Солнечный удар

      Когда-то давно, ещё до того, как пошёл в школу, Елисей любил гулять с матерью в парке.       Он хорошо помнит эти прогулки. Парк был их летним местом, в другие времена года слишком холодным, мокрым и ветреным для так рьяно оберегаемого Елисея. Обычно мать уводила его в самый угол, в тень деревьев, подальше от пыльной дороги, людей — и от аттракционов, сладкой ваты, воздушных шаров и всего остального, чего так хотелось маленькому ребёнку, но на что вечно не хватало денег у неудачливой матери-одиночки. Елисей тогда этого хитрого манёвра не понимал. Он слушал птичьи голоса, шелест листьев, жужжание насекомых и называл это место «лес», по-детски бесконечно уверенный в своей правоте. Лишь изредка до его слуха доносилась далёкая мелодия какой-то карусели. Она всё повторялась и повторялась, и после прогулок в парке до самой ночи играла в голове. Но Елу нравилась и она — с ней было как-то веселее в тесной, скучной квартире…       Елисей вздыхает и оглядывается через плечо. Парк, раскинувшийся сейчас за его спиной, мало похож на тот, из детства. Он не лесной, не летний, и — в этом Ел уверен — в нём нет ни одного сокрытого от посторонних глаз угла. Даже здесь, у входа, где они с Марком договорились встретиться, никуда не деться от голосов, музыки, смеха, запахов… Всё это носится в воздухе, вплетаясь в ветер, и кружит Елисею голову; от всего этого его отделяют только ажурные кованые ворота — стоит сделать шаг, и окажешься уже там, в яркой, праздничной жизни. Разве это не чудо?       «Чудо то, что ты на земле умудряешься стоять, с такой-то волшебной ерундой в голове», — смеётся над собой Елисей, но не выдерживает и бросает ещё один восторженный взгляд за спину. Конечно, нет ничего волшебного в аттракционах, жареных каштанах, толпах и даже огромной белке, расхаживающей с какой-то рекламой на спине. Просто Ел не мог и предположить, что всё это станет обыденностью для него.       На самом деле, ещё полтора года назад он вообще старался не думать о будущем. Оно заканчивалось для него парой дней впереди — строить планы на более долгий срок было попросту глупо. И бессмысленно. И страшно… Только теперь, когда все эти пугающие перспективы далеки, Ел решается осторожно, по чуть-чуть, мысленно достроить свою жизнь. Ту версию, в которой он одним дождливым ветреным вечером не сел в машину к странному мужчине.       Итак, что его ждало?       Мысли переходят на бег, и Елисей, насторожившись, поглядывает на них со стороны, как если бы про его жизнь, ту, несостоявшуюся, кто-то снял фильм. Наверняка это было бы что-то с рейтингом «18+» — детям такое точно видеть нельзя, несмотря на то, что самому главному герою не исполнилось восемнадцати. А жанр… Хм, наверное, драма. Эпизодами — с элементами триллера.       Тот вечер, когда Костя подобрал его на улице, как какого-то вышвырнутого из дома котёнка, был как раз одним из таких эпизодов. Жестоким, странным, пугающим, но в то же время повернувшим его жизнь в лучшую сторону. И если бы этого не случилось, если у него не было бы Кости… Что ж, у него был бы Егор, который к тому времени будто окончательно умом тронулся; Олег, с его пьяным желанием ударить побольнее; мама, с которой невозможно жить, но которую и бросить невозможно. Конечно, это всё давно прочно вплелось в жизнь, да и он привык просто обессиленно плыть по течению, но неизбежно наступил бы момент, когда всё, когда невозможно больше терпеть и нужно что-то решать…       Наткнувшись на эту мысль, Ел вздрагивает. Страшно. Вот теперь и правда очень страшно. Он ведь действительно мог сделать… что-то. Например, то, что в итоге сделала его мать.       «Но я этого не сделал. И теперь уже не сделаю. Значит, нет смысла об этом и думать», — уговаривает себя Елисей, перебирая связку ключей в кармане. Один, второй, третий… Нельзя вспоминать о матери. Мысли о ней всегда выбивают из колеи, и то, что в последнее время он снова невольно начал к ним возвращаться, нервирует. Ещё сильнее нервирует то, что избавиться от них не получается. Проще всего было бы рассказать об этом Косте, но Елу не хочется лишний раз доставать его, тем более на эту тему они говорили достаточно ещё тогда, в России. Вернее, говорил в основном Костя, а Ел просто успокаивался, слушая его голос, вдумываясь в его слова, с каждым прикосновением будто отпечатывающиеся внутри, отчётливо, навсегда…       