Солнечный удар

      В ночь после выставки Костя так и не ложится. Сначала он едет с Елисеем в больницу и долго сидит с ним там, потом всё-таки даёт себя выгнать — «мальчик всё равно проспит часов семь, нечего его караулить!». В полубессознательном состоянии сделав круг по городу, возвращается домой, наспех приводит себя в порядок, до отказа забивает пепельницу…       А потом звенит будильник — из-за свалившейся как снег на голову галереи приходится работать в воскресенье.       И, конечно же, вызывать Штефана.       — Ужасно выглядишь, — вместо приветствия усмехается секретарь, зайдя в кабинет. Он и сам сонный, непривычно растрёпанный, вместо костюма — джинсы и мягкий даже на вид вязаный свитер, глядя на который Костя невольно начинает думать об уютном вечере у камина. Такому свитеру не место в офисе; такому Штефану, пытающемуся скрыть зевоту, зябко передёргивающему плечами, всего полчаса назад вытащенному из тёплой постели — тоже, но тот ни словом, ни жестом не даёт понять, что хоть чем-то недоволен.       — Знаю, — Костя улыбается ему слегка натянуто, но благодарно, и берёт протянутый стакан кофе. — Спасибо.       Штефан садится напротив.       — Не за что, — вздыхает он и, потерев слезящиеся глаза, наклоняется к Косте. — А теперь давай проясним. Всё, что ты рассказал мне по телефону — правда? Ты уверен, что тебе не приснилось?       — Я вообще не спал, — зачем-то уточняет Константин, но сразу же одёргивает себя: не хватало только опять начать перекладывать свои проблемы на плечи Штефана! — И да, всё это правда. Галерея досталась мне… — он невесело ухмыляется, — не знаю, может, за красивые глаза?       — Или за красивые глаза Герды Штраус, — задумчиво тянет секретарь, и ухмылка становится совсем кислой.       — Да. Скорее, за них.       — Ну, не расстраивайся. Твои вполне могут посоперничать с ними по красоте — Крис просто не успел как следует их рассмотреть, — невзначай бросает Штефан и, пока Костя давится кофе, смеясь отходит к окну. — Я тебе не говорил, что Герда была его ученицей? Или подмастерьем — наверное, это слово подойдёт больше. Давно, ещё совсем юной студенткой. Сальных слухов тогда об этих отношениях ходила масса, но, насколько мне известно, их действительно связывало только творчество. Так что, на самом деле, я не очень удивлён тем, что всё в итоге получилось… вот так.       Как ответить на это, Костя не знает. Только чувствует, что ему опять стало очень не по себе — ведь, получается, Крис хочет, чтобы галерея в итоге досталась Герде. Причём на самых выгодных для неё условиях. Нет, Костя и раньше понимал, что эта женщина справится гораздо лучше него, на её стороне опыт да и вообще понимание того, чем предстоит заниматься, но, оказывается, тут ещё и личные мотивы замешаны…       И с ними, как всегда, всё гораздо болезненнее для совести. Ещё и Штефан молчит, и непонятно, как он-то ко всей этой ситуации относится? Выражение его лица в отражении непроницаемо; взгляд, да и вся поза неожиданно холодная, отстранённая. Костя хмурится, пытается сосредоточиться, успокоить скачущие мысли — «он всё-таки недоволен? чем? зря я не взял его с собой…» — а за окном завывает так, что он даже здесь, в тёплом офисе, ёжится. Через три дня зима, на улице уже не по-осеннему морозно…       Елисей там в рваных джинсах и тоненькой кофте.       …Когда врачи сказали, что Ел должен поехать с ними, Костя словно перешёл в автоматический режим. На автомате кивнул им, на автомате открыл шкаф, на автомате вытащил первые попавшиеся вещи. Елисей надел их, как сомнамбула, не сопротивляясь, но и не особо помогая. После укола он будто совсем выпал из реальности. Сонная дежурная врач уверяла, что когда он поспит, ему станет лучше, только Косте сложно было в это поверить после того, как всю дорогу до больницы он держал за руку безвольную куклу, а теперь эта кукла лежит на узкой койке совсем без движения, только капли медленно стекают по трубке к синей венке на сгибе локтя. «Это просто витамины, ничего серьёзного — анализ крови не очень хороший, понижен…» — пыталась объяснить врач, успокаивающе похлопывая Костю по плечу, но он едва её слышал. Чувство вины и полнейшее непонимание, что делать дальше, кричали у него в голове гораздо громче…       Разжав невольно стиснутые зубы, Костя хмурится. Трёт лоб: что толку об этом думать? Ему позвонят, когда Елисей проснётся, он поедет к нему и сможет наконец нормально поговорить с врачом, так что не надо сейчас, пожалуйста, хватит…       Как ни странно, беспокойные мысли послушно отступают. Зато нападает сонливость. Костя встряхивается — нельзя в таком состоянии долго сидеть на одном месте, — и, тяжело оперевшись на подлокотники, встаёт. Мышцы сразу же наполняются неприятным зудом, вроде несильным, но надоедливым — такой если заметишь, при всём желании не сможешь отвлечься. И Костя пытается его разогнать: поводит плечами — без толку; пробует расслабиться — смешно, но, кажется, и вовсе разучился… Потом настороженно косится на Штефана и, пока тот не видит, позволяет себе долго, по-домашнему, потянуться, размять затёкшую спину…       И тут же морщится — больно!       — Спина? Или шея? — голос секретаря звучит спокойно и собранно. Косте остаётся только удивляться: «Заметил же, а ведь вроде и не смотрел на меня…»       — Скорее, плечо, — нехотя признаётся он и с усмешкой качает головой: — Возраст, знаешь ли…       Штефан не даёт ему договорить:       — Понятно. — Подходит, зачем-то закатывая рукава, и кивает на кресло. — Сядь.       — Что?       — Давай-давай, — он разворачивает его за плечо, — у нас есть ещё минут двадцать, пока девочки подготовят документацию. Мне не нужен скрипящий по всем суставам начальник.       — Штефан, да не…       Закончить фразу у Кости опять не получается. Секретарь легко толкает его в грудь, но ему и этого хватает, чтобы безвольно упасть в кресло. И дальше не выходит даже вспомнить, что вообще хотел сказать — только успокоилась закружившаяся было голова, а Штефан уже стоит за спиной, его руки ложатся на плечи, ощутимо тёплые даже через ткань джемпера. И очень деликатные — секретарь широко оглаживает лопатки, скользит, едва надавливая, ладонями выше, к шее, потом обратно, ещё раз, и ещё, размеренно, монотонно; горячо трётся о кожу шерстяная ткань. Костя не выдерживает и шумно выдыхает: хорошо… Боль не уходит, ещё тянет назойливо и тоскливо, отдаёт в висок, но мышцы расслабляются, и от этого легче. От этого так не хочется отказываться, пусть и неправильно всё это, наверное, не по статусу им, да и странно вот так, в кабинете…       Потерявшись в ощущениях, Костя сам не замечает, как опускает голову, подставляясь под прикосновения, как сосредотачивается на них, закрыв глаза, и только когда Штефан большим пальцем нажимает у основания шеи, приходит в себя.       — Здесь больно? — деловым тоном спрашивает секретарь, прикасаясь к этому месту снова, не так сильно, но всё равно настойчиво.       