Солнечный удар

      Проснувшись, Костя лежит с закрытыми глазами. Не отдаёт себе отчёта, сколько — минуту, две, три; ему кажется, он вот-вот соскользнёт обратно в сон, и нельзя поднимать веки, чтобы не спугнуть его…       Но мысли встают на место после первого же глубокого вдоха. Этот запах… Его ни с чем не спутать. Пусть это даже не едкая вонь спирта и хлорки, а что-то ненавязчиво-лекарственное, от него всё равно остаётся тревожный горчащий привкус во рту. Костя сглатывает, чувствуя, как липнет язык к пересохшему нёбу, и с ещё одним глубоким вздохом пытается успокоить забившееся быстрее сердце.       Просыпаться в больнице и так-то неприятно, а уж если толком не помнишь, как в неё попал…       Воспоминания о событиях прошлого вечера смазаны, как после хорошей пьянки. Последнее более-менее отчётливое — как проснулся от жажды, с горячей раскалывающейся головой, и глаза под потяжелевшими веками словно превратились в два раскалённых угля. Знобило до дрожи; Костя понимал, что заболел, что надо принять хотя бы аспирин и позвонить Штефану, отменить встречу, но сил хватило лишь на то, чтобы выпить стакан воды и вернуться в постель. «Полежу немного и всё сделаю, — обещал себе он, ослабевшими руками заматываясь в одеяло и хмурясь от ломоты во всём теле. — Сейчас, переведу дыхание и…»       Дальше в памяти тёмная, душная пустота. Попытки вспомнить хоть что-то сродни попыткам выудить из памяти полузабытый сон. Обрывки не складываются в последовательную картинку, вместо неё — вспышки ощущений: Костя чувствует мигающий красно-синим полумрак, переливающийся вой сирены, чью-то ладонь на своей руке — тёплые пальцы, крепко переплетённые с его ледяными. Отдалённо слышит голоса, и в какой-то момент один из них оказывается очень близко: успокаивающее, тёплое «не волнуйся, я обо всём позабочусь» у самого уха…       …Штефан?..       Сейчас открою глаза, думает Костя, и увижу своего секретаря. Что-то вроде избитого кадра из драматичного фильма — Штефан, просидевший всю ночь подле его постели, уснул на стуле, уронив голову на грудь.       Но в палате он один. Прямоугольник окна отчётливо выделяется в темноте, хоть жалюзи и закрыты, — утро уже не раннее. В сером полумраке получается разглядеть кресло в углу, круглый деревянный столик рядом, небольшой телевизор… Похоже на дешёвый одноместный номер отеля — что равняется, впрочем, довольно дорогой палате.       Участие во всём этом Штефана становится всё более очевидным.       Косте неловко от этого. Неуместное волнение охватило, и особенно странно испытывать его перед другим мужчиной, но всё же, каким Штефан видел его? Слабым, горящим от лихорадки, мокрым от пота и беспомощным… Нет, лучше не представлять. Так унизительно; а ведь тогда, при первой встрече он обещал себе ни за что не проиграть этому уверенному мужчине, держащемуся так, словно у него всё под контролем, всё ему под силу.       Что ж, видимо, проиграл вчистую.       Так очевидно проиграл, что это злости не вызывает. Штефан настолько выше по всем позициям, что ему остаётся с этим только смириться.       От жалкой мысли кривятся губы — больно, они истрескались и пересохли. Попытавшись сесть, Костя со вздохом падает обратно на подушку. Пережидает головокружение, морщится, нащупывая в складках одеяла кнопку вызова медсестры — вена на сгибе локтя залеплена пластырем, и рукой шевелить больно.       Ожидание тянется долго. Костя прислушивается к себе, стараясь отвлечься от него: вроде бы приемлемое состояние, разве что слабость и лёгкая тошнота раздражают, но сколько он себя помнит, у него всегда была такая реакция на антибиотики, так что ничего страшного, скоро можно будет вернуться к работе… И всё равно нервы шалят. Елисей, получается, чувствовал себя так же, когда проснулся в больнице? А может, и хуже — он ведь ещё юный такой и мнительный, он совсем, наверное, испугался…       Дверь открывается, с тихим щелчком вспыхивает свет. Костя зажмуривается, и на пожелавший доброго утра приветливый женский голос взмахивает вслепую рукой:       — Доброе…       Слово обрывается кашлем. Медсестра тут же оказывается рядом, помогает приподняться на постели. С очень сочувственным видом, как понимает Костя, открыв слезящиеся глаза. Это даже смешит немного — в последний раз он лежал в больнице в детстве, с какой-то ужасно страшной ангиной, и впечатления о медсёстрах остались не самые лучшие.       Но эта девушка всем своим видом излучает доброжелательность и участие:       — Как ваше самочувствие?       — Я хотел узнать это у вас.       Она встаёт перед постелью, вытянулась в струнку. Молоденькая совсем, года на три Елисея старше — видно, недавно работать начала, — но ужасно серьёзная.       А ведь Ел когда-нибудь тоже будет работать, внезапно отчётливо осознаёт Костя. Совсем скоро — годы учёбы пролетят, моргнуть не успеешь, он по себе это знает, и улыбается слегка этой мысли. Страшновато во взрослую жизнь Ела отпускать, но хочется всё-таки на него такого посмотреть. Серьёзного, по-рабочему собранного, разбирающегося в своём деле. Повзрослевшего…       — …привезли ночью с высокой температурой, мы успешно её сбили, теперь предстоит курс антибиотиков. Ситуация несколько осложнена общей ослабленностью организма, но об этом вы поговорите с вашим лечащим врачом, он навестит вас чуть позже, — тараторит медсестра, и не заметившая, что пациент отвлёкся на свои мысли. Спохватившись, протягивает градусник: — Возьмите, пожалуйста. Вам удобно лежать? Может, приподнять изголовье?..       Да, это точно не общественная больница, хмыкает про себя Костя, вежливо отказываясь от помощи. Медсестра меряет ему давление, говорит что-то про эпидемию в городе, про курс лечения, что скоро принесут завтрак… Он кивает, почти не слушая; на градуснике всего 36.9, и тем досаднее понимать, что даже этот короткий разговор утомил.       