4:05pm
Они стареют на целую вечность ноющими мышцами и голодными желудками, прежде чем новый город встречает их выгоревшими буквами на бледном знаке. |Б Р Э Д Ф О Р Д| И Зейну кажется, что прошла целая вечность мягкой тишины летней дороги, по которой летают безразличные машины, обрызгивая их волнами электрического тепла со привкусом кондиционера; ах, кондиционер; было бы неплохо. После Лидса их волосы пахнут кислотой дрожжей и пряностью хмеля; они пахнут как весь Лидс, собранный воедино: свежее домашнее пиво, пыльные улицы и гигантская река, подземными водами под их ступнями; Зейн чувствует ожог от прикосновений солнца на собственном носе в первые же минуты очередной мили по переполненной дороге – и удивляется; чертовски странно, что этого не случилось раньше; солнце целует их, скользит горячими пальцами за ворота удушающих футболок и потом стекает по изгибу лба. Дорога бесконечна, как и всегда – послушно скользит под ступнями, поддается милями и усталостью в дрожащих слабых мышцах, Зейн думает о том, что им следовало остаться в Лидсе, и не только из-за вечной непостоянной бесконечности, что приводит их в новые жизни, а потому что он уже скучает по Лидсу, и это чертовски плохо.S m o k i n g k i l l s.
Луи фыркает на облако дыма, что разбивается о его челюсть, раздраженно машет ладонями; он выглядит уставшим, а до заката еще так далеко, что неугомонность в молодой крови верит, что сейчас всего лишь рассвет, и до старости целая вечность; черт. — Вот бы пошел дождь, – тянет Луи, простуженный/сиплый голос теряется в гуле проносящегося мимо грузовика, и он недовольно морщится, закрывает глаза от взрыва песчаной пыли, что царапает их голые ладони и предплечья. — А еще я хочу в бар. Зейн закатывает глаза и лишь недовольно стонет, сбивает горячий пепел подушечкой пальца, наблюдает, как он рассыпается на частицы, становится частью травы, полей и летнего горячего ветра, который пахнет как удушье. — Ни за что, – говорит он и качает головой. Но Луи лишь азартно усмехается, прячет сумасшествие в хитрых глазах, что щурятся в улыбке до разбитых морщинок у висков. — Посмотрим. И Зейн знает, что проиграл, даже не сделав первую ставку; чертов Луи; чертово лето, которое он никогда не сможет забыть, которое привкусом «Мальборо» будет тревожить его до тех пор, пока не онемеют его губы и не ослабнут кости. Брэдфорд чувствуется, как настоящий дом – в самом правильном из смыслов; это первое, о чем думает Зейн, когда город глотает их вместе с суетой уютных улиц, что разбивают дороги и высокие автобусы; как настоящий дом, который дарит тепло в грудной клетке и осознание, что никакая боль не сможет его победить; Зейн покупает «Мальборо» как только появляется возможность, а еще хватает бензин для старенькой Зиппо, и Луи лишь нетерпеливо фыркает и крутится по сторонам. Но что-то не так. Что-то чувствуется как обман, как когда пальцы фокусника прячут двадцать пять центов за чужое ухо, но дело вовсе не в его руках; словно что-то шевелится, просыпается в воздухе, повисает между ним и довольной улыбкой Луи, который с посредственной уверенностью шагает по улицах, спрятав руки в карманы. Бары остаются позади шумом распахнутых дверей и запахом старого пива, что пропитало всю древесину на полу, но Луи даже не оборачивается, шагает дальше, спешит, не касаясь ни одного прохожего, словно скользит между морскими скалами; Зейн едва ли успевает за ним, хмурится, сердце сбивается и поддается беспокойству; он лишь молится, что Луи снова не вздумает выбежать на дорогу, пытаясь добраться куда-то, где нет пункта прибытия. Это странно: не думать о том, что их ждет, не думать о работе, которую необходимо закончить, и не думать о том, что в холодильнике снова пусто. И ему кажется, что это свобода, но может он ошибается, может он настолько молод, что ему никогда не понять этой жизни и всех этих эфемерных вещей, о которых пишут песни и издают книги. Но он точно знает, что реально: спина Луи, медленно покачивающаяся перед ним, горячий асфальт, что мечтает обжечь его ступни, и запах раскалённой дороги, что дрожит вдалеке. И для счастья ему этого хватит.2:10pm
S m o k i n g k i l l s.