Пересохшие на ветру губы в улыбке трескаются, но Елисей всё равно не может сдержаться и широко улыбается. Даже одно только воспоминание о Косте помогает ему восстановить равновесие. А ещё с помощью мыслей о нём можно согреться. Стоит только вспомнить, как горячо он прошлой ночью что-то шептал ему на ухо — что именно, Ел не смог бы запомнить, даже если бы очень захотел; как жарко обнимал, прижимая к себе; с какой теплотой смотрел. Он сам посадил его сверху, стоило только нетерпеливо под ним заёрзать, позволил контролировать темп, разрешил делать всё, что хочется — и Елисей любил его до беспамятства…       Образы в голове становятся такими отчётливыми и яркими, что Ел краснеет — кажется, будто прохожие тоже могут увидеть их. Он опускает взгляд под ноги и отходит подальше от входа и людей. Всё-таки в толпе неуютно, а Марк, который мог бы хоть немного от неё спасти, опаздывает уже на десять минут. Он, конечно, прислал смс, предупредил, что задержится, но учитывая, что сам Ел приехал раньше, ожидание основательно подпортило ему настроение — ведь, если к тебе не хотят приезжать вовремя, значит, тебя не так уж хотят видеть?..       — Эй, привет! — вдруг раздаётся совсем рядом. Елисей поднимает голову, и незнакомый парень, скептически осмотрев его, продолжает: — Это же ты Марка ждёшь? Он всегда опаздывает. Ха! Я, как видишь, тоже, хоть и не так катастрофически… — Он болтает безостановочно и с таким видом, будто Ел ему — давний друг. Елисей поначалу даже теряется, но потом, кое-как поймав паузу в бурном потоке речи, пытается вставить хоть слово:       — Привет. А ты?..       — О, прости! Я Свэн, — опомнившись, парень хватает его руку и, тряхнув пару раз, с улыбкой уточняет: — Парень Марка. Он не предупредил, что я приду?       — Нет. Рад познакомиться, Свэн. Я…       — А ты Ель, да. Марк сказал. Он и про меня должен был сказать, мы ещё вчера договорились, но, знаешь, он такой забывчивый…       У Свэна длинная белая чёлка, широкий яркий рот и забавно торчат покрасневшие от холода уши. Елисей рассматривает их, когда тот вдруг хлопает его по плечу.       — Эй, не отключайся! — не прекращая говорить, он достаёт из кармана конфету и протягивает её Елу. — Я знаю, меня слушать — с ума можно сойти, но давай хотя бы проясним: ты на него не претендуешь?       — На кого? — недоумённо спрашивает Елисей, и Свэн всплёскивает руками:       — На Марка, на кого же ещё! Ну что, не претендуешь? Потому что если да, я тебя лучше заранее прибью…       — Нет! — Ел замирает с конфетой, которую на автомате взял, и мотает головой. — Я даже не думал, честно. Не надо меня… эм… прибивать.       Свэн замолкает. Прищурившись, смеряет его серьёзным придирчивым взглядом, но скоро его губы снова растягиваются в улыбке.       — Это хорошо. Если ты не врёшь, конечно. Да ты конфету ешь, не отравлено… Ух, ну и холодно сегодня. А ты такой высокий!..       Поток слов, иссякнувший было, снова набирает силу. Елисей не выдерживает и усмехается. Свэн забавный. Смеётся, хмурится, бурно жестикулирует тонкими длинными пальцами, и Елу кажется, что он зря переживает. «С тобой рядом Марк в мою сторону и не посмотрит, — думает он, тайком рассматривая такого угловатого и нескладного, но такого милого Свэна. — У меня из достоинств — рыжие волосы да мордашка симпатичная, и то всё это на любителя. А вот ты по-настоящему красив…»       — О, смотри! А вот и Марк. — Свэн толкает Ела в плечо и поправляет волосы жестом, выдающим волнение и неизлечимую степень влюблённости. Ел сразу его узнаёт, сам ещё совсем недавно так лохмы теребил, когда с Костей взглядом пересекался дольше, чем на долю секунды. Да и сейчас иногда, что уж там… — Гляди-ка, всего пять минут прождали, это, считай, рекорд!..       Елисею кажется, что не прошло и минуты — может, это рядом со Свэном время ускоряется, пытаясь поспеть за ним? — и Марка он встречает, уже совсем не злясь на него за опоздание. Тем более тот явно и сам чувствует вину.       — Привет, — говорит он, виновато подняв брови. — Прости, я… — но договорить не успевает — Свэн засовывает ему в рот конфету, точно такую же, как недавно скормил Елу, и заканчивает сам:       — Да-да, я уже сказал, что это в порядке вещей. Ну что, начнём?       — Начнём. — Марк кивает и, достав из сумки камеру, начинает над ней колдовать, периодически снимая первое, что под руку подвернётся. Ел неуверенно переступает с ноги на ногу.       — А, это… Слушай, Марк… А что мне делать? — спрашивает он и тут же морщится, прикусывая язык: произнесённый вслух, этот вопрос становится ещё глупее, чем казался ему в мыслях. Даже Свэн замолкает, замерев с очередной конфетой в руках. Марк молчит тоже, и Елисей настороженно заглядывает ему в глаза, боясь увидеть в них насмешку, и действительно видит её, но такую тёплую и добрую, что невольно улыбается.       — Что делать, что делать… — наконец пожимает плечами Марк и, улыбнувшись в ответ, хлопает Ела по плечу: — Гулять!       Уверенности этот ответ Елисею не прибавляет — как «гулять» в компании двух малознакомых парней, один из которых к тому же держит его под прицелом объектива, он представляет слабо. Но тут на помощь приходит Свэн. Он смешит его, смеётся сам, что-то рассказывает, комментирует всё, что видит, и занимает всё близлежащее пространство, словно умудряясь быть в нескольких местах одновременно. Вообще постоянно мельтешит рядом, напоминая летящего на свет мотылька, и то и дело попадает в кадр. Марк на него за это дуется, но как-то не очень серьёзно; Свэн, кажется, не умеет обижаться вовсе.       — Кстати, всё хотел спросить — ты откуда? — спрашивает он Ела во время очередного перерыва, пока Марк меняет объективы.       — Из России.       — У-у, я так и думал. Хорошо тебе. Не мёрзнешь, — Свэн завистливо оглядывает Ела, но тот вздыхает:       — К сожалению, мёрзну, — и прячет нос в шарф. — Марк, прости, если на всех фотках у меня губы будут синие. Я не такой морозоустойчивый, как ты, наверное, предполагал.       — Я не предполагал, что ты морозоустойчивый. Я предполагал, что погода не будет такой отвратительной. — Марк вздыхает и поднимает взгляд на Елисея. — Ну что, поедешь домой или ещё полчаса потерпишь? У меня чуть-чуть батарейки осталось… — Он подходит ближе, пытаясь поймать его взгляд, и стоит только этому случиться, Ел кивает. Отказать Марку, когда он с такой мольбой заглядывает в глаза, невозможно.       Тем более домой ему и правда не хочется. Да, холодно, да, волосы вьются от сырости и лезут в лицо, но Свэн уносится куда-то и через минуту возвращается с глинтвейном, Марк ненавязчиво поправляет непослушные пряди, и Елисей согласен бродить по парку хоть до самой ночи.       — …О, Ель, я придумал! А давай в следующий раз мы будет снимать тебя голым?       — Свэн, прекрати его смущать, он же краснеет! Хотя… нет, давай лучше скажи ещё что-нибудь в этом роде, я не успел заснять…       Елисей смеётся. Вокруг мигают гирлянды, болтают люди, гремят аттракционы, каждый — под свою музыку, и он уже не слышит щелчков затвора, не знает, в какие моменты Марк запечатлевает его. «Наверное, на многих фотографиях получаюсь совсем по-дурацки, с открытым ртом или закрытыми глазами», — думает Ел, но когда озвучивает свои тревоги Марку, тот смеётся.       — Это ты сейчас в моём профессионализме усомнился или в своём? — с притворным возмущением спрашивает он и прежде, чем Ел успевает ответить, подходит к нему поближе. — Зря ты переживаешь. Вот, смотри…       На маленьком экранчике фотоаппарата сложно что-нибудь разглядеть, но Ел всё равно пытается. Внимательно всматривается в каждый снимок, насмотревшись, кивает, чтобы Марк переключил на следующий… Ему в очередной раз кажется, что не он это. Совсем не он. У него никогда не было такой улыбки, а взгляд, блестящий и счастливый, и вовсе словно принадлежит другому человеку…       — Ну вот, батарейка всё-таки села, — вздыхает Марк, когда экран фотоаппарата вдруг гаснет.       — Она тоже замёрзла. И я замёрз. И Ель… Марк, смотри, ты же совсем заморозил его из любви к искусству! — возмущается Свэн, показывая на Елисея. Тот, как раз очень вовремя, шмыгает носом — не специально, просто так получилось. — Вот, видишь! Может, поедем к тебе, а? Отогреемся… Ну Ма-а-арк…       — Да поедем, поедем. Не ругайся только, — улыбается Марк абсолютно довольному собой Свэну и поворачивается к Елу: — Ель, ты же с нами? Я тут недалеко живу, в трёх остановках. Заодно и фотки досмотрим.       — Я… — Елисей замолкает на полуслове. Ему так хочется сказать «да!», но стрелка часов на башне зависла ровно между цифрами семь и восемь, а это значит, что времени у него осталось на дорогу — и всё. И то от остановки бежать придётся, иначе опоздает.       