Костя устало массирует виски и просит медсестру, уходя, выключить свет. Глаза болят, пальцы подрагивают от малейшего напряжения, и снова хочется спать, но ничего. За выходные пройдёт, так что он не доставит неудобств фирме. «И Штефану лично, — вздыхает Костя — и совсем не удивляется, видя в проёме вновь распахнувшейся двери своего секретаря. — Ладно. Давно пора было смириться, что он умеет читать мысли…»       — Штеф, я не ждал тебя так рано… Елисей?..       А вот своего парня, растрёпанного и бледного, с глазами ещё более испуганными, чем в то утро, когда на больничной койке проснулся он сам, Костя увидеть не был готов. И к тому, что тот так к нему кинется, — тоже.       — Ну чего ты, я в порядке, — посмеивается он, приподнимаясь на постели, чтобы не выглядеть совсем уж печально. Какой же Ел всё-таки впечатлительный… — Сегодня обязательно выпишусь.       — Кхм, Константин. Я бы не советовал торопиться…       — О, не сейчас, пожалуйста! — Ел не даёт Штефану договорить. Фыркает на него, а сам обнимает сильнее, пропихивает руку под спину, лбом утыкается в плечо. Костя извинительно улыбается секретарю за его резкость, но Елисея не одёргивает. Не надо, он переволновался, лучше погладить его по волосам, успокоить… Успокоиться самому: Ел всё ещё прохладный с улицы, приятно свежий и морозный в закрытом помещении палаты; от него пахнет лимонной жвачкой. Вот бы поцеловать, попробовать эту сладость — и нельзя. Костя позволяет себе только за руку его взять, ведёт ладонью по предплечью, забирается под рукав, от запястья ниже…       И натыкается на бинты.       — Что случилось? — Елисей пытается руку отнять, но Костя не позволяет, ловит прохладную кисть за кончики пальцев. Рассмотрев, поднимает на Ела взгляд — его серые глаза в полумраке тёмные и тусклые. — Ты поранился?       — Упал и порезался об лёд. — Улыбка, впрочем, светлая и яркая. В такую поверить хочется. — Всего лишь царапина, Кость.       Ладонь замотана основательно, от запястья до самых пальцев, и Костя хмурится, осторожно кладя её на постель. Размотать бы и посмотреть на эту «царапину», а то Ел же такой, с него станется преуменьшить, чтобы не волновать его лишний раз…       Но это вечером дома. Сейчас никаких сил ни на что нет.       — Обработал хоть?       — Ага. Всё в порядке, правда.       Елисей это чувствует. Укрывает его чуть ли не до самого подбородка, забинтованную руку прячет за спину — ну точно не хочет беспокоить; здоровой расправляет складки на одеяле и гладит слегка, скрывая ласку за этим невинным движением… Хороший он всё-таки. И не злится совсем, что пришлось из-за его болезни так рано вернуться…       Жалюзи Штефан поворачивает тихо, но резко — пытается внимание на себя обратить?.. В комнате становится светлее, и видно, что ночка у Штефана была та ещё. Бледнее обычного, небритый и в мятой рубашке, он смотрит из-под устало прикрытых век и откровенно раздражается оттого, что Ел тут устроил. Нервный — руки на груди сложены, губы сжаты.       Наверняка проклинает тот день, когда согласился на эту работу, думает Костя.       — Штефан, — немного скованно начинает он, повыше садясь на постели; Ел понимает это как знак «веди себя поскромнее» и тоже выпрямляется. — Спасибо. Я…       В горле встаёт ком, и Костя тихо кашляет, зажав кулаком рот. Да уж. И сказать в своё оправдание нечего, и отшучиваться никакого настроения. Оно и к счастью — Штефан выглядит сейчас к юмору невосприимчивым.       — Елисей, — зовёт вдруг. — Здесь на первом этаже есть автомат, спустись и возьми бутылку воды. Если тебя не затруднит, конечно, — добавляет после небольшой паузы, и Елисея как ветром сдувает с койки. — Деньги…       — У меня есть, — бросает он, глянув на Штефана так, будто хочет сказать что-то ещё, но в итоге уходит молча.       Дверью он хлопает громко. Штефан на это дёргает уголком губ — или показалось? Что они там могли не поделить?..       — Ну и напугал же ты меня!       Закончить мысль Костя не успевает: едва шаги Елисея стихают, от строгого и сдержанного секретаря не остаётся и следа. Штефан усмехается, трёт лоб, смотрит с улыбкой. Подходит ближе, руки засунув в карманы джинсов, расслабленный такой и приятный. И не улыбнуться ему в ответ невозможно.       — Прости. — Костя и не пытается сдержаться. У него как гора с плеч — да, он доставил проблем, и за это всё ещё стыдно, но, выходит, не всё так плохо? — Так что всё-таки?..       О событиях прошлого вечера Штефан рассказывает без лишних подробностей. Перечисляет, безразлично глядя в окно: не смог дозвониться, волновался, приехал, убедил консьержа дать ключи… «Ну, естественно, — усмехается Костя, — разве можно тебе отказать», — и прикрывает глаза, вслушиваясь в голос Штефана. Такой спокойный и ровный, почти усыпляющий…       — …ты начал бредить, когда я попытался разбудить тебя, и весь горел. Так что я вызвал скорую, — заканчивает Штефан всё тем же отстранённым тоном и неожиданно усмехается: — Серьёзно, постарайся так больше не делать.       Костя открывает глаза как раз вовремя, чтобы поймать его улыбку. Непривычную, он такую у своего секретаря раньше не видел: с отголоском пережитого волнения и чересчур сильным облегчением — Штефан предполагал, что всё будет гораздо хуже?..       — Извини, я всегда плохо переносил температуру, — пытается хоть немного сгладить впечатление о себе вчерашнем Костя и, подумав, осторожно интересуется: — Бредил, говоришь… Так это я попросил позвать Ела?       — Ты назвал его имя пару раз, — кивает Штефан; в том, как он проводит ладонью по шее сзади, чувствуется неуверенность. — Номер я нашёл в твоём телефоне. Не надо было этого делать?       — Да пусть бы отдыхал…       Штефан глубоко вдыхает — и выдыхает проведя пальцами по губам. Точно хотел сказать что-то, но в последний момент передумал.       Прямо как Елисей минутой ранее… Да что с ними сегодня такое?       Костя не понимает. Штефан ему ни шанса не даёт понять — хмыкнув, отворачивается от окна, становится непроницаемым тёмным силуэтом.       — Ты такой добрый и заботливый с ним, —говорит, не особо стараясь скрыть укор. — И это замечательно, — добавляет поспешно, — это правильно, такого мальчика надо баловать, но у меня сложилось впечатление, что в некоторых вопросах ему не помешала бы… — Он на пару секунд делает паузу, как последнюю попытку не развивать эту тему, но что-то не позволяет ему закрыть её, — …чуть более жёсткая рука. Он выглядит несколько разбалованным и эгоистичным.       Вновь усмешка — слова плавно переливаются в неё, сглаживаются бессменной добротой и тактичностью. В полумраке, с кружащейся от слабости головой Костя никак не может понять: это всё ещё приятельское обсуждение «симпатичного мальчишки» в полушутливых тонах — или уже серьёзный разговор о…       О чём, кстати?       — Если бы ты узнал его поближе, ты бы не называл его так. — Он старается ответить так же, в меру серьёзно и легкомысленно, но уже то, что эмоции приходится контролировать, оставляет тревожный осадок. Давно рядом со Штефаном такого не было… — Елисей хороший парень.       — Хороший, — с ходу соглашается Штефан, однако искренности не слышно, одно «я так должен сказать». — Красивый, неглупый, воспитанный. И ты можешь быть бесконечно за него ответственен, можешь помогать ему и поддерживать его, рассчитывая на определённую благодарность. Но отношения… Костя, он маленький. Понимаешь?       Он поднимает голову. Его лица против света по-прежнему не разглядеть, и Костя жалеет, что сам лежит на больничной койке как на сцене, не отвернуться. И что сил нет говорить громче — слова звучат так тихо, будто он сам в них не уверен:       — Возраст — это лишь цифра…       — Это не цифра, — Штефан их даже дослушать не пытается. — Это, в первую очередь, опыт, — возражает он, устало потерев щетину на подбородке. — Пара-тройка неудавшихся отношений за спиной и понимание, почему они не удались. Знание, чего хочешь от партнёра и что можешь дать ему сам.       У него было то ещё утро и, не исключено, что бессонная ночь, но он говорит чётко и уверенно, а Костя чувствует себя вконец потерявшимся — с чего ни с того ни с сего начался этот разговор? Он упустил момент, когда тема свернула в это русло, и теперь проигрывает непонятно откуда взявшийся спор по всем фронтам. Мысли вяло ворочаются в голове — температура всё-таки опять поднимается… А Штефан очень мягко говорит очень жестокие вещи, и как заставить его замолчать после всего, что он для него сделал?       И желательно при этом не выглядеть тем, кто боится услышать правду…       — Каким бы серьёзным и взрослым он ни старался казаться, чтобы соответствовать тебе, он вчерашний ребёнок. — Правду, которую Штефан так легко прочитал в Елисее, пробыв с ним всего ничего. Присматривался, значит. Анализировал… — В этой симпатичной рыжей голове ветер гуляет, и он не стихнет, пока Елисей не набьёт себе шишек. Это абсолютно нормально, все мы познавали жизнь на собственном опыте, зачастую болезненном, у каждого за плечами целый груз сожалений, но ты готов дать ему волю совершать эти ошибки?       Замолчав, он снова нервно прикасается к губам — то ли жалеет, что столько наговорил, то ли пытается не наговорить ещё больше. И то, и другое для него, обычно взвешивающего каждое слово, выглядит настолько странно, что Костя не выдерживает. Спрашивает прямо:       — В чём дело, Штеф? Вы с Елом повздорили по дороге сюда? Он может быть немного резким, когда напуган…       Только отвечать так же прямо Штефан, судя по всему, не собирается. Вместо этого молча отворачивается в профиль; свет из окна резко очерчивает морщины у его рта и на лбу, глубокую складку между бровями. Подчёркивает щетину — Костя знает, его щёки сейчас выглядят так же, с серым тенями под скулами, и дико осознавать: они, два взрослых мужика, спорят из-за парня в два раза их младше.       Интересно, это выглядит так же странно, как и звучит? И ладно ему важно Елисея понять, Елисей, в конце концов, его парень, но Штефан-то чего так завёлся?..       — Нет, ничего такого. — Штефан нарушает молчание тихо. Нерешительно, словно между ними возникло недопонимание, и теперь он сдерживается, чтобы не прояснить его и не сделать всё ещё более неловким. — Извини, это не моё дело, я просто… Насчёт его болезни. Это меня ещё касается?       Он подходит к кровати, покосившись на дверь. Садится на край.       — Понимаю, — говорит, — сейчас не самый подходящий момент, так что задам всего один вопрос, ладно? — Улыбается обезоруживающе уголком губ: — Постарайся не врезать мне, — но в следующую секунду уже снова серьёзен: — Кость. Скажи, ты не боишься его?       — Что, прости?..       Так серьёзен, что Костя не сразу понимает, про кого он; поняв, чувствует, как сжимаются на одеяле кулаки. Нет, врезать не хочется. Хочется убедиться, что всё это реально происходит, потому что… нет, серьёзно? бояться Елисея?..       — Ты уверен, что он полностью отвечает за свои действия? — продолжает тем временем Штефан, пользуясь его молчанием. — Тебе не страшно засыпать с ним в одной квартире? В одной… постели. — И качает головой, не дождавшись ответа. — Тебе что, и мысли такой в голову не приходило? И это после того, как ты своими глазами видел, что творила его мать. Да он тебя совсем без ума оставил…       — Да он голос на меня боится повысить, — наконец перебивает его Костя. — Он… терпел от меня такое и даже ни разу не огрызнулся!..       Штефан встаёт резко; это выглядело бы как «не хочу слушать», если бы он позволял себе подобные выпады.       — Не злись на меня, у меня, считай, в рабочей инструкции прописано хотя бы пытаться о тебе заботиться, — говорит он и, не успевает Костя возразить — он не злился! — сворачивает им же и начатую тему: — В общем, не будем сейчас об этом, тебе нужно отдыхать… Но позже обязательно к этому разговору вернёмся.       Почти сворачивает. Это его «позже» нависает тревожной тенью, и Косте хочется либо поговорить прямо сейчас, либо больше не поднимать этот вопрос никогда. Потому что Штефан, безусловно, разбирается во всём этом — но с другой стороны, он не знает Елисея, а это важно. Так что да, хорошо, пусть будет позже. Когда он найдёт слова, чтобы объяснить всё как надо; когда их не сможет в любой момент застать виновник этого разговора и расстроенно опустить голову, заметив, как неловко они замолчали при его появлении… Где он, кстати, пропадает так долго?       