Солнечный удар

      Это довольно необычно: туч не видно в грязной черноте городского неба, даже светит мутная луна, но всё равно идёт дождь. Как будто собирается из сырого воздуха; Елисей протягивает руку ладонью вверх, капли стучат по пальцам, и они подрагивают, вероятно, от этого. И, может, от холода — совсем немного, потому что замёрзли настолько, что едва этот холод чувствуют.       А вот дрожь во всём теле на это списать не выйдет. Елисей вдыхает и, качнувшись, плечом коротко задевает Костю. Ловит его недоумённый взгляд, улыбается и сразу же отпускает, тряхнув головой таким образом, чтобы волосы упали на лицо. Потом аккуратно ставит ноги, чтобы ботинки не задевали стыки плит. Крутит в карманах мелочь, билетик, дежурную резинку… В общем, мается ерундой. Он так не нервничал с того момента, когда собирался в первый раз встретиться со своим психотерапевтом. Но там понятно, почему никак не получалось унять дрожь в пальцах и собраться с мыслями, это всё-таки врач, а этот Штефан… Он ведь всего лишь Костин секретарь!       Правда, секретарь, к которому он успел не раз Костю приревновать. Хотя особых поводов и не было… не было ведь?       Елисей не очень хорошо понимает, что в их ситуации можно считать поводом для ревности. Ну, этот Штефан проводит с Костей много времени, они говорят о работе, в которой он, Ел, ни черта не смыслит, Костя полагается на него… Это всё считается?       Чувствуется так, словно ещё как считается, но если подумать — ничего ведь такого. Обычные отношения начальник-секретарь. Не исключено, что немного приятельские, но так даже лучше, если у Кости будут здесь друзья. Елисей будет за него только рад. Точно, всё так и произойдёт: Штефан приедет, Костя их познакомит, и не будет никакого напряжения, не нужно его заранее пугаться, будут только рабочие разговоры; а может, он и сам со Штефаном поладит, и…       Нет. О нет.       — А вот и он.       Елисей надеется, что понял неправильно. Что Костя имеет в виду не того мужчину, что сейчас вышел из припарковавшейся неподалёку машины. Потому что если речь всё же о нём…       Чёрт. А он… интересный.       И он определённо идёт к ним. Ел сцепляет пальцы в замок за спиной: этот мужчина ещё и сказать ничего не успел, а ему уже хочется схватить Костю за руку и увести от него подальше. И он очень надеется, что всё дело в нервозности из-за таблеток, а не в интуиции. Она у него всегда была хорошая.       — Ты быстро. — Костя пожимает мужчине руку, сделав шаг навстречу. Потом мельком, без всякого перехода, представляет: — Это Елисей. Ел, это Штефан. — И снова возвращается к работе: — Так что там случилось?..       Из слов Штефана Елисей почти ничего не понимает. Слушает только голос, плавный и мягкий; смотрит на распахнутое пальто, аккуратно уложенные волосы, выглядывающие из-под рукава часы, небрежно накинутый серый шарф…       Пока не чувствует на себе ответный взгляд. Короткий и цепкий; Ел отвечает на него так же холодно, но Штефан лишь кивает и улыбается. Как будто ни капли не удивлён, что Костя сейчас не один; так, словно действительно рад его, Елисея, видеть. К этой улыбке Ел прикипает взглядом на несколько долгих мгновений и, ошарашенный, невольно кивает в ответ.       Ладно. Штефан красивый и умеет приветливо улыбаться. Это ещё ничего не значит.       В машине Штефана приятно пахнет. Елисей недовольно морщится — он надеялся, что салон будет пропитан запахом непривычных сигарет, или навязчивым шлейфом ароматизатора, или ещё чем-то таким, чужим и незнакомым. Проще говоря, будет пахнуть если и не откровенно противно, то так, что лично ему — не понравится. Но в воздухе лишь едва чувствуется аромат какого-то горьковатого парфюма. Он даже чем-то похож на Костин. Не придраться.       — …он вылетает завтра утром — какие-то непредвиденные проблемы с французским филиалом, требующие незамедлительного вмешательства. — Штефан говорит тихо, то и дело слегка поворачивая голову в сторону Кости, но не отрывая взгляда от дороги. — Признаться честно, я удивлён, что он не отменил встречу, а перенёс, тем более в такой спешке. Это хороший знак.       Костя смотрит на него, постукивая пальцем по губам; Елу хочется схватить его за руку, чтобы перестал.       — Думаешь, есть шанс, что мы обменяемся автографами и разойдёмся?       — Думаю, за этим он тебя и пригласил.       