Ел открывает рот, чтобы отказаться, но тут же, хмыкнув, закрывает его. А ведь Костя тогда сказал, что хочет, чтобы он гулял. Чтобы проводил время с друзьями, развлекался. Это он, Елисей, сам себе установил границы — сказал, что в восемь будет дома. А Костя только и просил, что предупредить его, ведь так?       — Я с вами поеду, — уверенно договаривает Елисей. Ну задержится он на час, ничего страшно. Главное ведь — предупредить?..       Смс Косте он отправляет уже в автобусе — только там получается отогреть пальцы. Пять минут, пока ждёт ответа, с ума сходит от волнения и готов чуть ли не на ходу выпрыгнуть и побежать в другую сторону, но потом получает в ответ «сильно не задерживайся, я скучаю» и успокаивается. Правда, домой всё равно хочется, только теперь по другой причине — Костя же написал, что скучает! Значит, будет рад видеть, значит, обнимет и приласкает, и опять будет кружиться голова от его уверенных прикосновений, от поцелуев, от… всего того, чем они и так занимались все выходные, но чего всё равно мало.       Однако передумать Елисей не успевает — до дома Марка они доезжают и правда быстро. Дом этот стоит в районе, увидев который, Ел вздрагивает: да, и в этом городе есть пошарпанные блочные пятиэтажки, лужи и переполненные мусорные баки, и даже фонари мигают совсем как там, откуда он был так рад, что уехал…       На этот раз Елисей с подмигнувшим ему стеклянным глазом дылдой на высоком чёрном столбе не здоровается. И вообще по сторонам больше не смотрит — не хочется, — и только когда заходит в квартиру Марка, отрывает взгляд от своих ботинок.       — Извиняюсь за беспорядок… да и вообще за всё это безобразие, — вздыхает Марк, забирая у Ела пальто и красноречиво обводя взглядом коридор. А Елисей улыбается.       — Здесь мило, — говорит он. И не потому, что пытается быть вежливым, а потому, что «всё это безобразие», с разбросанной под ногами обувью и висящим на стене велосипедом, действительно ему нравится. Особенно тем, что, в отличие от района, не вызывает никаких дурных воспоминаний.       — Конечно, мило. Очень мило, но ты особо не приглядывайся, — смеётся Марк, подталкивая Ела к закрытой двери в комнату.       За ней оказывается маленькая полупустая комнатка: матрас на полу, стол, стул и мольберт, отвёрнутый к стене, — вот и вся обстановка. Здесь холодно, а в воздухе едва уловимо пахнет краской, хоть окно и распахнуто настежь.       — Марк, ты опять тут всё заморозил! — возмущается Свэн, сразу же бросаясь закрывать его. — Если будешь и зимой так проветривать, точно заболеешь!       — Ты же знаешь, мне негде больше рисовать.       — Знаю, знаю, но нельзя же быть таким легкомысленным!..       Елисей улыбается — Свэн ещё и заботливый, повезло же Марку! — и, пока парни беззлобно переругиваются, подходит к мольберту. Он не такой, как у него самого: весь заляпанный краской, сколочен, кажется, своими силами из каких-то кривоватых деревяшек, даже не ошкуренных — неудачно коснёшься, и обязательно получишь занозу. И краской здесь, рядом с мольбертом, пахнет сильнее. «Наверное, Марк рисовал перед тем, как поехал ко мне, — догадывается Елисей. — Увлёкся, вот и опоздал», — и совсем прощает парню своё долгое ожидание, потому что это кажется очень уважительно причиной…       — Можешь посмотреть, — раздаётся вдруг голос Марка совсем рядом, за плечом, — если интересно, конечно. И если нервов не жалко, — он насмешливый и беззаботный, но Ел чувствует, что за всем этим кроется волнение, и кивает очень серьёзно:       — Да, Марк. Хочу.       Мольберт он поворачивает медленно, осторожно — конструкция кажется хлипкой, да и предупреждение Марка слегка настораживает, — и только когда разворачивает полностью, осмеливается взглянуть на картину…       И ахает. Нет, ничего ужасного в картине нет… вернее, она как раз ужасна, но восхитительно ужасна. Восхитительна изящная девушка в лёгком платье — ужасны шпильки её туфель, длинные, острые, как иглы. Восхитителен ночной город, переливающийся огнями вывесок, огромный, словно оживший после только что прошедшего дождя — ужасно то, что он смотрит на девушку. В прямом смысле смотрит: город усеян глазами, весь, от крыш домов до мокрого асфальта дорог. Они стекаются к девушке, пытаются подобраться к ней ближе, рассмотреть лучше. Попадают ей под ноги, а та не замечает ни тянущегося за ней склизкого шлейфа, ни того, что её каблук занесён над в восхищении распахнутым глазом: ещё секунда, миг, миллиметр — и вонзится в доверчиво подставленный зрачок…       — Ну как? Не поплохело? — Марк, про которого Ел, ошарашенный увиденным, вообще забыл, невесело усмехается. — Можешь ничего не говорить, я не обижусь… — спешно добавляет он, но когда Ел оборачивается, замолкает.       — Она мне нравится. — Елисей смотрит на Марка и впервые замечает, что глаза у него зелёные. А потом замечает за его спиной сложившего руки на груди и нервно закусившего губу Свэна и отводит взгляд. — Ты, кажется, обещал показать фотки…       Фотографии Марк показывает на ноутбуке. Ел сидит на единственном стуле, Марк — на одолженной на кухне табуретке. Свэн от табуретки отказался, и теперь виснет у него на плечах и дурачится: дует в ухо, закрывает руками глаза, ерошит волосы… Ел смотрит на них, едва сдерживая улыбку. Ещё каких-то полтора года, если бы кто-нибудь сказал ему, что он будет вот так смотреть на двух обнимающихся парней и умиляться, он бы покрутил пальцем у виска. Или сделал вид, что не услышал — что толку на всяких придурков внимание обращать? А теперь вот, надо же, смотрит на Марка и Свэна и думает, что ничего милее давно не видел…       — …эй, Ель! Ты с нами?       — М?       — Я говорю, вот эту обязательно распечатаю. — Марк усмехается и поворачивает ноутбук экраном к выпавшему было из реальности Елисею: — Даже обрабатывать не надо…       Ел смотрит на фото и улыбается, кажется, так же широко, как там, на снимке. Фотография и правда красива. Огни колеса обозрения позади размыты в огромные смазанные пятна; люди вокруг — расплывчатые неясные фигуры; небо чёрное, и только в самом углу яркой точкой белеет луна. Огненно-рыжие волосы Ела, его бледная кожа и чёрное пальто так гармонично вписываются в этот фон, что кажется, будто это не фото, а картина, для которой художник долго и вдумчиво подбирал цвета. «Ещё пара таких фотографий, и я точно свято уверую в то, что меня подменили», — усмехается про себя Ел. На этом снимке он выглядит лёгким и беззаботным, и запоздало понимает, что в точности так же в тот момент себя чувствовал.       — Спасибо, Маркус, — говорит он, сам не зная, за что его благодарит — за фото, или за прогулку, или…       — Тебе спасибо. — Марк улыбается Елисею и снова отворачивается к экрану: — Удачно получилось фокус поймать. А вот здесь, видишь, свет контровый так хорошо лёг… — начинает объяснять он, касаясь волос Елисея на снимке, но Свэн, устало закатив глаза, заставляет его замолчать — на его взгляд, у губ Марка есть куда более интересное применение, чем чтение скучных лекций о фотосъёмке.       …На кухне, куда Марк вытащил всех пить обещанный чай, тепло; тускло светит забранная в красный абажур лампочка. Какая-то женщина готовит ужин — как оказалось, Марк живёт в общежитии, — и Елисей чувствует себя неловко в её присутствии. Зато Свэн, притихший было в комнате, не стесняясь засыпает его вопросами:       — А ты тоже всякие ужасы рисуешь?       — Нет.       — Работаешь где-нибудь?       — Нет.       — Чем же ты тогда целыми днями занимаешься?       Ел делает глоток, опуская взгляд. «Готовлю, убираюсь, стираю… Люблю одного шикарного мужчину во всех мыслимых и немыслимых позах», — пытается он отшутиться сам от себя, но всё равно грустнеет. Список обязанностей получается… так себе. «Может, попробовать всё-таки прямо заявить Косте, что хочу работать? — думает Елисей, но тут же сам себе отвечает: — Так учиться ведь хотел. Костя ответит, что я сам не знаю, чего хочу, и будет чертовски прав…»       — Знаешь, Свэн, я… — начинает Ел, понятия не имея, что собирается сказать, но с облегчением замечает, что ничего говорить уже и не надо — Марк отвлёк своего парня разговором о какой-то общей знакомой. Ел о тяготах жизни некой Малин не слушает — незнакомая женщина наконец ушла, и он решается посмотреть куда-то, кроме своей чашки. Да, в удивительно непрезентабельное место забросила его судьба. Это всё, конечно, привычнее, чем лоск и шик клуба, куда он недавно ходил с Ильзой и её друзьями-моделями: запах чего-то подгоревшего в душном воздухе, засаленные занавески на окне в старой деревянной раме, местами истёртый до дыр линолеум… Так почему же тогда здесь, в обшарпанном общежитии, с кружкой остывшего дешёвого чая в руках ему так хорошо, а там, в дорогом клубе, было… ну, не то чтобы плохо, но странно и неуютно?       