Вместо ответа Костя шумно втягивает воздух сквозь зубы. Да, чёрт подери! Больно. Словно мышцы завязались в раскалённый узел, и он затягивается всё туже…       — Придётся немного потерпеть. — Штефан ещё раз мягко проводит ладонями по его плечам, будто извиняясь за то, что собирается сделать дальше. — Скоро станет лучше.       И начинает массировать сильнее. Не так, как если бы хотел доставить удовольствие, сухо и по-лечебному грубовато, но зажавшийся в первые минуты Костя всё равно скоро расслабляется. Боль смазывается, затихает, секретарь будто выжимает её из мышц. И, надо признать, довольно профессионально, только ткань ему мешает, неудобно сминается под пальцами. Штефан недовольно хмыкает, проводит рукой по обнажённой коже шеи, до волос, потом ниже, на мгновение замирает — и скользит пальцами под ворот джемпера.       «А вот это, кажется, точно лишнее», — настораживается Костя, но ничего не может поделать с собой. Слишком приятно… Тепло разливается по телу там, где Штефан прикасается — сперва только пальцами, но потом запускает ладони полностью, сжимает плечи неторопливо, тягуче, и уже и правда не больно, уже хорошо, до мурашек…       — Ох, Штефан…       Тихий полустон срывается с губ, и Костя распахивает глаза. «Это что сейчас было? Я что-то хотел ему сказать?..» — пытается он ухватить мысль, но она тонет в гипнотизирующем, расслабляющем после тяжёлой ночи удовольствии. Костя даже с подозрением косится на стакан — Штефан туда что, чего-то покрепче кофе подлил? — и пытается разрядить ставшую неуместно вязкой и томной атмосферу.       — У тебя ещё и диплом массажиста есть? — только его голос всё равно звучит разомлевше, и Штефан тоже начинает говорить тише, мягче:       — Не диплом, но курсы окончил. — Бесконечно чуткий, идеально читающий настроение секретарь… Костя чувствует, как буквально плавится от его прикосновений, и медленно выдыхает. Ладно. Можно ведь позволить себе немного расслабиться? Тем более Штефан вроде не против, сам предложил помочь, и в его руках, под его низкий, хрипловатый голос так хочется уснуть…       От звука продребезжавшего вибрацией по столу телефона сонливость с Кости слетает в два счёта.       — Да, — отвечает он, делая громкость динамика поменьше — нельзя, чтобы Штефан хоть слово услышал… — Да. Давно? Я понял. Скоро приеду.       Разговор получается короткий. «Елисей проснулся, Елисей очень ждёт», — вот и всё. Но Косте и этого достаточно, чтобы снова почувствовать себя взведённой пружиной. И Штефан, кажется, тоже это чувствует — пару раз сжав опять напрягшиеся мышцы, он перестал массировать ему плечи. Но руки не убрал — его ладони чувствуются отчётливо, мелким электрическим покалыванием.       — Спасибо. — Поднявшись с кресла, Костя пытается незаметно передёрнуть плечами, чтобы стряхнуть это ощущение, а то слишком оно… непонятное. — Мне и правда лучше.       Штефан его не удерживает. Молча кивает, опирается локтями на спинку кресла и смотрит, наклонив голову к плечу. Ждёт: продолжай, говори.       Что сказать, Костя не знает. Совершенно вымотавшийся, он никак не может собраться и вернуть себе хоть каплю привычной уверенности. «Как объяснить Штефану, почему я сейчас оставляю все дела на него, и при этом не рассказать лишнего и не выглядеть конченым эгоистом? — думает он и пытается себя одёрнуть: — Хотя зачем вообще объяснять? В конце концов, директор я, и оправдываться мне вроде как не перед кем…»       Под внимательным взглядом Штефана не оправдываться не получается.       — Штеф, — вздохнув, сосредоточенно начинает Костя; имя секретаря отзывается в его голове совсем другим тоном, тем, томно-расслабленным, но он не позволяет себе прислушиваться к нему. — Боюсь, мне придётся сейчас уехать.       — Вот как. — Штефан выпрямляется, складывает руки на груди, и Константин едва подавляет вздох — и без диплома психотерапевта по этой позе понятно, что секретарь на него злится. — Надолго?       «Если бы я знал», — Костя не произносит. Почти говорит, даже рот открывает, но потом отворачивается и трёт висок. Пытается прикинуть: Елисея уже разрешили забрать домой, значит, с ним всё в порядке, и можно отвезти его и вернуться на работу. Если поторопиться, это займёт от силы час…       Проблема в одном — после того, что Костя увидел этой ночью, ему слабо верится, что с Елисеем всё в порядке.       — Ничего страшного, если не знаешь. Только, прошу тебя, будь на связи. Иначе работа совсем встанет.       Голос Штефана с трудом пробивается сквозь мысли. Костя, моргнув, оборачивается — и удивлённо хмыкает. Секретарь подошёл к его столу, присел привычно на край, крутит в пальцах металлически поблёскивающую ручку… и улыбается? ему не показалось?..       — Да, конечно. Звони в любое время, — опомнившись, Костя отрывает взгляд от растянутых в улыбке бледноватых губ. — И, Штефан, прошу тебя, — добавляет он через силу, — Дмитрию об этом не говори. С меня, само собой, причитается…       — В данный момент с тебя причитается поспать. Но что-то подсказывает мне, ты не за этим уезжаешь.       Секретарь смотрит проницательно до лёгкого, щекотно проходящегося по спине холодка, и Костя, усмехнувшись, качает головой.       Уже в дверях Штефан ещё раз окликает его.       — И ещё. Вот это, — говорит он, похлопав себя по плечам, — у тебя не возраст. Это нервное. Ты так напряжён, что к тебе прикасаться страшно — кажется, вот-вот взорвёшься. — Потом ловит Костин взгляд и добавляет укоризненно: — Кость, иногда нужно сбрасывать напряжение.       Эту неожиданную, слишком личную просьбу он смягчает усмешкой, но его вкрадчивый голос всё равно отзывается неприятной дрожью в груди — или это сходит с ума от недосыпа сердце? Костя облизывает губы, сдерживая коротко уколовшее раздражение, потому что, ну, напряжён, да. И что будем с этим делать? Проводить сеансы кабинетного массажа на постоянной основе?..       — Я, кстати, это тебе уже предлагал, — тем временем продолжает Штефан, подходя к нему, — но ты забыл, наверное. Так вот, ты всегда можешь поговорить со мной. — Он произносит это, снова едва заметно улыбаясь, и Костя, глядя на него, медленно выдыхает:       — Я помню. — Потому что ну как можно злиться на Штефана? Вот на себя за идиотскую вспыльчивость — другое дело… — Спасибо.       Прощальное рукопожатие будто бы придаёт ему сил. Передаёт через тёплые кончики пальцев, немного, но хватит, чтобы доехать до больницы и не извести себя окончательно. Всё-таки Штефан — удивительный человек…       Но в том, что разговоры с ним не помогут, Костя по-прежнему ни секунды не сомневается.       Двери больницы тяжёлые и норовят прихлопнуть — Константин проходит, придерживая их для какой-то зазевавшейся девушки, и осторожно вдыхает ненавистный ещё с юношества запах. Он забивает ноздри. Он резкий, он словно въедается изнутри…       О том, как навещал в больнице отца, Костя старается не думать.       