Какая-то часть его уверенна, что у Луи всегда есть план, даже когда он притворяется, что это не так; «Мальборо» дарит ему спокойствие и отдышку; Зейн думает, что, возможно, если бы он бросил курить – жизнь не была бы настолько удушающей, но. Бредфорд целует их стопы шумными улицами, полными детей, что носятся среди гигантских ног, словно крошечные облака золотистого света, эхом смешок и тонких голосов напоминают о чем-то важном; и Зейн улыбается невольно, шагает вперед, едва ли не врезаясь в незнакомцев, взглядом прикованным к маленьких смеющимся призракам; дом; шум деревьев и крошечная улица, поглощенная рядом идеальных красивых домов; дома даже летом слишком часто шел дождь, чтобы насладиться по-настоящему, а он собирал капли в ладони и создавал озера в грязи, строил города из камней на пустых улицах, не тронутых шумом автомобилей; подсолнухи и молодая пшеница – так всегда пахло за его окном и вокруг, и Зейн всегда будет скучать по этому. Стройные улицы вливаются в тесные переулки, и шум улиц остается позади; а за ними следует лишь эхо их шагов; Луи довольно напевает себе под нос, подскакивая на каждый шаг, и Зейн оборачивается к солнечной улице, полной смеха, и вздыхает; конечно, конечно Луи тащит их в какую-то абсолютную дыру. — Луи, куда мы идем? – тянет он, касается подушечками пальцев сырых стен, что удушают, окружая вокруг, и дарят влажный холод. Луи оборачивается всего лишь на мгновение, самодовольная улыбка, растянувшая уголки губ. — Это сюрприз, – бормочет он, не останавливаясь. И Зейн лишь закатывает глаза. — О, слава Богу, ведь все твои сюрпризы всегда заканчиваются так хорошо! – бормочет он, и рассеянно думает о том, что привычного липкого страха, холодом повисшего в животе, нет, и он совершенно не это готов принять, поэтому Зейн лишь качает головой и рассматривает серый бетон блеклых домов, что осыпается пылью под их подошвы. Удушливые переулки приводят их к высокому дому из бетона и стекла с идеальным газоном и дорогим фойе; Зейн запинается о собственные ноги, вскидывая брови. — Что за черт? – говорит он, пытаясь ухватить за локоть Луи, что уверенно шагает ближе к ступеням. Луи оборачивается на мгновение с загадочной улыбкой и шагает дальше. — Сюрприз, – довольно тянет он. Зейн вздыхает; какого черта. — Если ты хочешь попытаться пробраться в чью-то квартиру, я лучше сразу вызову полицию, – говорит он, останавливаясь, когда Луи замирает и вскидывает голову, словно отсчитывая этажи. Дом невероятно высокий, ловит солнце каждым гладким поворотом стекол чьих-то квартир с высокими потолками и сумасшедшей арендой; Зейн вскидывает голову тоже; когда-то он мечтал о пентхаусе на самой крыше с крошечным садом и чувством, что он слишком далеко от обычных людей. Луи лишь смеется и качает головой. На стене у входной двери, кажется, сотни имен у маленьких аккуратных серебристых кнопок; Луи проводит пальцем по ряду букв, прищурившись, и замирает, увидев аккуратное «Дэвид Уильямс, 1475»; Зейн наблюдает за ним с насмешливой улыбкой в уголках губ, прикусывая сигарету Луи, конечно, жмет сотню раз без остановки, противный чертов ребенок; и Зейн лишь закатывает глаза, оборачиваясь на красивый парк с идеальным газоном и шумными деревьями, и думает о том, заберут ли и его в участок, и если нет – то что он собирается делать дальше, когда чужой низкий голос вырывается из динамика над списком имен. — Да? – говорит голос, и Зейн чувствует предвкушение и холодный ужас, скатывающийся по гортани. — Эй, Дэйви, как жизни? – довольно тянет Луи, едва ли, не прижимаясь губами к динамику, и улыбается словно настоящий маньяк. На мгновение повисает молчание; табак оседает на языке, Зейн довольно облизывает губы. — Лу? – спрашивает Дэвид, голос хрипит сквозь стены. — Ты чертов идиот! И все слова обрывает громкий гудок открывающейся двери. Зейн едва ли не откусывает горечь фильтра, когда Луи распахивает дверь и шагает в фойе, придерживая золотистую ручку и оборачиваясь. — Идешь? – довольно тянет он. Зейн едва ли успевает спрятать сигарету. Гигантская дверь из темного дерева с золотистым номером 1475 в самом конце коридора из блестящей плитки и наполненного светом; Зейн держится чуть одаль, нервно взглатывает; часть его уверенна в том, что Луи просто затащил их в очередную неловкую ситуацию всей его жизни, и им придется бежать, и быстро, чтобы из нее выбраться; поэтому он лишь оборачивается на лифт и неуверенно ступает на серые ковер, ведущей к двери. В стенах дрожью