Елисей смотрит на Марка и Свэна, которые теперь пытаются ровно поделить последнюю конфету, и понимает: видимо, поэтому. Из-за них. Всё-таки не вписывается он в компанию безумно красивых — и знающих это — людей со странными именами, похожими на клички питомцев взбалмошных знаменитостей. Джонни, Милки, Кики… Интересно, если он будет часто с ними гулять, тоже станет каким-нибудь Элли?..       — …Ель. Эй, Ель! — Свэн усмехается, помахав рукой перед лицом Елисея. — Марк спросил, ты ещё чай будешь?       — А? Нет, не надо, я пойду, уже… — Ел кидает взгляд на часы и вскакивает, — девять часов!       — Я тебя провожу, — Марк встаёт следом.       — Мы проводим, — поправляет его Свэн, и Ел кивает:       — Спасибо, — а потом, понизив голос, спрашивает: — Марк, а… где здесь туалет?       Туалет оказывается далеко. В самом конце длинного мрачного коридора, за двумя поворотами. Елисей ни за что не нашёл бы его сам — в основном потому, что постеснялся бы проходить мимо стольких незнакомых людей, поглядывающих на него как-то недружелюбно, — но Марк, к его счастью, вызывается проводить. Более того, увидев, как из комнаты напротив вышел явно не совсем трезвый мужчина, он остаётся ждать у двери. «Странно, что в сам туалет следом не зашёл», — усмехается Ел, но Марку он действительно благодарен — пьяные мужчины до сих пор заставляют его нервничать одним своим присутствием.       На обратном пути Марк снова начинает малопонятно, но очень воодушевлённо рассказывать о фотографиях, но как только открывает дверь своей комнаты, резко переходит на шёпот.       — Кажется, — говорит он вопросительно взглянувшему на него Елисею, — Свэн нас не дождался.       Сначала Ел не понимает, о чём речь, но потом Марк отходит в сторону, и он замечает Свэна. На матрасе, свернувшийся калачиком и замотавшийся в одеяло, тот выглядит настолько мило, что Елу хочется подойти и погладить его по голове.       — Он после работы сегодня, устал. Не надо его будить, — продолжает Марк, осторожно снимая с вешалки пальто Елисея. — Что ж, значит, на обратном пути тебе придётся довольствоваться только моим обществом…       Уже на улице он и вовсе замолкает. И молчит Елисей. Без Свэна, болтающего обо всём на свете, причём одновременно, между ними будто разверзается невидимая пропасть — не дотянуться, не докричаться. Но Елисей всё равно пытается, потому что от сегодняшней прогулки у него слишком много эмоций внутри, а шапка, которую ему перед выходом настойчиво вручил Марк, действительно очень тёплая.       — Мне правда понравилась твоя картина. — В молчании, хоть и немного сглаженном шумом города, это признание звучит слишком навязчиво и топорно. Елисей даже пугается на секунду, что Марк примет его за лесть и обидится, но тот улыбается очень искренне:       — Не обманываешь? Хотя даже если обманываешь, спасибо.       — Нет, правда! Она… — Ел открывает рот, потом закрывает его, не сумев найти подходящих слов — а потом начинает просто говорить всё, что приходит в голову: — Знаешь, я не очень хорошо разбираюсь в искусстве. Скорее даже, вообще не разбираюсь. Но одно могу сказать точно: твоя картина не оставила меня равнодушным. Это ведь, наверное, главное, да? — Он переводит взгляд на Марка. Тот ничего не отвечает, только сдержанно кивает и смотрит странно, и Елисей смущается этой своей запальчивой реплики. — Из тебя получится хороший дизайнер, — говорит он уже спокойнее. — Я в этом уверен.       — Не получится, — вздыхает Марк, — я художником стать хочу. Вот, видишь, привыкаю бедствовать. Просто… не могу не рисовать, это как… как болезнь какая-то, только не лечится ничем, — говорит он так смиренно, что у Ела неприятно ноет в груди.       — Может, тебе заплатить за съёмку? — Нет, у Кости он на это денег просить не станет, а вот когда за съёмку заплатят ему… В конце концов, свои основные функции телефон у него выполняет, а к трещинам на экране уже почти получилось привыкнуть. — Я могу. Не очень много, наверное…       — Вот ещё! Даже не думай. Обижусь. — Марк возмущённо хмурится. А Елисей вздыхает, но не настаивает — нежелание брать чужие деньги ему очень хорошо знакомо.       