Смех в ответ на шёпотом произнесённое, словно само собой слетевшее с губ «люблю тебя» тогда отрезвил в два счёта. Ел понимал, что Костя явно не хотел обидеть его, но попытка отшутиться всё равно задела. Вида он, конечно, не подал; говорить о чувствах стало гораздо сложнее, пока вообще не перестало получаться.       «А он этого даже не заметил», — думает с досадой Ел и, пытаясь отвлечься, разглядывает заполняющих аудиторию людей. С начала учёбы прошёл всего месяц, и он до сих пор не может насмотреться на тех, с кем ему предстоит учиться. Разномастная публика: ярко выкрашенные волосы, странная одежда как норма, у каждого второго татуировки, пирсинг. Сразу видно — творческие люди. Елисей в эту компанию вписывается плохо. Его одевает Костя, находящий в этом какое-то непонятное извращённое удовольствие, а он отдаёт предпочтение классике, так что Ел выделяется — или, скорее, скрывается за — своей обычностью.       Он нервно одёргивает манжеты рубашки и скользит взглядом по людям с мыслью, что тоже хотел бы, наверное, иногда что-нибудь странное нацепить. В такой одежде, кажется ему, невольно начинаешь чувствовать себя свободнее и раскованнее. В чём-нибудь вроде тех рваных джинсов на хрупком, заливисто смеющемся блондине. Или кофты с ремнями на рукавах, как на хмуром брюнете с выбритыми висками…       — Ты подумал над моим предложением?       Елисей вздрагивает — Ильза появилась рядом словно из воздуха и, чмокнув его в щёку, села рядом. Они познакомились ещё на курсах. Тогда, в первый день учёбы, девушка чем-то напомнила парню Вику — она выглядела смелой и уверенной, но при этом почему-то сторонилась остальных, и только его, скромно подошедшего и задавшего какой-то совершенно идиотский вопрос в попытке завязать знакомство, приняла как родного. Как потом оказалось, Ильза приехала в Германию из Польши. Её, говорящую с явным акцентом, Елисей до сих пор понимает лучше, чем коренных немцев.       — Подумал, но ещё ничего не решил, — отвечает он. Неделю назад Ильза огорошила его предложением сняться для какого-то каталога одежды. Он давно знал, что у её отца рекламное агентство — она не раз хвасталась базой моделей и своим знакомством с особенно выдающимися красавчиками, — но даже подумать не мог, что когда-нибудь это хоть как-то его коснётся. А потом подруга вдруг заявила, что её отец увидел его на фото с ней и предложил подработать.       — Давай решай, мне сегодня надо ответ дать. Если ты не согласишься, папа будет искать кого-нибудь другого.       — Наверное, я не…       — Соглашайся! — не даёт договорить ему Ильза. — Проведём вместе пару дней, отдохнём от учёбы, развлечёмся…       Елисей качает головой, но она этого не замечает — или мастерски делает вид.       Её родители развелись сразу после переезда в Германию, и теперь она живёт с матерью, строгой и властной, здесь, а её лояльный и не особо заморачивающийся воспитанием отец — в соседнем городе, в двух часах езды. И ей хочется вырваться из-под контроля, Елу — ничего не хочется, но он признаёт, что учёба действительно напрягает всё сильнее. «Наверное, и правда не помешает отдохнуть», — думает он и озадаченно трёт лоб. Может, это ускоренный курс изучения языка мозг перегрузил так, что теперь он даже не может вспомнить, какая сейчас будет лекция, хотя буквально пять минут назад смотрел в расписание?       — …да и заплатят тебе. Не так уж много, всего сорок евро, но…       Ел по привычке, от которой никак не может отделаться, переводит сумму в рубли и едва не соглашается сразу. Бедное прошлое ещё не выветрилось из его памяти — да и вряд ли когда-нибудь выветрится, — и он усилием воли одёргивает себя. Теперь у него есть деньги. Вернее, у него есть Костя, у которого они есть…       — …ну что тебя останавливает? — пробивается сквозь мысли очередной обрывок фразы, и Ел безрадостно усмехается. «Кто», — думает он, вспоминая слова Константина. «Пустая трата времени… Учись, студент…» Он бы и рад, но как учиться, когда в голове бардак, а все попытки навести там хоть какой-то порядок заканчиваются тем, что ситуация только ещё больше усугубляется?       — Я тебе после лекции отвечу, — в итоге обещает подруге он. Ильза кивает как раз тогда, когда лектор начинает говорить.       Всю лекцию Елисей думает совсем не об истории архитектуры. И даже не пытается делать вид, что слушает, вообще отвернулся и рассматривает ярко-зелёный, почти до кислотности, прямоугольник газона за окном, ровно подстриженные кусты по его периметру, ряд деревьев вдоль дорожки — на одинаковом расстоянии друг от друга, словно скопированных, похожих на шеренгу солдат. Всё это кажется ему таким правильным, выхолощенным… и словно искусственным. Будто он и не живёт вовсе, а смотрит бездарно снятый фильм о своей жизни. И вряд ли дело в том, что он вдруг оказался в чужой стране, не из-за этого в голове — хаос, и уже не понять, был он там всегда или поселился недавно, и что с этим делать, и можно ли вообще сделать хоть что-нибудь…       «Я согласен», — за несколько минут до перерыва пишет Ел на листе тетради, на котором с начала лекции не появилось ни строчки, и показывает его Ильзе. Та счастливо улыбается и тут же начинает строчить отцу смс.       …После лекций Ильза потащила Елисея в кафе, где заявленные ей полчаса как-то незаметно превратились в без малого полтора.       Заведение было дешёвым, абсолютно студенческим во всех проявлениях, начиная от самообслуживания и заканчивая россыпью пластиковых столовых приборов на кассе, но подкупало как раз своей уютной непритязательностью. Взяв по стакану кофе, они заняли столик у окна. Ильза ненавязчиво о чём-то болтала, Елисей делал вид, что слушает — так чаще всего и бывало, и обоих это устраивало. Дождь на улице сменился градом, потом снова растаял где-то в вышине и наконец перестал, но домой Ел не торопился. Без Константина квартира превращалась в клетку.       В итоге возвращается домой он гораздо позже обычного. Три кита, на которых неизменно держится его настроение в пустой квартире, тут же наваливаются на него всем своим весом: тишина, темнота, тревожность. И если от первых двух спасают телевизор и свет, то с последним справиться не так просто, поэтому пока он готовит ужин, тот тяжким грузом висит у него на шее. В какой-то момент ему кажется, что он действительно чувствует, как что-то удушающе сжимает горло и давит на понуро опущенные плечи. «Если бы собрался утопиться, никакой камень бы не понадобился, и так пошёл бы ко дну… — думает он, выключая плиту и накрывая рагу крышкой, но тут же осекается и заставляет себя улыбнуться. — Ну что за бред в голову лезет! Да уж, оставаться наедине со своими мыслями мне категорически нельзя».       Расправившись с приготовлением ужина, Елисей какое-то время бродит по квартире в поисках, чем бы себя занять. Как назло, пол чистый, пыли на полках не обнаружено, одежда постирана и выглажена. Невесело отсалютовав своему отражению в окне — «отличная из тебя получилась домохозяйка, парень», — Ел нехотя идёт в свою комнату и пытается заниматься, но почти сразу перестаёт. Рисунок, который сдать нужно уже завтра, снова не продвигается дальше десятка нечётких карандашных линий.       Несколько минут Ел смотрит на них, откинувшись на спинку стула. «Вдохновения нет», — отмазывается в итоге перед самим собой, переводит взгляд на часы и улыбается — «вдохновение» должно вот-вот вернуться с работы.       