Солнечный удар

      Расстояние от остановки до дома Елисей преодолевает чуть ли не бегом, но у подъезда останавливается. Встаёт на крыльце, поближе к стене, чтобы хоть немного укрыться от гуляющего по городу ледяного ветра, и продолжает монотонно жевать жвачку. У него давно уже болят челюсти — шутка ли, прикончить целую упаковку всего за каких-то десять минут, — но он не сдаётся. Потому что, если Костя почует запах перегара… «Ну, останется только надеяться, что до выходных, когда у него появится время затащить меня в постель и отыграться привычным способом, его праведный гнев хоть немного утихнет», — со вздохом признаёт Ел и начинает жевать ещё усерднее.       От мятного вкуса, липкой плёнкой покрывшего язык, и без того промозглый вечерний воздух на вдохе кажется ещё холоднее. Елисей до самого носа закутывается в шарф и тут же морщится — пахнет сигаретами. «Ну уж этого Костя точно не должен заметить», — надеется он, уповая на то, что Костя и сам курит, и недовольно хмурится. Злится на себя. Сейчас он понимает, что не стоило вчера просить сигарету у Милки, не стоило неумело, до кашля, затягиваться, и всё равно упрямо повторять эксперимент, утирая выступившие от непривычной рези в горле слёзы. Глупость это всё, да ещё с примесью какого-то дурацкого детского желания показать, мол, «я тоже так могу». Но тогда этот глоток дыма казался очень правильным и был чуть ли не необходим.       «А вот без выпивки, поцелуя едва знакомой девушки и странных прикосновений Милки действительно лучше было обойтись», — думает Елисей, вздыхая. Осознание этого простого факта озарило его ещё в клубе, и когда они под утро всей компанией пошли гулять по городу, он всеми силами старался вести себя как примерный мальчик. Разве что вот с сигаретой не удержался. Просто увидел, что Милки курит те же, что и Костя, и так вдруг захотел узнать, что он чувствует, когда дышит белым, как густой туман, дымом, и, если совсем повезёт, понять, почему после секса он сразу же хватается за пачку. «Вместо того, чтобы хвататься за меня», — с усмешкой думал Ел, зажимая сигарету губами, пока Мил с неизменной усмешкой объяснял, что с ней вообще следует делать.       Объяснения Елисей, погружённый в свои мысли, пропустил мимо ушей. То ли из-за этого, то ли просто из-за неопытности первая же затяжка встала у него колючим комом в горле. Ел закашлялся, утыкаясь лбом в любезно подставленное Милом плечо. «Гадость какая, — морщась, заключил он. — Неужели вот это лучше, чем немного полежать со мной?..» Мысль больно уколола ослабленное алкоголем сознание. Едва начатую сигарету он отдал Милки.       Короткий писк возвращает Елисея из воспоминаний в здесь и сейчас. Кто-то выходит из подъезда — по улице разносится стук каблуков и звонкий смех явно слишком красивых, чтобы смеяться тише, девушек, но Ел даже не смотрит в их сторону. Вместо этого он гипнотизирует плавно закрывающуюся дверь. «Чем дольше я тут стою, тем мне же хуже», — убеждает себя Елисей, но с места не двигается. Дверь плавно захлопывается.       Не то чтобы Ел сильно, прямо до парализующего ужаса, боялся возвращаться домой — в конце концов, Костя не такой уж и тиран, что бы там ни думала о нём Ильза. Да, он бывает груб в постели, но вне неё никогда на него руку не поднимает. «Впрочем, до этого момента повода ударить меня я вроде как и не давал», — думает Ел, ёжась. Хоть он и не хочет этого признавать, но жизнь с отчимом всё же повлияла на его восприятие мира, и от мужчин он подсознательно готов ожидать чего угодно.       Тем более на этот раз у него действительно есть повод опасаться. После бурной ночи, плавно перешедшей в бурное утро, Елисей спал до обеда, потом долго не мог собраться, мучаясь от хоть и слабого, но всё же выбивающего из колеи похмелья, и домой добрался только к девяти вечера. Что, мягко говоря, поздновато. «По крайней мере, о точном времени возвращения мы не договаривались, а в понятие "вернусь завтра" я всё-таки уложился», — пытается подбодрить себя он, но легче не становится. Потому что это «опоздание» не самое страшное. Самое страшное то, что когда он наконец позвонил Косте — было уже семь вечера, но звонить раньше, при Ильзе и Александре, Ел не решился, — дозвониться не получилось. Костя не брал трубку. И вот это уже ничего хорошего не предвещает.       Выплюнув потерявшую вкус жвачку в урну, Елисей заходит в дом. «Просто нужно быть лапочкой, и Костя не станет на меня сильно ругаться», — как мантру повторяет про себя он. У двери квартиры снова на несколько секунд останавливается. Делает глубокий вдох, медленно выдыхает в сложенную горстью у лица руку и безрадостно ухмыляется: быть лапочкой с таким запахом перегара — та ещё задачка. Остаётся надеяться, что у заядлых курильщиков и правда плохое обоняние.       Раздевается и разувается Елисей в полном одиночестве — никто его не встречает. Предсказуемый, но от этого не менее обидный поворот событий. Константин даже не здоровается, только гремит чем-то на кухне, и Ел, натянув на лицо самую милую улыбку, на которую только способен, идёт туда, но на пороге останавливается, рассматривая непривычную картину. Костя готовит ужин. Стоит, помешивая что-то в сковороде, и взгляда от неё не отрывает. У него в руке сигарета, на столе — полная окурков пепельница, причёска после работы всё ещё отвратительно правильная, волосок к волоску. В общем, неизменные атрибуты образа «сдержанного и холодного» на месте, а вот надетый поверх домашней одежды фартук смотрится настолько неуместно и дико, что Елисей едва сдерживает смешок: «Да уж, стояние у плиты — явно не его сфера деятельности».       — Привет. Давай помогу. — Не дожидаясь ответа, Елисей подходит к Косте и осторожно выхватывает лопатку из его пальцев. Тот не возражает и даже, кажется, слегка улыбается. «Он не так уж зол, или это затишье перед бурей?» — гадает Ел, вставая к плите, и вдруг чувствует, как Костя придвигается к нему ближе, почти вплотную. Зарывается лицом в его волосы, шумно втягивает носом воздух, наклоняется к шее… Елисей ощущает дыхание на коже, понимает, что любовник попросту его обнюхивает, абсолютно не стесняясь и даже не пытаясь как-то завуалировать этот странный животный жест — и замирает, задерживая дыхание.       — Что, даже не поцелуешь? — щекотно шепчет Костя ему на ухо. — Ты совсем по мне не соскучился?       «Он и правда ничего не заметил?..» — проносится в голове Ела радостная мысль, и он позволяет себе прижаться спиной к груди Константина. Сразу становится так тепло и спокойно, что когда Костя касается пальцами его подбородка и осторожным движением заставляет повернуть голову, Елисей не задумываясь повинуется. Закрывает глаза, приоткрывается рот, тянется к Косте, ловя губами его дыхание…       — На будущее: запах мятной жвачки перегар не скрывает.       Безразличие в голосе отрезвляет Елисея в два счёта. Он чувствует, как за спиной становится пусто и холодно, слышит шорох шагов и щелчок зажигалки, но не решается обернуться. Спокойно, невзначай брошенные слова сбивают с толку — интонация не сочетается с тем, что за ней кроется.       — Я… — с трудом выдавливает из себя Ел. Горло сжимает спазмом, и он касается рукой шеи, спешно расстёгивая верхнюю пуговицу на рубашке.       — Да? — подталкивает его Константин. — Я тебя слушаю.       Елисей всё же заставляет себя повернуться и посмотреть на него; Костя поднимает брови, выражая сдержанно-вежливое, на грани пренебрежения, внимание, и Елу кажется, что сейчас что бы он ни сказал, всё «будет использовано против него». Но и молчать — не выход.       — Я просто хотел отдохнуть, — начинает Ел; его голос постепенно набирает силу. — Я устал. За последний год с лишним мы никуда не ездили, не развлекались, у тебя и выходных толком не бывает, а я сижу тут один и… и скучаю.       — И как, отдохнул? Развлёкся? — с усмешкой спрашивает Константин и, дождавшись, пока Ел неуверенно кивнёт, безразлично заканчивает: — Рад за тебя.       Елисей вздрагивает. Это «рад» звучит так, что он чувствует, будто его столкнули с крыши. И цепляется взглядом за мебель, за пол и стены, надеясь хоть как-то удержаться, не потеряться в этом пугающем ощущении свободного падения — но кухня вокруг, качнувшись, сжимается до размеров кукольного домика. Тесного и душного.        — Я понимаю, ты… — Ел на секунду замолкает, переводя застывшее в горле дыхание и подбирая слово, — недоволен мной. Но, поверь мне, пожалуйста, у тебя нет причин злиться.       — Серьёзно? — фальшиво удивляется Костя. — Как насчёт того, что ты пил?       Елисей пытается улыбнуться.       — Совсем чуть-чуть, — говорит он. — Я не был пьян и ничего плохого не сделал.       — Как мило. — Константин коротко улыбается в ответ, но тут же снова серьёзнеет: — Вот только я понятия не имею, что ты там делал. И у тебя сейчас сгорит всё.       В два шага подойдя к Елисею, он оттесняет его от плиты. Выключает газ. Мешает мясо. Движения его рваные, напряжённые, и Ел, глядя на них, хочет спросить: «Вот теперь ты понимаешь, что я чувствую, когда ты там с этим Штефаном?» — но заставляет себя молчать, чтобы сдержать данное самому себе обещание больше не поднимать эту тему. И снова ему приходится прятать нежелательные мысли в дальний ящик, запирать их под всеми возможными замками, как когда-то — мысли о матери и отчиме. После длительного перерыва это усилие даётся тяжело, и начинает болеть голова, но это ерунда. Это лучше, чем выставлять себя на посмешище.       Елисей отходит к столу. Садится, тяжело наваливаясь на спинку стула. Зажимает замёрзшие пальцы между коленей.       — Получается, всё дело в том, что ты мне не доверяешь, — едва слышно говорит он в спину достающему посуду Косте. Голос звучит ровно, да и не чувствует Ел почти ничего, все нежелательные эмоции надёжно скрыты не только от любовника, но даже от самого себя, вот только на глаза почему-то всё равно наворачиваются слёзы. Елисей опускает веки, пытаясь сдержать их, но они всё равно льются, и он сидит, притихший и напряжённый до боли в плечах, голову опустил и дышать боится, чтобы не всхлипнуть. Только наблюдает искоса за Костей, отсчитывая секунды до момента, когда тот повернётся и заметит, что его «сожитель» всё-таки совсем ещё малолетка, что он расклеился от пары слов, которые и обидными-то назвать нельзя, и станет совсем стыдно…       Разложив ужин по тарелкам, Константин поворачивается с ними к Елу. Мельком бросает на него равнодушный взгляд — и его глаза сужаются; зрачки темнеют. Недокуренная сигарета отправляется в пепельницу. Наспех отставленные тарелки громко стукаются о стол.       — В чём дело? — спрашивает Костя, присев перед Елом на корточки и пытаясь заглянуть ему в лицо, но тот мотает головой и отворачивается. Он и сам не ожидал, что расплачется, в конце концов, ничего ужасного ведь не произошло, но вот они, слёзы, льются и льются, и остановить их никак не получается…       — Я в порядке. Сейчас пройдёт, — шепчет Елисей и через силу усмехается: — Если ты не будешь на меня смотреть, пройдёт быстрее. Так что давай, прекращай.       — Ну что ты, не плачь. — Константин касается его мокрой от слёз щеки, хмурится, пытаясь заглянуть ему в глаза, будто и не слышал последней просьбы, зарывается пальцами в волосы на затылке, не давая отворачиваться… — Я ведь не ругаюсь на тебя, не злюсь, не кричу. Ну, отчитываю немного, но это, можешь считать, от ревности, — неожиданно серьёзно говорит он, медленно массируя Елу шею сзади. От мягких ласковых прикосновений Ел невольно расслабляется, но лучше ему не становится. «"Можешь считать", значит. А если я не хочу ничего считать, я хочу знать, как на самом деле?» — думает он, усилием воли стараясь удержать на дрожащих губах улыбку.       И вдруг понимает, что не хочет. Словно яркая вспышка эмоций выжгла его изнутри, и он чувствует себя пустым, а потом вообще себя не чувствует. Будто смотрит на всё со стороны, будто он — и не он вовсе, а так, какой-то чужой, безразличный парень, и плевать, что у него происходит в жизни, кто и как к нему прикасается…       Елисей встряхивает головой, с трудом фокусируясь на лице Константина. Тот смотрит на него. Внимательно, настороженно и неуверенно. Он ничего не говорит, только хмурится и выглядит не на шутку растерявшимся. Очень непривычный для него вид. Елисей даже улыбается почти искренне и говорит уже нормальным, ровным голосом:       — Вот видишь, всё прошло. Извини, я, наверное, просто переутомился. — Он поворачивается к столу и пододвигает к себе тарелку, стараясь незаметно вытереть остатки слёз.       Константин не двигается с места.       — Ты уверен? — спрашивает он, не сводя с парня взгляда.       — Абсолютно, — кивает Елисей. — Давай есть. А я… я больше туда не поеду, — говорит он, понимая, что это действительно так. Ехать никуда не хочется.       Вообще ничего не хочется.

***

      Константин сидит в гостиной. Курит, поставив пепельницу на колени, и сверлит взглядом закрытую дверь. Он бы курил на кухне, но оттуда не видно этой самой двери, так что приходится нарушать правила. Дверь в данный момент важнее. Вернее, тот, кто за ней спрятался.       Сразу после ужина Елисей ушёл к себе, сказав, что ложится спать. Не покидает мысль, что он соврал, но свет у него не горит, в комнате тихо, и заходить Костя не решается — вдруг и правда разбудит, а Елу нужно отдохнуть. Он выглядел усталым, когда пришёл. И виноватым — знал, что Костя будет недоволен.       Но он не был недоволен. Он был крайне недоволен. И приложил немало усилий, чтобы скрыть это хотя бы частично. Больше всего ему хотелось схватить Елисея за руку, отвести в его комнату и сказать что-нибудь вроде «ты наказан, будешь сидеть под домашним арестом, пока не осознаешь своё поведение», но не ребёнок же он, чтобы так с ним обращаться! Хотя наказать действительно было за что. Как минимум за непослушание. «Русским же языком сказал, чтобы не вздумал пить, а он всё равно… Назло мне, что ли?» — недоумевает Константин и, припоминая своё недавнее поведение в постели, начинает тереть висок. Что после всего этого мог сделать обиженный или, если называть вещи своими именами, униженный парень, к тому же ещё и пьяный — страшно даже представить.       «Конечно, вряд ли Елисей стал бы искать приключений на свою задницу, не в его это характере, но мало ли какой извращенец мог к нему прицепиться?» — думает Константин, закуривая ещё одну сигарету. Ему ужасно хочется прямо сейчас ввалиться к Елу в комнату, прижать его к постели и с пристрастием допросить на тему «чем ты там вообще, чёрт тебя подери, занимался?», но он боится, что рассказ об этом, пусть даже на самом деле невинный, окончательно его разозлит. А Ел и так переживает. Даже, пожалуй, слишком.       «Разревелся, а я сразу и растаял… Знает, зараза, как мной манипулировать», — невесело усмехается Костя, вспоминая все те моменты, когда Елисей до этого плакал: на пороге его дома, оказавшийся, по сути, выброшенным на улицу; у дороги после глупой попытки сбежать; когда сидел у него на коленях, пьяный и впервые шепчущий «люблю» срывающимся от волнения голосом… И каждый раз единственным желанием становилось «защитить». «Его сила в его слабости», — с усмешкой вспоминает он фразу из какого-то романа. Понятия не имеет, из какого, да и вряд ли вообще читал что-то подобное, но кто-то определённо должен был так написать — уж больно пафосная фразочка.       Очередная нервная затяжка прерывается кашлем. Константин закрывает рот рукой, пытаясь заглушить его, но, неудачно дёрнувшись, обжигается о сигарету и роняет её. Хорошо, что пол — голые паркетные доски, и второпях подхваченный окурок не оставляет следов. Костя вдавливает его в пепельницу, тянется к пачке, но обнаруживает, что та пуста, и сминает её со всей нерастраченной злостью. Курить хочется настолько, что ни о чём другом думать не получается. Если только не о Еле, конечно, но мысли о нём Костя гонит от себя подальше. Потому что хватит. Достало.       