В молчании они доходят до остановки. Недавно прошёл дождь, и узкие лавочки все мокрые. Люди стоят рядом с ними, переминаясь с ноги на ногу, выдыхают клубы пара, ёжатся, рассерженные непогодой, и Елу кажется, что его улыбка действует им на нервы. «Взгляды совсем как на картине Марка, — думает он, — только глаз не так много, и потому не очень страшно», — и вопрос сам слетает с его языка:       — О чём она?       Марк, увлечённо высматривавший автобус вдали, переводит взгляд на Ела.       — Кто?       — Картина, которую ты сейчас рисуешь.       — А, ты об этом… Зачем ты ищешь смысл в моих бреднях? — отмахивается Марк, но Ел смотрит на него очень серьёзно, и он, вздохнув, признаётся: — На самом деле, она… ну… о людях. Красивых людях. Они притягивают взгляды, а потом делают больно тем, кто не смог устоять перед их красотой… За собой такого не замечал?..       Елисей, конечно, не замечал. Он так и отвечает Марку и очень удивляется, когда тот не верит, смеётся и вообще говорит, что скромности Ела на десятерых бы хватило. Они болтают о чём-то ещё, и неловкость постепенно рассеивается, пропасть сужается, а потом два её края и вовсе соединяются, срастаются, будто и не было между ними никогда никакого расстояния, а всегда было вот так, близко, совсем рядом…       Когда приезжает нужный автобус, Ел даже на секунду расстраивается — он бы ещё поговорил, пусть даже о таких непонятных принципах фотосъёмки. Прощаясь с Марком, он никак не может отпустить его руку. Внутри всё дрожит от радости: учёба продлилась всего месяц, а у него уже два друга. Больше, чем за всю предыдущую жизнь.       — Привет. Прости, что задержался, просто я хотел посмотреть фотки, а у Марка села батарейка в камере, и ещё мы так замёрзли…       Елисей раздевается, бормоча сбивчивые извинения, но Костя не слушает его — не успевает Ел расстегнуть пару пуговиц, как он подходит к нему, обнимает и втягивает ноздрями воздух. Совсем как в тот раз, когда Елисей вернулся домой после суточного отсутствия, но сегодня он чист и невинен — даже глинтвейн они пили безалкогольный, — и это обнюхивание только приятно. Щекотно немного, и хочется прижаться к Косте теснее, потереться щекой о его плечо, обнять, сцепив руки на спине…       Объятия Костя терпит, а вот когда Ел запускает руки ему под футболку, не выдерживает — вздрагивает.       — Кошмар, ты же холодный весь! Быстро в душ. Надо уже теплее одеваться, — недовольно ругается он, и вдруг осекается: — А что это за шапка?       — Мне её Марк дал. Он тоже считает, что нужно теплее одеваться, — улыбаясь, отвечает Ел, но видя, что его любовник хмурится, стягивает шапку, кидает её куда-то под вешалку и снова обнимает его — он так скучал, не шапки же теперь обсуждать! — Я не хочу в душ. Хочу в ванну. Сделаешь?..       …Стоит только Елисею раздеться и залезть в горячую воду, как тема шапки, пару раз всё-таки всплывшая в разговоре — в шутку, конечно, другого от Кости он и не ждал, — разом отходит на второй план. Или даже ещё дальше. Главенствующее место в мыслях Ела занимает идея затащить в ванну и своего любовника тоже, но тот ни в какую не соглашается. Елисей, правда, не теряет надежды, а упрямства ему точно не занимать.       Впрочем, как и Косте.       — Нет, Елисей, — отвечает он на очередное «иди ко мне», подкреплённое красноречивым взглядом, — мы вдвоём всё равно не поместимся.       — А я на тебя сяду, — тут же находится Ел и, подумав, добавляет совсем тихо: — Или, может… ты на меня.       — Я на тебя? — От удивления Костя даже отвечает не сразу — пару секунд просто смотрит на Елисея, думая, не послышалось ли ему. — Я же тебя раздавлю, мелочь.       — Эй! Я, между прочим, вырос.       — Мда. Я заметил, что теперь, обнимая тебя сзади, утыкаюсь носом не в макушку, а в затылок. Но что вот это такое? — улыбается Костя, обхватывая запястье Ела двумя пальцами. Тот недовольно фыркает:       — У меня кости узкие. Или тонкие. Или как там правильно говорится…       — Да, да… — перебивает его Константин. Он, кажется, вообще все эти оправдания не слушает — рассматривает Елисея, увлечённо гладя его запястье большим пальцем, и вздыхает: — Не пойду я к тебе, Ел. Мне работать ещё.       Елисей не спорит. Откидывает голову на бортик, закрывает глаза… С Костиной работой вообще бессмысленно спорить, а сейчас тем более не хочется — тёплая вода так приятно согревает тело, будто гладит, нежно и ласково. Конечно, хотелось бы, чтобы гладил кое-кто другой, но раз уж кое-кто не хочет, ладно. Так, сплетая пальцы, осторожно касаясь друг друга, тоже приятно. И поговорить можно — а то, залезь Костя к нему, станет не до разговоров.       — Представляешь, Марк оказался геем. — Ел пытается говорить расслабленно и лениво, но и сам слышит, как в его голосе звучат настороженность и беспокойство. — Странно, что я познакомился именно с геем, да? — добавляет он, открывая глаза, и встречается с внимательным взглядом Кости.       — Он сам к тебе подошёл? — спрашивает тот, прищурившись. — Или ты к нему?       — Нет, он.       — Ох… тогда ничего странного, наивная ты простота.       — Ты думаешь… Да нет! Дело точно не в этом, — уверенно говорит Ел, но Костя лишь усмехается.       — Да, да… — уверенно отмахивается он и наклоняется к Елисею ближе. — Вы там не шалили с этим Марком?       — У него есть парень.       — Устраивали тройничок?       — Нет, конечно! — от возмущения Ел даже привстаёт в ванне. Костя едва успевает отодвинуться.       — Эй, ты меня обольёшь! — смеётся он и с преувеличенной строгостью добавляет: — Смотри у меня. Мне не понаслышке известна похотливая натура девятнадцатилетних мальчиков.       — Я не такой.       — Хм… Правда?       Это «правда?» Константин произносит таким тоном, что Елисея, и без того разомлевшего в горячей воде, кидает в жар. Он даже чувствует, что краснеет, а когда Костя опускает руку в воду, и вовсе забывает, о чём они вообще тут говорят. В голове остаётся только одна мысль: «Прикоснись ко мне, прикоснись…» — и когда Ел чувствует осторожное касание пальцев на внутренней стороне бедра, ему кажется, что Костя каким-то чудом услышал её.       — Тебе, конечно, ничего не хочется, но ты ведь разрешишь мне?.. — издевательски шепчет тот, ведя рукой между сомкнутых бёдер, выше, выше — и снова вниз, когда до такого желанного прикосновения остаётся совсем чуть-чуть. Елисей выгибается, невольно закрывает глаза и сквозь стучащий в ушах пульс слышит короткую усмешку. «Чёрт бы побрал его самоконтроль», — вздыхает он, пытаясь поймать снова так и не поднявшуюся выше бёдер руку, но сжимая пальцами воду. Костю, который продолжает дразнить слишком чувствительное разгорячённое тело, ему так хочется вывести из себя…       — Конечно. Ты же знаешь, тебе я разрешу всё, что захочешь… — тихо произносит Ел. Выводить Костю из себя можно по-разному: дразнить его, не даваясь в руки, вредничать, отталкивать или отворачиваться, но сегодня Елу этого не хочется. Хочется просто поцеловаться, перегнувшись через бортик ванны, скользнуть мокрыми руками по шее, наплевав на то, что вода капает на футболку. Простонать в сжатые в самодовольной улыбке губы — не для того, чтобы соблазнить, а потому, что действительно безумно приятно их касаться — и почувствовать, как они медленно размыкаются, позволяют целовать, целовать, целовать…       Телефон звонит, когда Елисей уже почти затащил Костю в ванну. Даже футболку с него успел стянуть. На первых же звуках звонка, приглушённого закрытой дверью, Константин отстраняется:       — Прости, милый. Надо ответить, — и уходит.       Елисей остаётся один. Глупо улыбается, дезориентированный этим «милый» напрочь, и потому первую половину разговора за дверью попросту не слышит. Зато потом, когда вникает во вторую половину, тут же мрачнеет. Штефан. Ел уверен, что Костя говорит со Штефаном. Так он говорит только с ним — вроде бы о работе, но в то же время как с очень близким другом. И вот эти нотки — доверия, уважения, уверенности, что на собеседника можно положиться — Ел ненавидит больше всего. Потому что никогда не слышит их в свой адрес.       Когда Костя возвращается, Ел первым делом спрашивает:       — Штефан звонил?       — Как догадался?       — Кто ещё мог так вовремя позвонить… — фыркает Елисей и снова тянется к Косте, но тот его останавливает.       — Мне нужно работать. Завтра вечером у меня важная встреча. Могу задержаться, — говорит он, вздыхает: — Скорее всего, задержусь, — и снова оставляет Ела одного.       Елисей сидит в ванне ещё пару минут и, заскучав, вылезает. Вытирается, уговаривая себя не грустить. Всё будет хорошо. Просто для того, чтобы растопить сердце Кости, нужно больше времени, чем потребовалось, чтобы растаять его глупому подростковому сердечку. Зато когда это всё же случится, когда у него получится… Он сам не знает, почему, но твёрдо уверен — стоит Косте один раз сказать ему «люблю», и это его чувство окрепнет, станет незыблемым и не изменится уже никогда.