Повернув голову к двери, Костя прислушивается, но понимает, что вряд ли услышит шаги Елисея. Тот ходит тихо, всё ещё боится лишний раз привлечь к себе внимание, а в коридорах стало шумно — больница начинает оживать. Так значит, Штефан с Елом приехали к нему так рано…       Они заботятся о нём, каждый по-своему. И пусть для Штефа забота Ела не более, чем прихоть избалованного мальчишки, а для Ела забота Штефана — занудство, каждый из них искренен в своём желании помочь.       И Костя не хочет терять их обоих. Более того, он уверен, что они поладят, стоит им получше узнать друг друга. Нужно лишь найти способ помирить их, сгладить этот конфликт, в котором, как ни печально признавать, он сам и виноват. Нужно было сразу представить их друг другу нормально, не допустить этих предубеждений и обид…       Но разбираться с этим он точно будет не сегодня. Сегодня Елисей измотанный и нервный, будет как ёжик сворачиваться в клубок, закрываться и колоться в ответ на любое вторжение в его личное душевное пространство. Да и Штефан, хоть и владеет собой лучше, видно, что вымотался вконец. Хмурится вон, массируя переносицу, и не говорит ничего больше, губы сжимает — отчётливее обозначились складки от носа к уголкам рта. Костя старается не пялиться, но невольно посматривает на них: кажется, или когда он впервые встретил Штефана в аэропорту, тот выглядел гораздо моложе? Тот мужчина, вызывающий зависть одним своим видом, был младше этого лет на пять; а ведь не прошло и двух. Да, работа под руководством такого начальника, как он, определённо не идёт Штефану на пользу…       — Думаешь об увольнении?       Вопрос должен был прозвучать с шутливым опасением, и Костя усмехается про себя: надо же, почти получилось. Опасливая шутка — тоже неплохо. Главное, чтобы она Штефану идею не подала.       — С чего вдруг? — а то он лоб тереть перестал и сложил руки на груди, брови подняв. Именно так, как делает это иногда на переговорах — наиболее вежливая версия «вы сказали какую-то глупость, но раз уж сказали, объясняйте, я весь внимание». Косте ничего не остаётся, кроме как послушаться:       — Я окончательно дискредитировал себя как начальника, — пожимает плечами он, стараясь выглядеть не сильно разочарованным в себе. — Кстати, что сказал Дмитрий насчёт всего этого?       — Ничего.       В одно мгновение все заготовленные фразы вылетают у него из головы. Потому что… то есть как ничего? Штефана же к нему как раз для контроля и приставили, разве нет?       — Он об этом не знает, — добавляет Штефан так, что становится понятно: развивать тему он не станет. И мотивы свои озвучивать тоже не собирается. Говорит только: — Я не собираюсь уходить, Костя. И начальника другого не хочу.       Вот и что на такое можно ответить?..       — Спасибо, — Костиной фантазии хватает лишь на это. Он совершенно не понимает, за какие заслуги Штефан с ним… так, но обещает себе сделать всё, чтобы действительно заслуживать такое отношение. Поэтому когда Штефан бросает ему:       — Как придёшь в себя, сходим куда-нибудь отдохнуть. Ты угощаешь, — и улыбается многообещающе, с нескрываемой наглостью, он кивает в ответ.       Кажется, Штефан окончательно отучил его сопротивляться. И сделал это так тонко, что эта мысль даже не пугает.

***

      …Коридоры, тихие и пустынные, когда они со Штефаном приехали, заполняются людьми, и Елисей чувствует себя неуютно. Старается не встречаться ни с кем взглядом, вслушивается в свои шаги, глядя под ноги и изредка посматривая на указатели; немецкие слова вдруг кажутся почти такими же непонятными и сложными, как в первые месяцы здесь.       В голове шумит, как на потерявшем сигнал канале, и хотя спать не хочется, думать получается неважно. Зато обострились и без того вечно взведённые до предела чувства. Это почти что больно в каком-то смысле; Ел притормаживает перед лифтом и мотает головой выжидающе смотрящим на него врачам: нет, езжайте без меня. Ему кажется, что все косятся на него, потому что от него всё ещё пахнет алкоголем, сигаретами, чёрт-знает-какой-таблеткой…       Сексом.       Запах последнего Ел пытался смыть с себя, простояв под душем не меньше часа, но тот словно пропитал его насквозь; остальное надеется заглушить ещё парой подушечек жвачки. Купил её перед поездкой в больницу, выбрал лимонную, вспомнив слова Кости о том, что от мятной запах перегара становится лишь заметнее. Елисей вообще любит этот кисло-сладкий вкус, но сейчас жвачка кажется ему противной. Может, потому, что противно использовать Костины слова так? Против него, получается.       Рука отзывается болью, когда Ел прячет жвачку во внутренний карман пальто, точно какое-то орудие преступления. Он смотрит на ладонь, поправляет кривоватую повязку — во взбудораженном мозгу сразу вспыхивает картинка, как сдирал в ванной дурацкие пластыри, всеми силами стараясь не думать о том, кто их налепил.       Получалось плохо.       А сейчас не получается вовсе. Всё так отчётливо и правдиво… Казалось бы, воспоминания должны быть тёмными, мутными, как атмосфера в той комнате, но что-то добавило им яркости и резкости. Ел останавливается и на несколько секунд зажмуривается: хватит, прошу, хватит…       Как бы не так. События этого утра безостановочно прокручиваются в голове, начиная с того момента, как он услышал в трубке это строгое «сейчас же» — и сразу всё понял.       — Что с Костей? — спросил глухо — воздуха начало не хватать.       — Мне пока ничего не сообщают. Тебе тоже не сообщат — ты ему никто.       Вместо вдоха из груди вырвался жалкий беспомощный всхлип, и Ел поспешил зажать рот рукой. Но поздно — Штефан его услышал.       — Не переживай так, — сказал он вдруг гораздо мягче, Елисей даже удивился: он так умеет?.. — Он уже в больнице, врачи о нём позаботятся. Собирайся и приезжай поскорее.       