Ближайший магазин, где можно купить сигареты, работает до одиннадцати, и Константин по привычке кидает взгляд на противоположную стену — ту, на которой в его бывшем доме висели часы. В этой квартире часов там нет. Вообще ничего нет, если быть точным, просто пустая, окрашенная в белый поверхность. Ужасно унылая, как стена в приёмной больницы, и Костя, оглядываясь, понимает, что и вся квартира до сих пор не выглядит обжитой: минимум мебели, никаких безделушек. Весь уют, благодаря которому здесь можно жить, не сходя с ума от тоски, заключается в присутствии Елисея — рыжего, яркого, тёплого и ласкового.       Вчера, когда его не было дома, Константин ощутил это особенно отчётливо. Ужиная на кухне остывшей пиццей, вдруг невольно представил, как Ел сидел так каждый раз, когда он уезжал в командировку. Как днями, иногда неделями в полном одиночестве бродил по этой квартире, которая почему-то оказалась даже менее уютной, чем гостиничный номер. Как звонил ему, говорил, что скучает, и просил поскорее вернуться, а он списывал это на детские капризы…       От воспоминаний о вчерашнем дне курить начинает хотеться ещё сильнее. Константин оглядывается в поисках телефона или хотя бы своих наручных часов, пару раз обходит комнаты и, так и не найдя ни того, ни другого, снова садится на диван. «Наверное, оставил в машине», — думает, устало проводя рукой по лицу. Прошлой ночью он плохо спал, и весь день ходил позорно рассеянным. «С этим Елисеем… Хорошо, что штаны утром не забыл надеть», — усмехается про себя Константин. Накинув пальто, он спускается на парковку, залезает в машину и сразу же находит на приборной панели часы и едва начатую пачку сигарет. Телефон здесь же, торчит в подставке, помигивая световым индикатором, но первым делом Костя, конечно, всё равно хватается за сигареты, и только потом проверяет уведомления.       За три часа накопилось восемь пропущенных и смс. «Значит, Чертёныш пытался всё-таки со мной связаться, зря я на него наговаривал», — улыбается Костя, но, открыв список вызовов, видит, что от Елисея пропущенных только три, а остальные от Штефана. И смс, как ни странно, тоже от него. Простое и лаконичное: «Всё в порядке? Перезвони». Константин вспоминает закрытую дверь в комнату Ела и качает головой. Вопрос «в порядке ли всё?» остаётся без ответа.       Штефану Костя звонит, крутя сигарету в пальцах и взглядом ища зажигалку. Секретарь отвечает после пары гудков.       — Я чувствую себя строгим папочкой, но ты хоть предупреждай, когда собираешься вот так пропасть, — не здороваясь, набрасывается он на Костю. Тот невольно начинает улыбаться: в голосе Штефана действительно звучит какая-то покровительственная, родительская сварливость.       — Что-то случилось?       — Нужно было посоветоваться с тобой по одному вопросу, — после небольшой паузы и вздоха, в котором отчётливо читается «можно было и не переходить вот так сразу к делу», отвечает секретарь. — Теперь уже поздно, я взял и нагло решил всё сам.       — Ясно, — отзывается Константин. У него нет сил даже задать такие необходимые вопросы как «что решил?» и «как решил?» — да и, честно говоря, плевать ему на это сейчас, — но он не прощается. Штефан тоже. В трубке потрескивает электронная тишина.       — Костя. У тебя всё хорошо? — вдруг спрашивает секретарь.       Константин недовольно кривит губы. «Нет! — хочет выкрикнуть он. — У меня парень непослушный, а я не знаю, как воспитывать проблемных подростков!» — но, конечно, ничего подобного себе не позволяет.       — Да. Я в норме, — говорит вместо этого и сразу же обречённо откидывается на спинку кресла. Потому что сам слышит, как фальшиво звучит его голос.       Вздох на том конце трубки подтверждает это.       — Какой ужас, — бормочет Штефан и в следующую секунду говорит то, что Костя точно никак не ожидал услышать: — Приезжай ко мне. Доведём твою норму до нормального состояния.       Константин на секунду замолкает в недоумении.       — Что, прямо сейчас? — удивляется он, бросая взгляд на часы. Стрелки показывают без малого одиннадцать вечера.       — А почему нет? — усмехается Штефан. Он произносит этот вопрос так беззаботно, с таким искренним интересом, что Константин, растерявшись, не находит причин отказать. В голове маячит только образ закрытой двери в комнату Елисея, но это явно не то, что может заставить остаться дома.       — Буду у тебя через полчаса, — говорит он, зачем-то понизив голос, будто кто-то может его услышать.       — Адрес помнишь?       — Да.       — Жду, — бросает Штефан и кладёт трубку.       Зажигалку Константин находит в кармане пальто. Закуривает, обдумывая своё согласие, вырвавшееся как будто само по себе, против его воли. Впрочем, ничего странного в этом, пожалуй, нет. В России, ещё до встречи с Елисеем, он редко проводил вечера дома, тем более в одиночестве. Но сейчас по барам ходить нет ни сил, ни желания, ни необходимости — в конце концов, чаще всего он наведывался туда, чтобы кого-нибудь подцепить, — друзьями он тут не обзавёлся, так что предложение секретаря действительно очень кстати. «Странно, что мы со Штефаном не сошлись раньше, — думает Костя, вспоминая, что ещё всего месяц назад их отношения и правда не выходили за рамки чисто рабочих. — Интересно, почему сейчас? Неужели я и правда выгляжу, как потенциальный пациент психотерапевта?..»       Сминая до самого фильтра докуренную сигарету в пепельнице, Константин смеётся. Потому что понимает, что со всеми своими садистскими замашками, склонностью к явно нездоровому собственничеству и странным желанием одновременно и не отпускать от себя, и не подпускать к себе Елисея, он, наверное, действительно может быть интересен скучающему по клинической деятельности Штефу.       