Невидимый мир

      Юри сидел, подтянув к себе одну ногу и положив на её колено подбородок. Взгляд влево-вниз: размышляет. Виктор терпеливо ожидал ответа. Ему, конечно, хотелось сейчас встать и начать говорить, что в первую очередь ОН, Виктор Никифоров, желает этого. Он был так воодушевлён и взволнован и всё бы отдал, чтобы Юри снова мог нормально кататься. Что ОН, Виктор Никифиров, прекрасно видит, как Юри скучает, в одиночестве нарезая круги по льду, иногда разворачиваясь спиной вперёд, но не решаясь ни на что большее. Что Виктор ОЧЕНЬ ХОЧЕТ снова видеть ТОГО Юри. Прежнего.       Что та счастливая и даже немного глупая улыбка, которая озаряла лицо Кацуки после удачного исполнения, чёрт возьми, была самой прекрасной в мире.       Юри размышлял.       С точки зрения логики нет причин упираться, но... Виктор заметил, что супруг перевёл взгляд на него. С такого расстояния, наверное, он ему виделся лишь размытым пятном на фоне коричневых стен. У Юри и раньше зрение было не идеальным... Юри протянул руку вперёд, Виктор, не медля, обхватил его пальцы своими. Почувствовал, что его тянут, послушно сделал шаг. Выражение на лице Юри напоминало какую-то грусть. Кацуки провёл пальцами по торсу Виктора, цепляя короткими ногтями футболку, погладил костяшками пальцев и, подавшись немного вперёд, прислонился лбом, обнял, запустив руки под расстёгнутую нараспашку олимпийку Виктора. Молча.       Юри был согласен заплатить вселенной зрением и слухом, если тем, кто будет на границе его видимого и невидимого миров, будет Виктор.       Он настолько прочно сжился, сросся с этой мыслью, что сейчас, вопреки тому, что принято называть здравым смыслом, боялся брать свою плату назад.       И, боже мой, Юри заплатил по факту ещё и единственным любимым делом и мечтой взять золото в финале Гран-при.       ...как и мечтой выйти на лёд вместе с Виктором Никифоровым.       — Прости, я... должен дать ответ прямо сейчас? — наконец спросил он.       Виктор вздохнул, высвободился из объятий, взял планшет и набрал: «Анализы займут некоторое время. Я бы хотел, чтобы ты успел реабилитировать зрение и слух до финала Гран-при в этом сезоне», — и пальцы дрогнули на последних словах. С ними всё ещё были связаны эмоции, которые не удалось пережить, и чувства, которые не получилось пока перетерпеть.       Виктор не был из тех, кто готов сдаться или смириться.       Юри боялся остаться без целого мира — без Виктора.       Поймав на себе выжидающий взгляд, Никифоров поднял один палец и произнёс:       — Месяц.       Юри кивнул, показывая, что понял. Опустил взгляд. Он сидел на краю кровати, подогнув одну ногу и спустив к полу другую. Безумно здорово с такого ракурса смотрелась его шея. Внезапно воротник олимпийки показался очень удачной драпировкой, правильно лёгшей на светлую кожу. Рука сама потянулась, чтобы забраться пальцами под складки ткани и пощекотать кожу на спине. Юри немного выпрямился, склонил к руке голову, и лицо его осветила полуулыбка. «Можно, в настроении».       Никифоров уселся перед ним и, обняв ладонями за шею, подтянул к себе, чтобы поцеловать. Юри нравилось, определённо. А ещё он почти никогда не закрывал глаза: ни во время поцелуя, ни во время прелюдий, ни во время самого действа. И это было потрясающе, потому что глаза у Юри были тёмные, глубокие, бездонные фактически, а ресницы так соблазнительно дрожали, что хотелось расцеловать лицо.       — Планшет, — Юри оторвался, потянувшись за спину супруга и убирая гаджет с кровати на стоящую рядом тумбочку, — прежний мы разбили, помнишь?       — Ага. — И, забравшись на покрывало с ногами, притянул Юри к себе.       «Прежний» они тоже оставили на кровати, и сверзли его оттуда, пока занимались любовью. Жертва обстоятельств принял удар об пол углом, покрылся паутиной трещин, проработал на последнем издыхании ещё неделю и скончался. А результатом похода в магазин за заменой стала покупка нового широкоэкранного телевизора в большой зал Ю-топии. Просто потому, что суть исчезновения денег со счёта Никифорова можно было описать примерно так: «Их много. Но не очень долго. Иногда они исчезают. И Никифоров сам не всегда может сказать, на что. Если бы по счёту не велось полной отчётности, то ответить на вопрос „на что уходят гонорары Виктора за победы на бешках, Гран-при и прочих соревнованиях?