И у него почти получается. В длинных коридорах воспоминания ещё гонятся за ним, следуют по пятам, почти хватают, но когда Костя доходит до нужной палаты, сдаются — с мыслями о Елисее соперничать бессмысленно. Отогнав позорный страх, он нажимает на ручку…       — Костя, ты приехал! — Ел подлетает к нему тут же, будто ждал под дверью, и, помешкав всего секунду, обнимает за шею. Очень крепко и очень отчаянно.       — Конечно приехал, — удивлённо отзывается Костя. Положив ладони ему на спину, ощущая его чуть сбившееся дыхание, он чувствует, как внутри словно сдулся всё утро давивший на сердце шар. Мальчишка в порядке. Вон как вскочил, и прижимается тесно, и держит так сильно! Только бинты на его запястьях шершаво касаются шеи, но это ничего, под ними всего лишь царапины, они быстро заживут…       — Прости, что оставил тебя здесь одного. Ты спал, а мне надо было…       — Мы ведь сейчас поедем домой? — Елисей не даёт Косте закончить, отстраняется и требовательно заглядывает в глаза. — Со мной всё в порядке, правда, — горячо уверяет он. — Я просто переволновался вчера, вот и… — потом говорит что-то ещё, быстро и сбивчиво, но очень, очень честно!..       Костя не верит ни единому слову. Как бы ему ни хотелось, то, что происходило с Елисеем, не было похоже на «просто переволновался». «Хотя сейчас он и правда выглядит совершенно здоровым, — удивляется Костя, рассматривая спутавшиеся волосы, забранные в неаккуратный пучок, лёгкий румянец на щеках — такой всегда появляется, когда вот так, как сейчас, гладишь Елисея пальцами по загривку… — Обычный Чертёныш, только что вылезший из постели, разве что немного взволнованный. Что вообще с ним тут делали? Успокоительное сразу, это понятно, потом витаминки эти — и всё?..»       — Кхм.       Вежливое покашливание, раздавшееся у двери, не даёт Косте развить мысль. Он оборачивается и видит, что врач уже сменился. Теперь это не та молоденькая женщина, что была здесь ночью и очень любезно старалась всё объяснить, а мужчина старше его самого раза в два. И по одному его виду сразу становится ясно: этот о «безобидных витаминках» и «не очень хорошем анализе крови» говорить не станет.       Что ж. Оно и к лучшему?       — Доброе утро, — врач улыбается вежливо, но скупо, и, не дождавшись ответа, подходит к Елисею. — Ну что, как ты себя чувствуешь?       Ел сильнее сжимает ткань Костиного джемпера.       — Хорошо.       — Хорошо? Голова не кружится? Не тошнит? — продолжает задавать вопросы доктор; Елисей отмечает каждый кивком. — Нормально спал? Снилось что-нибудь?       И на последний тоже кивает, но потом, поджав губы, качает головой. Ещё и вслух произносит:       — Нет, ничего не снилось.       Врач недоверчиво хмыкает, но не спорит. Поотмечав что-то в прицепленном к планшету листе, он поворачивается к Константину, которого до этого словно не замечал:       — Вы родственник?       — Нет. Я… — Костя обводит палату взглядом: они здесь одни, пусть на соседней с Елом кровати и лежат чьи-то вещи… — Я его партнёр.       Елисей от такой формулировки красноречиво поднимает брови. Врач на это заявление не реагирует в принципе. Он только взгляд опять опускает в планшет, пробегается глазами по строчкам, точно ищет что-то.       Костя, подумав, добавляет:       — Неофициальный. Мы живём вместе.       — Ага, — врач кивает, на листе появляется ещё пара строк размашистым почерком… — Раньше были подобные приступы?       — Нет, — выпаливает Елисей прежде, чем Костя успевает хотя бы осознать вопрос. И смотрит так невинно, так честно, ну разве можно ему не поверить? Он и сам себе, кажется, верит. По крайней мере, когда Костя кидает на него полный недоумения взгляд, он лишь пожимает плечами в ответ и наклоняет голову: «А что? Что-то не так?»       Не так очень многое. Даже слишком — Костя чувствует, у него сейчас заболит голова от попыток решить, что хуже: позволить Елисею соврать или уличить его во лжи перед доктором. Оба варианта чреваты пугающе непредсказуемыми последствиями…       Однако на помощь неожиданно приходит врач. Он хлопает Константина по плечу, привлекая внимание, а сам не сводит глаз с Елисея.       — Ну что ж, — говорит ему, — показаний для госпитализации я не вижу. Сейчас поедешь домой, Елисей, — и так старательно выговаривает имя, что Ел даже улыбается.       Косте не смешно, но он тоже вымучивает из себя улыбку — для Елисея. А вот когда поворачивается к врачу, не пытается скрыть тревогу.       Врач едва заметно кивает ему и взглядом указывает на дверь:       — Можно вас на несколько минут? Нужно решить… хм… некоторые финансовые вопросы…       В коридоре он отводит Костю подальше от палаты, расспрашивая на ходу:       — У него есть родственники?       — Нет. Вернее, отец, возможно, и жив, но все контакты с ним давно утеряны…       — Жив? А мать? — цепляется за это слово доктор. Костя мрачнеет.       — Покончила с собой летом прошлого года. — И добавляет, понимая, что никуда от этого не деться: — Она… мне не известен её точный диагноз, но, думаю, это была какая-то форма шизофрении.       Услышав это, врач останавливается. Потом оттесняет Костю к окну и там, подальше от суетливо бегающих по коридору людей, задаёт ещё вопросы — каждый, будто и без ответов знает, что происходило и с Елисеем, и с его матерью тогда, в России. И с каждым Костя всё яснее осознаёт, что почти ничем не может помочь. Потому что знает и понимает едва ли не меньше этого — а ведь, казалось бы, совсем им чужого — человека. Хотя мог ли вообще хоть что-то узнать? Елисей такой скрытный…       Чувство вины этим разумным доводам внимать отказывается и вгрызается в него со всей злостью.       Рассказывать о том, что происходило с Елом в последнее время, немного легче. «Да, переехал из России, в спешке учил язык, теперь в университете… Да, вы правы, мнительный и замкнутый…» — всё это Костя знает, видел и на себе испытал. Только на один вопрос, насчёт сна, неуверенно пожимает плечами. Спят-то они с Елисеем раздельно, а когда всё же оказываются в одной постели — не спят…       Заканчивает опрос врач резко, точно пробежался по готовому списку в своей голове. Молчит с минуту, постукивая кончиком ручки по планшету — и выдаёт вердикт. Слова «нервный срыв» Костя почти рад слышать; «наследственность» — не рад до промозглого, тревожно задрожавшего кома в груди, но не удивлён.       — И что мне делать? По пунктам, пожалуйста, — пытается он взять себя в руки. — Я впервые сталкиваюсь с чем-то подобным, так что…       — Что делать? Не забирать его сейчас.       