пульсирует голос чьей-то вечеринки, и чем ближе они подходят к двери, тем яснее отдается звук, проникает прямо в грудную клетку; черт, думает Зейн, сейчас всего лишь три часа дня; приторный парфюм помещения оседает тяжелым привкусом во рту. Луи усмехается рассеяно, настойчиво стучит по тяжелому дереву. — Тебе понравится Дэвид, обещаю, – говорит он с этой раздражающей натянутой улыбкой. Зейн лишь морщится в ответ недоверчиво; и когда дверь распахивается – словно волна музыки и шума врезается в них, заставляет отступить, поддаться. — Лу! – Черные волосы, кудрявыми прядями, спадающими на плечи; голубые глаза, аквамарин, и длинные ресницы; тонкие губы, слишком похожи на губы Луи. И голос совсем как из динамика, падает куда-то слишком низко и глубоко. Дэвид обнимает Луи, набрасывается на него, едва ли помедлив; и Зейн отступает назад, вскинув брови; что? Темно-зеленый безупречный костюм, темный блеск виски идеально начищенных ботинок с острыми носками; Дэвид сжимает Луи так крепко, что Зейн слышит тяжелый хруст ребер; Луи не обнимает его в ответ. — Да, да, – говорит он, смеется, пытаясь отстраниться, и не смотрит на Зейна, лишь указывает на него небрежно пальцами. — Это Зейн. Холод, холод скользит вдоль позвоночника, когда аквамариновые глаза вдруг сосредотачиваются на нем, и Зейн вдруг оказывается в кольце рук, даже не заметив движения. — Приятно познакомиться, – бормочет Дэвид прямо в его плечо и держит дольше, чем прилично. Зейн лишь моргает, нелепо вскинув руки вверх, и замечает, что Дэвид пахнет, как все эти дорогие магазины мужской одежды; словно бренд. И когда он, наконец, отступает назад – Луи уже затерян среди волн оглушающей музыки и сладкого привкуса ликера в воздухе; Дэвид смотрит на него, улыбаясь. — Он всегда такой, правда ведь? – говорит он, и жестом приглашает его внутрь. Зейн неловко пожимает плечами и пытается не смотреть ему в глаза; конечно, друзья Луи настолько же сумасшедшие, как и он сам. Огромная ловушка, что заключает в себе сигаретный дым и серые улыбчивые лица, неброские и простые, слишком много, чтобы запомнить, но своим присутствием до мурашек у подножья шеи; квартира глотает их, губы смыкаются щелчком дверного замка, и на мгновение Зейн потерян в полутьме и дыме; а воздух пахнет цедрой лимона и сигаретами с привкусом лишних фунтов, что были на них потрачены; все пьяны, и осознание кружится меж аккуратно одетых тел, цепляется за тяжелые ресницы и прячется в бокалах в тонких пальцах, с поцелуями красной помады на гладком стекле; все пьяны, и потому все свободны. Зейн шагает наощупь в темном коридоре, прижав пальцы к холоду стены и лихорадочно распахнув глаза, пока его не встречает полутьма запахнутых штор переполненной гостиной; слишком много голосов, что говорят ни о чем и смеются с абстрактного, Зейн спотыкается о пустые бутылки и оглядывается; знакомый изгиб плеч у огромного стола, полного бутылок и стаканов; Луи выхватывает бутылку мартини и исчезает в толпе, тянется куда-то в центр; они выглядят именно так, как того ожидаешь: среди дорогих костюмов и вечерних платьев, словно мальчишки, пробравшиеся на званый ужин; но Луи превращается в толпу, поглощенный ею, и становится невидим, единым целым; Зейн остается на берегу у скал уставших спящих тел на диванах и поспешно возвращается во тьму коридора, удушенный собственной неопрятностью; музыка приглушается, превращается в навязчивый шум пролетающего мимо самолета, и он распахивает первую дверь, что видит. В ванной темно и душно, сигаретный дым смешивается с запахом роз, и Зейн морщится; влага оседает на коже, словно кто-то недавно погрузился в горячий пар, и тяжело дышать; он не находит выключатель, но внутри горят четыре свечи, поэтому он лишь закрывает дверь и вздыхает, закрывая глаза. Холодная вода скользит от подбородка до ключиц, попадает в глаза, и Зейн на мгновение лишь дышит, смотрит на собственное отражение в неверном дрожащем свете; капли на его коже дарят ему вспышки северного сияния; музыка и шум остается где-то снаружи, настойчивой вибрацией щекочет стены, но не может пробраться внутрь. И вся его кожа чувствуется, словно гигантский ожог; он не вытирает лицо – полотенца выглядят слишком чистыми, садится на холодный кафель, прижавшись спинок к резкому изгибу ванной; пульс сбивается и дрожит в ритм с музыкой снаружи, и сигарета немного намокает в его пальцах, когда он наклоняется и прикуривает от огромной ароматизированной свечи.S m o k i n g k i l l s.
