Чёрно-белое

Она должна быть как струна: быть натянутой и звучать также громко при малейшем движении, даже если она ни говорит ни слова. Танец нем, и в этом заключается его прелесть. Сцена не любит посредственностей, и если ты сумел рассказать историю без слов, одним лишь движением, то ты заслуживаешь право стоять в свете софитов. — Арабеск* в сто двадцать градусов на полной ступне правой ноги! В зеркалах отражаются белоснежные стены класса, около дюжины ног в белых пуантах, как штык ружья, пронзают потолок. Преподавательница, мисс Стоун — крепкая женщина с короткой стрижкой под боб, ходит между своих воспитанниц, строго оценивая качество выполнения упражнения. «Струна-струна-струна» — стучит в висках кровь. Астрид забывает, как дышать, и крепче сжимает рукой станок, когда в поле зрения показывается голова мисс Стоун с редкой проседью. Женщина критично осматривает Хофферсон, пожимает губы и проходит мимо, на ходу поправляя угол наклона поднятой стопы. Когда она доходит по последней ученицы, даёт разрешение расслабиться, и с облегчёнными вздохами девушки оседают на пол. Наставница оглушающе хлопает в ладони три раза и говорит высоким резким голосом, тем самым прекращая нарастающий гул шепотков: — Леди, — она делает паузу в слове, и тянет «е», поэтому получается хлёсткое «ле-э-ди». — У вас пять минут на отдых, а потом мы начнём учить партию кордебалета* для па де де белого лебедя из «Лебединого озера»*. Все помнят, что это будет экзаменационным заданием, и пятёрка лучших сможет выступить на настоящей сцене? «Да» — нестройным хором отзываются начинающие балерины и разбредаются в разные концы зала, собираясь в группки по три-четыре человека. Одна только Астрид остаётся рядом со станком и сосредоточенно рассматривает своё отражение. Она повторяет арабеск, которую только что ей поправила мисс Стоун, не обращая внимание на насмешливые взгляды и наверняка обидные комментарии в свою сторону. Астрид Хофферсон хочет стать примой, а не массовкой. И не её вина, что те, кто недостаточно трудолюбив, воспринимают её целеустремлённость, как нечто ненормальное или же как предлог для поливания грязью. Именно поэтому они будут танцевать партию кордебалета в па де де. Именно поэтому Астрид будет солировать в па де де. И не какого-нибудь изнеженного белого лебедя. Па де де черного лебедя* — вот, где она раскроет весь свой талант; вот та крупная вершина, которую она покорит первой. Хофферсон даже видит себя: тонкую, статную и наполненную силой. Как она величественно ступает, как чёрная пачка двигается к такт её шагам, как её глаза, подведённые сценическим гримом, сверкают со сцены так, что люди в первых рядах партера поражены столь сильно, будто бы их пригвоздили к креслам… А потом даёт первый аккорд оркестр… И… Это всё будет. Но не сейчас, а потом. Астрид не спешит. И пускай завистники смеются сейчас, она же будет тренироваться, а в конце концов, будет танцевать главную роль! Занятие заканчивается, но в голове у амбициозной девушки прокручиваются выученные только что связки. Астрид считает про себя ритм, воспроизводит в памяти увиденные движения и настолько сосредотачивается на своём занятии, что не замечает практически ничего вокруг. Она переходит дорогу и спускается в переход, действуя на автомате, по большей части, слепо следуя за толпой. От обитых камнем стен отскакивает знакомая, но непривычная мелодия. Она заставляет Астрид вынырнуть из своих мыслей, завертеть головой в поисках источника звука. В переходе играет музыка для того самого па де де черного лебедя. Виртуозная скрипка в дуэте с поперечной флейтой. Хофферсон смотрит на музыкантов как на волшебников, которые (словно) подслушали её мысли. Но стоит ей заметить открытые футляр, полный мелочи, как она тут же кривится. Всё понятно. Это не искусство. Так, способ наскрести на жизнь. А когда ты занят выживанием, то разве можно занимать чем-то прекрасным и возвышенным? Астрид думает, что нет. И то, что эти «маэстро» оказались в переходе, — это полностью их вина. Ведь если бы они упражнялись усерднее… То наверно, билет бы на подобный концерт стоил бы гораздо дороже нескольких монет. От того, что Астрид поддалась обману, что так охотно очаровалась, ей кажется, будто её предали. Ведь будь это тот же Вивальди, она бы прошла мимо, не заметила бы даже. А может всё дело в том, что она (совсем чуть-чуть) помешалась, и так выглядит начинающая свой спуск в бездну крыша. Но. Это была музыка для па де де, и… Астрид не успевает развить эту мысль, потому что всё затихает. Публика здесь не особо-то и благодарная, она спешит по своим делам, не звучат аплодисменты. Привычные к такому исполнители приседают рядом с футляром. Флейтистка сгребает мелочь в руку и берётся подсчитать всю их небольшую выручку, в то время как скрипач несколько мгновений смотрит на напарницу, а затем распрямляется и заносит смычок для следующего произведения. Астрид фыркает. Теперь, когда музыка прекратилась, это слышно очень чётко. Скрипач спотыкается и смотрит на Астрид так… Так она представляла свой взгляд в тот самый момент. Её пронзает понимание. Она ещё гадкий утёнок с белоснежным пушком, а этот скрипач, длиннорукий, лопоухий и весь такой нескладный — взрослый лебедь. Крылья у него чернее ночи.