И снова эти улыбки…       Ел чувствует себя лишним. И немного обиженным — всё то время, что они прождали Штефана, он пытался угадать, как Костя его этому своему вездесущему секретарю представит. Назовёт только имя? Или фамилию? Или, есть шанс, скажет «это мой партнёр», как тогда, врачу в больнице?..       В то утро это слово, произнесённое в палате, показалось Елу холодным. Но уже дома, когда он пару раз мысленно примерил его на себя, а потом и Костю так про себя назвал, он понял: нет. Оно не холодное. Оно определённое, взрослое и серьёзное. Серьёзнее него только «супруг» — но, ха-ха, нет, о том, как Костя надевает ему кольцо на палец, он думать не будет. Это слишком странно, когда одновременно и смешно, и стыдно, и страшно, и…       «…себя так сейчас даже девушки не ведут: возьми меня замуж, покажи, что серьёзен, а то я чувствую себя рядом с тобой неуверенно…»       Ужас.       В общем, Елисей был бы не против, если бы Костя сказал Штефану: «Это мой партнёр». Но он назвал только имя. И то — мельком, как будто специально избегал темы. «По-видимому, он расскажет, что это был за рыжий парень, потом, наедине, потому что "рыжему парню" его ответ не понравился бы, — вздыхает Ел, взглядом пытаясь измерить плечи Штефана: шире Костиных? Кажется, немного… — Бросит что-нибудь вроде "я с ним сплю" или вовсе отмахнётся — "не важно"».       Он не знает, можно ли вообще сказать про человека, с которым живёшь полтора года, что он «не важно». Как-то это слишком жестоко, а Костя, хоть и связывал его недавно до синяков, теперь ведёт себя так, словно и в мыслях подобного не допустит. Это даже немного смущает: непривычно, чтобы ему дарили столько доброты и ласки, а Костя так щедро их отдаёт. И Ел не думает, что так уж хорошо разбирается в людях, но не в состоянии отделаться от ощущения, что в последнее время Костя стал спокойнее, потому что перестал загонять себя в привычные рамки.       Ну, взрослые, они ведь тоже — взрослеют дальше, меняются… Да?       А ещё можно совсем замечтаться и понадеяться, что это он, Елисей, так на него повлиял…       Центр города забит вечерними пробками. Штефан сворачивает с проспекта — во дворы, на тихие узкие улочки. Здесь темнее, салон заливает мягким полумраком, и Костя со Штефаном стали говорить тише… Елисей зевает. Он отогрелся в машине, переволновался, его утомили тревожные мысли, и хочется расслабиться, подумать о чём-нибудь хорошем. Даже, пожалуй, нужно — чтобы глупостей не натворить и перестать уже наконец сверлить Штефана уничтожающим взглядом.       В конце концов, ведь всё не обязательно должно быть плохо? Вдруг… Вдруг Костя не хочет посвящать Штефана в свою личную жизнь, и потому не рассказывает о нём? Пожалуйста, пускай будет так. Ел этого опасно приятного мужчину там, в их личной жизни, тоже видеть не хочет, пусть, вон, разговаривают, как сейчас, о каких-то документах. На самом деле, этот Штефан не так уж и нервирует, когда весь из себя такой секретарь — и не более…       — У нас ещё полчаса в запасе, так что…       Не меняя интонации, без паузы, Штефан вдруг переходит на русский. Ел касается его настороженным взглядом.       — …парнишку надо куда-нибудь отвезти?       Он не сразу понимает, что речь о нём. Потому что, нет, серьёзно — «парнишка»?!       — Домой. — А Костя вздыхает, зачёсывая растрепавшиеся волосы назад, такой спокойный… — Я имею в виду, ко мне домой. И кстати, — улыбается он, словно и не было в словах Штефана ничего такого, — он говорит по-русски.       На светофоре загорается красный.       — Да? — Штефан плавно останавливает машину, оборачивается. Усмехается Елу: — Прости, неловко получилось.       Извиняется он тоже по-русски, и у него проскакивает лёгкий акцент, почти незаметный; такое же лёгкое, незаметное в голосе звучит пренебрежение, как будто Ел даже его не заслуживает. Или послышалось? Костя не реагирует… И в улыбке Штефана ни тени смущения или неприязни, вообще никаких теней, она светлая и яркая, но у Ела отчего-то язык чешется огрызнуться.       Он зубы сжимает и только мычит в ответ:       — Угу.       «Как бы он мне ни улыбался, он от меня не в восторге», — расстроенно хмурится Елисей. Ему кажется, Штефан принял его за мальчика лёгкого поведения или что-то вроде того. И ничего ему не послышалось.       Скорее, это Костя на оба уха глух и на оба глаза слеп.       