Зейн глотает дым жадно, давится; «Мальборо» успокаивает, теплой тяжестью заполняет легкие; и он усмехается, качает головой; боже, он всегда ненавидел вечеринки; какого черта? Дым собирается под потолком и забирается в вытяжку; Зейн вздрагивает и поворачивается, когда мягкий ритм его мыслей вдруг сбивается, разлетаясь; дверь распахивается, на мгновение оглушая его цунами шума, и тут же тушит его, когда незнакомый парень резко щелкает замком и поворачивается. — О, привет, – говорит он безразлично, едва взглянув на Зейна. Кожаные черные брюки, обхватившие тонкие ноги, и выбеленные волосы в абсолютном беспорядке. Зейн едва ли успевает убрать ступни, когда незнакомец бросается к раковине, лихорадочно роясь в карманах; незнакомец, что вдруг достает крошечный пакетик и смахивает влагу с рамы раковины нервными ладонями; у него слишком дрожат руки, и даже в душной ванной, снаружи пожираемой шумом, Зейн слышит его неровное резкое дыхание. Возможно, ему стоит уйти… Белый порошок на гладком фарфоре выглядит сероватым; две идеальные полоски, незнакомец склоняется перед ними и вдыхает с резким звуком; Зейн роняет сигарету и едва успевает выхватить ее из высокого ворса ковра, бросает в ванную позади, замирает. Незнакомец оборачивается к нему с этой расслабленной легкой улыбкой, белое облако над его верхней губой. — Хочешь? – спрашивает он, и его голос срывается, почти превращается в стон. Он не ждет его ответа, вдыхает еще одну дорожку, и резко падает рядом, прижавшись лопатками к ребру ванной, закрывает глаза, откинув голову, слишком близко к свече, что бросает дрожащие тени на его лицо. Зейн хмурится, оглядываясь абсолютно растерянно, и его мысли исчезают; наверно, ему нужна еще одна сигарета, и выбраться с этого места, наверняка. Незнакомец вздыхает снова, и его голова перекатывается, медленно сползает; он прижимается лбом к плечу Зейна, потом вздыхает и прижимает нос к вороту его футболки, и Зейн замирает, абсолютно парализованный. — Меня зовут Нейл, – бормочет он, и его горячее дыхание собирается под тканью словно настойчивое солнце Бредфорда. — Ты вкусно пахнешь. Зейн молчит целую минуту, в панике пытаясь понять, что ему делать; чертов Луи. — Спасибо? Секунда тянется как нуга в сонных глупых глазах Нейла, который улыбается самому себе, зарывшись пальцами в ворс ковра; Зейн дышит в ритм вместе с ним, оцепенение распадается, стекает к онемевшим ступням. Нейл переключается за мгновение: резко выпрямляется, врезаясь лопатками в изгиб ванной с глухим звоном, который тут же поглощает шум снаружи; он все еще дышит сбивчиво, слишком быстро словно в сумасшедшей спешке; а его взгляд врезается в одну из свечей, стоящих за спиной, и он замирает – его зрачки игнорируют свет; бесконечные гигантские кратеры. — Ты знаешь здесь кого-нибудь? – бормочет он, не отводя взгляд, словно разговаривает сам с собой. Зейн неловко прочищает горло, пожимает плечами, не уверенный, что Нейл ждет его ответа. — Да, – говорит он. Нейл не реагирует на его голос. — Я с Луи. Томлинсоном. Кажется, он знает хозяина. И вдруг Нейл двигается, вскакивает на колени, развернувшись к нему, глаза прищурены и ноздри раздуваются как у ищейки; Зейн едва ли заставляет себя замереть на месте. — Луи Томлинсон? – спрашивает он, голос дрожит, спотыкается о каждый слог; Зейна волнует лишь то, что он не может прочитать выражение его лица – он н е в безопасности. Спустя мгновение тишины он кивает. Кажется, зрачки Нейла увеличиваются еще больше, поглощают мутно-голубой; он поддается вперед, лбом едва ли, не врезавшись в подбородок Зейна. — Луи здесь? – шепчет он дрожащими бледными губами, взгляд спрятан за ресницами. — Да, – снова кивает Зейн. И тогда Нейл срывается – настоящий пес; на мгновение застревает у двери, дрожащими руками сражаясь с замком, и за минуту его поглощает толпа и глубокие биты музыки. И у Зейна недостаточно времени, чтобы взвесить все «за» и «против», но беспокойство обхватывает его гортань, сбивается кроткими вздохами; когда он бросается следом, то оправдывает себя обычным любопытством и предвкушением, что обещает: сегодня лицо Луи разрисуют молнии чужого гнева. Гостиная оглушает его на мгновение, но он быстро находит Нейла, что разрывает море двигающихся тел, шагая вперед; Луи снова стоит у столов с напитками, самодовольная улыбка растягивает губы, когда он замечает Зейна; и вдруг выражение его лица меняется, спадает, безразличием скрашивает рот и глаза, когда Нейл оказывается слишком близко, чтобы сбежать. Все замирает на мгновение; они обмениваются словами, которые Зейну не разобрать; макушка Нейла закрывает лицо Луи, и Зейн поддается вперед в штормовое море вечеринки, когда пальцы Нейла цепляются за ворот футболки Луи, оттягивают ткань, обнажая кожу. Лицо Луи сохраняет безразличие, и Зейн лишь отчаянно бросается вперед, пытаясь победить чужие руки; обеспокоенная часть его замирает в панике, ожидая кровь, но. Нейл поддается вперед и целует Луи, обхватив его плечи рукой; Зейн замирает, моргает, абсолютно ошеломленный. Потому что Луи целует его в ответ.*