В ответ получилось лишь покивать, потому что он всё ещё зажимал рот. Но на секунду ему показалось, что Штефан его понял. На ту секунду, пока тот шептал в трубку «всё будет в порядке».       Эти слова дали ему сил взять себя в руки. Заглянуть к Джонни в ванную — он и не подумал прикрыть дверь, — спросить адрес, вызвать такси. Дождаться машины, стоя у окна, а не расхаживая по комнатам. Она приехала скоро; Джонни, в одном полотенце, с капающей с волос водой, безразлично махнул на прощанье. «Захлопни дверь», — бросил, так и не взглянув на него.       Всё произошедшее между ними казалось таким жестоким. Причём по отношению к ним обоим — Елисей чувствовал себя жертвой и сволочью одновременно и никак не мог понять, это на самом деле так, или чувство вины уже вошло у него в привычку. Злился на себя оттого, что опять всё усложняет. Или в жизни всё на самом деле так сложно? Это ведь надо, как глупо получилось: ему этот секс не был нужен, а Джонни, похоже, нужен был вовсе не секс…       Но разбираться во всём Елисей не стал. Вставил наушники в уши, включил музыку погромче и вслушивался в неё, барабаня пальцами по коленке. Чем ближе такси подъезжало к дому, тем тоскливее становилась погода. Снег превратился в дождь, дождь — в мелкую, повисшую в воздухе морось. Ел смотрел в окно и спал с открытыми глазами, словно сырой туман с улицы просочился ему в голову, и мысли терялись в нём, едва успев появиться.       В себя он пришёл, только выйдя из машины в холод и темноту. Было раннее утро, самое тёмное время, город тонул в черноте, и никакие фонари от неё не спасали. В тишине пустого лифта снова набросились мысли о Косте, сердце задрожало, и Елисей, расстегнув пальто, пролез холодной рукой к груди, прямо под кофту, держал его крепко, отпустил всего на миг, чтобы открыть дверь…       А потом заметил чужую обувь в коридоре, и на мгновение ему показалось, что оно вовсе остановилось.       Штефана Елисей нашёл на кухне. Весь его вид говорил «я не хотел задерживаться, но пришлось»: он стоял, прислонившись к подоконнику; его пальто было перекинуто через спинку стула.       — Что вы здесь делаете? — забывшись от удивления, на русском спросил Елисей.       — Тебя жду, — так же по-русски ответил Штефан. И бросил свысока, подойдя на пару шагов: — Ты ведь даже адрес больницы спросить не додумался.       Елисея как ледяной водой окатило — перед ним стоял совсем не тот Штефан, что улыбался ему тогда, в машине. Не тот, что шептал успокаивающе в трубку «всё будет в порядке». Этот не скрывал неприязни, всматривался ему в глаза неотрывно и едко — Елисей отступил на полшага невольно и голову опустил. Почувствовал себя котом, хвост поджавшим покорно, признавшим власть.       Но смирился с этим. Не время качать права.       — Вы узнали, что с Костей?       Штефан кивнул.       — Грипп. Константин плохо переносит температуру, организм ослаблен. Я зря поднял панику.       — Не зря, — выпалил Елисей поспешно — ну хотелось же, так хотелось показать, как он благодарен!.. — Спасибо, герр…       — Ты, думаю, можешь звать меня Степан Андреевич.       И снова — такое явное обозначение разницы между ними и подчёркивание границ. Ел почувствовал, как опускаются плечи, и не смог скрыть обиды.       — Спасибо, Степан Андреевич, — повторил, не найдя больше слов.       Штефан ничего не ответил. Отвернулся, подошёл к стулу, дотронулся до пальто. Но снимать со спинки не стал — снова отошёл к окну, прислонился бедром к подоконнику. Медлил почему-то.       А Елисей от него взгляда не отводил, пытаясь понять, чем заслужил такой холодный приём. Штефан же может быть добрым. Почти был таким, всего несколько часов назад, услышав, что нужен ему. А теперь что не так? Наверное, нужно просто собраться, показать ему себя с лучшей стороны — взрослым, серьёзным. Честным.       — Степан Андреевич, — скромно позвал Елисей и, решившись, выпалил: — Мне кажется, или вы действительно агрессивно ко мне настроены…       — У тебя зрачки расширены.       Штефан так безразлично и сухо это произнёс, что Ел не сразу понял весь ужас фразы — а в следующую секунду его насквозь прошибло холодным потом. Ему показалось, он почувствовал, как запульсировали зрачки, огромные, тёмные, но никак не мог отвернуться, не мог спрятать широко распахнутые глаза. «Расширены, — отголоском шипело в мыслях. — Это значит… значит…»       — С рукой что? — всё так же не оборачиваясь, ровно спросил Штефан.       — Упал… — на автомате прошептал Елисей. Прикоснулся к глазам через закрытые веки — как же так… он же не хотел…       — Ноги не держали?       — Я поскользнулся на льду, — пробормотал он. И добавил зачем-то, пряча руку за спину, как будто Штефана могло это волновать: — Нормальных пластырей не было, вот и пришлось такими…       — Константина можно будет навестить через четыре часа, — перебил его Штефан. Было слышно: разговаривать ему надоело. — Я заеду за тобой, а пока проспись хоть немного.       Вздохнув, он устало оттолкнулся от подоконника и спешно пошёл к выходу. Бросил, проходя мимо:       — Можешь не провожать.       Но Елисей всё равно пошёл за ним. И уже у самой двери не выдержал:       — Степан Андреевич! — Вцепился в рукав его пальто. Сильно, чтобы уж точно выслушал. — Не говорите Косте, в каком состоянии я приехал. Очень прошу.       Он смотрел на свои побелевшие пальцы, но кожей почувствовал, как раздражённо взглянул на него, обернувшись, Штефан.       — Вот как? А я думаю, ему стоит об этом узнать.       — Я… — Вздохнув, Елисей покачал головой. Как всё объяснить, чтобы этот строгий мужчина поверил и понял? Чтобы не сделать хуже?.. — Пожалуйста.       — Не могу тебе этого обещать.       Штефан попытался вырвать рукав, но Елисей его не отпустил. Вцепился до боли в пальцах, ведь если Костя узнает, он расстроится, и отругает, а может, и вовсе разочаруется, и тогда…       — Если вы расскажете ему об этом, я расскажу, что вы в него влюблены!       