Вот так просто. Врач и не скрывает, что недоволен — Костя видит, как он поджал уголки губ, да и в голосе его на протяжении всего разговора звучало укоризненное «потакаете мальчишке, ай-ай-ай!». Так что да, оставить Елисея здесь, сдать на руки врачам было бы самым простым решением, но Костя слишком хорошо понимает: не заберёт его сейчас, и может вообще за ним не приезжать. Вернее, приехать ему, конечно, ничто не помешает, и даже домой Елисея увезти, но въедливое «он со мной от безвыходности», и без того иногда остро цепляющее мысли, станет уже не смутной догадкой — уверенностью.       Поэтому нет. Пусть будет сложно и долго, зато не придётся тратить ещё год на то, чтобы снова сблизиться с и правда мнительным и, чуть что, сразу закрывающимся от него Елисеем. И гадать — а получится ли вообще?..       — Есть другие варианты?       Врач даже не пытается сделать вид, что рассчитывал на другой ответ.       — Есть, — вздыхает он. — Значит, слушайте: во-первых…       Внушительный список рекомендаций в итоге сводится к просьбе найти хорошего психотерапевта и убедить Елисея к нему сходить. «Дальше он сам распланирует вам лечение и, если нужно, направит к другому специалисту, — говорит врач, с сочувствием глядя на трущего висок Костю. — Мигрень?» Костя только отмахивается. В голове услышанное и правда не укладывается, собирается над правым глазом горячим сгустком давящей изнутри боли. Понятно только, что одним походом к врачу дело не ограничится. И даже несколькими походами к одному врачу — тоже. Как минимум нужно ещё сдать анализы, чтобы исключить какие-то там гормональные нарушения, следить за питанием, следить за сном…       И самое страшное: как сказать об этом Елу? Он наверняка ужасно отреагирует!       — Я вас понял, — говорит Костя, для того, чтобы хоть что-то сказать. И, может, немного убедить в сказанном самого себя. — Спасибо.       — Это хорошо, это хорошо… Тогда можете идти к… — бормочет врач, начиная листать бумаги на планшете, — Елисею. Ах да, — добавляет он уже Косте в спину; тот оборачивается, — вы, может, и так поняли, но на всякий случай уточню: советую не затягивать. Ситуация может быть серьёзней, чем кажется на первый взгляд. И приглядывайте за ним пока. Лучше бы кто-то постоянно был рядом.       Сказав это, врач наконец уходит.       А Костя остаётся стоять на месте. «Приглядывайте за ним, — прокручивает в голове, словно от этого у него появится возможность быть рядом, — постоянно приглядывайте…» — и позволяет себе опереться о стену, опустить веки, вот так, всего на несколько секунд…       Открывает глаза Костя под звук вибрации телефона — у Штефана уже появились какие-то вопросы? — и скопившаяся у виска боль вспышкой реагирует на резкий холодный свет ламп.       Да. День будет долгим.       …Дома тихо. Телефон, весь день разрывавшийся от звонков, уже полчаса молчит, и Костя думает, что зря выпил сегодня столько кофе. Сейчас бы наконец поспать…       Мысли мельтешат, неразборчивые и назойливые, как облако мелкой мошкары, сердце стучит быстро и громко, и сколько бы он ни лежал с закрытыми глазами, уснуть не получилось. Поэтому Константин сидит в гостиной с ноутбуком на коленях, но не работает — просматривает сайты клиник и частников. Голова уже кругом: столько вариантов, а понять, чем, кроме цен, они отличаются, кажется, невозможно…       Услышав за спиной тихие шаги, Костя браузер сворачивает. Неосознанно.       — Выспался?       — Не знаю. — Елисей подлезает к нему под руку и устраивается поудобнее. — По-моему, я слишком много сегодня спал. Голова тяжёлая и пустая… — жалуется он и, вздохнув, таким знакомым Косте жестом надавливает кончиками пальцев на виски. Всего лишь слегка сжимает, но на белой коже остаются красноватые отметины от ногтей…       Ноутбук Костя убирает на стол. Подумав, закрывает совсем — при Елисее всё равно не станет ничего искать, — и заменяет подрагивающие пальцы на горячих висках своими. Массирует аккуратно, внимательно смотрит, как Ел расслабляется, как закрывает глаза, наклоняется ближе…       — Спасибо. Так хорошо, у тебя пальцы холодные, не убирай… — и, улыбнувшись, гладится покрытой мягкой щетиной щекой о его ладонь. Руки кладёт ему на бедро, придвигается тесно, но неуверенно, с опаской — брови сдвинуты, веки дрожат, едва дышит, — словно боится, что его оттолкнут. «Господи, Елисей… Что же творится в твоей голове?» — поражается Костя и не выдерживает:       — О чём думаешь?       Ел на секунду замирает. Потом, мотнув головой, стряхивает Костины руки и утыкается лбом ему в шею.       — Да ни о чём особо, — усмехается он. — Говорю же, в голове пусто…       Его длинные волосы приятно соскальзывают с плеча к сгибу локтя, и ладони его так тепло и спокойно лежат на бедре… Только Костя всё равно отсаживается. Он хочет видеть лицо Елисея, но тот, судя по всему, за мгновение успевает напридумывать себе невесть чего. Он испуганно сглатывает, вцепляется пальцами ему в ногу, и Костя едва удерживается, чтобы не обнять его крепко и не зашептать сбивчиво на ухо: «Ну, что ты, тише, тише…»       Вот только тогда они опять не поговорят. А Костя чувствует, что ему, кажется, впервые в жизни нужно именно это. Поговорить.       — Ты хмуришься, — шепчет он, касаясь подушечкой пальца морщинок на лбу Елисея: «Вот, видишь, я вовсе не пытаюсь от тебя отдалиться».       Елисей, к счастью, видит. Разжимает пальцы, даже улыбается, но Костя качает головой — «нет, не настоящая, не обманешь», — и эта и без того жалкая улыбка гаснет.       — Я думаю, — всё же признаётся Ел, подтянув под себя ноги, — что доставляю тебе кучу проблем.       — Да, доставляешь. — Костя притягивает его, съёжившегося, к себе, обнимая. — Не кучу, конечно, но приличную такую горстку, — усмехается он и дует горячо ему в макушку — Ел ёрзает, вывернуться пытается, но быстро сдаётся и обнимает его в ответ. Ворчит только:       — Опять ты делаешь одно, а говоришь другое.       — М?       — Ругаешь за то, что доставляю проблемы, а сам обнимаешь.       — Кто это тебя ругает? Я? — Костя берёт его за подбородок, заставляя поднять голову. В прямом смысле заставляя — Елисей этого делать очень не хочет и сопротивляется до последнего, но когда всё же заглядывает ему в глаза, смотрит почему-то не с укором. Виновато смотрит. — Ты ни в чём не виноват, — хмурится Костя…       И мысленно переводит дыхание. Сейчас самое время, решает он. Самое время сказать, что Елисей ни в чём не виноват, а потом добавить осторожно, что виновата болезнь, какая бы она там ни была, и её можно вылечить, и они обязательно вылечат. — Елисей…       От звука своего имени Ел моментально напрягается.       — Что? — поторапливает он сбившегося от этого с мысли Костю. Рукав начинает теребить, натягивает его до самых кончиков пальцев. Он сегодня почему-то кофту надел, хотя обычно ходит дома в майках-футболках…       Ах да. Точно.       — Можно? — просит Костя, ловя Елисея за запястья. Когда тот нехотя протягивает руки, задирает ему рукава и морщится — пусть царапины не страшные, не глубокие, но их много, сливаются в сплошные ссадины. — Надо помазать чем-нибудь, — тихо, словно делая мысленную пометку, бормочет Костя, но Ел лишь фыркает:       — Да ладно, ерунда! Само пройдёт. У меня и похуже бывало.       