Возле дома Штефана Константин снова хватается за сигареты. Промозглый ветер треплет его не высохшие после душа волосы, задувает пламя зажигалки, и логичней всего сейчас было бы вернуться в машину, но он не двигается с места. Хоть и чувствует себя так, как не чувствовал уже давно: совершенно по-идиотски. «Нужно было что-нибудь привезти, — укоряет он себя, медленно выпуская изо рта дым. — Бутылку вина хоть, что ли…» Всё-таки не в тех они со Штефаном отношениях, чтобы заваливаться на ночь глядя с пустыми руками, даже по приглашению. Да и заваливаться на ночь глядя в принципе… «Кстати, а чем мы сейчас вообще будем заниматься?» — запоздало спрашивает себя Константин, уже готовый пойти обратно в машину и всё-таки прокатиться до ближайшего магазина, но тут дверь перед ним открывается.       — Увидел тебя из окна, — объясняет возникший на пороге Штефан. Костя усмехается, отводя взгляд.       — Я… не поверишь, как раз собирался звонить, — говорит он, показывая почти докуренную сигарету. «Почти» в данном случае означает «только наполовину», но Штефан делает вид, что не заметил этого несоответствия.       — А я так и подумал, — без тени улыбки отвечает он и распахивает дверь. — Прошу.       Едва переступив порог, Константин расслабленно выдыхает; замёрзшей кожи мягко касается тепло. Он снимает пальто, крутит головой в поисках, куда его можно повесить — и замирает, встретившись взглядами с тремя африканскими масками. В тусклом свете они выглядят жутковато, скалящиеся и, кажется, видящие насквозь своими глазами-дырками.       Штефан стоит, прислонившись к стене плечом. Смотрит на Константина почти так же пристально, как уродцы со стен.       — Нравятся? — спрашивает, поймав его взгляд.       — М?       — Маски. — Штефан кивает в сторону стены. — Привёз из Африки один… знакомый. По идее, они должны оберегать жилище от злых духов.       Константин недоверчиво качает головой:       — Они сами выглядят, как злые духи.       — Видимо, так это и работает. Не терпят конкуренции. Или тот знакомый просто втайне ненавидел меня, — пожимает плечами в ответ Штефан. — Вешалка, кстати, у тебя за спиной…       Пройдя в гостиную, Константин отмечает ещё одну интересную деталь — массивное пианино, старое и потрёпанное, но любовно отполированное. Вопрос сам собой слетает с языка:       — Играешь?       — Баловался в юношестве, — отвечает Штефан и, предугадывая назревающую просьбу, заранее уточняет: — Сейчас осмеливаюсь терзать клавиши только в компании самого себя. Или когда неприлично пьян. — Сквозь усмешку пробивается тихий стеклянный звон, и Константин, обернувшись, видит, как Штефан достаёт из бара стаканы. Рядом, на столике, стоит уже открытая бутылка виски.       — Я не буду, — пытается возразить Костя, но секретарь всё равно наполняет стаканы. — Штеф?       — Не хочешь — не пей, не заставлять же тебя, — говорит тот, подходя и протягивая ему один. — Но я буду рад, если ты составишь мне компанию.       Предложение ненавязчиво и безобидно настолько, что отказываться от него бессмысленно, и стакан Костя всё же берёт. Можно ведь просто держать его в руках — стекло приятно холодит горячие ладони.       — Я, кажется, обещал показать тебе дом? — тем временем продолжает Штефан. — Тебе ещё интересно?       Константин, конечно же, кивает. Экскурсия затягивается — почти в каждой комнате находится какая-нибудь вещь, таящая за собой целую историю, — но он не против. Ему нравится дом Штефана. Всюду преследует ощущение уюта, и даже чувство, что он в гостях, вскоре пропадает. Несколько раз, заслушавшись, Костя подносит стакан ко рту, но вовремя останавливается и не пьёт. Штефан делает лишь пару глотков.       На втором этаже, у странной низкой двери, он замолкает и останавливается, с прищуром глядя на Константина и будто что-то прикидывая в уме. Через несколько секунд такого придирчивого рассматривания Костя не выдерживает.       — Что там у тебя? — спрашивает он с усмешкой. — Чердак? Ты позвал меня, чтобы заманить в своё логово маньяка?       — Почти угадал, — хмыкает Штефан и наконец открывает дверь. За ней — короткая узкая лестница, и пока они поднимаются по ней, в темноте и тесноте пару раз сталкиваются локтями. Идут, правда, всё равно рядом, плечом к плечу.       На последней ступеньке секретарь щёлкает выключателем. Голая жёлтая лампочка загорается под самым потолком, и Константин видит, что Штефан привёл его на мансарду. Сверху она сдавлена скосами крыши, с трёх сторон — книжными полками, а с четвёртой, под окном в старой деревянной раме, стоит диван. К нему и подходит Штефан, жестом зовя Костю за собой.       — Прежде, чем ты заклеймишь меня безнадёжным романтиком, хочу уточнить: когда я переехал, эта мансарда уже была. Впрочем, у меня и мысли не возникло переделывать её, так что, наверное, что-то от непроходимого мечтателя во мне всё-таки есть, — виноватым тоном признаётся он, улыбаясь, впрочем, без тени смущения, и садится на диван. Костя присаживается рядом, оценивая вид из окна. Это не живописная, переливающаяся огнями панорама города, вроде той, что видно из высотки, в которой он сейчас снимает квартиру. Просто улица: чёрные силуэты деревьев, за ними — пустынная в поздний час дорога, фонари, светятся окна домов на другой стороне улицы… Константина окутывают приятное, не гнетущее, молчание, приглушённый свет, едва уловимый запах лакированного дерева и книг, и после бессонной ночи ему хочется откинуться на подушки и расслабиться, но нужно держать себя в руках. Вряд ли Штефан позвал его, чтобы уложить спать.       