В ожидании Кости Елисей ровненько раскладывает на столе разнообразную канцелярщину. Что-то из всего этого ему пока так и не понадобилось, что-то, он уверен, не понадобится вовсе, но Константина было не остановить — он в тот день, когда узнал о зачислении, скупил, кажется, полмагазина. Ел усмехается, вспоминая, как доставал из пакетов помимо карандашей, красок и бумаги какие-то непонятные баночки, металлические лопатки с деревянными ручками, наборы разноформенных лезвий… «А это ещё что такое?» — не удержался он тогда от вопроса, вытащив на свет совсем уж неизвестно для чего предназначенную пластмассовую коробочку с закрытым металлической пластиной окошком и тонкой прорезью в нём. Костя в ответ смог лишь пожать плечами…       Ела вообще удивляет то, как он поддерживает его: на удивление воодушевлённо, с ненаигранным энтузиазмом, хоть и был изначально против выбора этой «бесполезной» специальности. Елисей до сих пор с невыразимой благодарностью вспоминает, как мужчина помогал ему делать необходимый для поступления коллаж. Он тогда узнал о том, что ему потребуется нечто подобное, в последний момент, когда на «создание шедевра» оставалось буквально два дня. Трезво оценив свои возможности, он не на шутку расстроился и уже почти успел попрощаться с учёбой как минимум до следующего года, но в ответ на его покаянную тираду Костя вдруг улыбнулся. «Выше нос, — сказал, потрепав его по волосам. — Два дня по студенческим меркам — это же целая вечность. Ну, не унывай. Всё у тебя получится, а я помогу…»       Своё слово он, как всегда, сдержал. Елисей небезосновательно считает, что его поступление — больше чем на половину заслуга Константина, его отменного чувства стиля и управленческих способностей. Фотографии, вырезки, обрывки текста, сама тема — «Город будущего»… Ел в панику впал, увидев всё это, но Костя как-то быстро и незаметно взвалил руководство процессом на себя, и это сразу же успокоило.       Костя тогда в середине недели даже выходной взял. Вернее, учитывая то, что он же своим начальником и является, сам себе его устроил, но Елисей подвиг оценил. С утра и до самой ночи они вместе что-то вырезали, компоновали, клеили… Он был счастлив до чёртиков, и даже неловкий секс прямо на жёстком полу, на бумажных обрезках, липнущих к вспотевшей спине, вспоминает исключительно с улыбкой, хоть и умудрился в самый неподходящий момент поцарапаться о ножницы. Константин так забавно тогда жалел его, гладил по покрасневшей ягодице, смеясь и пытаясь закончить начатое…       Возвращается к действительности Елисей с глупой улыбкой на лице, но надолго она не задерживается. «Сегодня же признаюсь, что согласился на съёмку», — обещает себе он, пытаясь подавить начинающее просыпаться чувство вины. Вот только это решение ничуть не придаёт ему смелости, и когда Константин приезжает, он встречает его сначала молчанием, а после на протяжении всего ужина говорит о чём угодно, но только не о том, о чём собирался.       — Спасибо, всё было очень вкусно, — в итоге благодарит его Костя, отодвигая тарелку, и он отворачивается и показательно ворчит:       — Ты так каждый раз говоришь. Слово в слово.       — Я же не виноват, что ты хорошо готовишь.       На это — фыркает. Прячет улыбку, отвернувшись и делая вид, что заваривание чая — ужасно сложный процесс, требующий от него максимальной концентрации. И только спустя несколько секунд осмеливается искоса посмотреть на Костю.       Тот зачёсывает волосы назад. Трёт висок, думая, что он этого не видит. Выглядит ужасно уставшим, и Елисею совершенно не хочется его расстраивать. «Я всё расскажу, только пусть сначала хоть немного отдохнёт…» — решает он и оборачивается.       — Я как-нибудь специально приготовлю гадость. Проверим, не щадишь ли ты мои чувства.       — О, нельзя быть таким коварным, — смеётся Константин, и Ел с удовлетворением отмечает, как морщинка между его бровей разглаживается.       Поставив чашки на стол, он подтягивает табурет ближе к нему и садится так, чтобы касаться его бедра своим. В следующее мгновение они синхронно берут чашки и делают по глотку. Синхронно же переглядываются и улыбаются…       Когда чашки в унисон стукаются донышками о стол, Костя прислоняется спиной к стене и хлопает себя по бедру.       — Иди сюда, — зовёт он и, когда Елисей залезает к нему на колени, сцепляет руки у него за спиной. — Как день прошёл?       — Да нормально. Погода, конечно, с утра отвратная была, а я перчатки забыл, но…       Ел говорит, медленно массируя Константину мышцы между плечами и шеей. Поначалу напряжённые, словно окаменевшие, постепенно они расслабляются под его прикосновениями. Елисею нравится чувствовать это. Нравится доставлять удовольствие — в такие моменты он ощущает себя нужным. Он начинает говорить тише, мягче, пытается вложить в скучный рассказ о серых буднях всю свою любовь, и Костя, заслушавшись, широким движением оглаживает его поясницу. Ведёт руками вдоль позвоночника, к распущенным волосам, перебирает длинные рыжие пряди, заставляя вздрагивать от бегущих по шее мурашек. Обводит чувствительное ухо шершавой подушечкой пальца…       Когда он прижимается губами к выемке, где сходятся ключицы, Ел сбивается с мысли и замолкает. Чувствует, что совсем поплыл, что не сможет больше двух слов связать, да и не хочет, и позволяет себе полностью отдаться Косте. Сосредотачивается на том, как их тела прижимаются друг к другу, ластится, выгибаясь совсем по-кошачьи, чтобы прислониться как можно ближе. Костя продолжает ненавязчиво его ласкать, и он, боясь позволить себе лишнего, скользит губами по его виску, утыкается носом в колючую щёку, но потом не выдерживает — легко касается влажных, обычно по-властному жёстких, а сейчас таких мягких и призывно приоткрытых губ. Засовывает язык в рот, горячий и вкуса крепкого чёрного чая, кончиками пальцев касается скул. Пользуясь тем, что Костя непривычно уступчив, позволяет себе попробовать прижать его к стене, схватить за плечи, не давая двигаться, как давно хотел, и возбуждается до предела, осознавая, что он позволяет ему это…       Телефон на столе вибрирует и коротко звякает. Константин сразу же разрывает поцелуй, с лёгкостью освобождаясь из захвата, и бросает взгляд на экран. Елисей, всё ещё не желающий мириться с поражением, снова прижимается к нему теснее, целует шею, кусает, словно пытается вцепиться зубами, не отпускать туда, к ненавистной работе…       И сразу же получает отрезвляюще болезненный шлепок по наспех оголённой ягодице.       — Чай допивай без меня. — Костя натягивает ему штаны обратно, коротко целует его в недовольно сжатые губы, подхватывает под мышки и снимает с себя. — Мне ещё нужно поработать.       — И это означает, что я сегодня опять должен спать в своей холодной постели один и не отвлекать по пустякам, — вздохнув, шёпотом заканчивает за него Ел.       В следующую минуту он выливает чай в раковину.       …Давно стемнело, но Ел не спешит включать свет. Фильм на ноутбуке подходит к концу, вокруг всё мигает, гремят выстрелы, крики… Он не обращает на происходящее на экране внимания. Он лежит на своей кровати, уткнувшись в телефон. Лазает по соцсети. Сначала долго листает страницу Ильзы — куча фотографий, постоянное обновление новостей, активная переписка в комментариях. Потом открывает страницу Вики, специально заведённую для переписки с ним, пустую, с одной-единственной картинкой на аватарке, и то какой-то странной абстракцией.       «Пришли мне свою фотку. Не видел тебя миллион лет», — начинает набирать Елисей сообщение. Они с Викой уже давно стали слишком редко общаться, и его это беспокоит, но не так сильно, как он предполагал. Всё-таки Константин заполнил всё место в его сердце, рядом с ним думать о ком-то ещё — совершенно нереально. Зато вот в такие моменты, как сейчас, оставаясь один, пусть даже возлюбленный всего лишь в соседней комнате, и разделяет их только тонкая стенка, он особенно отчётливо скучает по подруге.       «И расскажи, как там у тебя дела вообще», — добавляет он и отправляет сообщение. Вика не онлайн, и прочитает его хорошо если через пару дней — она редко сюда заходит, — но он всё равно начинает мучительно ждать ответа уже сейчас.