Чёрно-белое

Если вы спросите Иккинга Хэддока о том, какого живётся человеку с ханахаки, то скорее всего вы услышите в ответ, что сама болезнь не так уж и страшна, страшнее люди, пытающиеся её "вылечить". Верно, пытаются и "вылечить". А групповая терапия, скажет Иккинг, сосёт. Он продолжает ходить туда только потому, что курс оплачен полностью, психотерапевт отслеживает его посещение этих сборищ, а отец не любит бессмысленные вложения в пустоту. Иккинг в отместку молчит и всё собрание, идущее ровно сорок пять минут, всячески демонстрирует, насколько ему скучно и неприятно здесь находиться. Для его двадцати одного года мелочно, конечно, но это его маленький бунт, единственный который он может себе позволить. Ведь не убедишь никого, что ты, больной не отбиваешься руками и ногами от тех, кто пытается вылечить тебя. А по-другому люди и не поймут. Даже ведущий их занятия Френк, переболевший ханахаки, ведёт себя так, как будто не понимает. Чего уж говорить про тех, кто о цветочном недуге читал только романтизированные статьи из гламурных журналов, а не официальные отчёты ВОЗ или хотя бы местный вестник медицины. Порой Иккингу кажется, что Астрид — единственная, кто может его понять, хотя они знакомы всего ничего. Уж доверия она всяко вызывает больше, чем тот же Френк: Астрид Хофферсон в свои двадцать два болела ханахаки уже несколько раз и пока что живее всех живых. Кому как не ей знать, что это за недуг такой. Иккинг немного завидует Астрид. Хотя бы потому что её никто не заставляет посещать собрания "цветочков". — Странно, что ханахаки болеют только те, кто любит. Почему от этого не страдают те, кто испытывает жгучую ненависть? Ведь по сути, любовь и ненависть — это одинаково сильные эмоциональные состояния, которые возникают из одного истока и могут взаимозаменяться. Ведь неспроста существует такая хрень как любовь-ненависть. Разговор был во вторник в кафе. В это время в этот день недели как раз и проходил сеанс групповой терапии, но по пути на это сборище Иккингу вдруг пришло в месенджере сообщение от Астрид: "хочешь прогуляться? сейчас". Иккинг недолго подумал и одной рукой (второй он держался за поручень метро) чиркнул короткое "ок". Всё равно ничего нового он не услышит, а от бессмысленного мотания соплей на кулак он уже порядком устал. К моменту, когда они встретились в парке у больницы, погода к прогулкам уже не располагала: было пасмурно, воздух тяжёлыми и влажными пластами стелился по земле, а тучи вот-вот грозились опрокинуться первым весенним дождём. И тогда они укрылись в кафе. Там за чашкой чая (Иккинг) и кофе (Астрид) беседа, начавшаяся с тривиальных вопросов о делах, поменяла вектор. О чём бы они не говорили, всегда приходили к тому, что касалось их обоих и что волновало в значительной степени — ханахаки. —  Допустим, — развивал свою мысль Иккинг, вот уже минут пять бездумно помешивая давно растворившийся в чае сахар. — Допустим, что от любви до ненависти, как говорится, и правда один шаг, а порой вообще сложно отделить одно от другого. Это тема отдельного разговора. Но в случае с ханахаки всё дело в чём, как ни в химии? Эмоции и всё такое. — Думаешь, что дело в эмоциях? — Спросила Астрид. — Скорее всего. Ведь их тоже можно разложить на химические составляющие. Концентрация определённых гормонов в кров- Иккинг закашлялся, сотрясаясь всем телом и ломая плечи. Через минуту из его рта показались белые курчавые концы лепестков, перепачканные в пузырящейся слюне. На этот раз крови не было. Задыхаясь и морщась, парень вытащил склизкие лепестки лилий. Иккинг держал их пальцами ещё какое-то время, пока пытался отдышаться, а затем завернул в салфетку, скомкал её, отложил на край стола и, словно ни в чем не бывало, привычным движением утёр подбородок. Продолжил: — Как известно, наши эмоции — это гормоны. А гормоны вырабатывает головной мозг. Это сложный процесс, на который трудно повлиять. И мне кажется, что именно по этой причине лечение ханахаки хирургически невозможно. По этой причине применима только терапия. Но, — он невесело усмехнулся, — как мы прекрасно с тобой знаем, она не гарантирует стопроцентный результат. — О да, после первых двух случаев ханахаки моя нервная система надолго отправилась в отпуск после седативных. Но я так понимаю, ты всё ещё пытаешься докопаться до правды? — Я пытаюсь понять. — Дурак, — с лёгкой весёлостью сказала Астрид, отпивая из своей чашки. — Ты просто изводишь себя своими "почему". Ханахаки