***
Несмотря на царившее в холле оживление среди сотрудников из-за поступившего звонка о нападении, Буйволсон оставался недвижим и задумчив. Продолжая держать Ника на весу, капитан полиции размеренно и задумчиво фырчал, переводя взгляд с лиса на вход в полицейский участок и снова обратно, словно что-то взвешивая. После раздумий он разжал пальцы, и Ник рухнул на пол: — Хорошо, исключительно ради твоего непременного желания увидеть ее, ты поедешь с патрулем. Но с тобой поеду и я. Сам понимаешь, ты слишком ценный свидетель, и я должен убедиться, что ты останешься в живых. Да и учитывая статус самой Аннеты, мне тоже не мешает появиться на Изумрудной аллее. Дерри, мешок ему на голову, хвост и в машину патруля на заднее сиденье! Лис даже не успел возмутиться приказу капитана, как один из полицейских накрыл его голову тканевым мешком, заломил ему лапы за спину, и Ник только успел понять, что он движется в сторону выхода. Уже после того, как его затолкали в патрульную машину, лису сняли мешок с головы, и он понял, что сидит в машине рядом с Буйволсоном, чьи мощные рога упирались в потолок салона. Вероятно, у лиса был очень обиженный и недоуменный взгляд, поэтому капитан полиции заметил: — Я был вынужден это сделать. За отделением ЗПД следят, и если бы мафиози увидели, что из здания выводят именно тебя, они бы не погнушались послать за нами погоню, чтобы отбить тебя — и тогда на месте нападения нам бы пришлось разбираться еще и с ними. А так мы замаскировали тебя, накрыв голову и хвост мешком. Так им будет сложнее догадаться, что именно ты покинул полицейский участок. Джейкоб, давай жми на газ, едем на Изумрудную аллею!***
Лапы у Аннеты отнялись, когда она наконец-то смогла добраться до телефонного автомата и позвонить в полицию. Держась за аппарат и всеми силами стараясь не упасть, она прерывающимся и дрожащим голосом надиктовывала сообщение о нападении и адрес произошедшего. Дежуривший на том конце провода офицер посоветовал ей не возвращаться на место преступления и ждать наряд полиции возле телефонного аппарата, но этого она уже не слышала. Стоило ей повесить трубку, как силы оставили ее, и она обессиленно рухнула на землю, перестав чувствовать лапы. Ее пробила сильная дрожь, и все что она могла делать — сидеть и бессмысленно смотреть перед собой пустыми глазами. Ей отчаянно хотелось заплакать, но всю морду сковало параличом, отчего слезы никак не лились. Аннета лишь шумно вдыхала и выдыхала воздух через нос, словно она никак не могла разомкнуть губы. Мимо нее ехал кортеж из трех полицейских машин в сторону дома на Изумрудной аллее, как вдруг одна из полицейских машин резко затормозила на тротуаре, и из нее выскочили массивный буйвол в форме капитана полиции и Ник.***
У лиса прервалось дыхание, когда он увидел, как возле телефонного автомата на земле сидит ослабевшая Аннета. Ее одежда была чистой, но на рыжей шерстке на лапках проглядывали капли крови. Буйволсон и сам понял, что перед ним Аннета и велел водителю остановиться, дав оставшимся машинам из кортежа двигаться дальше. С трудом нащупав ручку дверцы, Ник мешком вывалился из машины на тротуар, вскочил на лапы и помчался к сидящей на земле Аннете: — Аннета, вы живы! Как я за вас рад! Лиса совершенно не сопротивлялась напору Ника, и тот, наплевав на все правила приличия, схватил Аннету в объятия, прижимая ее к своей груди и шепча ей успокоительные слова на ушко. Лапы Аннеты висели плетью вдоль тела, и она продолжала смотреть перед собой пустым, бессмысленным взглядом. Через минуту Аннета наконец-то пришла в себя, но лучше бы она