Из-за попыток не поплыть курить Константину хочется так, что пересохло во рту, и он на автомате отпивает из стакана. Сразу же недовольно вздыхает, проклиная себя за невнимательность, но виски мягко согревает горло, и Костя решает, что пусть. Домой можно вернуться и на такси.       — Можешь закурить, — вдруг говорит Штефан. Привстав, он тянется рукой к полке за спиной Константина.       — Ты разве куришь? — спрашивает тот, когда Штефан ставит на подоконник пепельницу и приподнимает окно.       — Бросил полтора года назад.       — Похвально.       Секретарь, хмыкнув, отводит взгляд.       — Если честно, моей заслуги в этом мало, — признаётся он. Костя открывает рот, но сразу его закрывает, и закономерный вопрос «а чьей много?» остаётся не заданным — ни малейшего желания поднимать грозящую оказаться слишком личной тему у Кости нет.       В снова повисшем молчании он щёлкает зажигалкой и с удовольствием затягивается. Глаза, и без того воспалённые после бессонной ночи и дня у монитора, щиплет от дыма. Костя устало трёт их, отводя руку с сигаретой к окну. На сквозняке мёрзнут пальцы, зато дым теперь тонкой струйкой сочится на улицу. Мимо дома проходит парочка припозднившихся прохожих: их приглушённые до шёпота голоса сначала нарастают, а потом растворяются в морозном воздухе; медленные и размеренные шаги стихают за поворотом. Костя делает ещё один глоток и всё-таки откидывается на спинку, чувствуя, что невольно расслабляется в этом доме, отгороженном от внешнего мира высоким забором, уютном и спокойном…       — Может, мне принести бутылку сюда?       Голос Штефана непривычно тих и звучит слишком близко. Константин нехотя поднимает взгляд и хмурится: подсевший, чтобы достать до пепельницы, Штефан так и не отодвинулся, их колени почти соприкасаются, а Костя выпил слишком мало, чтобы такое положение его не нервировало. По крайней мере, теперь, когда он обратил на него внимание.       — Пойдём лучше на кухню, — затушив сигарету, говорит он, и первым идёт к выходу. Штефан медлит, но, впрочем, не настолько долго, чтобы Костя придал этому значение.       На кухне светло, и обстановка совсем не интимная; от Штефана Костю отделяют спасительные полметра стола. На нём — пепельница, пачка сигарет и бутылка. Последние две медленно, но верно пустеют.       — …Пока ты скрывался от меня, я достал пару приглашений на торги, — рассказывает Штефан. — Через Ханну. Это подруга жены брата одного моего приятеля… в общем, там сложная цепочка, и она не имеет никакого значения. Просто знай — на аукционе ты будешь присутствовать под видом её представителя.       — И в чём её выгода? — спрашивает Константин, ища в этом чересчур удачном стечении обстоятельств подвох, но в упор его не видя.       — А ни в чём, — подтверждает его догадки Штефан. — На самом деле, ситуация там складывается крайне печальная, и, будь моя воля, я бы держал тебя от неё подальше. Но, сам понимаешь, выбора у нас нет. — Он делает глоток и продолжает, задумчиво водя пальцем по краю стакана: — Ханна — ровесница Криса Эккерта, они дружат вроде бы ещё со школьных лет, поэтому приглашение она получила в числе первых. Но идти не собирается. «Не хочу видеть, как эти стервятники уже начинают кружить над ним», — кажется, так она сказала…       Константин слушает, ловя каждое слово. Ему кажется, что голос Штефана сейчас звучит как-то иначе, не так, как даже всего несколько часов назад, в офисе. Тише, глубже и откровеннее. Может, всё дело в виски? Или в акустике этого дома?..       — В который раз повторю: я не знаю, как отблагодарить тебя, — говорит Костя, когда Штефан замолкает.       — Я обязательно что-нибудь придумаю, — обещает тот и сразу же спрашивает: — Составить тебе компанию?       — Компанию… — медленно проговаривает Костя, нехотя собирая расползающиеся от усталости и алкоголя мысли. — А, в смысле, на аукционе? Да. Конечно.       Штефан кивает, а дальше происходит то, к чему Костя точно не был готов. Секретарь молчит. Не пытается поддержать беседу, не торопится заполнить тишину каким-нибудь лёгким, ничего не значащим комментарием и даже не улыбается, чтобы хоть немного отогнать сковавшую Костю неловкость. Просто молчит и смотрит на него выжидающим взглядом.       — Ты этот вопрос имел в виду, когда говорил, что решил что-то без моего ведома? — пытается хоть как-то завязать разговор Константин, но секретарь только кивает.       Молчание затягивается.       — Штефан? — медленно проговаривает Костя и пытается отшутиться: — Ты меня пугаешь…       — Это ты меня пугаешь, — вздыхает тот, перебивая его, — своим состоянием в последнее время. Нет, серьёзно, ты ни о чём не хочешь рассказать? Я зря весь вечер настраивался на разговор по душам, готовился побыть жилеткой? Между прочим, у меня есть чёткие указания от Дмитрия присматривать за тобой. И не делай вид, что не догадывался об этом.       