Обидно. Ещё обиднее признать, что такая реакция совсем не удивляет. Если поставить себя на место Штефана и попытаться взглянуть на себя его глазами… Ну да. Молоденький любовник при богатом папике — в лучшем случае. И Джонни тогда так же подумал…       Интересно, если бы он не уехал так рано с выставки, Костя представил бы его кому-нибудь? Или занимался бы своими делами, оставив гулять по галерее с такими же элитными аксессуарами?       У Ела желание побиться лбом о сиденье впереди, такое сильное, что он откидывается на спинку. Дышит медленно и глубоко. Рассматривает Штефана. То, как он говорит с Костей. Не важно, о чём — если не отвлекаться на смысл слов, всё ещё виднее. Заметнее магнитящиеся в ненужную сторону жесты, чересчур открытые улыбки.       Вот бы он поскорее отвернулся, но господи, ещё полминуты…       Этот светофор как будто сломался: невыносимо следить за тем, как ме-е-едленно он отсчитывает секунды… А Штефан смотрит на растрёпанные Костины волосы — Елу самому хочется их поправить и, он чувствует: именно об этом сейчас думает Штефан. Это словно на самом деле происходит: Елисей видит, как тот зарывается пальцами во влажные пряди, зачёсывает их назад, убирая с глаз, и никаких возражений, ведь что в этом такого? Ничего, всего лишь секретарь заботится о том, какое впечатление произведёт его начальник. Он ведь именно таким сумел влезть Косте в мысли — заботливым, мягким, ненавязчивым, надёжным. Потому что на самом деле такой, и потому что хочет быть таким для Кости, и потому что понял, что именно такому человеку Костя сможет довериться — во всех смыслах…       Чёрт, ну за что, почему всё это лезет в голову?!       Пятнадцать…       — Я выйду здесь. Хочу прогуляться.       Елисей выпаливает это, едва успевая осознать — и ждёт, что скажет Костя. Четырнадцать, тринадцать… Двенадцать, одиннадцать, десять — угловатые красные цифры сменяются всё быстрее, словно время опомнилось и стремится нагнать само себя.       — Хорошо. — По Костиному голосу, ровному до неестественности, слышно, что вовсе ничего не «хорошо». — Не задерживайся. Я освобожусь максимум через два часа. Деньги есть?       Унизительный вопрос — вот обязательно надо было?.. Елисей выдавливает из себя ещё одно «угу». А что он ещё способен сказать? У него осталось пять секунд и ноль терпения, а брошенное Штефаном «бай» и вовсе опускает его в минус. Ел делает вид, что его не услышал, мол, я вышел уже, а в городе, знаешь, так шумно. И думает: было бы здорово, если бы Костя подумал именно так, а Штефан — понял всё правильно.       Хотя вообще-то ему самому не нравится, какой он вредный.       Скоро он остаётся один. В городе неуютно. В городе ветрено, но ветер не возвращает в окружающий мир и не приводит в чувство, как делает это обычно, холодно хлестнув по щекам: эй, очнись! Напротив, загоняет ещё глубже в себя. Странный ветер; или, думает Ел, это странный он. Выскочил чёрт знает почему, чёрт знает зачем…       Ему почему-то кажется, что Штефан лучше него самого понимает и почему, и зачем, и от этого неприятное чувство охватывает, будто у него с этим мужчиной есть секрет.       Секрет от Кости. Из них троих он один, кажется, ничего не понимает. Безусловно, для него всё происходило незаметно, постепенно, Штефан сближался с ним медленно, а может, и сам не сразу понял, почему хочет проводить с начальником больше времени.       Зато сейчас — о да, он понимает всё. Елисей даже не сказал бы, что Штефан старается скрыть своё отношение. Нет, он показывает его весьма открыто, только, видимо, привык, что Костя этого не видит — и не ожидал, что на это посмотрит кто-то другой, будет вглядываться и вдумываться в каждый неосторожно откровенный жест.       Естественно, его это раздражает. Он привык пользоваться своим положением, ни с кем не считаясь. Сколько уже было таких случаев, как сейчас? Штефан приходил к Косте в кабинет, и они сидели наедине, Штефан говорил что-то своим тихим вкрадчивым голосом, и ничего ведь такого, он лишь его секретарь, и работа не ждёт, нужно всё обсудить прямо сейчас, прямо здесь…       Он наверняка постоянно так поступает. В любой момент имеет право получить Костю, ссылаясь на рабочую необходимость, приучает его так к себе, приручает — и ведь не делает ничего плохого. Елу кажется, что у Штефана клятва, как у врача: «Не навреди». Это, если честно, самое страшное. Потому что Ел хочет на него злиться, ревновать нормально, горячо желать отвоевать своё, а у него даже ревность получается какая-то слабохарактерная. Замешана на страхе, облегчённый вариант. Как безалкогольный глинтвейн — как раз для такого ещё совсем недавно ребёнка, не умеющего уживаться с самим собой, вынужденного глотать таблетки…       Ледяной рукой сжав горло, словно одна сейчас как раз застряла там, Елисей приказывает мыслям «стоп». Смешно. Напридумывал себе всякого, а всего-то десяток минут понаблюдал за Штефаном, который и сделать-то толком ничего не успел.       «Да уж, на воображение, как и на интуицию, мне тоже жаловаться не стоит…»       Он замедляет шаг. Усмехается, убирая волосы с лица и закручивая в жгут, чтобы не мешались. Замечает город вокруг себя — надо же, вышел опять к проспекту, под ногами мелкие лужи, тонкий слой воды на тротуарной плитке, в ней блестят незнакомые вывески… И куда идти? Телефон утверждает, что нет ещё и семи, и домой не хочется; Елисей слегка опускает веки, расслабленно глядя на экран сквозь расплывчатые, подсвеченные рыжим светом фонаря ресницы, и пролистывает список контактов. Взгляд цепляется за вызывающего тревогу Костю, он в списке как раз над успокаивающим Марком, и Ел тыкает пальцем ниже, решая это в последний момент и не до конца отдавая себе отчёт.       А потом идут гудки, и сбрасывать уже поздно.       — Сейчас, подожди секунду.       Марк берёт трубку на третьем. Отвечает не поздоровавшись, в спешке, и, наверное, с полминуты Ел слушает барный звон тонкого стекла, отдалённые голоса, музыку — а потом хлопает дверь и становится тихо.       — Секунда немного затянулась… — Марк смеётся. — Что ты хотел?       Заметив, что остановился посреди дороги, Елисей отходит в сторону.       — Поговорить, — отвечает он, проводя пальцами по ровно подстриженным кустам. Холодные, колючие… — Но ты занят, да?       — Я на работе. Ну, в баре. Я говорил.       — Мм… Тогда ладно, я…       — Приезжай.       Разговор как будто поставили на паузу. Ел закусывает губу. С потревоженных веток слетают капли.       — Если хочешь, — чуть тише добавляет Марк. — Я тебя угощу чем-нибудь. И не бойся, это обычный бар.       — М? — Елисей недоумённо хмурится.       — Если ты не хочешь ехать, потому что боишься, что это тематическое место, то не волнуйся, ничего такого…       — Знаешь, меня такое не пугает, — перебивает он Марка, смеясь. Забавно, Марк ведь и правда не знает… — Я просто понятия не имею, где я, но… Разберусь и вызову такси. Давай адрес.       Ел говорит всё это, идя к дороге, всматриваясь в поток машин. Незнакомое название улицы непривычно ложится на язык, когда он повторяет его, чтобы запомнить.       …Таксист высаживает Елисея в старом районе, перед старым зданием. Прямо перед дверями, тоже высокими, старыми. Ел думает, что они наверняка очень тяжёлые, держась за холодные металлические ручки, и действительно открывает их с трудом. Всем телом приходится навалиться.       За ними — широкая каменная лестница вниз. К ещё одной двери, поскромнее, возле которой скучают двое мужчин. Глухо звучит музыка, но что играет, не разобрать, и голос одного из мужчин такой громкий: «Вы к нам? Проходите, выступление только что началось…» Этот мужчина даже улыбается, и Ел оглядывается — это ему? Ну да, ему, зря он испугался, что не пропустят, потребуют документы…       А он, оказывается, выглядит уже совсем взрослым. Ему открывают дверь, желают приятного вечера. Запускают в тёплое пространство, очень оживлённое, и музыка здесь живая — девушка поёт под громкий аккомпанемент акустической гитары, слова едва получается разобрать. Сцены не видно, она где-то глубже, зато на барную стойку натыкаешься сразу. И на Марка, только он не замечает, занят с посетителями. Деловой: в рубашке, у него закатаны рукава, и татуировка под приглушенным, но насыщенным светом выглядит ещё ярче, словно только что нарисована масляными красками. Ел неуверенно пробирается к нему, на ходу расстёгивая пальто, когда за стойку подходит второй парень, с чёрным орнаментом во всю руку, с пирсингом в губе — это что, обязательное условие при приёме сюда на работу?.. Проведя взглядом по толпе, он почему-то сразу направляется в его сторону.       — Что-нибудь желаете? — встречает очаровательнейшей улыбкой.       Елу хочется сказать «да», хотя мгновением ранее ничего он не желал. Но он говорит:       — Я пришёл к Марку.       И парень улыбается ещё ярче.       — Аа! Так почему его не зовёшь? Марк!       У него очень громко получается. Елисей вздрагивает, невольно ссутуливаясь в попытке стать незаметнее — а в следующую секунду Марк оборачивается. Взмахивает рукой; поворачивают головы те, кто стоит у бара, и какая-то девушка тоже машет — за компанию?..       