Безмятежные

      Тишина режет слух. Горло ужасно саднит, и Криденс резко садится. Голова раскалывается, а глаза еще заволакивает сонная пелена. Ему снилось… Снились снопы света, что разрывали его. Боль проникала в каждую клеточку тела, а кто-то смотрел...Чувствовал ли похожую боль, или же получал наслаждение от его страданий?       И Криденс оглядывается медленно, понимая, что не в своей комнате, что не в своем доме, и окно предательски чистое,а на обоях все те же маленькие розочки. И он начинает считать, методично, линия за линией, успокаивая дыхание и вспоминая все по кусочкам. Комната все же его, в огромной квартире, в которой он живет под надзором двух милых мисс Голдштейн, а заодно и доброй половины авроров Нью-Йорка. Но они, правда, не живут здесь, а просто следят. Мистер Грейвз его ни разу так и не навестил. Настоящий мистер Грейвз. Криденс поправляет себя и выдыхает умиротворенно. Но в горле так же саднит, и он садится, храня тепло сна, пускай и плохого. На нем теплая пижама, а ноги он опускает в длинный ворс мягкого ковра.       Один рывок — и он на ногах, но тут же приходится опереться на стену: в ногах ужасная слабость, будто он провел в постели недели, восстанавливаясь. А может так и было, сейчас он помнит не все, или же помнит иное. Например, помнит, что его волосы были намного короче. Сейчас неаккуратные пряди закрывают глаза, и он небрежно отбрасывает их, сжимая крепче ручки двери. Снова свет на кухне, и снова он хочет стакан воды.       Порпентина не спит, она читает позднее письмо от Ньюта, и её сердце греют его безумные рассказы о каком-то диком звере на юге Африки, но, впрочем, зоомаг воодушевлен своей находкой и присылает что-то вроде ожившего рисунка. Именно его видит из-за плеча Криденс, тихо шлепая босыми ногами по полу. А там нечто скачет от одного края листка к другому и пышет нарисованным жаром, чем смешит женщину. Она оборачивается, почти не вздрогнув, к Криденсу, и у того болезненно сжимается сердце. Он уже видел этот полный сожаления и грусти взгляд, он режет его душу снова, и снова он не понимает, в чем провинился.       — Не спится? — Она мягко спрашивает, и взгляд смягчается, что радует юношу, но ровно настолько, чтобы прекратить искать причину своей никчемности сегодня.       — Кошмар, и воды захотелось, — тихо отвечает он и осторожно достает стакан с полки, а тот летит на пол, но в сантиметре от поверхности замирает. Женщина улыбается и поднимает палочкой стакан прямо в руки Криденсу. Тот очень удивлен, хотя это не первый раз, когда с помощью магии ему не дают испортить что-нибудь.       — Осторожнее, дорогой, — сзади появляется мягкая и сонная Куини. Её золотые кудри помялись, и вид у неё не самый бодрый, но в этой нежной дремоте, в которой ходит мисс Голдштейн, сейчас есть что-то очаровательное. Особенно в этом обращении, он для неё всегда дорогой или милый, ни монстр, ни ошибка, ни грешник.       — Почему вы все не спите? — Она мягко проводит по его волосам и наполняет водой стакан без помощи палочки, так, словно это как заварить чай.       — Мне приснился кошмар…— Тихо говорит Криденс и сжимает крепко стакан в руках. Вода в нем чуть колеблется, но волны на воде успокаиваются, когда он понимает, что не стоит об этом думать, и залпом выпивает, а потом заходится кашлем. Мягкой рукой Куини шлепает его по спине, пока тот пытается не подавиться.       — А я просто…— Тина улыбается смущенно и складывает письмо в карман халата. — Тоже за водой, — она набирает стакан без магии и пьет медленно, смакуя вкус и явно не желая обсуждать свою маленькую ложь.       — Хочешь, я посижу с тобой немного, пока ты не заснешь? — Порпентина осторожно спрашивает и переводит взгляд на сестру, а та кивает и уходит в свою спальню. Криденс неуверенно ведет головой в сторону, будто захотев то ли кивнуть, то ли помотать головой. Но он не решился.       Это не похоже на него, чтобы он был интересен таким хорошим людям, чтобы о нем заботились, как о родном человеке. Он не должен привыкать, он не заслужил этого. Он мотает головой и оставляет стакан, закусывая губу. На самом деле ему хочется, чтобы мисс Голдштейн побыла с ним немного. Она обещала много чего рассказать о магическом мире, и до сих пор большая часть рассказов осталась под покровом тайны.       — Хочу, — выпаливает он против своего желания и поднимает на неё взгляд. А она смотрит не так трагично, светло и немного сонно, — но вы сами спать хотите, так что я пойду, — он разворачивается на пятках и идет по темному коридору в свою комнату, но перед входом замирает. Ему видится знакомый силуэт, слишком знакомый. До дрожи, до боли в костях. Он замирает и дрожит крупной дрожью, прижимаясь спиной к стене и медленно сползая на пол. Всхлипывает и закрывает свое лицо ладонями, не плача, дыша часто-часто. Страх накрывает его, как тот черный дым, и он боится так же и его, боится навредить мисс Порпентине и мисс Куини.       Вдруг что-то касается его ладоней. Нежные небольшие ручки женщины поглаживают его ладони и запястья. Осторожно Тина отводит его руки и проводит по щекам, стирая непрошеные острые слезы. Мягко опускается на колени и обнимает его некрепко, а он так жадно льнет к её тонкому телу, к её теплу, и слез больше нет. Но ужасно не хочется отпускать её. Ни за что не отпустит.       Он просыпается на удивление легко, чуть болят глаза от слёз, но внутри его тела прекрасная солнечная степь с шелковыми травами и горячим воздухом. Его легкие полны этим воздухом, и он выдыхает сладко, спокойно. С кухни доносятся голоса и запах выпечки. Не фирменная шарлотка, а может блины с медом или с сиропом. С кухни тянет сладостью, и он поднимается необычайно хорошо, робко улыбается себе в зеркале и зачесывает непослушные волосы чуть назад. А потом у него вырывается смешок, и он трясет головой, и дергается — сзади него вырастает один из угрюмых авроров. Мужчина в шляпе сжимает его плечо и просит пройти в гостиную, где его ждет мадам Президент.       И тогда он наскоро умывается и натягивает халат, боязливо ступая по полу и заходя в комнату, где на мягком диване в окружении пары авроров и сестер Голдштейн сидит Серафима Пиквери. Её волосы привычно убраны под красивый шелковый платок, а две изящные прядки выбиваются из-под него и лежат на смуглых щеках.       — Доброе утро, Криденс. Как ты себя чувствуешь? — Она ставит чашку на столик и складывает руки на животе, ожидая ответа. Внимательно смотрит, почти хитро, анализируя каждое движение его мышц на лице.       — Хорошо, мэм, — он неуверенно проходит и садится возле Порпентины, а та отчего-то радостна, это видно в её сияющих глазах и сдерживаемой улыбке. Женщина берет его руку и сжимает в своих руках мягко, поглаживая большим пальцем ладони юноши.       — Это замечательно, но я здесь не только, чтобы узнать о твоем состоянии, а также сообщить тебе несколько новостей. Раз уж ты теперь часть мира магов, то должен соблюдать правила и стать полноценным членом сообщества. — Она палочкой отправляет ему пергаменты, и те изящно плывут по воздуху ему в руки.       — Объединенным советом волшебства МАКУСА тебе выдано разрешение на обучение магией, а так же приобретение волшебной палочки. Мисс Голдштейн, после покупки вы в привычном вам порядке зарегистрируете палочку и отправите данные мне. — Мадам Президент встает и делает пару шагов к окну, а Куини кивает довольно, глядя на Криденса. — Ваши сестры направлены в органы опеки, и если они могут колдовать, то вполне возможно, что их отправят в Ильвермони, а что до вас… — Её задумчивость наиграна, она сегодня подписала прошение Порпентины Голдштейн на опекунство мистера Криденса Бербоун с последующим обучением.       — Вы остаетесь на попечении мисс Голдштейн, но в обязательном порядке будете должны пройти аттестацию как мага и также являться на врачебное обследование каждые три недели, чтобы исключить то, что магическая энергия накапливается в вас, и вы снова становитесь Обскуром. Поверьте, если ситуация повторится, то все закончится иначе, — мягкая улыбка скользит по её губам, и она исчезает в дверном проеме вместе с аврорами.       Криденс не верит себе, услышанному. После ухода Президента на его шею падает Куини, её кудри щекочут нос, а ладонь сжимает такая маленькая ладошка Тины. Он бы был счастлив, обнимал их двоих так же крепко, если бы не ощущение того, что это неправда. Кошмар все еще продолжается, и сейчас разрушится под его руками. Но они обе обнимают его слишком явно, слишком крепко и тепло, чтобы это снова было кошмаром.