Солнечный удар

      «Всё в порядке. Никому нет до меня дела. Вон, идут себе и даже не смотрят в мою сторону… Ну почему я опять из-за ерунды с ума схожу?!»       Елисей раздражённо фыркает и сжимает подрагивающие пальцы в кулаки. Он стоит в стороне от входа в университет, у пустой мокрой скамейки, и исподтишка наблюдает за спешащими на учёбу студентами. А они на него и правда не обращают внимания, но спустя всего пару минут Ел уже не понимает, действительно ли его это радует.       Над головой низко висят облака; в городе туманно и непривычно тихо, и эта неестественная тишина действует Елисею на нервы. Голос того мужика в ней звучал отвратительно громко. «Смотри, куда прёшь!» — крикнул он, задев его плечом так, что он аж отшатнулся. А Елисей был не виноват, потому что он-то как раз вперёд смотрел и правда хотел отойти с дороги, но с другой стороны тоже шли люди, и в итоге случилось то, что случилось. Конечно, это не бог весть какое событие — подумаешь, толкнул кто-то на переходе! — и Ел понимает, что глупо из-за него расстраиваться, но всё равно вдруг чувствует себя лишним во всём мире.       Миру переживания Елисея безразличны. Он окутывает его холодом, ледяным ветром забирается под пальто, туманом пропитывает волосы, и когда с неба начинает сыпаться мелкая промозглая морось, Ел сдаётся. В конце концов, плохое настроение — не повод пропускать лекции, ведь так?       Тяжёлая дверь университета захлопывается перед самым носом — задорно смеющиеся девушки были слишком увлечены общением друг с другом, чтобы заметить идущего за ними Елисея. «И это тоже не повод поворачивать назад», — вздыхает он про себя, нехотя касаясь озябшими пальцами холодной металлической ручки — и чувствует толчок в спину.       — …а я ему говорю… Ой, прости. — Какой-то парень окидывает Елисея безразличным взглядом. — Так вот, о чём это я… — Его смеющаяся, скалящаяся компания затаскивает Ела вместе с собой в тепло, гул заполняющегося разномастной толпой университета. Елисей вливается в поток чужих, будто каких-то жёстких и колючих людей. Он доносит его до гардероба, полощет в себе — в голосах, неуклюжих случайных прикосновениях, дыханиях, взглядах, запахах. На лестнице до духоты плотный, в коридоре этот поток редеет: здесь уже можно дышать. И Ел вздыхает — глубоко, полной грудью, — чувствуя, как внутри всё дрожит. Мелко вибрирует, словно там, в животе и под рёбрами, тело плотно набито жужжащими насекомыми. И нужно не выпустить их, задержав дыхание, осторожно протиснуться мимо болтающих на входе девушек — одногруппницы? или так, случайно заглянули? Елисей хмурится — он не помнит их лиц — и снова прокручивает в голове: «Никому до меня нет дела… Ни-ко-му…»       — Привет!       Звонкий голос раздаётся у самого уха, но Ел не сразу понимает, что это приветствие — ему. Лишь пройдя мимо, он вздрагивает, оборачивается и кивает в ответ одной из стоящих в дверях девушек. Она улыбается ему широко и искренне. «Наверное, всё-таки одногруппница», — думает парень, стараясь запомнить её лицо — и забывает его уже через пару шагов.       По стеночке Елисей проскальзывает на пустующие задние ряды. Ильза, конечно, опять будет ругаться и потом всё равно потащит его вперёд, в толпу, и будет болтать с кем-то, смеяться и перекидываться записками — а Ел будет молчать. И контролировать каждый жест, каждый взгляд, чтобы опять не стать объектом насмешек. Это не так уж сложно, он хорошо научился делать это ещё в школе, но всё же требует определённой концентрации. Елисей поначалу и не заметит, как слова лектора начнут пролетать мимо ушей, зато шорохи, шёпот, кашель, даже дыхания сидящих рядом студентов забьют голову бессмысленной информацией. Он так от неё устаёт…       Но это потом. А пока до лекции ещё пять минут, и можно просто смотреть в окно на город. Ну и что, что там пасмурно, серо и из-за тумана почти ничего не видно…       — Фух, чуть не опоздала! А ты чего опять в самую даль забрался?       Ильза плюхается рядом, в движении доставая из сумки планшет. Ел с удивлением смотрит на неё: как это «чуть не опоздала»?       — До лекции же ещё…       Договорить он не успевает — начинает играть звонок, и слова застревают в горле. «А куда делись пять минут? — думает Елисей, но тут же трясёт головой. — Так, ладно. Лекция. Нужно сосредоточиться».       Одёргивает себя он весьма решительно. Даже начинает писать конспект, напряжённо вслушиваясь в слова лектора, но уже через полстраницы выводит звёздочки, обводит тетрадные клетки… И думает совсем не об учёбе, а об одном странном происшествии.       