Костя отводит взгляд, усмехаясь — конечно, он догадывался, что мужчина, заменивший ему отца, никогда не оставит его без присмотра. Интересно другое — Штефан что, на самом деле пытается вывести его на откровенность и невзначай провести сеанс психотерапии? А он-то думал, к чему все эти посиделки на мягком диване у окна, в уютном полумраке мансарды, с виски в одной руке и сигаретой в другой. «А может, и правда поговорить с ним?» — мелькает у Кости мысль, но он отмахивается от неё. Он ещё явно недостаточно пьян для этого, хоть Штефан и следит за тем, чтобы его стакан не оставался пустым.       — Всё на самом деле в порядке, — говорит Константин.       — Как скажешь, — покорно шепчет Штефан, подливая виски в его стакан, в котором ещё плещется предыдущая порция. Костя смеётся, но не возражает. Только даёт секретарю понять, что его намерения читаются довольно ясно:       — Ты коварен, Штефан. Спаивать начальника — так вас учили выстраивать рабочие отношения, господин психотерапевт?       — Сейчас у нас не рабочие отношения.       — Кстати, о нерабочих… — вспоминает Константин. — У меня тут проблема одна назревает. В, так сказать, отношениях с коллективом.       Штефан удивлённо поднимает брови.       — С коллективом? — переспрашивает он. — Неужели не нашёл с кем-то общий язык? Мне казалось, они все от тебя без ума.       — Одна — даже слишком.       — А-а, так вот в чём дело. — Секретарь улыбается и, наклонившись вперёд, заглядывает Косте в глаза. — И кто же?       — Девушка из бухгалтерии. Кажется, Марлин. Такая высокая, с длинными русыми волосами. Она ещё с отличием N-ский университет окончила… — начинает описывать свою «проблему» мужчина, но Штефан вскидывает руку, перебивая:       — Подожди, я не понял, — хмурясь, говорит он, — ты жалуешься или хвастаешься?       — Штеф!       — Нет, я серьёзно. Тебе оказывает знаки внимания привлекательная, умная девушка… К тому же отношения на работе добавили бы в твою жизнь огонька, разве нет? — Секретарь улыбается и продолжает, понизив голос: — Встречи тайком, многозначительные взгляды в коридорах, жаркие объятия в кабинете… Да и, в конце концов, неужели никогда не хотел заняться с кем-нибудь сексом на столе? Это же одна из самых распространённых фантазий!       В ответ на это предположение Костя с наигранным укором качает головой. А в мыслях тем временем рассматривает картинку: Ел стоит к нему спиной, в расстёгнутой рубашке и приспущенных брюках, и он наклоняет его, заставляя лечь животом на стол, целует в шею, вжимается в него, чувствуя, как он вздрагивает от прикосновения к холодной поверхности…       — Мне не до огонька сейчас. Других дел хватает, — вздыхает Костя, откладывая эту и правда привлекательную идею до лучших времён. Кухня секретаря — явно не то место, где стоит возбуждаться.       — Я почему-то так и думал, — усмехается Штефан в сторону и уже громче продолжает: — Марлин, значит? Хорошо, я поговорю с ней и всё улажу.       — Вот так просто? Что скажешь?       — Не знаю ещё, — он неопределённо взмахивает рукой, — что-нибудь придумаю.       — Не обижусь, если возьмёшь эту «привлекательную и умную» на себя, — великодушно предлагает Костя и заговорщицки улыбается: — Могу вам даже кабинет подальше от остальных выделить. Для воплощения «одной из самых распространённых фантазий».       На это предложение Штефан реагирует странно — заливается смехом и долго не может успокоиться.       — Спасибо, конечно, но это вряд ли, — отсмеявшись, говорит он. — Не моя область интересов.       — Не твоя область?.. — недоуменно повторяет Константин. Штефан кивает:       — Да, — и тут же продолжает, наклонив голову и впившись в Костю настороженным взглядом: — Прости, всё в порядке? Я слышал, в России подобные отношения, мягко говоря, не приветствуются.       «Подобные отношения…» — проговаривает Константин про себя и, со скрипом поняв уже захмелевшим разумом, что имелось в виду, поджимает губы. Случайно поднятая тема встаёт поперёк горла.       — Я нормально отношусь к геям, — всё же говорит он, буквально заставляя себя произносить каждое слово, — если ты об этом.       — Да, об этом.       На этих словах разговор окончательно загибается. Штефан рассматривает свой стакан и не спешит, как обычно, сглаживать ситуацию. Константин мысленно отвешивает себе подзатыльник. «Это "нормально отношусь" явно прозвучало слишком резко. Нужно что-то добавить, чтобы показать, что действительно всё в порядке», — думает он и спрашивает первое, что приходит в голову:       — Значит, ты гей… И что, встречаешься сейчас с кем-нибудь?       — Нет. Расстался полгода назад, — равнодушно бросает Штефан, и Костя едва подавляет желание с размаху хлопнуть себя ладонью по лбу.       — Извини, — бормочет он, прикрывая глаза ладонью и исподтишка наблюдая за Штефаном. Тот выпивает оставшийся в его стакане виски залпом.       — Я слишком много времени уделяю работе.       — Что, прости?       — Он так сказал. Думаю, он был прав, так что меня просто настигла рука справедливости. — Штефан улыбается, тянется к бутылке и наливает себе ещё, но не пьёт. Крутит стакан в руках. — Я возьму? — спрашивает, взглядом указывая на пачку сигарет.       Константин недовольно хмурится, но кивает. «Полтора года как бросил, а потом пришёл я. Человек, совершенно не умеющий подбирать слова», — укоряет он себя и в качестве извинения помогает секретарю подкурить.       — Прости. Я, наверное, задал самый неудачный вопрос из всех возможных.       — Вопрос как вопрос. И мне не сложно на него ответить. — Штефан делает долгую затяжку; дым не выдыхает, а оставляет клубиться во рту. — Я особо ни на что и не надеялся, так что расставание не сильно меня удивило. После тридцати сложно с кем-то притереться. Хорошо, что мы не стали торопиться и не успели съехаться.       — Сколько вы были вместе? — помедлив пару секунд, осторожно спрашивает Константин. Не то чтобы его это сильно интересовало, если только так, для сравнения…       — Два года.       «Два года…» — мысленно проговаривает он. А сколько они с Елисеем были знакомы перед тем, как он позвал его с собой в Германию? Месяца три? Просто знакомы, не разговаривали толком, несколько раз переспали…       «Очень взрослое и взвешенное решение. Молодец», — пытается ругать себя Костя, но получается откровенно вяло. Потому что на самом деле он на себя не злится. Он рад, что у него есть Елисей. Одного только не поймёт — как он до этого докатился? Никогда ни с кем не сходился, а теперь вот, живёт со случайно встреченным мальчишкой чуть ли не вдвое младше него. Неужели просто повезло? «Или кое-кто приложил немало усилий», — вдруг осознаёт Константин, вспоминая, сколько всего Елисей вытерпел, не возмущаясь, особенно в постели… «А я всё это время только и делал, что отталкивал его, пытаясь держать удобную мне дистанцию», — думает Костя — и вздрагивает, почувствовав, как руки касаются горячие шершавые пальцы. Штефан забирает у него опустевший стакан.       — Да ты не отвлекайся, думай. Я подожду, — с наигранной обречённостью говорит секретарь.       — Извини.       — Сколько раз мы друг перед другом извинились за последние десять минут? Нужно было посчитать… — усмехается Штефан и хочет плеснуть Косте ещё виски, но тот жестом останавливает его, отстранённо глядя на бутылку. Она полна уже меньше, чем на половину — утро будет не из приятных.       — Мне, пожалуй, хватит. Поеду домой. — Константин встаёт, чувствуя, что, пока они сидели и пили, пол под ногами явно кто-то наклонил. Штефан поднимается следом.       — Неловкость между нами повисла такая, что хоть ножом режь, да? — спрашивает он и, не дождавшись ответа, продолжает: — Прости, я пьян и устал, сил нет никаких следить за царящей в общении атмосферой.       — Не в этом дело. И ты не должен ни за чем следить. — Костя хмурится, глядя на экран телефона. — Просто поздно уже. А завтра, как-никак, работать.       — Согласен. — Штефан подходит к нему, подаёт забытые им на столе сигареты и вдруг предлагает таким тоном, словно это у них в порядке вещей: — Может, останешься? Поздно уже, да и выпил ты многовато.       Костя недоуменно хмурится. Нормально ли, что его секретарь, который к тому же оказался геем, вот так предлагает переночевать у него? Вопрос, несомненно, интересный, но вот думать получается плохо, и ответ на него в голову не приходит. Костя смотрит на Штефана, но тот не помогает разобраться в его мотивах. Стоит, непроницаемый и непривычно отстранённый, а от взгляда в его глаза Константин и вовсе улетает мыслями в другом направлении: они светлые, почти как у Елисея. Елисея, который лежит дома один в своей постели…       — Спасибо, но нет. Поеду на такси, — нехотя выныривая из уже совсем далеко зашедших мыслей, отвечает Костя. Штефан кивает и даже выдавливает из себя улыбку. Кажется, на другой ответ он и не рассчитывал.       До самого приезда такси они курят на улице. Костя рассказывает о планах на предстоящий рабочий день; Штефан молчит, и только перед прощанием открывает рот, но лишь для того, чтобы попросить у начальника пару сигарет. «Дотянуть до утра, пока магазины не откроются», — улыбаясь, объясняет он, и голос его звучит так, что Косте начинает казаться — разговор по душам, жилетка и сеанс психотерапии этой ночью были нужны совсем не ему.       Когда Костя приезжает домой, на часах уже почти два часа ночи. «Самое время лечь спать, если не хочу завтра на работе клевать носом», — думает он, но уверенным шагом идёт в комнату Елисея. Понятия не имеет, зачем, просто пьяный рассудок твердит, что очень надо.       Дверь Костя открывает со всей осторожностью, на которую в его состоянии способен. Подходит к кровати и присаживается перед ней на корточки в полнейшей растерянности. «Секса не хочу, разговаривать с ним не хочу, вообще будить его не хочу… Зачем пришёл?» — думает он, рассматривая Елисея, и вдруг чувствует, как губы растягиваются в совершенно глупой улыбке. Сваливает всё, конечно, на алкоголь, а ещё проклинает споившего его Штефана, злится на время за то, что оно неумолимо подбирается к утру, ненавидит холодный пол и свою кружащуюся голову — и только Елисея осторожно, почти не касаясь, гладит по волосам. Ужасно хочет обнять его, такого сонного и милого, уткнуться ему в шею и просто уснуть. Вот только вряд ли Ел обрадуется пьяному мужику в своей постели. Он ведь такой… такой…       Подходящего описания подобрать не получается — Костя в своей жизни редко пользовался словами, присущими влюблённым идиотам. Даже, пожалуй, никогда: не было повода. А теперь он, кажется, есть. Лежит вот, обняв подушку, и кажется таким ранимым и беззащитным. «А я на него срываюсь…» — вздыхает Костя и обещает себе сегодня же извиниться перед Елисеем хотя бы за то, что так холодно его встретил.       «Он, значит, уехал, не предупредив, напился, хотя я просил этого не делать, вернулся поздно вечером, а извиняться собираюсь я, — думает он и неожиданно для себя без намёка на сожаление признаёт: — Кажется, всё окончательно вышло из-под контроля».