Ей надо улыбнуться — Елисей делает это, чувствуя, как согреваются замёрзшие губы. Он опять ощущает то же, что в клубе с Ильзой. Волнительное предвкушение разливается по телу, словно кровь превратилась в шампанское — он пил такое с Костей на прошлый Новый год, похожее на кисло-сладкий лимонад, непонятно почему вдруг дающий в голову, да ещё так сильно, так быстро! Если бы сейчас получилось выпить чего-то такого, пару узких высоких бокалов (Костя рассказывал тогда, что в них вкус раскрывается ярче, потом о разнице между игристым вином и шампанским, но Ел этого не понимал и слушал как красивый набор взрослых слов), все грустные мысли сразу же испарились бы из головы, как испаряются из шампанского пузырьки.       Жалко, что нельзя…       — А ты быстро, — Марк перегибается через стойку, — был где-то неподалёку?       Он не кричит так громко, как тот, второй бармен, говорит спокойно на ухо. Ел отвечает:       — Привет, — получается невпопад, но он держал это слово во рту всю дорогу, потому что они так и не поздоровались, и оно вырвалось само собой.       Марк на мгновение замирает. Улыбается:       — Привет. — И, кивнув очередному гостю, выпрямляется. — Подожди немного, я сейчас возьму перерыв.       Ел садится на единственный свободный стул, неудобный, в самом конце стойки, у входа. Кладёт пальто на колени. Жалеет, что нельзя снять и свитер, так жарко… Сквозняк из то и дело открывающейся двери не спасает, и волосы противно прилипают к вспотевшей шее. Отыскав завалявшуюся в кармане резинку, Елисей собирает их — наверняка получилось ужасно, но чёрт с ним. Оглядывается: много, так много людей, и девушка, оказывается, поёт совсем рядом, только не на сцене, которой тут вовсе нет, а у стены, спряталась за столиками. И сама играет на гитаре, красиво… В тёмно-жёлтом воздухе, в гуле голосов и звоне струн получается наконец успокоиться, и Марк, принимая заказы, постепенно перемещается поближе. Жалко, с ним не поговорить, они лишь обмениваются улыбками, и Ел очень ждёт, когда друг сможет взять перерыв, но у того постоянно в руках бокалы, бутылки, шейкеры…       Это немного гипнотизирует, то, как ловко он с ними управляется. И вызывает добрую, восхищённую зависть. Елисей хотел бы уметь делать что-то так же хорошо, и он смотрит не отрываясь на Марка, а потом на девушку с гитарой. Она играет, кажется, вовсе не глядя на струны, и на это смотреть можно тоже вечно, но, пожалуй, невежливо: у их взглядов и так была слишком долгая встреча. Ел отводит глаза, рассматривает сидящую рядом девушку с объёмным хвостом из дредов, потом хмурого парня за ней. Мужчину за ближайшим столиком, разливающего по маленьким рюмкам что-то янтарного цвета. Кокетливо улыбающуюся своему спутнику женщину…       Она похожа на ту, что флиртовала с Костей, подругу его сестры. Это так давно было, а Ел до сих пор помнит её лицо. Только отсюда, издалека, ещё и до ужаса отчётливо понимает, что если бы он тогда не напился, не перетянул внимание на себя и не напросился к Косте в постель, тот бы с этой женщиной точно переспал.       Надо же, он уже тогда ревновал Костю, сам того не понимая. Ха, тогда и то действовал смелее. Непуганый был, да?..       От неудачной попытки усмехнуться болят обветрившиеся губы. Елисей задумчиво облизывается: дурацкие мысли лезут сегодня в голову. Отчего-то вдруг интересно стало, сколько партнёров было у Кости. Мужчин, женщин, парней, девушек… Можно было бы напрямую спросить. Как бы в шутку — но Ел боится, прозвучит совсем на неё не похоже. И знает, что неприятно будет слушать об этом, даже просто увидеть, как задумался Костя, воскрешая в памяти чужие лица, чужие руки, чужие души…       Это всё из-за Штефана. Штефан виноват, что напали все эти глупости, о которых он раньше не волновался, потому что на самом деле они ведь совершенно не важны. Важно то, что сейчас, а сейчас Костя с ним, но Штефан такими глазами на него сегодня смотрел, словно действительно хочет забрать себе. Хочет настолько, что вовсе не расстроился, когда увидел его с таким сразу-понятно-что-он-с-ним-спит парнем. Он как будто даже чему-то обрадовался. Чему только? Не был уверен, что Костя не против с мужчиной, а теперь получил подтверждение? Ещё и конкурент совсем ему не конкурент — молодой, неопытный, нервный… «Хороший мальчик, но ему тут не место — ему будет лучше со своим ровесником, пусть не отнимает у взрослого мужчины время своими несерьёзными