этого не делала. Лиса наконец-то осознала, кто перед ней находится, и ее морда скривилась от боли и ненависти. Лиса со всей оставшейся силой оттолкнула Ника от себя и влепила ему такую сильную пощечину, что у того аж потемнело в глазах. Ее голос был, как и несколько дней назад, прерывающимся и тихим от зашкаливающей ярости, и Аннета даже перешла на «ты», хотя раньше никогда себе этого не позволяла: — Николас, мерзкий ублюдок! Я велела тебе не приближаться ко мне! Что ты наделал?! Из-за твоего «подарка» меня едва не убили! Проваливай! Проваливай из моей жизни, иначе я вернусь в дом за револьвером и застрелю тебя без сожаления!***
Привычный мир Ника начал рушиться прямо у него на глазах. Аннета что-то продолжала яростно шептать в его адрес, но в том момент все, что занимало место в его памяти и сознании — перекошенная от ярости морда Аннеты и глаза, полные животной ненависти. Если до этого момента Ник еще верил в глубине души, что ему как-то удастся вымолить прощение у Аннеты и снова сойтись с ней, то тогда он понял, что точка невозврата пройдена. Тот день, когда он случайно обыграл в наперстки Верткого Эда, стал началом кошмарного конца. Один из офицеров, ехавших в машине с Буйволсоном и Ником, вышел из машины, подошел к Аннете, которая после гневной тирады в адрес Ника снова апатично уставилась перед собой и позволила поднять себя и увести прочь. На Ника же жалко было смотреть — если в день, когда Аннета прогнала его первый раз, он был готов умереть от лап мафиози, то теперь ему отчаянно хотелось убить себя самого. Рванувшись к стоящему Буйволсону, Ник неожиданно для всех выхватил из кобуры капитана револьвер и приставил его себе к виску. Водитель машины хотел было рвануться к Нику, чтобы выхватить у него оружие, но Буйволсон преградил ему дорогу мощной лапой: — Не стоит, Джейкоб. Если хочет — пусть стреляет, это его решение. Пулю я найду, куда списать. Такая реакция Буйволсона на мгновение отрезвила Ника, но после волна апатии и уныния снова накрыла его с головой. Ник медленно опустился на колени и закрыл глаза, сильнее прижав пистолет к виску, положив палец на спусковой крючок и взведя курок. Из-под закрытых век лиса потекли слезы, смачивая и без того мокрую шерсть под глазами. Дрожащей лапой он нажал на спусковой крючок. Барабан провернулся — и ничего не произошло. Не веря, Ник снова спустил курок и попытался сделать выстрел. И снова с глухим металлическим звуком барабан провернулся, а пуля так и не вылетела из дула. Ник медленно понял глаза на по-прежнему спокойного Буйволсона, и тот с легкой улыбкой продемонстрировал, как в его ладони лежат шесть патронов: — В полицейской академии Зверикаго я был чемпионом по зарядке револьвера. Когда она отвесила тебе пощечину, я предвидел, что ты можешь попытаться застрелиться, и поэтому быстро разрядил свое оружие, пока ты этого не видел. Как в воду глядел. Лапа Ника задрожала, и револьвер с громким стуком упал на мостовую перед Буйволсоном. Тот спокойно поднял оружие, быстро зарядил все патроны обратно в барабан револьвера, прокрутил барабан и вернул оружие в кобуру. С трудом поднявшись, Ник прошептал: — Пожалуйста, сэр, я хочу обратно в камеру. Я не хочу больше здесь оставаться. Буйволсона не надо было дважды упрашивать. Он усадил тихого и безвольного Ника обратно в машину: — Джейкоб, я пройду пешком до Изумрудной аллеи и на месте проконтролирую все. Возвращайся в участок и отправь этого стрелка в камеру. Кивнув, водитель подождал, пока капитан захлопнет дверь, после чего развернулся на Капитал-стрит и выдвинулся в сторону полицейского участка.***