Елисей выпалил это от испуга — и испугался ещё сильнее. Подняв глаза, встретился взглядом со Штефаном: ну, что теперь? будет всё отрицать? разозлится? посмеётся?.. Он был готов к любому из этих вариантов, но ни один из них не увидел в ответном взгляде. Штефан просто смотрел на него, так, словно впервые видел. И сказал будто бы вовсе не ему, а самому себе:       — А на вид ты красивее.       Когда он потянул на себя рукав, Ел разжал ослабевшие пальцы. Отвёл взгляд. Прошептал «до свидания», не получил ответа. Закрыл тихо хлопнувшую дверь и, зажмурившись, лбом уткнулся в неё. Сердце билось натужно и нехотя.       Елисей действительно чувствовал себя уродливым…       Автомат с напитками находится в самом углу, на другом конце здания — Елу кажется, что Штефан буквально послал его куда подальше; перебирая в кармане монеты, он смотрит на своё блёклое отражение в стеклянной дверце, не видя за ним ни бутылок, ни цен. И сам себя едва узнаёт.       Это кто-то другой там. Сверкает тёмными глазами. И в квартире у Джонни был кто-то другой, так что лучше выбросить случившееся из головы и никогда не вспоминать. Разве что узнать сначала…       Елисей дважды выслушивает длинную серию гудков; третью обрывает в самом начале. Всё равно без толку, до Джонни никак не дозвониться. И на смс он так и не ответил, хотя Ел отправил его ещё из дома. «Что это была за таблетка?» — набрал, стоя перед зеркалом в ванной: зрачки и правда были расширены, это выглядело так жутко. Хотелось заснуть, проснуться — и чтобы всё это оказалось сном, глаза опять стали светлыми. И после душа Ел попытался уснуть, но неконтролируемая взбудораженность охватила его тело и мысли, и постель ощущалась выстланной крапивой.       До самого приезда Штефана Ел не сомкнул глаз. Ему и не хотелось, усталость накрывает с опозданием сейчас. Рассеивается внимание — вытащив монеты из кармана, он несколько секунд невидяще смотрит на них и с трудом вспоминает: точно. Вода.       На обратном пути пялится в телефон, на список контактов. Их так мало, что Джонни оказался на самом верху. «Даже имя видеть противно», — морщится Ел и, поддавшись порыву, удаляет номер. Стонет чуть ли не в голос: вот бы из головы было так же легко стереть…       — Вы к Константину?       С высоким врачом Ел едва не сталкивается. Поднимает взгляд, извиняется за неосторожность улыбкой. Это тот самый, вспоминает, который встретил их со Штефаном. Какой-то его знакомый.       — Да, к нему.       — Передайте ему, будьте добры.       Время снова играется с ним: моргнув, Ел замечает, что врач уже ушёл по своим делам, оставив у него в руках небольшую стопку бумаг. На криво сложенных листах в основном таблицы, видимо, результаты анализов. Елисей рассматривает их внимательно, но впустую — ничего не понятно…       А потом цепляется взглядом за знакомое имя. Штефан. Указан как человек, с которым связаться в экстренном случае. И Елисей убеждает себя: «В этом нет ничего странного». «Иначе и быть не могло», — проглатывает, пытаясь избавить от кома в горле. Даже заставляет себя усмехнуться: ха, ну правда, не ожидал же он своё имя в этой графе увидеть…       Веселее ему почему-то так и не становится. Ему становится обидно, что не он в этой графе, но в то же время он понимает, что не заслуживает там быть. Потому что ничего не сможет сделать, если срочно понадобится помощь. А вот Штефан… Эта больница, эта отдельная палата, эти сразу столько обследований — это всё благодаря ему; это он был с Костей в трудный момент, он помогает ему сейчас, он хорошо к нему относится…       …он сильно его любит?..       Опасно. Благодарность и уважение — прочная почва, на которой легко может вырасти нечто большее. Ел слишком хорошо понимает это. И потому уверен: сейчас тот самый момент, когда нужно найти верные слова, чтобы рассказать Косте о чувствах Штефана и не дать им прорасти в него глубже; но этот мерзкий договор… Ел знает, что прочно связан им со Штефаном и просто — связан. Да и вообще чувствует себя так, будто подслушал-подсмотрел чужой секрет. И нельзя о нём рассказывать, это подло.       Штефан хороший человек, и это тоже подло с его стороны. Потому что не получается его ненавидеть…       Перед палатой Елисей останавливается. Понимает, так поступать нехорошо, но ничего не может с собой поделать — прислушивается. За дверью говорят о работе, обыденно и спокойно. Ничего подозрительно. Может, показалось, что Штефан специально отправил его подальше?..       Мотнув головой, Ел тихонько заходит. Штефан, не прекращая говорить, отмечает его появление коротким холодным взглядом и складывает руки на груди; Костя будто бы вовсе не ощущает, как заискрила атмосфера.       — Спасибо, — улыбается он, взяв воду.       «Ну вот, — вздыхает про себя Елисей. — Я хоть на что-то годен…»       — Позволь. — Штефан протягивает ему руку, и Ел, опомнившись, отдаёт бумаги.       На какое-то время палата заполняется шуршанием листов. Потом добавляется шорох одежды — Штефан зачем-то полез в карман, на ощупь, взгляда не отрывая от бумаг…       — Поделишься? — тут же оживляется Костя, увидев в его руках сигареты. А Штефан смотрит на них так, точно не он сейчас сам достал их из кармана пальто. Задумчиво и немного удивлённо.       — Нет, — говорит — и резко сминает пачку. Под изумлённые взгляды кидает её в стоящую в углу урну. — Я бросил, и, надеюсь, ты меня в этом поддержишь.       И продолжает, ровно сложив бумаги и подняв наконец взгляд:       — Костя, то, что я вижу — следствие крайней безответственности. Нужно заботиться о своём здоровье, особенно если больше некому этим заниматься.       Ел чувствует, как у него против воли сжимаются челюсти. Какой… болезненный укол в его сторону. Нет, Штефан, конечно, на него и не смотрит — правда, он даже не-смотреть умудряется с осуждающим видом, — но последние слова явно предназначались ему.       А Костя, как всегда, и не заметил. Но злиться на него не получается: он измученный такой, что не верится, как всего за один день он заболел вот так? Ещё прошлым утром всё было нормально, а теперь серые тени вокруг глаз, голос слабый, губы бледные, и отвечает Штефану тихо, не спорит совсем, уставший и подавленный.       