Зейн не замечает Дэвида, что появляется позади, но замечает, что музыка исчезает, тревожит барабанные перепонки неожиданной тишиной. — Вечеринка окончена. Все вон, – говорит он твердо и с расслабленной пустой улыбкой. Зейн ожидает негодования и криков окружающих их глупых лиц, но они лишь потоком медленно исчезают из гостиной в мягкой тишине, пока внутри не остается лишь они вчетвером. На мгновение Зейн думает о том, касается ли и его приказ убраться, но Дэвид кротко хлопает его по плечу, проходя мимо, и распахивает шторы. Он вздыхает, выглянув в окно, пока остальные недовольно моргают, абсолютно неуязвим; Луи и Нейл лишь стоят друг на против друга, не двигаясь; у Луи на мягкой коже щеки расцветает белое облако. — Что ж, – говорит Дэвид, улыбаясь. — Вы всегда умели испортить мою вечеринку. — А потом резко хлопает ладонями. — Пойдемте. Ситуация требует ужина и долгого разговора.7:18pm
В момент, когда они переступают порог, проходя в гигантские двери, ручки которых окрашены в золото, и оказываются в роскошном зале, полном столов, хрусталя и разговоров важных людей в дорогих костюмах и вечерних платьях; Зейн уверен, что их вышвырнут и вызовут полицию. Он с опаской смотрит на девушку, что встречает их внимательным взглядом; «Анна» сказано на ее бейджике; она резко кивает, опустив глаза, профессионально улыбается; у нее идеально чистая форма и взгляд человека, который сразу узнает каждого; Зейн держится поодаль, задерживается у двери, за которой шумит город автомобилями и прохожими, пока Анна разглядывает каждого, а потом останавливает взгляд на Нейле – и щурится. — Здравствуйте, мистер Уильямс, – говорит она в конце концов с достаточно безразличной приветливостью в голосе, чтобы не казаться раздражающей. — Ваш столик готов. – И указывает следовать за ней. Луи бросается вперед за Анной, шагает рядом, склонившись к ней, бормоча что-то, смелый и уверенный, чертовски гордый своей странностью; Зейн не видит лица Анны, но замечает ухмылку, которую ему кротко бросает Дэвид, шагая следом, и закатывает глаза; кажется, что воздух давит, впиваясь в кожу; они шагают по дорогому ковру, что поглощает шум, Нейл спотыкается о собственные ступни и даже этого не замечает. Зейн ожидает взглядов и бормотания в их нелепые спины, но никто даже не поднимает взгляд, пока они проходят мимо; Зейн чувствует себя невидимым и не уверен, что ему это нравится; он лишь надеется, что здесь можно курить. Вместо того, чтобы спрятать их за столом у огромных пальм, Анна ведет их дальше, распахивает гигантские шторы, что ведут в следующий зал, и терпеливо пропускает их вперед. Зал, в котором они оказываются, стоит молча, поглощенный тишиной, но полный света; все столы, кроме одного, сдвинуты и пусты, неброско оставлены в тени; стол, что ждет их в центре под гигантской хрустальной люстрой, накрыт на четверых и полон свечей, и серебра. — Блюда из Вашего меню будут поданы через несколько минут, начиная с закусок. Ваше любимое вино откупоривается в это самое мгновение и будет подано в любую секунду. Сегодня Вас будут обслуживать наши лучшие официанты, и я так же буду неподалеку, если Вам понадобится моя помощь, – говорит Анна, пока они занимают свои места: Зейн садится напротив Луи, Дэвид справа от него, Нейл слева. Дэвид улыбается, пренебрежительно машет рукой. — Большое спасибо, Анна, но в этом нет необходимости, мы лишь собираемся провести вечер в компании старых друзей. Анна кивает, идеальная улыбка на месте. — Как пожелаете, сер – говорит она, пока официант разливает красное вино в их бокалы, и когда Зейн оборачивается – она уже исчезла за огромной шторой на бесшумном ковре. Дэвид первый отпивает вино и удовлетворенно стонет, зажмурившись. — Черт, никогда не надоедает, – говорит он, губы окрашены в бардовый; Нейл и Луи пробуют напиток следом. Луи фыркает, прищурившись шаловливо. — Ты всегда любил всякое дерьмо, если оно на вкус как деньги, – скалится он. Дэвид усмехается в ответ, вскинув брови, кивает, делает еще один глоток. И Зейна снова одолевает чувство, как и по дороге сюда в такси, когда тишина словно говорила на языке, которого он не знает; он неуютно ерзает, оглядываясь на зашторенные панорамные окна, нервно касаясь сигареты, припрятанной за правым ухом; воздух густой и тяжелый, пахнет свечами и кислотой вина, и пряностью чьего-то одеколона. Когда его взгляд возвращается к столу, Дэвид протягивает ему зажигалку, спрятав собственную тлеющую сигарету в уголке рта – и Зейн поспешно достает свою сигарету, прикуривает. — Спасибо, – бормочет он на нервном вдохе.S m o k i n g k i l l s.