глупостями…» Штефан наверняка относится к Косте серьёзнее — не потому, что его чувства сильнее, а потому, что он, Елисей, достаточно серьёзно ещё попросту не умеет. Не дорос? Так, наверно, и думает Штефан…       «Хороший мальчик» зажмуривается. Он не чувствует себя хорошим и борется с ощущением, будто Штефан сидит перед ним глубоко в кресле, а он поставил ему на бедро колено, сильно, до боли давит, не даёт подняться, и сжимает лицо ладонями, не позволяя отвернуться, и всматривается в глаза…       Нельзя так человеку в голову лезть. Какие бы причины так делать ни были, нельзя. Штефан такого не заслужил; самому неприятно набирать в себя чужие чувства, когда и в своих разобраться не можешь, а они льются через край и всё прибывают. Да и бессмысленно: всё равно ведь то, что он так увидит — это всего лишь его догадки…       — У нас пятнадцать минут. Хочешь побыть здесь? — Марк появляется неожиданно по эту сторону стойки, кладёт руку на кожаное сиденье рядом с его бедром. — Или, если хочешь, я могу провести тебя в более спокойное место…       Ему достаточно только предложить это, и Елисей легко соскальзывает со стула — да, пожалуйста, подальше от этой жары, от этих мыслей…       — А, подожди, — Марк останавливает его за плечо. — Я же обещал тебя угостить. Что ты хочешь?       Он снова заходит за стойку, как ни убеждай его, что ничего не нужно. Так что Елисей просит первое, что пришло на ум: зелёный чай с мятой и льдом, потому что ему жарко и «ничего алкогольного, завтра же лекции!». Ему немного стыдно врать, ещё и Марк называет его правильным, произносит это так, будто хвалит, и он чуть не рассказывает ему о таблетках.       Получается удержаться в последний момент. Не хочется вспоминать о проблемах, когда Марк увёл его за дверь с табличкой «только для персонала». Здорово же — как будто он особенный и ему можно нарушать правила.       — Ты какой-то растерянный.       — У меня всегда так, когда вокруг много людей, а я один.       В самом конце комнаты, заваленной коробками и ящиками, со шкафчиками вдоль стены, напоминающими школьные, Елисей садится рядом с Марком на низкий стол. Пытается перевести дух; глоток чая холодом обжигает горло, даже вкус различить не получается. В комнату заходит официантка, извиняется вскользь — Елисей не понимает, за что; с ней залетает строчка из песни, обрезанная захлопнувшейся дверью. Что-то о любви, из-за акцента с трудом выходит разобрать английские слова: «я хочу знать, что такое любовь…», так, кажется.       — Она хорошо поёт.       — Её зовут Мари, — произносит куда-то в потолок Марк, устало прикрывая глаза. — Она часто здесь выступает. Нравится?       — Да. Красивый голос…       — А она сама? Могу познакомить.       Он не глядя толкает его плечом, и Елисей толкается в ответ, сводя предложение к шутке. Марк с готовностью улыбается, становясь отчего-то непривычно взрослым — «он всегда был таким?..». Официантка выходит, закапав что-то в нос и пробормотав «мне на завтра точно нужна замена», Мари успевает пропеть им ещё раз «что такое любовь»…       Елисей тоже хотел бы знать. Он не вспоминал об этом слове давно, с того момента, как запретил себе его произносить, о нём думать. И не думал ведь, и молчал, и было всё хорошо… вернее, и сейчас хорошо. Вот, он может проговорить про себя «Костя меня не любит». Может искренне поверить — или убедить себя, что поверил? не важно… — в то, что это не обязательно.       И всё же — каким требованиям нужно отвечать, чтобы полюбили?..       — Или тебе нравятся парни?       Вопрос разгоняет мысли. Ел искоса смотрит на Марка — он действительно это сказал?..       — Прости, что так в лоб… — тут же примирительно поднимает руки Марк. — Ты сказал сегодня, что такое тебя не пугает, вот я и подумал, вдруг мы играем за одну команду.       Его охватывает такая заметная, такая забавная неловкость, от которой почему-то становится ещё уютнее. Елу кажется, что Марк мог бы её скрыть, он ведь умеет и выверенно улыбаться, и сохранять бесстрастное лицо, но ему — показывает настоящее. И он чувствует себя рядом с ним так — будто пришёл погреться к костру, который кто-то развёл для него, побросав в огонь что-то для себя важное. Чтобы горело ярче.       — А знаешь… да. — За такое тепло надо платить. Хотя бы откровенностью, если не знаешь, как греть в ответ. — Точнее, я, наверно, играю за обе, но что-то серьёзное у меня пока было только с… — Елисей на мгновение запинается: с мужчиной? Нет, лучше так: — С парнем.       