И не верится, что когда-то он казался неуязвимым. Елисей ещё помнит, как смотрел на Константина в первые дни. Приблизиться было страшно, таким он был недоступным, взрослым и сильным. А сейчас…       Возможно, Штефан не так уж неправ. Возможно, о Косте действительно стоило заботиться лучше, а он — не справляется…       — …Елисей. — Почувствовав прикосновение к плечу, Ел моргает и поднимает взгляд. Штефан кивает ему: — Пойдём. Константину нужно отдохнуть.       За окном стало гораздо светлее. Заблудившийся в воспоминаниях и мыслях, Ел не заметил, как прошло время. Сидел себе у Кости в ногах на постели, пока они со Штефаном обсуждали опять какие-то срочные дела, которых он не понимает. И просидел бы ещё сколько угодно много, но в палату заходит медсестра, и, судя по всему, в самом деле пора уходить.       Костя ловит его за руку в последний момент.       — Я приеду вечером, — говорит по-русски. — Не волнуйся.       Ел пытается одной улыбкой пообещать ему: не буду. Штефан поджимает губы, но на этот раз не возражает.       Он вообще больше ничего не говорит. Не обращает на Елисея внимания, как будто и нет его тут; Елисей, если честно, не против такого положения дел.       Но на улице решает всё же попытаться ещё раз подать голос.       — Спасибо, что не рассказали Косте про… — произносит тихо, подойдя к Штефану на безопасное расстояние — чтобы и голос не повышать, и не раздражать лишний раз, — …про меня.       — Не благодари. — Штефан останавливается на крыльце. Поправляет пальто. Опускает руку в карман, в котором были сигареты, и, выругавшись сквозь зубы — он это умеет!.. — достаёт ни с чем. Настроение у него такое… не то что подойти, смотреть страшно. — И постарайся больше не вести себя с ним так по-свински.       — Вы не знаете, о чём говорите.       Елисей произносит это почти не слышно, ничего такого не имея в виду, обидно просто — но Штефана задевает.       — Чего я не знаю? — Он поворачивается к нему и, рассматривая, следит за реакцией. — Что ты оставил явно заболевающего человека и уехал развлекаться? Вернулся с перегаром и зрачками во всю радужку, хотя пьёшь таблетки, исключающие употребление алкоголя и уж тем более психотропов?..       «Значит, Костя и это с ним обсуждал», — без особого удивления думает Ел. Молчит. Смотрит… Видит, что раздражает Штефана своей отстранённой реакцией на его слова, но ничего не может с собой поделать. Ему холодно, у него пальцы влажные от сырого воздуха. Капля с крыши разбивается у его ног — от звонкого всплеска передёргивает нервной дрожью, и мурашки колючие рассыпаются по телу, и всё вокруг начинает ощущаться острее, а внутри — онемело. Нехороший знак…       — …такое отношение после всего, что Костя для тебя сделал… — голос Штефана ледяной и острый. Ел прикрывает глаза.       — Не ругайтесь, пожалуйста. Мне и так тяжело…       — Что тебе тяжело? Жить на всём готовом?       Считая про себя секунды, он вслушивается в нудный стук капель по крыше и шелест отряхивающегося от дождя клёна над ней; кто-то заходит в больницу, кто-то выходит, кто-то проходит мимо… Штефан больше не говорит. Ждёт ответа? Не хочется ему отвечать — нечего. Хочется, чтобы этот мужчина поддержал. Он взрослый. Сильный. Он, кажется, всё же добрый, и, может быть, если подойти к нему, посмотреть в глаза и искренне попросить: ну не унижайте, помогите, мне же и так плохо, и сложно, и страшно…       По презрительному взгляду Штефана ясно — лучше и не пытаться. Лучше промолчать, потому что что бы ни сказал, всё будет выглядеть оправданиями и попытками глупого, ветреного, лживого и корыстного мальчишки вызвать жалость.       — Вы не поймёте.       — Действительно, куда уж мне… — бормочет Штефан в сторону и нехотя добавляет: — Тебя подвезти?       — Нет, сам доберусь, — качает головой Елисей. И даже находит силы на улыбку: — Спасибо вам большое за всё.       А толку-то? Плевал Штефан на неё — уходит, не попрощавшись…       Стоит его высокой фигуре скрыться за углом здания, Ел обхватывает себя за плечи. Всё-таки спокойнее рядом с ним было, хоть он и злился. А теперь страшно, и утро такое раннее, сумрачное, на улице пустынно, одни машины шуршат шинами по дорогам, гудят в пробке нетерпеливо, ужасно резко и громко… Подняв воротник, Елисей пытается спрятаться за ним, но тут же опускает. Расстёгивает пару верхних пуговиц — душно, от частых вдохов лишь морозит губы, а в лёгкие словно бы ни глотка не попадает. Давно такого не было, он такой жалкий, ему собой быть не хочется…       Но он нужен Косте. Самому себе нужен, если не хочет отдавать его кому-то, а хочет сам стать для него опорой. Так что нужно взять себя в руки; полусознательно, повинуясь какому-то странному порыву, Елисей достаёт телефон и снимает себя несколько раз подряд, дёргано тыкает в значок на экране, порезанную руку положив на грудь, чтобы чувствовать — лёгкие расправляются и сжимаются, он дышит!..       Мелькает мысль про Марка, но он гонит её прочь — не время ещё и из-за этого переживать, как бы ни было жалко, что всё получилось вот так.       Фотографии получаются смазанные. Тревожные: Елисей не смотрел в объектив, тень от крыши падала ему на лицо тёмная, плотная. И зрачки пока ещё шире, чем должны быть, но в остальном — ладно, это просто он, несмотря на всё, что случилось. Такой же бледный, рыжий, растерянный и немного даже решительный.       Так что всё. Никакой паники. Перемелет всё, переживёт — и останется собой…