Случилось оно в среду, утром, сразу после звонка будильника — Елисей даже проснуться толком не успел. «Прости меня. За вчерашнее», — услышал он голос Кости, когда сидел на кровати и бездумно пялился в пол. Первая мысль — что всё это сон — казалась единственным возможным объяснением этой странной ситуации, но, обернувшись, Ел увидел, что Костя и правда стоит в дверях. Прислонившись плечом к косяку и сложив руки на груди, смотрит на него и выглядит так, будто не спал всю ночь. «Да я на тебя и не обижался», — неуверенно пробормотал Елисей, и Костя едва заметно улыбнулся: «Ну конечно… Ладно, мне уже пора уходить. Завтрак на столе».       Опомнился Ел слишком поздно — дверь за Костей закрылась, и спросить, что это только что было, он не успел. Весь день изводил себя дурацкими предположениями, всё хотел позвонить своему вдруг ставшему будто не собой любовнику, и останавливало его только то, что он никак не мог подобрать слов. А вечером необходимость в этом отпала. Всё стало по-старому: Константин работал; Ел походил вокруг, посидел рядом, позаглядывал в холодно поблёскивающие в свете монитора глаза — и ушёл к себе. На общение его любовник явно не был настроен.       «И всё-таки интересно, чего я ему такого наговорил?» — думает Елисей, обводя очередную клетку в тетради и закрашивая получившийся квадратик. Ту ссору на кухне — они ведь ссорились? — он почти не помнит.       Монотонный голос лектора навевает на него сон. Это же просто издевательство, нельзя принимать на работу преподавателем мужчину с таким тихим, успокаивающим, скучающим голосом. «И глаза закрывать нельзя, и зевать так широко совсем неприлично», — вздыхает Ел, упрямо вслушиваясь во всё ещё чужую и временами непонятную речь, и позволяет себе только подпереть голову рукой, а то она такая тяжёлая… Сил едва хватает на то, чтобы держать глаза открытыми. Ужасное состояние.       Совсем как в школе. Он будто и правда сидит на уроке и пытается не уснуть после тяжёлой ночи: Олег опять напился, и пришлось до утра бродить по улице. Ноет налившийся сочным фиолетовым синяк на скуле — а надо было сбегать шустрее, — и все пялятся на него, будто синяков никогда не видели. Рядом зевает Вика — единственная поддержка, но сама бледная, не выспавшаяся и несчастная; Игорь впереди кидает насмешливые взгляды; в глазах учительницы читаются сочувствие и банальный обывательский интерес к чужому горю; за дверью, за любым углом, поджидает Егор, но о нём думать нельзя — слишком всё странно… Урок тянется отвратительно медленно. Стрелка на часах еле ползёт, будто спотыкается на каждом делении, но вот остаётся совсем чуть-чуть, две минуты, одна, несколько секунд…       …Мелодичная музыка медленно вплывает в мысли. Елисей хмурится — откуда она? а где противное металлическое дребезжание? — и тут же распахивает глаза. Всё-таки уснул… Спросонья на автомате коснувшись щеки, Ел на секунду пугается, но потом осознаёт, что синяка там нет. Просто лёгкое онемение. «Отлежал, наверное… — думает он и морщится. — Дурацкий сон, дурацкое прошлое, только его сейчас не хватало! Нет уж, давай, проваливай в дальние уголки памяти…»       — Как спалось?       Елисей поворачивается к подруге и виновато улыбается.       — Дашь сфоткать лекцию? — спрашивает он, игнорируя вопрос: банальное «хорошо» никак не желает идти с языка, а отвечать честно Елу не хочется.       — Куда я денусь… — вздыхает Ильза и вдруг ехидно прищуривается: — И чем это ты всю ночь занимался? И, главное, с кем? О, как ты покраснел! — Ел недовольно хмурится, и, предугадывая вертящийся у него на языке вопрос, Ильза продолжает: — Мне Сонни рассказала, что ты, оказывается, у нас мальчик несвободный. Нет, ну надо же, а мне ничего не рассказывал!..       — Нечего рассказывать, — перебивает её наконец опомнившийся Елисей. — Нет на самом деле никого. Я просто хотел, чтобы она перестала ко мне лезть.       — Вот как? Почему?       — Она мне… не понравилась.       — Серьёзно? — Ильза недоверчиво поднимает брови. — Хм, странно, а она говорила, что пялился ты на неё довольно-таки недвусмысленно.       — Я… задумался просто. Эта съёмка выбила меня из колеи, — начинает бормотать Ел, вообще не понимая, с чего вдруг должен оправдываться — привычка уже выработалась, что ли? — но Ильза не даёт ему договорить.       — Кстати! О съёмке, — восклицает она и лезет в сумку. — Папа заезжал вчера, просил кое-что тебе передать…       — Деньги? — не задумываясь спрашивает Ел.       — Нет, — смеётся Ильза, — с этим придётся подождать… А, вот ты где, — говорит она, доставая из сумки пухлый конверт. — Я уже все посмотрела. Они такие классные! Особенно мне понравились вот эти…       «Это вообще я?» — мелькает у Елисея мысль. С фотографий, которые Ильза по одной выкладывает на стол, на него смотрит кто-то определённо на него похожий, но в то же время будто совсем другой. Это смущает и сбивает с толку, а Ильза всё не унимается, раскладывает фотографии, одну за другой: Ел улыбается и хмурится, смеётся и ухмыляется, в пальто, в свитере, в пиджаке — и те, где он в одних джинсах…       — Ты что! Спрячь! — шипит Елисей, кладя ладони на самые, на его взгляд, нескромные снимки.       — Зачем? — удивляется Ильза, доставая ещё два фото. Одно из них ещё хуже тех, что Ел прикрыл, но у него больше нет рук, чтобы закрыть и его. И тут, как назло, на снимки падает тень — кто-то подошёл к их столу. «Ну вот, — понимает Елисей. — Сейчас начнут смеяться… Отличное начало учёбы на новом месте!»       — …ты, говорит, стоял там, как попавший в свет фар кролик! А ещё он сказал, что тебе нужно быть увереннее. Видишь, он тоже так думает. — Ильза наконец закончила раскладывать фотографии и теперь смотрит на Ела с самым что ни на есть довольным видом.       А Ел хочет провалиться сквозь землю.       — Это ты? — раздаётся сверху мужской голос. Елисей нехотя поднимает голову — взглянуть на того, кто, видимо, станет его кошмаром на ближайшее время — и вздыхает. Кошмар на этот раз на удивление яркий: парень, которого Ел давно приметил из-за странной причёски и тоннелей в ушах. Он стоит, наклонив голову, и рассматривает фотографии. Очень пристально и серьёзно.       — Да, я, — отвечает Елисей, понимая, что отпираться нет смысла.       — Ты модель? — продолжает парень, беря одну из тех, полуголых фотографий и рассматривая её поближе.       — Да, — встревает в разговор Ильза, самодовольно улыбаясь. Ел кидает на неё взгляд, умоляющий помолчать, но парень вдруг хмыкает и присаживается рядом с ними.       — Классно получаешься, — говорит он, кладя снимок обратно на стол. — Я немного увлекаюсь фотографией, может, согласишься посниматься? Правда, мне нечем тебе заплатить, если только своими картинами, но они пугают людей… Меня, кстати, Марк зовут, — спохватывается он, протягивая руку.       — Елисей, — на автомате отвечает Ел, пожимая её. Он не верит ушам — и это всё? «хорошо получаешься»?       — Элиз… Как-как? — переспрашивает его недоумённо нахмурившийся Марк.       — Эм-м… Ел.       — Ель?       — Да, пусть будет Ель, — улыбается Елисей, смирившись с тем, что с немецким произношением «l» — с которым он так намучился на курсах! — его имя прочно будет ассоциироваться у него с названием дерева.       — Фух! — Марк с непритворным облегчением вздыхает. — Так что, как насчёт съёмки?       — Я не знаю… Она будет в студии? — спрашивает Ел, с содроганием вспоминая огромное тёмное помещение и пустой белый фон, перед которым совершенно непонятно, что делать. Если бы не коньяк…       Но Марк успокаивает его.       — Нет, — говорит, — студия мне не по карману. Просто встретимся, погуляем, м? В воскресенье, например, — и, заметив, как Ел нервно косится на Ильзу, добавляет: — Иль, ты тоже присоединяйся.       — Не, я на выходных к папе хочу съездить, — отмахивается та и переводит взгляд на Елисея. — И тебя бы, кстати, с радостью с собой взяла. Может, погуляли бы опять той компанией, а? — предлагает она, но Ел качает головой:       — Нет, я точно не смогу. Мне ещё позаниматься надо на выходных. Домашнего задания накопилось.       — У-у-у, зануда…       — Ну на меня-то пару часиков выделишь? — перебивает недовольно насупившуюся Ильзу Марк. И улыбается так открыто и просяще, что Ел, поначалу всё-таки ожидавший подвоха, окончательно расслабляется.       — Да, пару часиков… почему бы и нет… — бормочет он, пытаясь ответить Марку такой же улыбкой.       — О, круто! Запиши мой номер…       Обменявшись с Елисеем контактами, Марк снова начинает рассматривать фотографии. А Ел рассматривает Марка. Он и раньше, бывало, наблюдал за ним — с такой внешностью, не удивительно, да и звание души компании за этим татуированным парнем закрепилось с первых дней, — но ещё никогда не видел так близко. Потому что старался обходить его стороной: прошлая «душа компании» по имени Игорь не принесла в его жизнь ничего хорошего. Но Марк, кажется, и правда не причинит ему вреда. По крайней мере, как ни старался Ел, ни насмешки, ни презрения в его взгляде и в том, как осторожно он взял очередную фотографию, разглядеть не получилось. Зато получилось рассмотреть выглядывающую из-под рукава толстовки татуировку — замысловатый орнамент, в который вплетается что-то похожее на щупальце осьминога. «Интересно, что там, дальше?» — думает Ел, но спросить не успевает — играет звонок.       — Чёрт! Ну вот, заболтались и так и не пересели, — возмущается Ильза и тыкает Ела в бок. — Давай, собирай вещи, ещё успеем куда-нибудь…       — За нами как раз свободно, — вдруг предлагает Марк. Ильза переводит взгляд на Ела, и тот, пожав плечами, кивает. И на этот раз он чувствует, что, кажется, действительно не против сесть поближе к людям.