открыли лет тридцать назад, а какой-либо достоверной информации до сих пор крошки. — Тем более надо искать причину. Астрид стрельнула взглядом из-под отросшей светлой чёлки, промолчала. — Значит, я так понимаю, ты пытаешься выдвинуть свою гипотезу? — Что-то типа того. — И как тогда они связаны? Ханахаки и эмоции. Давай, Шерлок, трави. — Думаю, что в результате мутаций химический состав внутренней среды человека стал пригоден для растений. Узловатые пальцы Иккинга с выпирающими костяшками и плоскими кончиками быстро сминали в своей нервной хватке тонкую салфетку. — Мутации — следствие адаптации к условиям окружающей среде, это материал для естественного отбора. Они происходят всегда и со всеми, так что не стоит воображать мутантов из "Людей-икс", — Астрид фыркнула "никто и не пытался", а Иккинг улыбнулся краешком своего длинного рта на мгновение и тут же посерьезнел. — У мутировавших людей, наверное, отсутствие в крови определённых гормонов служит главным условием, а психологическое состояние - катализатором. Поэтому страдают только те, кто любит не взаимно, а просто одинокие люди, так сказать, имеют иммунитет. Дофамин заставляет нас чувствовать себя счастливым и получать удовольствие. Обычно он дополняется эндорфином и ещё целым букетом разнообразных гормонов, которые в своей смеси и называют "любовью", но именно в эндорфине дело, как мне думается. Он высвобождается при физическом контакте с тем, кого мы любим, отвечает за чувства интимности, эмоциональной целостности, вообще, за комфортное ощущение безопасности. У тех, кто болеет ханахаки, концентрация эндорфинов в крови слишком мала, чтобы нейтрализовать действие дофамина. Поэтому нам не комфортно, мы чувствуем, как нас недолюбливают — фактически, это и есть безответная любовь. Впечатлённая стройностью повествования Астрид спросила: — И как тогда люди выздоравливают? В смысле, я, да и все знают, что есть два варианта: разлюбить или добиться взаимности. Но если смотреть на это с точки зрения химии, как это делаешь ты, то как это выглядит? — Просто. В дело вступают другие гормоны — гормоны нежности и привязанности, — Иккинг пожал плечами. — Они начинают вырабатываться у счастливых влюбленных, когда их отношения переходят в фазу взаимной любви и уверенности друг в друге. Как ни странно, они сокращают выработку гормонов первой фазы отношений. Тех самых эндорфинов, дофаминов и прочих. Питательная среда перестают быть таковой, поэтому цветы умирают. — Действительно просто. — Это всего лишь моя теория. Никто ещё серьёзно не подходил к изучению этой болезни с такой точки зрения. — Видимо, никто больше не читал одновременно исследование ханахаки и выкладки по гормональным анализам крови у влюблённых на разных стадиях отношений. Или же все только создают видимость того, что пытаются найти лечение от ханахаки. Иккинг вздохнул, как вздыхают старики. Астрид посмотрела на него, в который раз за встречу внимательно вглядываясь в черты лица. Иккинга можно было бы назвать симпатичным, если бы не болезненная бледность, отдающая зеленцой, и почти всегда нахмуренные брови. Всё же, болезнь есть болезнь, она не может быть к лицу. — Теория заговора? — Голос разума. Ханахаки не так уж и опасна, уж я-то знаю. А те, кто верит в её летальность, так же сильно верят в романтизированные истории о первой и единственной, светлой и великой любви. Спасение утопающих — и всё такое. — Если так... Действительно, люди излечиваются сами по себе, зачем создавать лекарство, это же всего лишь чувства, справляться с которыми учится каждый, — Иккинг посмотрел Астрид в глаза, и по его выражению лица та поняла, что он хотел добавить что-то ещё, но передумал. В этот момент всё внутри Астрид подобралось. Иккинг же, будто не заметил этого, залпом допил свой чай и, заглянув в пустую чашку, сказал, словно подумал вслух: — Сто против одного. Мда, стать тем одним, до которого никому нет дела... Отстой. Если бы вы спросили Астрид Хофферсон, каково живётся человеку с ханахаки, то несмотря на всю ту чушь про "любимцев богов" и "цветы срывают на пике цветения", скорее всего Астрид Хофферсон вам бы ответила, что ханахаки — это больно и совершенно некрасиво, но это не наказание, не приговор, а просто часть жизни, и как ангина, или грипп, или примитивный насморк — всё пройдёт, останется в прошлом. В конце концов, всё по статистике: один смертельный исход против ста случаев выздоровления. А она никогда не станет сто первой.