Ник уже и не помнил, как он оказался в камере. Все время с того момента, как он выронил разряженный револьвер на Капитал-стрит и вплоть до того, как дверь камеры захлопнулась за ним, было для него как в тумане. Все, что он помнил — перекошенную от ярости морду Аннеты, в которой не было ничего от прежней милой и скромной лисы-телеграфистки, которую он так любил. Там он видел лишь гневное, обезображенное ненавистью существо, которое отвращало до омерзения своим видом. Первый раз в жизни, когда Ник искренне полюбил кого-то, кроме себя, оказался для него катастрофичным — крушение его чувств оказалось даже сильнее, чем у юнца, объект воздыхания которого после школы целовался с другим мальчишкой. Сжав лапы в кулаки, Ник с силой ударил ими в стену, заставив побелку со стен осыпаться на нары: — Я ненавижу себя! Я ненавижу свое ремесло! Я ненавижу свою жизнь! Его крик разносился по всему подземному этажу среди других заключенных, которым волей-неволей приходилось слушать и ощущать всю ту боль, что Ник вкладывал в свои стенания. — Слышишь, Руфус?! Ты победил! Я не хочу больше быть мошенником! Мне не нужна такая жизнь, Руфус, слышишь?! Руфус! От ударов кулаками на боковинах ладоней Ника проступили пятна крови, перемешанные с побелкой. Розовые следы отпечатались на стене камеры, а Ник, растеряв все силы, рухнул на нары, даже не обращая внимания на сбитые кулаки. Там он и забылся коротким, тревожным сном.***
Через несколько часов, когда все заключенные уже спали в своих камерах, Ник проснулся. Тусклый из-за времени суток свет лампочки в коридоре едва освещал его камеру, и из-за этого розовые пятна на стене камеры Ника казались куда более мрачными и зловещими. Сев на нарах, он с огромным удивлением увидел, как рядом с ним сидит Руфус. Образ енота нисколько не поменялся с их последней встречи несколько недель назад еще в Зверополисе — та же взъерошенная грива, потертый пиджак с заплатами на локтях и заклеенные на переносице очки. Первым заговорил енот: — Ну здравствуй, Ник. Вот мы и встретились. Взгляд Ника метался по камере: — Как вы прошли сквозь охрану? — Видишь ли, я могу появиться здесь когда захочу и где захочу. Я слышал, что ты называл мое имя несколько часов назад. Ник лишь злобно сплюнул на пол камеры: — Позлорадствовать пришли? Поздравляю, вы победили, я признаю свое поражение. — А зачем мне злорадствовать? — улыбка Руфуса ничуть не уменьшилась из-за грубости со стороны Ника. — Мне наоборот приятно, что ты осознал гибельность своего ремесла. Ник сжал кулаки: — За что я это заслужил? Да, я был лживой и лицемерной мразью, которая обирала наивных простаков даже в насквозь несчастном Зверикаго. Но ведь была же Аннета. Хотя бы ради нее и для нее я старался быть лучше! — Старался, Ник. Но за счет других. Принесло ли тебе это счастье? — Да не попадись мне этот мафиози..! — Ник, дело не в мафиози, мир его праху. Ты думаешь, что рано или поздно Аннета не поняла бы, что никакой ты не фокусник? Это было лишь вопросом времени. Ник сжался в клубок и обхватил голову лапами: — А Аннета… ведь я действительно любил ее. Больше всего, что я знал в этой жизни. Ради нее я был готов пересечь горы и океаны. А сейчас… я не вижу в ней ту милую скромную Аннету, которую я встретил в первый день в отделении телеграфа на Велверс-стрит. Я совершил огромную ошибку, преследуя желание помочь ей, но в итоге только испортил ее. Там, на Капитал-стрит, я видел чудовище с чужими глазами, в душе которого не осталось ничего доброго и светлого. Мне следовало понять это еще в первый день, когда она прогнала