***

      Константин приходит с работы злой. Неделя выдалась не из лёгких, и раздражение роем пчёл, назойливым и гудящим, вьётся вокруг его головы, мельтешит на границе зрения и жалит болью в висок. Аспирин отказался помогать, пара предложенных Штефаном таблеток — тоже, и единственное, на что Костя ещё надеется, — это на тишину и темноту своей спальни…       — Привет! Я на кухне, иди сюда! — Громкий голос Елисея режет слух, и Костя морщится.       — Незачем так кричать, Ел, я прекрасно тебя слышу, — вздыхает он, заходя в кухню. — А ты что, недавно приехал?       Елисей виновато кивает. Он стоит, в брюках и рубашке, но в фартуке, и собирает волосы в хвост. На столе перед ним лежат три яйца, помидор, подвявший пучок зелени и стоит бутылка молока.       — Извини, я на учёбе задержался. Нужно было в библиотеку сходить. — Ел окидывает взглядом продукты и оборачивается через плечо. — Ты в магазин не заезжал?       — Нет.       — Ладно. Я тогда омлет сделаю, подождёшь пять минут? А потом схожу за продуктами…       Всё это Елисей проговаривает полушёпотом, мягко и ненавязчиво. Он даже верхний свет выключает, оставляя себе только скудное освещение от вытяжки. «Надо же, какой заботливый», — усмехается Костя, и ему вдруг хочется, как в школе, «выйти и зайти заново».       Но это было бы совсем глупо. А вот подойти к Елу, обнять его и уткнуться носом в рыжий растрёпанный затылок — в самый раз.       — Привет.       — Да, привет… А я разве не поздоровался? — не отвлекаясь от нарезки зелени, удивляется Елисей.       — Я не поздоровался, — вздыхает Костя, отбирает у него нож и откладывает на край стола. — Не надо ничего делать. И идти никуда не надо.       — Кость, в холодильнике вообще пусто…       — Не надо. Закажем что-нибудь. Пиццу, хочешь? Или нормальную еду? Ну же, отдохни…       От Елисея пахнет шампунем и всё ещё городом. У него даже руки до сих пор холодные, и Костя зажимает его ледяные пальцы в своих горячих ладонях. Елисея нужно согреть. Обнять покрепче, прижать к себе и невольно бёдрами — столу, потому что он такой… желанный. Особенно сейчас, когда можно чувствовать, как учащается его дыхание, когда он откидывает голову, трётся о покрытую вечерней щетиной щёку — ну точно кот! — расслабляется, расправляя напряжённые плечи. И Костя переплетает пальцы Елисея со своими, позволяет себе ещё раз плавно двинуть бёдрами, вжимая его в стол, и только потом нехотя, очень нехотя отпускает. Не нужно торопиться. У них впереди целые выходные.       — Хочу ненормальную пиццу, — опомнившись, наконец отвечает Ел и оборачивается. Глядя в его подёрнутые поволокой, потемневшие глаза Костя не может сдержать улыбку.       — Закажи тогда на свой вкус, а я пока переоденусь, хорошо? — спрашивает он и, получив в ответ кивок, уходит подальше от этого искушения. Назойливый пчелиный рой, преследовавший его весь день, без следа растворяется в воздухе.       …В гостиной царит полумрак. На столе давно остывают пара кусков пиццы и недопитый чай, но Ел не торопится уходить. И Константин не торопится — его любовник на удивление гармонично сумел привалиться к нему плечом, так, что даже желание покурить не может заставить его лишиться этого тяжёлого, уютного тепла.       — О, а этот фильм я в детстве смотрел. Он, кажется, забавный. Я оставлю?       Константин кивает, даже не удосужившись посмотреть, о каком фильме идёт речь. Какая разница, что там на экране, если он на этот экран вообще не смотрит? Он смотрит на Ела. Ел красивый. Даже в синеватом мерцании телевизора, делающем его похожим на призрак, он красивый настолько, что возникает жгучая потребность отдалиться, закрыться от захлёстывающих чувств — но Костя не позволяет себе этого. Если выбирать из двух зол, то лучше так, лучше поддаться и примириться с собой, чем срываться на это рыжее безобразие.       — Ты красивый. — Слова звучат просто и буднично, так, что Ел сначала рассеянно кивает, не обратив на них внимания, и только потом, спустя пару секунд, в недоумении оборачивается:       — Что ты сказал?       — Я сказал, что ты красивый.       — Оу…       Он открывает было рот, но сразу же закрывает его и хмурится. Выглядит совершенно растерянным. «Не ожидал от меня такое услышать, да?» — усмехается про себя Костя. Елисея, подскочившего от неожиданности и теперь сидящего, будто кол проглотил, он притягивает обратно, к себе.       — А если я стану толстым? — произносит вдруг совершенно невинным тоном Ел. — Вот откормишь меня пиццами…       Настаёт очередь Константина удивляться.       — Ты где такие вопросы научился задавать? Ужас какой, кошмар любого мужчины… — бормочет он, отмахиваясь от Елисея, но тот, хоть и смеётся, отставать явно не собирается.       — И всё-таки… вот возьму и растолстею. Что делать будешь? — спрашивает, стараясь говорить серьёзно, а сам довольно скалится, и Костя наклоняется ниже, заглядывая в его насмешливо поблёскивающие глаза. Нужный — и, главное, совершенно искренний — ответ сам срывается с губ:       — Не выпущу тебя из постели, пока не придёшь в форму.       От поцелуя Елисей, смеясь, уворачивается — Костя успевает только слегка коснуться его губ и в следующее мгновение чувствует, как по щеке щекотно скользнула прядь волос. Это непослушание распаляет его ещё сильнее. Он обхватывает Ела за талию, тянет к себе, и Ел запрокидывает голову, упрямо дразнясь, не давая себя поцеловать. Но Костя лишь усмехается — он этого и добивался. Потому что он знает, как легко сделать своего вредничающего любовника послушным и ласковым. И Елисей действительно ахает и замирает, стоит только Косте поцеловать его в шею, прихватить нежную кожу зубами — не до боли, осторожно, чтобы не оставить следов — и тут же провести по этому месту языком.       — Я соскучился по тебе, — шепчет Костя Елисею на ухо, — ну же, поцелуй меня… — и чувствует, как Ел вздрагивает в его руках. Становится таким податливым, расслабленным, и уже не отталкивает — прижимается сам, цепляясь за плечи, и наконец накрывает его губы своими.       Поцелуй получается лёгким и смазанным, неуверенным, но Костя не даёт Елисею отстраниться — зарывается пальцами ему в волосы, целует глубже, подхватывая под поясницу и укладывая под себя. Он прикусывает его губу и снова спускается ниже, к шее, потому что соприкасаться бёдрами сейчас — это слишком. Это совсем лишает рассудка, а он и так уже не уверен, что получится дойти до спальни. Впрочем, надо ли? Давно у них не было спонтанного секса. В гостиной, на неудобном кожаном диване, под какую-то комедию… почему нет? Тем более Ел такой чувствительный сейчас, голову запрокинул, подставляясь под ласки, и дышит уже так громко, ещё чуть-чуть — и застонет. Ну как тут можно устоять…       На монотонный, нудный звук вибрации Костя поначалу не обращает внимания. Он бы и дальше не обращал, если бы источник этого звука вдруг не обнаружился под его ладонью, скользнувшей на талию Елисея, в кармане его домашней толстовки.       — Пусть звонит. — Ел перехватывает руку Кости и опускает ниже, на своё бедро; Костя инстинктивно сжимает пальцы. — Позвонит и перестанет…       Но телефон и не думает замолкать. После первого звонка, всего через пару секунд, следует ещё один, такой же настойчивый и долгий.       — Возьми трубку. Вдруг что-то важное. — Константин приподнимается над Елом, чтобы тому было удобнее ответить, но он вдруг выползает из-под него и пытается встать.       Костя хватает его за руку.       — Ты куда? — спрашивает, нахмурившись. — Ответь здесь.       — Да я… это…       — Отвечай, — настойчиво повторяет он, усаживая парня на диван. Телефон как раз перестал звонить и по-новой начинать вроде не собирается, но Костя уже не готов так просто отстать. — Кто звонил?       Елисей нервно облизывает губы. Телефон достаёт медленно и держит как-то странно, будто не хочет показывать экран. «Так, только этого мне не хватало…» — вздыхает Костя и забирает его.       — Дай-ка сюда.       — Я его уронил тут на днях… — спешно говорит Ел, отведя взгляд. Костя не слушает — он уже и сам видит сеть трещин на экране. Новость, конечно, так себе, но гораздо больше его сейчас интересует нагло нарисовавшееся «Markus» в вызовах.       — Кто такой Маркус?       — Просто парень с учёбы.       — Ясно, — хмыкает Костя, протягивает Елисею телефон. — Перезвони ему.       — Да нет, я потом…       — Ну зачем же заставлять человека ждать. Звони.       Говорит он спокойно, даже вежливо улыбается, но Елисей всё равно нервно сглатывает. Правда, больше не спорит и набирает номер. Костя терпеливо ждёт; его пальцы дробью проходятся по спинке дивана.       Маркус отвечает почти сразу.       — Привет, — говорит ему Ел, глядя куда-то в сторону. — Да, я тут… эм… занят немного был…       И Костя складывает руки на груди. «Какого чёрта я творю? Нельзя его так настойчиво контролировать», — укоряет себя он, но ничего не может с собой поделать. Контролировать хочется. Настолько, что руки чешутся выхватить телефон и поздороваться с этим Маркусом лично. Так, на всякий случай.       — …да, всё в силе. В пять? Да, могу… — тем временем продолжает Елисей. Обсуждает какое-то место, парк развлечений, что ли… Костя недовольно хмурится: этот Маркус ему встречу назначает? Он же «просто парень с учёбы»?!       — Зачем встречаетесь? — спрашивает он, когда Ел наконец кладёт трубку.       — Он хотел меня поснимать…       — Опять съёмка?!       — Да. То есть нет. — Елисей вздыхает и подсаживается к Косте ближе, начиная накручивать на палец прядь волос. — Это… не то чтобы прям съёмка. Мы просто погуляем, у него будет с собой камера, щёлкнет пару раз… Это хобби его, понимаешь? А я всего лишь прогуляться хочу. Я не буду пить, курить или что-то ещё плохое делать…       На протяжении всего этого сбивчивого монолога Елисей то смотрит в пол, то заглядывает в глаза, а то и вовсе зажмуривается и выглядит при этом так, что Костю пробирает дрожь. «Он что, отпрашивается? — с ужасом понимает он. — Ну уж нет, роль строгого папочки точно не для меня…»       — …мы в пять встретимся, пару часов погуляем, и не позже восьми я уже буду дома… — продолжает Ел, но Костя прикладывает ему палец к губам.       — Тсс… Я понял. Пойдёшь гулять с другом. Хорошо, — медленно проговаривает он, непонятно, то ли Елисея успокаивая, то ли себя.       — Так ты не против?       — Не против. И ты не обязан у меня отпрашиваться… с чего ты вообще это взял?       — Ну… — пожимает плечами Елисей, — тебе ведь не понравилось, когда я уехал, не предупредив.       — Вот именно, что не предупредив. Простого «Костя, я собираюсь туда-то» вполне достаточно. — Константин вздыхает — за какого монстра Ел его держит? — и переводит тему: — Так что это за Маркус? Я вроде раньше о нём не слышал.       — А мы только сегодня познакомились, — отвечает Елисей, переставший наконец нервно теребить свои волосы. — Он… странный немного. С такой причёской, знаешь, с выбритыми висками. И с тоннелями в ушах. И с татуировкой на руке — я полностью её не видел, но мне кажется, она у него до самого плеча!       Костя едва удерживается от того, чтобы начать ворчать — в голосе Елисея звучит неприкрытое восхищение, и в нём просыпается типичное занудство типичного взрослого.       — Кошмар, — вместо этого, смеясь, говорит он, но потом не выдерживает и всё же прозрачно намекает: — Надеюсь, ты не попадёшь под его влияние и не наделаешь татуировок и тоннелей себе.       — Нет, это вряд ли. Я боль не люблю, — отзывается Ел и, спохватившись, украдкой кидает на него взгляд.       Повисает неловкое молчание. Константин смотрит на Ела — тот кусает губы, снова вцепившись в свои волосы — и вдруг чувствует, что сам себе противен.       — Сколько тебе нужно на новый телефон? — спрашивает он, беря Елисея за неугомонную руку.       — Я не хочу новый. — Тот начинает накручивать прядь на палец другой руки, но встретившись взглядом с Костей, смиренно кладёт её на колено. — Хочу этот в ремонт отдать. Когда мне за съёмку заплатят.       — Ты за этим снимался? Чтобы заработать денег на ремонт?       — Ну-у… да, — после небольшой паузы неуверенно отвечает Ел.       — Глупости какие. — Костя окидывает его недоумённым взглядом и продолжает: — Я тебе дам деньги. Больше так не делай — успеешь ещё наработаться, — говорит он, но Елисей неожиданно вместо того, чтобы поблагодарить, недовольно поджимает губы.       — Что плохого в том, чтобы я немного зарабатывал? — Вопрос звучит с вызовом и таким тоном, услышать который Костя совершенно не ожидал.       — Ничего, наверное. — Он пожимает плечами, чувствуя, что Ел, похоже, загнал его в тупик. — Просто мне, человеку, работавшему с восемнадцати, хочется отдалить это время для тебя. Гуляй.       — Так ты мне и гулять не особо разрешаешь…       После этих слов Костя сам едва удерживается от того, чтобы вцепиться себе в волосы. Нет, молодой любовник — это, конечно, хорошо. В постели. Потому что трахаться с ним гораздо легче и приятнее, чем разговаривать.       — Да разрешаю я, разрешаю, — говорит он, устало вздыхая. — Кто я такой, чтобы запрещать? Ты только не пей больше с кем попало и где попало, я тебя очень прошу. Не обижайся, но пьяным ты себя… плохо контролируешь.       В ответ на это заявление Елисей возмущённо взмахивает руками:       — Но ты сам поил меня, и не один раз! Значит, ты этим пользуешься?       — Мне можно, — ухмыляется Константин, — но я не хочу, чтобы этим воспользовался кто-то другой. Так что захочешь выпить — пей со мной, — говорит он, проводя рукой Елисею по спине — и ниже, гораздо ниже…       То, что Ел краснеет, заметно даже в полумраке. Костя самодовольно усмехается — потому что есть, от чего краснеть. В прошлый раз, когда Елисей выпил, всё закончилось… о да, бурным сексом на кухне — он отказался терпеть даже несколько метров до постели. А уж как они в тот вечер использовали сливки…       Костя улыбается, бросая взгляд на Елисея. Белые сливки на этой белой коже… хорошее воспоминание. Одно из любимых. Но не время думать о таком — нужно ещё кое-что сказать. И поставить, наконец, точку во всей этой истории.       — Я, конечно, тоже глупо тогда отреагировал. Прости.       Елисей, снова было увлёкшийся фильмом, поднимает взгляд.       — Ты же вроде уже извинялся, — говорит он, и Костя качает головой. «Да уж, извинялся. Даже не подошёл, чтобы не дышать на тебя перегаром», — думает он, а вслух говорит:       — Не хочу, чтобы ты плакал.       — Ты из-за этого беспокоишься? Чувствуешь себя виноватым? — Ел ёрзает, будто места себе не находя, и вдруг сжимает руку Константина. — Не надо. Я просто переутомился, говорил же.       — Да-да, я помню.       «…а я добавил» Костя думает, но не произносит: ему почему-то кажется, что Елисей опять начнёт отпираться, а продолжать этот разговор у него нет никакого желания. Гораздо приятнее притянуть Ела к себе, спиной к груди, сцепить руки у него на животе и сидеть так — тесно, близко, интимно, но в то же время совсем невинно. И пусть Елисей смеётся над этой дурацкой комедией, ничего вокруг не замечая. Так даже лучше — можно бессовестно его рассматривать. Его ноги, если быть точным: из такого положения больше ничего толком не видно. Только длинные, стройные ноги, изящные ступни, узкие бёдра… «Красивый», — снова думает Костя, прижимаясь губами к макушке Ела, но вдруг понимает, что это не всё. На Елисея хочется не только смотреть. Не только обладать им, бездумно, как вещью, и прикасаться к его телу. О нём хочется заботиться, оберегать его, знать, о чём он думает, к чему стремится, и от всех этих желаний, разом набросившихся на Константина, у него неприятно щемит в груди.       Или не так уж и неприятно?

***

      За запотевшими дверцами душевой шумит вода. Елисей, в пижаме и с мокрыми волосами, бреется перед зеркалом — дурацкая мягкая щетина, растущая какими-то клочками, раздражает парня и неизменно вызывает усмешку у Кости. «Конечно, куда мне до него, образца мужественности», — со вздохом думает Ел, в последний раз проводя бритвой по скуле…       Кожу начинает щипать. Елисей умывается холодной водой, смывает едкую пену и смотрит в зеркало — тонкий порез наливается кровью, капля сбегает вниз, по щеке. Он ловит её пальцами. Морщится — порез всё ещё щиплет — и хочет промыть его…       Но видит на пальцах кровь. Всё внутри будто смерзается в ледяной ком. В тот вечер, когда мать набросилась на него с ножом… Тогда кровь просачивалась сквозь футболку, текла, тёплая, словно живая, и пальцами её было не остановить, но Ел на автомате попытался — и потом вот так же смотрел на свою окровавленную руку. И сейчас ему кажется, что одна маленькая капля, лёгкий мазок на кончиках пальцев, растекается по всей ладони. В ушах звучит голос матери — «…я не хотела, Елисей, я случайно, я не хотела…» — и Ел трясёт головой, потому что воспоминания о ней — одни из тех, что под запретом, а кровь всё продолжает течь, капает с пальцев, заливает белоснежный кафель пола…       — Порезался?       Елисей, моргнув, поднимает взгляд на зеркало.       — Ага… — говорит он отражению Константина. Снова опускает взгляд. Открывает воду. Начинает мыть руку — остервенело, царапая кожу. Кровь со щеки резко стирает обратной стороной ладони — и опять под струю воды…       Костя нервности Елисея не замечает. Он обнимает его, мокрый и горячий после душа, убирает волосы с шеи, впивается зубами в плечо — ещё не больно, но уже почти… Ел едва подавляет вздох. «Ну, сейчас мне и за съёмку, и за выпивку, и за телефон прилетит…» — думает он, чувствуя себя постыдно уязвимым, и с ужасом понимает, что не хочет сейчас заниматься сексом с Костей. Не может. Потому что станет ещё хуже.       — Не хочу. Не сейчас. Я устал… — Елисей вырывается из объятий, закрывает кран, отходит и только тогда решается поднять взгляд на Костю. Тот стоит, в одном полотенце на бёдрах, и, вопреки ожиданиям Ела, выглядит совсем не злым. Скорее, удивлённым.       — Что случилось? — спрашивает он, всматриваясь ему в лицо. — Подойди сюда, — и протягивает руку. Елисей пятится — шаг назад, второй, ещё один — пока не натыкается спиной на дверь.       — Костя… давай не сегодня. — Он на ощупь находит ручку, но мокрые пальцы соскальзывают с неё. — Давай завтра, а? Я всё сделаю, что захочешь, просто сейчас не могу, я устал…       — Опять «устал»? — Костя подходит и берёт парня за руки, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Елисей, ты что… боишься меня?       Ел шумно сглатывает. Криво усмехнувшись, мотает головой — глупость какая! конечно он не боится! — но продолжает медленно выкручивать запястья из захвата, сам того не осознавая.       Костя сжимает пальцы сильнее.       — Ну же, расслабься. Я не сделаю тебе больно…       — Мне уже больно!       — Что? Ох… Прости. — Костя мгновенно разжимает пальцы. — Ну чего ты, только что ведь всё нормально было? — спрашивает он, но Ел только упрямо фыркает:       — И сейчас всё нормально. Я просто устал…       — Устал, устал… — шепчет Костя, разглядывая Елисея, и вдруг уверенно подцепляет резинку его пижамных штанов: — Если ты устал, я помогу тебе отдохнуть.       Ел только вздыхает — всё, бесполезно сопротивляться, можно было и не начинать, его голос в этом деле никогда особо и не учитывался. И толку было тут унижаться?..       Однако прикосновение тёплой руки, поглаживающей его член, действительно приятно, и Елисей невольно начинает тереться щекой о Костино плечо. В конце концов, если не получилось отказаться — можно хотя бы попытаться расслабиться и получить удовольствие, ведь так? Перетерпеть, дать Косте спустить пар, и Ел действительно собирается так и сделать, только пытается отвлечься, чтобы не сильно возбуждаться и не стать ещё чувствительнее, но Костя слишком хорошо знает его тело, и пол уходит из-под ног…       — Елисей, посмотри на меня.       Ел открывает глаза, отвлекаясь от туманом заволакивающих мысли ощущений, поднимает голову — и Костя накрывает его губы своими. Осторожно касается их языком, не спеша целовать по-настоящему, так, как делает это обычно — глубоко, властно. И Елисей невольно сам тянется к Косте, сам засовывает язык ему в рот, чувствуя прикосновения его рук — лёгкие, дразнящие, — и ему уже действительно хочется, чтобы эти руки ласкали его, гладили, до мурашек, до дрожи. И всё равно, что будет дальше, ведь сейчас так хорошо, так приятно…       — Ха-а… — шумно выдыхает он, когда Костя отстраняется. Опомнившись, тянется руками к его члену, натянувшему обмотанное вокруг бёдер полотенце, но Костя перехватывает их — на этот раз аккуратно, едва касаясь — и улыбается. Шепчет:       — Нет, я же сказал: ты сегодня отдыхаешь.       А потом делает то, чего Ел не ожидал увидеть, пожалуй, никогда — опускается перед ним на колени. Он изумлённо выдыхает, но Костю, кажется, ничто не смущает — он лишь усмехается и начинает медленно стягивать с него пижамные штаны. Целует подрагивающий от напряжения живот, а как только член выскальзывает из-под резинки, обхватывает его губами.       — Костя, не надо… — пытается возразить Елисей, но Костя его не слушает. Посасывает головку, медлит, не торопится взять в рот полностью, не торопится просунуть пальцы между ягодиц, чтобы подготовить и скорее перейти к делу, и это так странно, так непривычно — и так приятно. Глаза сами собой закрываются, и Ел сосредотачивается на тепле Костиных губ, движении жадной ладони по бедру, и прогибается в спине, кусая губы. Мокрые волосы липнут к коже, падают на лицо, и Ел запрокидывает голову, хватая ртом влажный душный воздух. Пальцами касается волос Кости — хочется ещё, сильнее, быстрее, и так трудно сдерживаться, не двинуть бёдрами…       Костя вдруг выпускает член изо рта и кладёт ладони Елу на ягодицы.       — Давай. Можно, — шепчет он и, снова обхватив головку губами, заставляет Елисея самому толкнуться ему в рот.       Ел послушно перенимает заданный ритм. Двигает бёдрами, сначала робко, потом смелее. Он не понимает, что нашло на Костю, но это сейчас и не важно. Только влажный горячий рот любовника, то, как он принимает его, позволяет вставлять до самого горла, берёт глубже — уже сам — и всё это стоя на коленях… И можно запустить пальцы ему в мокрые волосы, и смотреть из-под прикрытых век, как его губы скользят по напряжённому члену, от влажно блестящей головки до самого основания, и, поймав взгляд — непривычный, снизу-вверх, — окончательно потерять рассудок.       — Хватит… м-м-м… я сейчас… — выстанывает Ел, сбиваясь с ритма. Он вцепляется Косте в волосы, хочет оттолкнуть — но притягивает, не сумев сдержаться, и кончает ему в рот, чувствуя, как сжимается его горло, когда он глотает его толчками выплёскивающуюся сперму.       …Елисей лениво моргает, разгоняя пляшущие перед глазами цветные пятна. У него кружится голова. Подкашиваются ноги. Хорошо, что сзади дверь, к которой можно привалиться…       — Ну что, пойдём в постель? — Костя встаёт, подхватывает его, прижимая к себе, и Ел обнимает его за шею. Так спокойно… — Или всё-таки ляжешь сегодня у себя?       — Нет, с тобой, — говорит Ел, но с места не двигается. И Костя его не торопит — ведёт кончиками пальцев вдоль позвоночника, гладит по волосам, осторожно разделяя спутавшиеся пряди. Елисей сосредотачивается на этом ощущении, на тёплой, обволакивающей тело слабости, лёгкости — и на том, что будет дальше, в постели. Обязательно будет, ведь сегодня Костя такой ласковый, добрый…       О том, как капли крови шлёпались на белый кафель, разлетались брызгами, несуществующие — но такие реальные, Елисей заставляет себя забыть.