***

      …От слабости подрагивают пальцы, и ключи кажутся ужасно тяжёлыми. Костя едва не роняет их, пытаясь попасть в замок, но зайдя в квартиру, приободряется. Выпрямляет спину, расправляет плечи — Ел же встретит, нельзя выглядеть при нём слабым…       Вот только разыгрывать представление не перед кем. Коридор пуст, и в квартире не слышно шагов, разве что в глубине, в комнате, горит свет. Разувшись, Костя проходит туда и сразу понимает, в чём дело. Его просто никто не услышал — лохматый силуэт на балконе выделяется отчётливо, чёрным на фоне светящихся окон дома напротив. Елисей стоит там, замер, прислонившись плечом к окну. Спрятался от чего-то в маленьком мирке, отгородился от квартиры с одной стороны и от города с другой глухими стеклопакетами. Смотрит вверх.       «В небо», — сам не зная почему, поправляет себя Костя. Прежде чем открыть дверь, он легко пробегается костяшками пальцев по стеклу.       — Костя! — Едва увидев его, Елисей кидается обниматься. Крепко стискивает, как будто они не сутки, а минимум месяц не виделись. — Почему не позвонил?!       Плед соскальзывает с его плеч, но Костя успевает поймать его.       — Батарейка села, — говорит, заматывая Ела обратно. — Да и зачем тебя лишний раз дёргать, я взял такси…       — С тобой точно всё в порядке? — Но тот его словно не слышит. Пробирается рукой под полы пальто, ощупывает рёбра, живот; чуть отстранившись, трогает лоб… — Может, и правда стоило остаться в больнице?..       — Ненавижу больницы.       Только после этих слов замолкает. Кивает, притихший. Костя старается ему улыбнуться, а то прозвучало всё-таки резковато, но в воздухе мерещится стерильный больничный запах, и улыбка получается кислой. Вот чёрт, всего день провёл там, а уже пропитался этой мерзостью — одежда, волосы…       Но стоит признать, лучше ему стало. Капельницы сделали своё дело, и уже к полудню очень кстати появились силы спорить со Штефаном — тот позвонил и долго, обстоятельно взывал к благоразумию. «Для тебя будет лучше остаться под наблюдением хотя бы на выходные, — сказал, вздохнув, перед тем, как попрощаться. — Ты сам это понимаешь».       Костя понимал. Но настоял на своём, и не жалеет ни капли, потому что, господи, как же тепло Елисей обнимается… Ещё и пледом поверх пальто пытается замотать. Не очень, правда, получается — забинтованной рукой он не шевелит, прячет её за спину.       — Покажи лапку. — Елисей мнётся, и Костя сам берёт его руку. Подносит к свету, рассматривая — пальцы чуть согнуты, и на первый взгляд кажется, расслаблены, но в запястье чувствуется, что Ел напряжён. — Всё плохо?       Елисей головой мотает:       — Если не тревожить, то не больно, честно.       У него и правда очень честный вид. Будто не о порезе говорит, а о чём-то гораздо более важном. И серьёзный такой, всё всматривается в лицо обеспокоенно; разглядеть там сейчас можно разве что синяки под глазами и сосульками падающие на лоб волосы, и Костя снова притягивает Ела к себе: не надо сейчас смотреть. Обнимает его поверх пледа. Под мягкой тканью чувствуются его острые плечи, его длинные прохладные волосы щекотно скользят по рукам, а если уткнуться в шею, можно вдохнуть едва уловимый запах его кожи, такой странный, напоминает топлёное сливочное масло. И всё это так знакомо, привычно, обыденно…       И почему-то пронзает понимание, что не надоест никогда. Так необычно… Ему ведь всегда нравилось в отношениях именно отсутствие привязанности, в его понимании неразрывно связанной с болезненным предчувствием расставания, отсутствие необходимости заботиться о чужих чувствах и заглядывать в будущее, строить его, беря на себя ответственность и — самое ужасное! — полагаясь на партнёра.       А теперь в их с Елисеем связи есть всё, чего он так долго избегал. И не мешает, не раздражает, не злит. Наоборот, страшно всё это потерять. И пускай не будет больше этого возбуждающего ощущения от того, что партнёр впервые сдаётся, доверяется и подчиняется, не будет той срывающей крышу яркости новых ощущений, пускай Ела не нужно завоёвывать, не нужно вести с ним этой будоражащей обольщающей игры, и отстаивать своё право на него не нужно. У них всё очень спокойно, хорошо и обоюдно — и именно поэтому его хочется себе так, как не хотелось никого никогда в жизни.       И тепло в груди, как никогда в жизни. То самое, мягкое, жаркое, яркое и живое, о котором он раньше лишь читал в книгах и которое считал набившим оскомину романтичным образом. А оно вот как бывает, и правда тепло так, что нет терпения об этом молчать… Значит, пора рассказать? Сегодня. Чуть позже, когда между ним и Елисеем не будет ничего лишнего, и каждый его вдох, каждый удар его сердца можно будет разделить с ним.       — Я пойду приму душ…       — Я с тобой.       Голос Елисея звучит чуть хрипло, точно он успел пригреться в объятиях и задремать — или потому что навоображал себе более интересное продолжение вечера?..       — Я сейчас ни на что не способен, так что быстро помоюсь и спать, — на всякий случай предупреждает его Костя, но он упрямо хмурится:       — Ну и что? Ляжем вместе. Я со вчерашнего утра не сплю. — И, не желая слушать возражения, выворачивается из рук. — Пойду приготовлю вещи…       Плед он скидывает на диван по дороге. Остаётся в футболке — Костя с усмешкой замечает, что почему-то в его футболке. Заходит за ним в комнату, но останавливается на полпути. Взгляд цепляется за телефон Елисея, оставленный на столе. Экран весь в трещинах… «Так и не купил новый, — усмехается Костя, проводя по ним пальцем. — Может, не хочет его менять, потому что это подарок? Он вообще-то сентиментальный. Надо ему новый так же в подарок купить, не спрашивая…»       Смс приходит бесшумно. Ни сигнала, ни вибрации, с неопределившегося номера. Отзывается отчего-то тревогой в груди, той самой глупой ревностью-к-каждому-столбу, и Костя понимает, что это плохо, что нельзя так делать, но у Ела всё равно наверняка стоит пароль, так что…       Стоит провести по экрану, и он загорается ярче. Доверчиво разворачивает уведомление; Костя на автомате пробегает по нему взглядом — и открывает сообщение целиком. Буквы скачут перед глазами, и слишком много разноцветных смайлов, делающих содержание каким-то издевательским, и смысл такой, что господи, оно не может быть отправлено Елисею… Не может же?..       Всё, что горело у Константина внутри, леденеет. И голос становится холодным, властным:       — Елисей. Подойди ко мне.