меня. Настоящая Аннета так бы не сделала… но гнев затмил ее разум и она поступила так, как не должна была поступить. Руфус мягко коснулся теплой пушистой ладонью плеча Ника: — А тебе не кажется, Николас, что ты пытаешься преуменьшить степень своей вины путем усиления вины Аннеты? Да, она стала другой, но ведь ты стал причиной этого. Ник помотал головой: — Какая разница, кто из нас виноват? Я мечтал еще в Зверополисе, что однажды брошу свое презренное ремесло и найду свою истинную любовь, построив честную и радостную жизнь. С Аннетой я надеялся на то, что смогу это сделать, но желание красоваться перед ней и сорить деньгами было сильнее этого. И что мне теперь делать? Мне противна мысль, что Аннета ненавидит меня, но еще мне противнее мысль, что я не годен ни на что более, кроме облапошивания наивных простаков. Енот встал с нар и оказался перед Ником: — Скажи, Ник, любишь ли ты Аннету сейчас? Тяжело вздохнув, Ник поднял взгляд: — Прежнюю Аннету — до безумия. Но я больше не вижу ее. Я мечтаю, что однажды она изменится, но сейчас мне нет места рядом с ней. Руфус повернулся спиной к Нику и коснулся когтистыми пальцами решетки на двери камеры Ника: — Ты выполнил мое условие, Ник. Ты осознал гибельность своего образа жизни и показал не только раскаяние в своих злодеяниях, но и искреннее желание исправиться. Я могу забрать тебя отсюда обратно в Зверополис, в привычную для тебя жизнь. Ник удивленно поднял голову: — Правда? — Да. Но ты должен понимать, что если ты исчезнешь отсюда, ты навсегда потеряешь Аннету. Подумай пару минут, я пока подожду.***
Ник лег на нары, глубоко задумавшись. Потрескивание тусклой лампочки в коридоре несколько отвлекало его от мыслей, но это не мешало ему так или иначе думать. Осознание Ником гибельности своего ремесла действительно было искренним, но глубинная, нежная любовь к Аннете — а точнее к ее прежнему образу, оставалось серьезным препятствием на пути к простому ответу «Я согласен». Ник просчитывал десятки разных вариантов, каким образом он бы мог вскочить на подножку поезда, уже покинувшего вокзал, но ничего путного ему в голову так и не пришло. Решившись, он поднялся с нар: — Хорошо, я согласен на ваше условие, Руфус. Я буду вечно помнить прежнюю Аннету, но я согласен потерять ее. — Чудно, Ник. Сейчас мы вернемся обратно в Зверополис. Руфус протянул лапу, пока Ник собирал свои вещи. Надев пиджак, шляпу и захватив из-под нар свой чемоданчик, Ник решительно схватил за лапу енота. Заклубился синеватый портал, как и в тот день, когда лис попал в Зверикаго. Руфус вместе с Ником вошли в него, после чего дымка схлопнулась. Мигнув в последний раз, лампочка рядом с камерой Ника взорвалась и погасла. На звук взрыва прибежал тигр-охранник. Увидев, что камера Ника была пуста, он с перепуганной мордой убежал наверх. А рядом с камерой Ника на полу так и остались лежать острые осколки лампочки.***
Ник очнулся после перемещения и понял, что снова оказался в переулке между домами, как и тогда, несколько недель назад. Руфуса рядом не было, и по изменившимся деталям лис понял, что действительно попал в Зверополис. Чемоданчик с принадлежностями также был при нем, и внутри все осталось неизменным — стаканчики с шариками, колода карт и кошелек с деньгами еще времен Зверополиса, который Ник из-за ненадобности носил в чемоданчике еще с первого дня появления в Зверикаго. Он собирался было двинуться вперед, как вдруг понял, что добротный костюм, что был на нем при перемещении, очень сильно потерял в блеске — ткань стала тусклой, тонкой, ее покрывали пятна, а в некоторых местах