Он неуверенно чувствует себя на слове «пока», но знает, что с ним фраза будет выглядеть нормальнее, и позволяет себе его произнести. А Марк, похоже, совсем и не удивлён? Он выглядит разве что слегка озадаченным. Спрашивает, наклонившись так, чтобы заглянуть в лицо:       — Встречаешься сейчас с кем-нибудь?       В тишине звякают тающие кубики льда. Елисей переводит взгляд на бокал, стирает со стеклянного бока тяжёлую холодную каплю.       — Кто-то есть, но ты не хочешь о нём рассказывать?       Идея побыть откровенным кажется уже не такой уж хорошей. Правильной — но не хорошей, к сожалению, эти два качества совпадают так редко… Елисей делает глоток, облизывает губы. Набирает воздуха — но ничего сказать так и не получается. Только головой покачать неопределённо.       Марк после этого усмехается и отстраняется, снова приваливаясь спиной к стене.       — Тебе принести чего-нибудь покрепче? — вздыхает он, и Ел запутывается окончательно.       — Зачем? Я только чай…       — Приехать в бар вечером, чтобы молча попить в раздевалке зелёного чая со льдом — это странно даже для тебя.       — Даже для меня?       Елисей кожей ощущает, что медленно, но верно выводит Марка из себя, только понять не в состоянии, чем. И в какую сторону от привычного спокойствия того уносит, не понимает тоже. Он вроде не злится, не раздражён, не смеётся над ним… Но он опирается на руку, наклоняясь ближе. Кажется почему-то вдруг монолитным и твёрдым, как гранитная статуя. От его неловкости не осталось и следа, взгляд уверенный, и рассматривает так, чтобы Ел это точно заметил — слегка прищурив глаза и наклонив голову.       — Когда примерный мальчик вроде тебя, — начинает он наконец, — проводящий все вечера дома, вдруг приезжает в бар, но и в баре продолжает вести себя как примерный мальчик, это выглядит странно. — Марк хмыкает, забирая из рук не сопротивляющегося от удивления Елисея бокал, и, со стуком поставив его на стол, снова поднимает глаза. — Хотя ты вообще весь странный, и из-за этого я постоянно…       Телефон в кармане пальто звонит приглушённо. Елисей не сразу понимает, что это за звук, толком не замечает его, и лишь увидев, как Марк скосил взгляд, приходит в себя. Встаёт, намеренно замедляя движения — он вовсе не торопится! Надевает пальто; телефон продолжает звонить в кармане.       — Мне пора. Спасибо, что посидел со мной, и за чай тоже… До завтра?       — У тебя всё в порядке?       Вызов обрывается, и в наступившей тишине остаётся столько колючей недосказанности, что у Ела в горле першит на вдохе.       — В полном, — севшим голосом отвечает он. — Это мой дядя звонит, он обещал забрать меня. Увидимся на лекциях…       Из бара Елисей сбегает. Быстрым шагом доходит до первой таблички с адресом, перезванивает оттуда — светиться с «дядей» не хочется. Марк проницательный, ему хватило бы одного взгляда на этого «дядю», чтобы всё понять. Ещё заподозрит их в инцесте, эта догадка как раз хорошо ляжет на то, как он смущённо сказал о звонке…       Кошмар. Совсем заврался.       Ладно. На этот раз удалось избежать объяснений, и вряд ли Марк поднимет эту тему ещё раз в скором времени, так что можно пока об этом не думать. Есть проблемы поважнее: на улице похолодало, в воздухе кружится тщетная попытка неба изобразить снег — дождь у него получался куда убедительнее, — и Елисей прячет нос в воротник, высматривая в потоке машин ту, что с шашками на крыше и тёплым Костей внутри, которого так приятно будет обнять…       Но видит машину Штефана. Настроение портится окончательно: уж обратно-то можно было взять и такси, почему опять надо ехать с ним?!       — Ты что, всё это время пробыл на улице? — Костя бросает это через плечо, выглядя совершенно не заинтересованным, и Ел, фыркнув, отвечает ему в тон:       — Нет.       И достаточно. Больше разговаривать не хочется. Он надевает наушники, по обрывкам фраз пытается отыскать ту песню, что пела Мари, как ни странно — находит и ставит на повтор. Хотя бы не слышать их разговоров. Уже немного лучше.       В остальном по-прежнему плохо. К раздражающему запаху этого воздуха, чужому, ненавязчиво сильному, добавился Костин парфюм и запах его сигарет, и они так хорошо сочетаются… Елисей едва дышит. Смотрит на Штефана; за несколько минут по его неосторожным взглядам окончательно убеждается, что ему нравится Костя. Его Костя.       