***
Руки заживают долго, потому что буквы на них появляются часто. Тэхен стирает их сначала губкой, потом соскребает ножом вместе со слоем кожи, рыдая от боли снаружи, от пустоты изнутри, которая появляется, стоит буквам исчезнуть. Его родственная душа или тупой, или отчаянный. Или правда готов ради него на все. В университет он ходит в свитерах с длинными рукавами, бледный и дерганый, ни на что не реагирует и думает только об одном — возможно, кто-то в этом здании, в этом городе, в этой стране — его родственная душа, пишет ему послания на своей коже и плачет, потому что получает в ответ только жгучую боль. Тэхену кажется, что он сходит с ума. — Я знаю, что с тобой происходит, — говорит ему Намджун, когда они сидят у Тэхена на кухне и пьют пиво, Тэхен впервые за долгое время в футболке при ком-то еще, и его руки от запястья по локоть обмотаны бинтами. Бинтов не хватило на все, поэтому красная воспаленная кожа притягивает взгляд. Тэхен проводит по ней кончиками пальцев и морщится. Когда Намджун произносит это, Тэхен вздрагивает, и в его животе все скручивается в тугой узел. — Не переживай, — голос у Намджуна спокойный, мягкий, в глазах — ни капли осуждения, страха или готовности к предательству. — Я понимаю. Конечно, Намджун понимает. Тэхен был рядом с ним, когда его родственную душу — семнадцатилетнего парня с добрыми глазами — скручивали люди с винтовками. Их было столько, словно они забирали не хрупкого безоружного подростка, а двухметрового отморозка с гранатометом. Тэхен помнит страх в глазах Намджуна, слабую копию этого животного страха он видит в зеркале, после того как стирает с кожи буквы. Чимин не сказал им, кто был его родственной душой. Чимин погиб в одиночестве, после долгих, мучительных пыток, каждая из которых болью отзывалась в сердце Намджуна. Тэхен был рядом с ним. Но Тэхен не хочет оказаться на его месте. Он не хочет смотреть на то, как его половинку скручивают, избивают, пытают. Он не хочет, но как он может заставить его перестать ему писать? — Не бойся, — вдруг говорит Намджун, и Тэхен поднимает на него затравленный взгляд. — Увидеть его хоть раз… стоит всей этой боли.***
Тэхен долго вертит в руках ручку в замешательстве. Его руки уже даже не заживают. Постоянная боль — своя и его родственной души — преследует его повсюду. Правительству не выгодно существование родственных душ, потому что оно означает свободу. Оно означает, что двум людям не нужно ничего, кроме друг друга, что они не будут жить и работать ради государства. Их страна — тюрьма, в которой, если правительство не может что-то контролировать, оно это уничтожает. Но где-то в этой гребанной стране сидит, в ожидании выводя на руке каллиграфические буквы, человек, которому Тэхен готов отдать свое сердце, даже его не зная. Этот человек просыпается с горящими руками, и вновь и вновь острием ручки пишет по ноющей от боли, воспаленной коже. Не теряет надежды. Любит отчаянно. Ничего не боится. В отличие от Тэхена, погрязшего в своем страхе. Не в страхе быть схваченным и убитым под страшными пытками. В страхе увидеть, как хватают и пытают того самого человека. «Увидеть его хотя бы раз, — вспоминает он слова Намджуна, — стоит всей боли». Ведь его родственная душа, наверняка, думает также. «Завтра, в десять вечера, под мостом», — быстро выводит Тэхен, пока смелость не покинула его. Синяя паста въедается под кожу, мешается с кровью, буквы расползаются уродливыми кляксами. Тэхен надеется, что он поймет. Потому что ответа он не получает.***
Время переваливает за одиннадцать. Тэхен сидит, глядя на волнующиеся воды реки, и волнуется не меньше. За его спиной пару раз пробегали солдаты, но под мостом хорошее укрытие — вряд ли они его заметили. Да и гулять по ночам пока не запрещено, введенный было комендантский час отменили, потому что он не сдерживал желающих выйти за пределы дома после девяти. Тэхен скребет пальцами по рукавам свитера, не решаясь поднять их и проверить, появились ли новые сообщения. Ему страшно и его тянет блевать. Хорошо, что он ничего не ел. Когда рядом с ним раздаются шаги, он пугается и вжимается в опору моста, но напротив него опускается не солдат, выставивший вперед винтовку, а худенький улыбчивый паренек с избитым лицом. Сердце Тэхена бьется с такой силой, что ему кажется, оно вот-вот прорвется сквозь грудную клетку, выломает ребра и упадет к ногам этого парня. Даже в полутьме, освещенный луной и отблесками городских огней, он кажется нереальным, словно черты его лица были выточены искусным скульптором. Тэхен восхищенно приоткрывает рот, и да, черт возьми, Намджун был абсолютно прав. Если бы Тэхена скрутили прямо сейчас, он бы ни на секунду ни о чем не пожалел. Парень тянет к нему тонкие руки и обнимает за плечи, прижимаясь всем телом, и Тэхен вдыхает запах гари, ветра и пота, и улыбается, как сумасшедший.***
— Прости, что я так опоздал, — извиняется парень, — Хосок, Хосок — когда они заходят к Тэхену домой. По улицам они не шли — бежали, прижимаясь к стенам, прячась в тенях, словно малолетние преступники, потому что каждый из них боялся теперь не только за себя. — Отец не хотел меня выпускать, — он улыбается виновато, когда Тэхен, не выпуская его руки, заходит в ванную и сажает его на бортик, чтобы обработать избитое лицо. — Вот почему ты… — он не договаривает, намекая на раны. Хосок кивает. — Больше нигде нет? — Тэхен помогает ему стянуть с себя свитер и замирает, с ужасом глядя на изуродованные руки. Там, где должна быть нежная белая кожа, — толстые красные рубцы. На тех местах, где Хосок писал, и которые Тэхен пытался стереть. — Боже… Хосок одергивает руки, виноватая улыбка не покидает красивое лицо. — Прости. — Перестань извиняться, — хмурится Тэхен. — Это я должен. Это из-за меня ты так страдал. Надо было сразу… Не надо было тебя отвергать. Хосок пожимает плечами. — Ты боялся. Это нормально. Тэхен не выдерживает, обнимает его, утыкаясь носом в шею. Хосок тихо смеется. — Я теперь не боюсь, — говорит он. — Я теперь тебя не отпущу. И это чистая правда.