Осознаёт, что только что сказал, он не сразу. Первые пару секунд, кажется, искренне недоумевает, почему Костя выдохнул так медленно, сквозь зубы, почему глаза прикрыл и руки его отпустил сразу. Зато когда всё же понимает, сам хватает его за руку.       — Ну, то есть… когда я ещё в России жил, с мамой и Олегом… Помнишь, ожог тот от сигареты, он долго не проходил… — сбивчиво оправдывается он. Показывает шрам, будто Костя мог забыть о том, как лечил у себя в спальне тощего, пугливого подростка; Костя кивает отстранённо. И думает: Ел и правда не имел в виду травмы от него? А чувство вины когда-нибудь проходит вообще?..       — Ты на меня злишься? — от голоса Елисея, такого ласкового и преданного несмотря ни на что, дышать Косте становится немного легче. Только слова сбивают с толку.       — За что? — спрашивает он, и Ел, цыкнув — «неужели непонятно?» — пожимает плечами:       — За проблемы.       — Нет. Мне не за что на тебя злиться, — говорит Костя, сам не понимая, рад ли, что разговор снова вернулся к этой теме — важной и нужной, но такой сложной… — Ты просто… болеешь, — всё же произносит он, пытаясь говорить как можно тактичнее. — Но ничего страшного в этом нет, походишь к врачу…       И совсем не удивляется, когда Ел не даёт ему закончить:       — Я в порядке.       — Сейчас в порядке, — уже чуть громче, с нажимом произносит Константин. Ладно. Он и не думал, что будет легко. — Но то, что произошло — тревожный звоночек, и лучше разобраться с этим сразу…       — Это тебе врач сказал? Когда вы там шептались наедине? — Елисей усмехается, а Костя всё равно слышит за этой усмешкой обиду. Детскую такую, эгоистичную — плохие родители оставили ребёнка одного, без него ушли обсуждать свои взрослые дела…       Но Елисей-то уже не ребёнок.       — Да, — кивает Костя. Он ждёт ещё вопросов, но взрослый Ел весь свой пыл растерял, молчит, только прядь волос крутит на палец, и приходится продолжать самому: — Так вот, я тут просмотрел клиники и частников, — Костя притягивает его к себе, ненавязчиво, легко, но прочно — чтобы не сбежал, чтобы выслушал наконец!.. — …завтра обзвоню всех, и… Елисей. Что ты делаешь?       Влажное, неприкрыто порочное прикосновение губ к шее снова сбивает Костю с мысли. Зато Ела с настроя ничего не сбивает — он настойчиво целует, прикусывает кожу, трогает под футболкой даже не с намёком, а с откровенным предложением, и лишь когда Костя, зарывшись пальцами ему в волосы, оттягивает его от себя, невинно заглядывает ему в глаза:       — Что-то не так?       На Костины губы он смотрит совсем не невинно. Облизывается не невинно настолько, что Костя невольно повторяет это движение — вот если бы провести так языком по покрасневшим губам Ела, если руку его перехватить и опустить ниже…       — Не так, — встряхивает он головой, разгоняя окутавший было мысли туман, приятный, но ведь совершенно неуместный! — Ты меня не слушаешь.       — Ты говорил про врачей, про клиники и всё такое… — скучающим тоном отзывается Елисей. — Кость, мне не нужен врач. Этот приступ… такое больше не повторится, я уверен.       В его голосе уверенности ни капли, зато упрямства целое море. Костя устал, у него никаких сил нет воевать сейчас с Елисеем, но он, собрав остатки воли в кулак, всё равно пытается:       — И всё же доктор настоятельно рекомендовал… — и замолкает, побеждённый, когда Ел всё-таки ведёт рукой вниз. Сам.       — Давай не будем об этом, — шепчет он, задевая губами его ухо; Костя вздрагивает от мурашек. — Ну не сейчас, Костя, потом… Я после больницы… А ещё я замёрз, вот, видишь?..       Его руки и правда холодные. Костя заворожённо следит, как Ел соединяет их ладони. Не сопротивляется, когда он переплетает их пальцы и притягивает его к себе, укладывает на себя, спешно целует, едва Костя пытается ещё что-то сказать, и не отпускает долго, медленно скользит по языку языком, влажно, жарко, ну как его, такого, оттолкнуть?..       Как Елисей заводит его в кровать, Костя не понимает. Это какие-то колдовские чары, так нерадивых путников в болото заманивают ведьмы, такие же рыжие, такие же бесстыдные. А потом всё — тянет, не выбраться. И Косте не выбраться, постель словно становится мягче, когда Елисей рядом. Они утопают в ней; Ел запрокидывает голову, ловит ртом воздух, переводя дыхание после поцелуя, а Костя, увидев у него на шее пару бледных в полумраке спальни царапин, вдруг пугается. Когда-то эту тонкую, такую беззащитную шею Елисея сдавливали пальцы его матери… Он же мог умереть, вот так, в один день, от её рук. Если бы…       — Ох, да, пожалуйста!.. — Елисей выгибается, стоит только Косте поцеловать его чуть ниже острого кадыка, и прижимается к его груди выпирающим краем рёбер. Кофта натягивается на его теле; скользнув под неё рукой, Костя касается шрама и пытается проникнуться осознанием, что всё позади. Что Елу больше не угрожает опасность, он здесь, рядом, и пусть только кто-нибудь попробует причинить ему вред. Даже если этим кем-нибудь будет сам Елисей…       Костя забывает обо всех тревогах, когда Елисей обхватывает его ногами. Ел вообще решил сегодня времени зря не тратить — он наспех стаскивает с себя одежду, точно торопится куда-то, и Косте футболку задирает так резко, что трещит ткань, и штаны его дёргает вниз вместе с бельём. А ещё его бьёт дрожь, его член давно стоит и пачкает их обоих смазкой, его дыхание срывается в стоны… Ел извёлся весь, и Костя чувствует это, но усталость никак не даёт его собственному желанию разгореться в полную силу. Да уж, любовник из него сегодня никудышный. Но Ел так просит, так хочет…       — Елисей. — Костя приподнимается на локтях и, усмехнувшись, пытается то ли отшутиться, то ли заранее оправдаться: — Как сильно ты обидишься, если я усну в процессе?       Но неожиданно вместо смеха, расстроенного вздоха или и вовсе «ладно, давай не будем» получает в ответ ощущение, словно его поймали в ловушку. Ел сжимает его бёдрами, обхватывает за шею и так ловко переворачивает, что Костя приходит в себя, только когда уже лежит под ним. Придавленный возбуждающей, горячей тяжестью и за запястья к постели прижат.       — Ты не уснёшь, — жарко шепчет Ел, наклонившись к его лицу. Близко-близко, будто хочет поцеловать, но не губы — дыхание. — Я постараюсь… — Он трётся о его полувставший член своим, твёрдым до предела, и ранимо заглядывает в глаза: — Ты не хочешь меня?       — Хочу. — Костя собирает ему волосы, отводит их за спину; прохладные пряди проскальзывают сквозь пальцы, задевают расцвеченные румянцем скулы, их тень делает расширенные зрачки совсем чёрными, шальными, и, господи, Елисей так красив… как он может сомневаться?.. — Хочу, милый. Но я очень устал, и…       Елу этого достаточно. Он не даёт ему договорить, целует, слизывает непроизнесённые слова и заставляет совсем забыть их, ведя рукой по груди, поджавшемуся животу, ниже, плавно… Это почти гипнотизирует, и Костя уже не замечает ничего, кроме прикосновения шершавых подушечек пальцев, лёгкой боли от острой кромки ногтей — и настойчивого, плотного жара, когда Елисей обхватывает его член. Вместе со своим, прогнувшись в пояснице, и перебирает пальцами, и двигает рукой, и стонет в губы, сразу срываясь на подгоняющий к оргазму темп… Его желания хватит на двоих, он щедро делится им, заражает им, и Костю жаром изнутри окатывает с такой силой, что ему кажется, будто теплеет воздух. Становится вязким, сгущается между их телами, а каждое движение Елисея расходится по нему рябью, как под водой; тело отзывается на них, и вот так, рукой — тоже хорошо, очень хорошо…       Только Елисей на этом не останавливается. Елисею этого мало — отстранившись, он перехватывает Костин член, трёт измазанными в смазке пальцами головку, прогибается назад, направляя её в себя…       — О-ох… Тише, — хрипло выдыхает Костя, чувствуя, как Ел сжимается вокруг него внутри, как стискивает бёдрами, и пытается подхватить его, не дать насадиться, ему же больно вот так!..       — Всё в порядке, — но Елисей успокаивающе гладит его по животу, — я подготовился…       И, не обращая внимания на всё ещё пытающегося удержать его Костю, расслабленно опускается. А Костя краем мысли ловит какое-то волнение, кажется, что-то должно его насторожить, но проталкиваться в Ела, влажного, готового, так приятно, и его член крепко ложится в ладонь, и его стоны всё громче, несдержаннее… Думать не получается, и когда Ел, пару раз качнув бёдрами, начинает двигаться — медленно, с оттяжкой, — по телу разливается странное возбуждение. Непривычное: оно не опаляет нервы, не подстёгивает хлёстко, а словно укутывает их в тёплый кокон. Только их вдвоём, а мир, с его проблемами, тяжёлыми решениями и сложными выборами, остаётся за его пределами. С ним придётся считаться утром, но сейчас… Сейчас можно плавно раскачиваться, пронизывая друг друга удовольствием, и целоваться, сбиваясь с ритма, и трогать друг друга так ненасытно, так жадно…       …так, что Елисея надолго не хватает. Он быстро распаляется до предела, всё чаще замедляется, оттягивая оргазм, хотя чуть не хнычет, так хочет кончить, и Костя, не выдержав, обхватывает его за талию. Прижимает к себе там, внизу, плотно, чтобы, переворачиваясь, не сделать больно, и укладывает под себя. Так Елисею никуда не деться, и он, поупрямившись ещё немного, сдаётся — Костя чувствует, как горячо и скользко стало между их животами, как Ел глубоко, расслабленно вздыхает, и ещё через несколько толчков в него, сжавшегося внутри, вздрагивающего, скрутившееся во всём теле напряжение наконец отпускает и его. Кончая, он зарывается пальцами в спутавшиеся волосы Ела и коротко стонет, уткнувшись ему в шею. Потому что так хорошо. И потому что Елисей должен слышать, как ему хорошо, и не задавать больше глупых вопросов, и не переживать по пустякам, и не считать, ни в коем случае не считать себя ненужным и не желанным…       …Спустя несколько минут, в уже тёмной спальне, Костя из последних сил пялится закрывающимися глазами на стену и пытается вспомнить, ничего ли не забыл. Елисей сбегал за влажными салфетками, сам вернулся умывшимся и прохладным, привёл в порядок его, а он чувствует себя так, словно лишился последних сил. Но вместе с ними из измученного тела ушла и болезненная усталость — оно словно совсем опустело, и только мурашки пробегают по остывающей коже. Костя вздрагивает; Ел натягивает одеяло повыше, выводит под ним одному ему понятные узоры по Костиной груди, трётся гладкой щекой о его плечо…       — Можно мне сегодня спать здесь? — вдруг спрашивает он, приподнявшись на локте. Костя слышит его уже сквозь сон.       — Конечно.       — Спасибо.       Елисей целует его в плечо. Откинув волосы за спину, кладёт на него голову, дышит щекотно в шею. Его тихое «спокойной ночи» Косте уже почти снится.

***

      В понедельник учёбу Елисей прогуливает.       По почти уважительной причине: Костя его не пустил. «Спи, — сказал он, когда Елисей подорвался от звонка его будильника. — Не ходи сегодня никуда, отдохни». За окном было темно, дома — по-утреннему холодно, и Ел с удовольствием закутался в одеяло. Такое тёплое после Кости, и мягкую Костину подушку было так приятно обнимать, и ощущение осторожной, чтобы не разбудить, сонной возни рядом так уютно расслабляло. Как же всё-таки хорошо спать не одному…       Только отдохнуть у Елисея всё равно не получилось. После пробуждения сон стал неровным, зыбким. Ел чувствовал, что не спит, слышал вой ветра за окном и редкий стук капель. И сон видел, понимая, что это сон, будто в голове прокручивали киноленту. Она тянулась, потрескивая, старая, с дёрганой раскадровкой — огромное красное полотно недружелюбным жаром горит за спиной, вокруг бродят тени, впереди — зелёные змеиные глаза. Со змеиного шипения облезает, как старая краска, наглое самодовольство, открывает под собой затравленную злость и обиду: на жизнь, на всех вокруг, на позволяющего себе быть таким наивным и влюблённым красивого мальчика — и на себя самого. А Елисей не хочет, чтобы рядом с ним злились, он тянется дотронуться до сухой, бесчувственной, как броня, бордовой чешуи, но всё вокруг начинает заносить песком…       Когда песок, словно вздохнув, развеивается, Елисей оказывается в своём «вчера». Так же, прислонившись к дверному косяку, наблюдает за что-то увлечённо читающим с экрана Костей, так же подходит к нему, так же проглатывает испуганные слова, заметив, как тот спешно щёлкнул по клавише. И так же чувствует вину за то, что сомневается в нём, но всё равно не может перестать. Поэтому ждёт момента, когда можно будет убедиться: даже после случившегося его не оттолкнут. Это очень важный момент, и нужно правильно выбрать время, нужно присматриваться к Косте, ведь он устал, и нельзя на него давить, но ведь Елу много и не надо, да? Только обняться чуть крепче, чем «я переживал за тебя», и поцелуй получить не сочувственный, из жалости, а такой, чтобы ощутить: нужен, не противен, несмотря ни на что…       Разговор о лечении сводит всё терпеливое ожидание на нет. Ел будто осторожно спускался по крутой лестнице — а потом его толкнули вниз, и замелькали ступени, и нужно за что-нибудь уцепиться… Елисей цепляется за Костю. Едва ли осознанно и с каким-то умыслом, испугался просто, как бывало и до этого, и всегда Костя шёл ему навстречу!..       В этот раз он грубо отталкивает его руки — и Ел сразу же просыпается. Постель скомкана, за окном белое пасмурное небо. Камнем придавивший грудь сон неохотно отползает в тёмный угол за штору. Получается наконец вдохнуть…       Отдышавшись, Елисей заставляет себя вылезти из постели и закутывается в Костин халат. Он как раз рядом лежит, на стуле; в нём наконец получается осознать, что сон — это только сон, и заняться делами. Телефон найти, например, который к этому времени, конечно, совсем разрядился. Елисей подключает его к зарядке, аккуратно положив на стол — он же раненый теперь, с ним нужно обращаться осторожно! — и зажимает кнопку включения.       