ткань была протерта до дыр. Ник хотел было переодеться прямо в подворотне, пользуясь тем, что вокруг никого не было, но потом с разочарованием понял, что вся его одежда, кроме этого пиджака, остались в квартире Аннеты на Грей-Уорден стрит, и ему оставалось только идти вперед в единственной ветхой одежде, что у него осталась после перемещения. Если бы в тот момент Ника встретил бы кто-то из числа тех, кто помнил его еще до перемещения в Зверикаго, то им бы, помимо ветхой и старой одежды времен 30-х годов бросилось бы еще в глаза и то, что Ник словно постарел — его морда стала более грустной и задумчивой, глаза — печальными, а походка — не такой расслабленной и веселой, как и раньше. Идя по улицам округа Саванны, Ник проходил мимо тех мест, где он раньше часто промышлял обманом и жульничеством. За тот месяц, что его здесь не было, ничего не изменилось — те же прохожие, те же машины. Даже попрошайки, нищие и музыканты, что порой вставали на тротуаре, пытаясь вытащить немного долларов из карманов прохожих, были на прежнем месте.***
Взгляд Ника зацепился за лисенка-подростка, который сидел в глубине тротуара, возле забора перед недостроенным домом. Сжавшись в клубок, лисенок смотрел вниз на мостовую, тяжко вздыхая. Его опущенные ушки безвольно колыхались на пролетающем по улице ветерке, а пальцы лап были сжаты в замок. Перед лисенком стояла коробка, на которой кривым детским почерком было выведено черным маркером «ХОЧУ В СКАУТЫ». На дне коробки сиротливо лежало несколько никелей и даймов. Ник задохнулся — в сидящем лисенке он явственно увидел себя в детстве, такого же несчастного зверенка, мечтающего о чем-то светлом и прекрасном. Почувствовав, что перед ним кто-то стоит, подросток поднял глаза, а его ушки немного приподнялись. Зеленые глаза лисенка стали внимательно оценивать прохожего, и первоначальный интерес сменился грустью, стоило ему осознать, что перед ним стоит лис в очень старом и ветхом пиджаке с дырами и пятнами. Ник резким движением, заставившемся лисенка дернуться, открыл чемодан и достал оттуда кошелек. Глаза подростка зажглись надеждой, стоило ему увидеть, что прохожий все же согласился дать ему немного денег. Раскрывая пухлый кошелек, Ник вытащил оттуда купюру в десять долларов и посмотрел на нее так, словно видел ее первый раз в жизни. После паузы лис достал из кошелька еще несколько купюр, пока не набрал сотню баксов. Лисенок, затаив дыхание, наблюдал за щедрым прохожим, боясь сказать хотя бы слово. Ник еще раз взглянул на лисенка за коробкой, после чего снова перевел взгляд на купюры и кошелек. Сложив уже вытащенные деньги в карман пиджака, Ник бросил подростку в коробку кошелек со всей оставшейся суммой, которая многократно превышала то, что он вытащил, заставив лежащие в коробочке монеты отозваться громким металлическим звоном, после чего бросился бежать прочь от подростка, не оборачиваясь назад. Не веря своим глазам, лисенок открыл брошенный кошелек дрожащими пальцами, ожидая увидеть там все что угодно — но там лежала толстая стопка купюр, которых с лихвой хватало и на новую форму, и на членские взносы. Лисенок со слезами на глазах хотел было крикнуть «спасибо» вслед щедрому прохожему, но тот уже успел убежать насколько далеко, что подростку оставалось лишь восхищенно прижимать к себе кошелек и широко улыбаться, выбирая слезы мохнатыми кулаками. Ни Ник, ни подросток не знали этого, но все это время за ними наблюдал Руфус. Увидев, что Ник бросил кошелек в коробку и убежал прочь, енот лишь улыбнулся, пригладив взъерошенную гриву, и исчез в ближайшем переулке