Дэвид кивает, выпускает облако дыма, откинув голову к высокому потолку; дым запутывается в кристаллах люстры и мягко падает вниз. — Когда-то и я любил «Мальборо», – вздыхает он и снова улыбается этой улыбкой, которую он подарил Анне. Нейл фыркает с другой стороны стола, цокает языком. — Ну, конечно, только когда вместо табака там была трава от парней из футбольной команды, – говорит он, приоткрывает затуманенные уставшие глаза. И когда Дэвид смеется, согласно фыркнув, Луи улыбается, но смотрит лишь на Зейна. Первым появляется запах, затем – бесшумные официанты с идеальной хваткой на белоснежных тарелках, полных еды; у Зейна спазмом сжимает желудок, когда перед каждым из них на столе появляется стейк: идеальная сетка прожарки на гриле и легкий ягодный соус, тепло-бардовый; за столом впервые повисает мягкая ненавязчивая беседа, возможно, ему бы стоило прислушаться, потому что Луи выглядит мягким на изгибах и слишком открытым, но Зейн так голоден – вилка едва ли не трещит серебряной пыльцой в его пальцах. Дэвид смеется над чем-то, Луи отзывается коротким смешком, Зейн не поднимает взгляда; и лишь Нейл молчит, призраком отвечает ленивым скрипом вилки по фарфору. И когда стейк исчезает быстрее, чем Зейн успевает им насладиться, он откидывается на спинку стула, довольно вздыхая, и вдруг замечает настойчивый взгляд Дэвида. — Тебе не нравится вино? – спрашивает он, кивая на нетронутый бокал. Зейн облизывает губы, смущенный, рвано жмет плечами. — Он не большой поклонник алкоголя, – говорит Луи. Зейн щурит глаза. — И не люблю, когда отвечают за меня, – фыркает он в ответ. Дэвид не сдерживает довольной понимающей усмешки. — Что ж, Зейн, твой выбор безграничен. Ты можешь заказать все, что пожелаешь, – говорит он. И почему-то Зейн чувствует это отчетливо: он терпеть не может Дэвида, и это вовсе не то теплое душное чувство, как Луи выводящий его из себя; это словно пустыня разливается в диафрагме и обжигает. — Воды, если можно? Бесшумный официант появляется из полутьмы, и лишь кубики льда кротко звенят в бокале, и всего мгновение – его бокала вина и официанта нет. Луи самодовольно улыбается ему с другой стороны стола, словно пытается отвлечь; Зейн лишь щурится подозрительно и отпивает воды.9:20pm
Ужин тянется вечность, и в тоже время Зейн вдруг понимает, что наслаждается; вино исчезает быстро, но не так быстро, как появляются новые блюда. Зейну кажется, что он ест впервые за целую вечность, когда перед ним появляется шоколадный чизкейк с мороженым, а приятная тяжесть в животе делает его мягким, сонным, и он наблюдает за остальными сквозь тяжелые ресницы с расслабленной улыбкой на лице. Луи не отрывает от него взгляда, а выражение его лица абсолютно пусто, не предает ничего; и это только хуже, без его оскала и ярости в безумных глазах, чувствуется слишком резко на его уставшей чувствительной коже. Зейн не смотрит ему в глаза, курит и смеется с шуток Дэвида, которые каждый раз застают его врасплох, он пытается уцепиться за свою пассивную агрессию, но смешки вырываются невольно, спотыкаются о его податливые губы; Дэвид очарователен и забавен, и здесь нечего делать. Вино лишь помогает, даже Нейл начинает улыбаться, приглушено отзываясь мягкими смешками; их давнюю дружбу легко узнать по знающим улыбкам и старым историям. И, честно, это довольно-таки хороший вечер. — Знаете, я люблю этот ресторан по одной причине – он похож на тот помпезный и напыщенный паб, в который мы заявились за десять минут до закрытия абсолютно голые и пьяные, – усмехается Дэвид, обводит руками хрусталь и полутьму вокруг. — Потом в полицейском участке было весело, мы нашли много новых друзей, правда? Но мой любимый момент был, когда моя мама внесла залог и мы ехали в ее машине голые с мигренью и тошнотой, потом опоздали на лекцию к Доусону, где Нейла стошнило перед всей аудиторией. Зейн давится водой под взрыв смеха, что звенит среди прозрачных кристаллов люстры. — Что? Дэвид довольно щурится, отпивает вина. — Да – говорит он. — Нам всегда было слишком скучно на вечеринках кампуса. В тот раз Луи впервые попробовал кокаин, это была его идея. Зейн моргает, абсолютно сбитый с толку. — Вы учились в университете? Дэвид согласно мычит, вскинув брови. Зейн игнорирует предупредительный обеспокоенный взгляд Луи. — Нейл и Лу закончили бакалавриат. Я остался на магистратуру – отец считал, что университет и сверстники идут мне на пользу, – скалится Дэвид. — Психология, та еще дрянь. Хотя, я мало, что помню. Мы проводили больше времени под кайфом, чем за учебниками. Нейл довольно усмехается, поддается вперед. — Это ты виноват. Абсолютно, – бормочет он. — Очаровал весь кампус. Каждый хотел познакомиться с легендарным Дэвидом Уильямсом. Думаю, нас с Луи все боялись, но ты был любимчиком. Они усмехаются друг другу, но Зейн не обращает внимания, смотрит прямо в опьяненные безумные глаза напротив и впервые думает: сколько Луи лет? Луи смотрит в ответ, хмурится, полутьма стирает улыбку с его лица, заставляет его выглядеть уставшим, истощенным, темными тенями под его ресницами. Кто он? — Помню однажды перед выпуском Луи и Нейл собрались пожениться. Хотели сделать это сюрпризом на окончание университета. Даже купили костюмы и кольца – продолжает Дэвид. Зейн оборачивается к нему, недоверчиво вскинув брови. — В Англии? Они были настолько пьяны? – насмешливо бросает он. Дэвид качает головой. — Нет, конечно, на свободной земле любимой Америки, где так легко забыть о сдержанной фригидности Англии. Что поделать, за четыре года легко забросить все глупые правила, – вздыхает он, закатив глаза. — Ты бывал когда-нибудь в Штатах, Зейн? В ответ Зейн лишь рассеянно качает головой, не решаясь взглянуть на Луи. Ему кажется, что комната смыкается, уменьшается до изгиба его плеч, грудная клетка трещит под давлением; он взглатывает волнение, медленно моргает; почему-то впервые он осознает, что путешествует с абсолютным незнакомцем, а не с обычным сумасшедшим, мечтающим пересечь всю Англии за кроткое лето; с кем-то важным, чья история намного больше, чем он притворяется или решает показать. Что за черт?S m o k i n g k i l l s.