Через несколько секунд приходят смс о пропущенных от Ильзы и Марка. Потеряли его, должно быть… «Может быть, даже волнуются, а не из любопытства пишут», — улыбается Елисей и позволяет себе немного понежиться в этой мысли. Обычно он старается не ждать от людей слишком многого, но раз уж сегодня так тоскливо и пусто на душе, то, наверное, можно позволить себе небольшой самообман? В терапевтических целях…       — Можно, — разрешает сам себе Ел. Вслух — всё равно никто, кроме него самого, не услышит, а произнесённые слова имеют больше веса, чем про себя подуманные. Так они словно становятся реальнее. Елисей всегда придавал этому большое значение, и сейчас, хоть в его голосе и звучит неуверенность, ему становится немного легче.       Невзрачный серый день тя-я-янется, но уже не так тяжело и медленно…       …Когда звонит Ильза — «Эй, прогульщик! А я тебе деньги за съёмку привезла!» — Елисей обнаруживает, что уже почти три. Что он сидит у дивана, складывает на нём высохшую одежду, хотя не помнит, как её снимал, и что рубашка в его руках, кажется, хрустит так, как будто она бумажная…       Но подруга быстро отвлекает его. Она очень мило, по-девичьи, охает, узнав, что он простыл, называет его «бедненький», говорит пить побольше чая и, раз уж всё равно дома сидит, доделать уже наконец проект, а то сдать давно пора! В какой-то момент Елисею даже стыдно становится её обманывать, и хочется поделиться с ней всем, рассказать о восхищающей выставке, о смеющемся над ним, но почему-то таком грустном Джонни, о засыпавшем весь мир песке и том, как страшно просыпаться одному в больнице… Но к горлу подступает ком. К глазам — слёзы. И выдавить из себя у Елисея получается только блёклое «спасибо», не сумевшее передать и половины всего, что он чувствует.       Но так ведь, наверное, лучше. Так правильнее…       Стоит только Ильзе положить трубку, как после неё, буквально через полминуты, звонит Марк. Тоже спрашивает, куда он пропал. Елисей удивляется — Ильза ему не сказала? она не рядом? — и только сейчас нехотя признаёт, что в его отсутствие Марк с ней не особо ладит. Как, впрочем, и она с ним. Они не ругаются, конечно, но и малейшего интереса друг к другу не проявляют. Слишком разные у них увлечения, Ел это понимает — шумные клубы и прогулки до утра с беззаботными, завораживающе красивыми друзьями у Ильзы; творчество и скромные посиделки на общей кухне у Марка, — но всё равно расстраивается. Они же учатся вместе, как здорово было бы подружиться вот так, втроём, а теперь что, получается, придётся…       Выбирать?       Когда Елисей говорит другу, что простыл, тот грозится опять одеть его в свою шапку. «Нет-нет, ничего серьёзного, я скоро поправлюсь!» — отказывается Ел, с усмешкой вспоминая, как ужасно электризуются под ней волосы, и слышит, что Марк улыбается. Они говорят ещё пару минут, почему-то непонятно о чём и немного неловко, но Елисей всё равно рад. И Марк, кажется, тоже. Он смеётся пусть и слегка зажато, но искренне, рассказывает, что было на лекциях, и только когда Ел, прощаясь, передаёт привет его парню, заметно сникает. Вздыхает на том конце трубки; вздох получается тихий, от телефона Марк, наверное, отвернулся, и потому непонятный совсем: был ли? не был? и правда печальный настолько, что самому плакать хочется, или показалось?..       В тот день, когда Елисей отдавал Марку шапку, таким же непонятно печальным был Свэн. Они встретились уже на выходе из университета; не встретились бы вообще, если бы Ел, как всегда, сразу ушёл, а не копался долго в рюкзаке в поисках этой самой шапки, про которую опять чуть не забыл. Свэн тогда подошёл к ним непривычно тихий, то ли потому что в гомоне разбредающихся после занятий студентов, то ли по какой-то важной причине. Елисей решил, что, скорее, по причине, потому что когда он поднял взгляд, глаза у Свэна были такие… Непонятно грустные, словно причину тот прятал глубоко внутри себя и не то что показать кому-то — сам боялся на неё взглянуть.       — Привет, — сказал он, взмахнув неопределённо рукой, и дурашливо наклонил голову: — Сюрприз.       Марк, в тот момент поддерживающий рюкзак, чтобы Елу было удобнее перерывать сваленные в него тетради-листы-краски-книжки, чуть его не уронил. Но сориентировался быстро:       — Как-то ты… неожиданно, — улыбнулся он, наклоняясь и целуя Свэна в щёку. — Без предупреждения, и прямо к универу, тебе ведь от работы далеко…       — Если бы я предупредил, какой бы это был сюрприз? А я давно мечтал посмотреть на тебя-студента в, так сказать, естественной обстановке, — отозвался тот и, поджав губы, огляделся: — Да и захотелось что-то университетские будни вспомнить…       Уже потом Елисей узнал, что Свэн, оказывается, почти год назад бросил учёбу. И что ему — оказывается! — целых двадцать четыре. А тогда только посмотрел на них обоих недоумённо; спохватившись, поздоровался и очень ясно ощутил, что лучше ничего больше не говорить. Они так и промолчали все втроём, пока он наконец не отдал шапку, и потом сразу разошлись. Было немного обидно — в основном потому, что непонятно.       Рассматривая всё это в воспоминаниях, будто со стороны, Елисей удивляется, как можно было не понять сразу: он совершенно не нравится Свэну. От этого становится ещё обиднее, ведь сам Елисей от него, такого яркого и очаровательно суетливого, в неприличном восторге! В друзья отважился добавить после того, как пару дней боязливо пялился на его страничку, музыку, переживая, что у них не сойдутся вкусы, скидывал, да они даже поговорили пару раз! И в первую встречу так хорошо поладили… Может, он показался Свэну слишком навязчивым? Но с Марком Ел переписывается ещё чаще — ему не стыдно скидывать всякую ерунду, — и ничего, тот вроде совсем не против…       Скрежет ключа в замочной скважине не даёт Елисею докопаться до истины. Вообще все мысли разгоняет, оставляя одну: Костя приехал! Сердце от радости сбивается так, что перехватывает дыхание — а может, это оттого, что он вскочил так быстро? Да какая разница, надо быстрее, надо встретить, обнять, поцеловать, снова почувствовать: здесь, со мной, рядом! И прогнать окончательно последние воспоминания об этом дурацком сне.       Костя принёс в дом запах дождливого города — уже не осеннюю, а совсем зимнюю сырость. Елу хочется кинуться к нему на шею, вдохнуть глубоко, чтобы насовсем вытеснить больничную вонь из памяти, и он почти налетает на него — но замирает в шаге. У Кости заняты руки. Правой он вешает ключи, в левой — коробка с пирожными. Только коробка, никаких «Елисей, вот, разбери пакеты» и «я вниз, там в машине ещё осталось». Коробка — идеально ровная, ярко-жёлтая, неуместно нарядная. Даже с ленточкой.       