“ не представлялось бы возможным». А Юри любил в нём и эту черту. Мог поворчать. Но, как думалось Никифорову, то только для вида. Удивительно. Как можно любить в человеке всё? — а потом Виктор всегда вспоминал, что сам, похоже, любит в Юри всё. И это осознание всегда было чертовски приятным.       Всё. Изгибы тела, дрожание ресниц, глубину глаз, движение мышц под кожей, рельеф позвоночника...       Всё. Ворчание, улыбки, объятия, звук бьющегося сердца и... прекрасный образ, скользящий словно не по, а надо льдом.       Всё.       Наверное, именно этим преисполненный, Виктор и кинулся целовать Юри тогда, в Китае. К чёрту широким жестом от широкой русской души пошло тогда всё — остался лишь Кацуки, летящий надо льдом в последнем прыжке — четверном флипе. И настолько невообразимо красивый с этими раскрасневшимися щеками и растрепавшимися, контрастными белому льду чёрными волосами, что для того, чтобы встать, а не прильнуть к его губам вновь, потребовались титанические усилия. А тело было таким тёплым, даже горячим. Словно обратившееся в единое сердце, билось под ним, прижатое к холодной поверхности. Прекрасно. Слишком.       Дыхание, жар, сердцебиение.       Тогда Юри переодевался дольше обычного, но это было кстати: у Никифорова появилось время немного остыть и подумать... надо всем. Влюбился ли он в Юри? Очень похоже. А Юри в него?       Виктора настолько занял этот вопрос, что он не заметил, как прошла четверть часа. Очнувшись, постучался и заглянул в раздевалку, чем немного, кажется, переполошил Юри, всё ещё сидевшего на скамье и за пятнадцать минут снявшего только пиджак и коньки.       — А, Виктор, извини! Я задумался! Сейчас я, быстро, подожди ещё немного.       Юри почему-то не включал свет, довольствуясь бьющим из коридора через дверное матовое окно, но эту причуду Виктор давно за ним заметил. В полумраке показалось, что у Кацуки были красные уши. И голос немного... взволнованный и... странный.       — Всё в порядке?       — А?       — Мне показалось, что ты нервничал. — Виктор улыбнулся. — Хотя поводов нет: разве это не прекрасное чувство — тяжесть медали на шее?       Юри отвёл взгляд. Они шли по ночным улицам Пекина к гостинице, вымотанные выступлением и интервью, а потом и посиделками с остальными в ресторане, свободные наконец — до поры. И довольные.       Тяжесть медали, конечно, была приятной. Просто безумно приятной.       Но, интересно, это Виктор не привычен к таким эмоциям Юри, или причина была в другом, — щёки парня по какой-то причине не покидал румянец.       Эйфория, наверное.       И адреналин.       «Со мной тоже было», — Виктор, не подумав, взял Юри за руку, и... пальцы его сжали в ответ.       Юри чувствовал себя счастливым.       Оба свалили всё на эмоции, вызванные выступлением.       Только дело уже тогда было далеко не в них.       Виктор меланхолично перебирал волосы Юри, лёжа на развороченной постели, и пытался вспомнить: когда именно всё началось? Юри, скорее всего, любил Виктора и до встречи. Хотя нет, «был влюблён». Что же насчёт самого Никифорова? Банкет? Видео? Онсен? Состязание «двух Юриев»? Не то. Тогда был интерес. Очевидно, влюбился он в Юри потом. Может, не после какого-то конкретного события. Может, всё дело в совокупности этих событий? Во времени, проведённом вместе?       Юри переплетал свои пальцы с пальцами Виктора, снова задумавшись.       Конечно, объективных причин отказываться попросту нет. Но что, если нечто превосходящее человека тоже существует? Если у судьбы есть воля и разум? Виктор вряд ли бы смог понять тревоги Юри. А Юри не мог придумать способа объяснить.       Если у Юри будут нормальные зрение, слух и, возможно, вестибулярный аппарат, значит ли это, что он сможет кататься? Но катание тоже было частью платы.       Виктор не верил в что-то подобное.       Это было за пределами его объективной реальности.       Для Юри же было очевидно, что, чтобы что-то получить, необходимо что-то отдать. Конечно, речь не идёт о жертвоприношениях на библейский манер. Речь скорее о физической отдаче. И иногда судьба сама у тебя что-то отнимает, чтобы что-то дать взамен. Так всегда. И это было объективной реальностью, с которой соглашался Юри.       Если Юри заберёт отданное, не значит ли это, что то, что он получил взамен, придётся вернуть?       Он сильнее сжал пальцы Виктора.       Нет.       Нет, нет, нет и ещё раз нет.       «Слишком сильно люблю. Фигурное катание этого не заменит, да и зачем оно мне без него?» — Юри прижался лбом к груди Виктора, глубоко вдохнул запах его тела и, прильнув ухом, вслушался в биение его сердца. В удары под кожей, которые он мог чувствовать, если прижимался особенно сильно.       — Давай сегодня никуда не пойдём, — Юри не был уверен, что он говорит, но, судя по движению Виктора, голос был, — я хочу просто побыть с тобой.       Ладонь Никифорова соскользнула с волос по шее к плечу, он прижался к его макушке губами: «Хорошо. Никуда не пойдём».       Интересно, боялся ли бы Юри так сильно, если бы с ним всё было в порядке?       — Эй! Эй, мама! Дядя Виктор пришёл! И Юри с ним!!!       — Эй, Лутц! Не забывай о чехлах! Не бегай в коньках по залу! Господи...       Виктор присел на корточки подхватывая Лутц под мышками и поднимая в воздух:       — Коньки испортишь, neposeda.       — Кто?       — Хех, не знаю.       Юко подошла и взяла радостно болтающую в воздухе ногами Лутц, улыбнувшись.       — Прыгают?       — Куда там! Задом только ездят, и Аксель крутится. Кстати, Юри в своё время тоже сначала крутиться научился.       — Да? Значит, это твой самый отработанный элемент?       — А?       Нищигори засмеялась.       — Покатаетесь?       — Конечно. И Юри тоже.       — Эй! Они покатаются с нами!       — УРА!       — ЭЙ! Не лезь через бортик, Лутц! Пройди через дверь!       Виктору нравилось проводить с Нищигори время. Тройняшки их обоих обожали, всяко подтрунивали, пользуясь тем, что Юри не разбирает слов, сплетничали и хохотали, Виктор наслаждался недоумевающим выражением карих глаз. В какой-то момент воображение нарисовало на Юри чёрный костюм короткой программы. Бескрайний космос с парящими в абсолютном нигде ледяными глыбами комет... Чёрт, это было так прекрасно и так давно. Если бы только появился шанс снова увидеть Юри... прежним.       — Я тут подумал... Не обессудь, — Такеси немного сконфуженно почесал пальцем скулу, Виктор повернулся к нему, оторвав взгляд от во что-то играющего с тройняшками в соседней комнате Юри, — просто... а у вас двоих не возникало желания иметь детей?       Никифоров задумался. Проводить с Нищигори и их тройняшками время ему нравилось, да и Макачина он любил нянчить, но хотел ли он когда-нибудь СВОИХ детей? Чёрт знает.       — Не припомню, чтобы думал о чём-то подобном.       — А Юри?       Виктор не знал.       — Мы никогда не говорили об этом. Нам и вдвоём, вернее, с вами со всеми хорошо. Вряд ли Юри тоже думал об этом. Да и сейчас, — Виктор снова взглянул на Юри, шарящего руками по полу в поисках, — мы думаем немного о другом.       — Хочешь вылечить Юри? — Юко внесла в комнату поднос со сладким. — Я обратила внимание, что тебе словно тоскливо на него смотреть. Скучаешь по прежним временам? Ну, и как? В Барселоне же тогда ничего не смогли сделать.       — Страховка не покрыла бы. — Никифоров пожал плечами. — Лечение травмы покрыла, а излечение последствий — нет.       — Сладкое!       Тройняшки вихрем принеслись из соседней комнаты, а следом вошёл Юри, глядя под ноги и нащупывая рукой дверной косяк. Виктор мгновенно засиял и протянул руки:       — Юри! Тут сладкого — гора! Поди сюда, вместе есть будем!       Нищигори подыграли.       Ведь Виктор хотел бы, чтобы Юри принял решение сам. За этот месяц. Он сам решил не поднимать эту тему раньше срока. Но так хотел подтолкнуть к желаемому... Он сцепил руки замком на животе супруга, возлюбленного, самого дорогого — сцепил руки в замок и прижал к себе, утыкаясь носом в лопатки. Там, за лёгкими, билось сердце. С этого ракурса было видно шрам над левым ухом Юри, который обычно скрывали тёмные волосы.       Потеря баланса. Удар.       И Юри после него поднялся.       Поднялся и закончил программу.       Только потом упал.       И это было по-настоящему... жутко.       Полностью оправдав своё сильное имя*, Юри не сдался. До последней ноты.       Или сотрясение оказалось так сильно, что он не сумел осознать произошедшее.       Получается, ничего не слышал и почти не видел уже тогда. И вестибулярный аппарат тоже уже не работал как следует?       Выходит... он фактически был без сознания.       Юри, бедный Юри.       Соглашайся, соглашайся.       Нужно ещё побороться.       Нет ничего особенного в «Никифорове», зато «Кацуки» — сильное слово.       Юри, пожалуйста.