И когда он все-таки поднимает взгляд, глотая дым – Луи смотрит на него, не двигаясь. Зейн отворачивается.*
Разговор течет плавно, уносит их в прошлое; Зейн чувствует напряжение, что селится в суставах его плеч, дарит беспокойство пальцев, касающихся сигареты за правым ухом; Зейн чувствует себя чужим, словно наблюдает за историей сквозь экран телевизора, не более, чем невидимый немой зритель; он касается своего бокала, который официант наполняет снова и снова, отчаянно пытаясь придумать причину выскользнуть из огромного зала, что душит его смешками и понимающими взглядами, и голосами, что повисает у потолка и эхом остаются в каркасе здания. И ему плевать, что подумает Дэвид или Нейл, ему бы избежать настойчивых упрямых глаз, взгляд которых он замечает каждый раз, двигаясь. Что сказать, он всегда был трусом. — Зейн! – Он возвращается в реальность на насмешливый голос Дэвида, моргает рассеяно, впервые замечая тишину за столом. — Прощу прощения, – бормочет он смущенно; внимательные взгляды скользят по его опущенным ресницам и к сжатым губам; он чувствует их движение обжигающим привкусом вина в воздухе. Дэвид улыбается. — Ничего страшного, иногда разговоры старых друзей навевают скуку, – говорит он. — Я всего лишь хотел спросить, как вы познакомились с Луи? Зейн пожимает плечами, облизнув губы; Дэвид наблюдает за ним, тон его голоса не меняется, скользкий мягкий вкрадчивый голос. — Хм…На автобусной станции. Мы оба хотели уехать из города, Луи сказал, что вдвоем безопаснее и легче, – говорит Зейн; и это сожаление где-то на границе сознания, словно он совершает огромную ошибку; словно лавина, что столетиями собирала холод из облаков, наконец, дрожит у основания горы – конец близок. Дэвид недоверчиво хмыкает, вскинув брови; уголки его губ дрожат словно от довольной широкой улыбки, которую он прячет за деланым удивлением. — Правда? – тянет он, но оборачивается к Луи, который встречает его взгляд с сухой уверенностью. Линия его челюсти становится более выраженной, острой и тяжелой; и лавина слишком близко: воздух дрожит приближающимся штормом, холод забирается за ресницы и прячется внутри. — Довольно, Дэвид, – кротко говорит он. Дэвид сдается слишком быстро – смеется, откинув голову к потолку, поглощенному полутьмой; вино окрашивает его губы в ярко-бардовый, кроваво-красный, дарит жар на щеках. — Ладно, ладно. Разговор течет дальше, возвращается в тихое русло колыбельной из приглушенных голосов; Зейн вздыхает, рад лишиться внимания, но настойчивый взгляд знакомых сумасшедших глаз остаётся здесь, за границей, он лишь решает спрятаться. Достает сигарету.S m o k i n g k i l l s.