Елисей, сглотнув, переступает с ноги на ногу.       — Привет, — говорит; отчего-то проседает голос. — Ты сегодня рано.       — Да. Я сегодня рано. — Костя улыбается, но смотрит до ужаса серьёзно, и Ел облизывает пересохшие шершавые губы.       Значит, не показалось. Значит, всё-таки будет разговор…       Однако Костя не торопится к нему приступать. Переодевается не спеша, потом зовёт затаившегося у себя в комнате Елисея на кухню, наливает ему чай. И тарелку с пирожным вручает, болтая что-то о дрянной погоде, работе, пробках. Ел, заслушавшись, даже немного успокаивается, на автомате отламывает вилкой кусочек, кладёт в рот… вкусно!..       И в тот же момент Костя начинает говорить:       — Кстати. Насчёт обследований мы так вчера и не… Да ты ешь, ешь. — Он забирает у застывшего Елисея вилку, накалывает ещё кусочек, подносит ему к губам. Ел послушно стягивает его зубами и, языком отпихнув за щеку, хмурится:       — Пытаешься подсластить мне пилюлю?       — Да, — честно отвечает Костя. — Так заметно?       Он пытается растерянно поднять брови, но выглядит всё равно собранным и решительным, и Елисей делает глоток чая, чтобы спрятать лицо за волосами. Хотя хочет вообще уйти, потому что страшно же, но в то же время — сколько ещё можно бегать? Елисей устал бегать, и заживающие царапины на запястьях ужасно чешутся, напоминают назойливо: от себя далеко не убежишь…       — Так вот. Я нашёл врача, — продолжает тем временем Костя, ковыряя вилкой пирожное. — Не лучший, очень среднего класса, зато попасть к нему на приём можно уже в этот четверг.       — Уже в этот… — рассеянно повторяет Елисей и, вскинувшись, уворачивается от очередного куска: — Через два дня?!       Звякает о блюдце брошенная Костей вилка.       — Да, Елисей. Через два дня. Я отвезу тебя.       С кружкой тёплого чая в руках, с пахнущим лимоном пирожным на столе слышать это и правда немного легче. И Елисей вздыхает почти спокойно, но Костя всё равно наклоняется к нему, берёт за руку и вытягивает из-за стола.       — Я пока прошу тебя только о диагностике, — говорит он, усаживая его к себе на колени. Невинно так, боком. Ел даже посмеивается: ну что за детский сад? Он что, выглядит настолько нуждающимся в опеке? Позор, в девятнадцать-то лет!.. — А там посмотрим. Если окажется, что тебе… не помешает лечение, то обсудим этот вопрос. С тобой обсудим, я ничего без тебя не решу, обещаю. Ну а если я зря тебя гонял… — Костя вдруг усмехается тепло: — Знаешь, мне отец так в детстве говорил, когда водил к стоматологу: проси, что хочешь. Мои желания, правда, ограничивались сладостями и игрушками… — с недвусмысленной улыбкой говорит он, но тут же снова серьёзнеет: — И ещё. Звони мне, пожалуйста, почаще. Или смски пиши. Я не могу постоянно быть рядом и…       — Постоянно быть рядом? — а у Елисея от этой серьёзности колени опять начинают дрожать. — Кость, я не маленький, мне не нужна нянька. И я в порядке, честно. Улыбаюсь, смотри. — Он растягивает губы, изображая улыбку, потому что всё, хватит об этом, дайте уже забыться! — И, между прочим, другие здоровые желания здорового парня у меня никуда не пропали…       Ловко извернувшись, Ел пересаживается к Косте лицом. Сразу близко, высоко на бёдра; руки сцепляет за спинкой стула, чувствуя, как Костя расправляет плечи, подпуская ещё ближе. Он даёт ему усесться поудобнее, одну руку расслабленно кладёт на плечо, другой крепко вцепляется в развязывающийся пояс халата, намотав его на кулак…       А вот целовать себя не позволяет.       — Не-а. Сегодня этот фокус не пройдёт, — шепчет, зажимая Елисею губы. Ел хмурится и горячо пыхтит в ладонь, пытаясь выкрутиться. — Смс, Елисей. Каждые два часа. Заведи будильник.       Выкрутиться не получается, и, недовольно поёрзав, Ел смиренно затихает.       — Тебя самого это не достанет? — бормочет он неразборчиво в пальцы, но Костя качает головой, и: — Уверен, ты ещё пожалеешь, — звучит совсем не уверенно.       Когда строгая, но нежная хватка на талии слабеет, Елисей сползает пониже. Совсем бы ушёл к себе, чтобы не напрягать своим унылым настроением, но Костя его не пускает. Ткнулся устало лбом в плечо, словно на эту недолгую перепалку потратил последние силы, и только, запустив руки под всё-таки распахнувшийся халат, невесомо проводит ладонями по бокам, трогает рёбра, скользит к лопаткам…       — Всё, больше не трясёшься? — вдруг спрашивает он, подняв голову. Елисей недоумённо вскидывает брови. — Там, в коридоре, ты как мышь перед котом затрясся, — объясняет ему Костя, дёрнув уголком губ. — Я даже подумал, не написано ли у меня на лбу всё, что я собираюсь сказать.       — Было написано на коробке в твоих руках, — хмурится Ел, пододвигая к себе тарелку с пирожным. Вкусное, в конце концов, надо съесть, пока свежее. — Это было очень, знаешь… не в твоём стиле.       Отломив кусочек, он, подумав, протягивает его Косте. Возьмёт? Или только он его может с ложечки кормить?..       Пирожное Костя съедает. Задумчиво облизывает губы, по которым Ел от неожиданности мазнул испачканной в креме вилкой, тянется через стол за его кружкой, отпивает… А потом тянет почти неслышно, словно размышляя вслух:       — Надо почаще тебя баловать.       Елисей от такого заявления не сразу находит, что сказать. И что чувствует, не понимает. Вроде бы приятно, но как-то… как-то…       — Ты как с ребёнком, — поняв, что его смущает, осторожно возражает он. — Не надо со мной так. Это не пойдёт на пользу ни тебе, ни мне, ни… — И осекается, прикусывает кончик языка, точно обжёгся о слова, которые чуть не произнёс, но Костя смотрит выжидающе, и всё-таки договаривает: — Ни нам.       Кухня заполняется неловким молчанием, и Ел чувствует, как к щекам приливает кровь. «Вот кто меня за язык тянул?» — ругает он себя. Потому что слишком самонадеянно это прозвучало, как будто… как будто… Как будто они уже год замужем и вообще «дорогой, нам надо поговорить»! Ох, Косте наверняка не понравилась эта фраза, но теперь всё, она сказана, и разве что в шутку можно попытаться свести, но в голову ничего не приходит…       — Очень взрослая просьба, — слова звучат неожиданно спокойно и ровно, но Елисей всё равно им не верит.       — Смеёшься, да? — расстроенно вздыхает он и пытается наконец слезть с колен…       — Нет. Абсолютно серьёзен. Иди сюда.       Но Костя ловит его и притягивает к себе, ближе. Почувствовав его губы на своих, Ел удивляется: с чего вдруг? за что?.. От растерянности он даже не отвечает на поцелуй, замер, в спинку стула вцепился — но Костя касается его губ так чутко, так ласково гладит его колени, что всё остальное становится не важно. Ведь главное, что его не отталкивают. Его прижали к себе ещё крепче — и не дадут упасть. Всё будет хорошо…       Целуя Костю в ответ, Елисей позволяет себе поверить в это.