Опасно. Надо разозлиться. Позволить себе это, и тогда всё мешающее внутри вспыхнет и быстро прогорит, не будет так мучительно слабо тлеть, точно боясь сделать больно, но от этого мучая лишь дольше. Выпустить пар, обвинить Штефана во всех грехах…       Елисей сам не замечает, как вместо этого представляет себя на его месте. Каково ему, если вот это, так прочно вросшее в него, что видится в каждом жесте, словно просвечивается сквозь кожу — реальное чувство? Вот он, Елисей, места себе не находит, а ведь Костя возвращается домой с ним, и целовать будет его, и в постель они лягут вместе… А Штефан смотрит на человека, который не его. Каково ему?.. И почти всю дорогу Ел томится чужой безысходной ревностью — а потом одёргивает себя: хватит. Хватит примерять на себя чужие шкуры. И в своей-то никак не ужиться, она как наизнанку надетая одежда, или не подходит по размеру, и даже не понятно — вырос из прежней или не дорос до нынешней.       Глупые мысли. Признаешься в чём-то таком Штефану и Косте, и они посмеются. Они вообще много смеются. Елисей не припомнит даже, чтобы Костя хоть раз был таким с ним, и подозревает, что это потому, что он не был. Нет, с ним он всегда — старший, серьёзный, всё контролирует, а рядом со Штефаном… Даже удивительно. Они держатся на равных, но Елу со стороны кажется: лишь потому, что Штефан это позволяет.       А город как будто назло стал больше, дорога до дома тя-я-янется… «Можно было ехать и побыстрее», — стягивая наушники, вздыхает про себя Ел, когда машина наконец останавливается на парковке возле их дома, но и тогда Костя со Штефаном не расходятся. Они курят, обсуждая опять работу; Елисей стоит в стороне, морщится, изображая, что ему не нравится запах дыма, а на самом деле чувствует себя лишним. Знает, что ни одного слова не сможет вставить, даже если подойдёт, поэтому отстранённо считает чужие затяжки.       «Сигареты всегда были такими длинными?..»       — Елисей, — Костя выбрасывает свою, когда от неё остаётся один фильтр, — замёрз?       — Немного.       — Пойдём.       Он пожимает Штефану руку, кивнув. Елу тоже приходится с ним попрощаться, потому что тот прощается первым, произносит это своё дружелюбное «бай». Только смотрит совсем не дружелюбно. Без неприязни, ничего такого в его взгляде нет. Там кое-что похуже: он словно прикидывает, что Костя с ним сделает, когда приведёт домой, примеряет на него разные позы, но бесстрастно, без малейшего интереса, как профессиональное жюри оценивает породистых собак на выставке.       Зубы стискиваются сами собой. Елисей молчит до самого дома и дальше с удовольствием бы помолчал, но едва закрываются двери лифта, Костя спрашивает:       — Где ты был?       Он произносит это равнодушно в пространство перед собой, не глядя в глаза. Елисей улыбается — что за ребячество? — и расслабленно опускает веки: «Вот, а я всё же не пустое место для него».       — Я был в баре, — отвечает он, распуская волосы. — Там работает Марк.       Резинка запуталась и больно тянет пряди. Никак не вытащить; Ел зажмуривается, дёрнув особенно неудачно, и чувствует, как к волосам прикасаются тёплые Костины пальцы.       — Это тот, у которого татуировки? — спрашивает он, аккуратно распутывая всё это наверняка безобразное настолько, что Ел запоздало хмурится — и этот холёный Штефан видел его таким…       — Да, он. Он угостил меня чаем.       Лифт останавливается на нужном этаже. До квартиры всего несколько шагов, но Костя стоит рядом с ним, выпутывает резинку. И потом, протягивая её, приглаживает ему растрёпанные волосы.       — Всё в порядке?       В его вопросе звучит отголоском вопрос Марка. «Да что они все у меня это спрашивают? Неужели я так плохо выгляжу?» Ел пытается усмехнуться, пытается думать складными, умными словами, рассудительно и спокойно, и не действовать Косте на нервы, и главное, не говорить о Штефане, о нет, ни в коем случае…       Потому что нет в этом никакого смысла. Всё его существование полностью зависит от Кости, и если Костя захочет ему изменить, он ничего возразить не сможет. Как ему вообще тогда… сделать вид, что ничего не заметил? На самом деле, ему ещё повезёт, если именно так поведёт себя Костя — сделает вид, что ничего не происходит, и позволит дальше жить с ним, продолжит платить за учёбу…       — Конечно. — Елисей встряхивает головой, снова приводя приглаженные волосы в беспорядок. — Всё отлично. Пойдём домой.       Вот так. Вроде бы достаточно спокойно, и складно, и по-взрослому. Он молодец.