Дэвид заказывает еще одну бутылку вина, и Зейн поддается импульсу, медленно поднимается. — Прощу прощения – бормочет он, обернувшись к официантам, спрятанным в тени. — Где уборная? Один из них шагает вперед, жестом указывая следовать за ним, и Зейн чувствует себя невидимым, шагая по ковру, что поглощает каждый его шаг. Огромная светлая комната слепит его белоснежными раковинами и блестящим мрамором, и золотистыми кранами; он умывается ледяной водой, сигарета за ухом глотает воду, и ее приходится выбросить; Зейн смотрит в собственные глаза в зеркале, пытаясь спрятать лихорадочный румянец за холодными влажными пальцами; он даже не осознавал, насколько ему жарко, пока не оказался здесь. Что все это значит? Что ему теперь делать? У двери фигура двигается сразу же, как он выходит; Луи выглядит чужим и странным: бледные губы, напряжённые глаза. — Не убегай, – говорит он, и его голос падает мягко, спокойствием рассыпается в воздухе. — То есть, дай мне возможность объяснить – потом принимай решение. Зейн смотрит в сумасшедшие глаза, что молчат и не сдаются; посреди коридора в дорогом ресторане. Потом кивает. И когда они возвращаются в темный зал – Луи шагает позади него, невидимый.11:10pm
Когда официант наконец говорит, что их такси ждет у входа, глаза Дэвида пьяно слипаются, превращают его лицо в изувеченную расслабленной улыбкой карикатуру; он медленно поднимается, хватает незаконченную бутылку вина. Нейл напротив кажется более живым и удрученным, бледность остается полоской пота у корней его волос, он жмурится на яркий свет шумного ресторана, массирует виски дрожащими пальцами; Луи шагает последний, позади Зейна, и Зейн пытается поддавить это желание идти быстрее, избавиться от незнакомца позади, словно кожа, натянувшаяся о его позвонки, трещит, трескается. Он вздыхает, стискивает зубы. Это глупо думать о Луи как о незнакомце, правильно? В такси Дэвид оказывается на сиденье между ними, уронив голову на плечо к Луи и не пристегнувшись; Зейн вздыхает с облегченьем, не спорит, когда они решают вернуться в квартиру. Нейл о чем-то приглушенно разговаривает с водителем, и Зейн прижимается виском к прохладному стеклу окна, закрывает глаза. Брэдфордский сухой летний воздух врывается сквозь распахнутое водительское окно, на раму которого он опустил руку, запутывая ветер меж пальцами; и это приятно: мягкий ветер, касающийся его опущенных век, и блеклые вспышки света от пролетающих мимо фонарей. Квартира встречает их тишиной и влагой въевшегося сигаретного дыма; они оставляют обувь у входа почему-то, Дэвид устало падает на гигантский диван, включает телевизор, и гостиная тонет в холодных тонах вечернего ток шоу; Нейл исчезает где-то в коридоре, и лишь они с Луи остаются на пороге. Дэвид вздыхает, переводит на них скучающий пьяный прищур. — Ах да, – тянет он. — Для вас есть свободная комната, если хотите остаться. Луи даже не смотрит на него. — Мы остаёмся, – говорит он. Дэвид скалится в ответ. — Что ж, чувствуйте себя как дома. – Его взгляд возвращается к экрану. — Луи знает комнату – когда-то она была его любимая. Луи никак не реагирует, но Зейн замечает, как его кадык дёргается, когда он разворачивается и бесшумно шагает в темноту коридора. Он шагает следом. В спальне оказывается еще тише, Зейн неуверенно перекатывается с одной ступни на другую, словно тишина наваливается на плечи, напоминает хрустом позвоночника о своём присутствии; одна кровать у окна, шкаф, дверь, ведущая в ванную. Недостаточно места, чтобы подумать. Луи молчит тоже, шагает к кровати и падает на неё, уставший, блеклый. Зейн хмурится, прижавшись лопатками к двери, словно так у него получится исчезнуть, и прячет неловкие руки в карманы штанов. — Душ? – говорит он. Луи мычит в ответ, прячет лицо в изгибе локтя. — Ты первый. Я хочу покурить сначала. – И Зейн притворяется, что это не оправдание, чтобы сбежать из комнаты, и чувствует себя трусом, оказавшись во тьме коридора. Сначала он идёт, поддаваясь и пульсу, глаза распахнуты, пытаясь проглотить темноту; незнакомая квартира кажется бесконечной, повисает в невесомости, но Зейн помнит, где гостиная, залитая холодными брызгами блеска телевизора, Дэвид должно быть все ещё там. Когда ему все-таки удаётся найти гостиную – она пуста: лишь бормочет телевизор, и измятые подушки небрежно оставлены на диване. Зейн хмурится, чувствуя себя чужим этому месту, в полночь гуляя по чужой квартире, но он видел балкон днем, и ему бы увидеть ночной Брэдфорд и успокоиться Мальборо. И тогда момент застает его врасплох, заливает льдом ступни, когда эхо приглушённых голосов доносится до него, но это не важно, лишь то, как голоса произносят знакомые слоги одного привычного слова – его имя, секретом помечено во тьме летнего вечера за приоткрытой дверью, словно нарочно; Зейн почти ненавидит себя за едино побуждение остаться или даже подойти ближе, но когда мысль развернуться и убраться от туда как можно скорее касается его встревоженного сознания, момент здесь – и ему не забыть чёткий ритм голоса Дэвида, и как он выплевывает слова. — ...Зейн, – вздыхает он, ухмылка красит его голос в чёрный, делает его отвратительным, как вторжение. — Луи всегда таких любил. Поломанных. Грустных, слишком больших для собственной кожи. Ах, как скучно, что может быть забавного в парне, что боится слово сказать и совсем не пьет. Нейл в ответ фыркает: воздух вырывается сквозь скованные зубы. — Зато насколько это легко. Я видел шрамы у него на плечах, тогда и понял. Зейн сминает сигарету в ладони, и среди звенящей тишины чувствует себя оглушенным, холод разливается на обнажённых мышцах; бежать, все, что он может думать, бежать; и лишь осознание того, что он может быть замечен, оставляет его на месте, хотя все его тело зудит от нужны выбраться, вывернуться наизнанку – но в этот момент телевизор взрывается очередной рекламой, и Зейн бросается в коридор, чувствуя, что его стошнит.