Since we were eighteen

Юнги садится за свой стол и тут же бросает взгляд на цветную, яркую фоторамку, которую ему подарил Чимин. Улыбка тут же начинает играть на губах, а в груди теплеет. За стеклом — их первая совместная фотография, у Чимина сладкая вата в руках и в цвет ей нежно-розовые волосы. Он тогда впервые перекрасился после того, как мир стал для них цветным, и цвет Юнги нравился до бабочек в животе. Самого Юнги Чимин тогда покрасил в мятный, и они ходили по городу, как парочка придурков, абсолютно чокнутых, но абсолютно счастливых, абсолютно влюбленных друг в друга. Они встретились в его двадцать шестой день рождения. Чимин — студент, подрабатывающий доставщиком пиццы, а Юнги — один из самых известных корейских продюсеров, одинокий достаточно для того, чтобы справлять день рождения в своей студии в компании незаконченных текстов, пиццы и проявившего удивительное участие доставщика этой самой пиццы. В студии у Юнги было тогда довольно темно, поэтому он не сразу заметил изменения. Он просто сидел, глядя на Чимина с открытым ртом, и не верил, что такие люди вообще бывают. Его же хотелось затискать, зацеловать, он был похож на мягкую булочку, чуть надави — и польется клубничный джем. А потом, когда Чимин вытащил Юнги в кафе, он просто… Он бы мог написать про это сотню тысяч песен. Про то, какой мир может быть яркий, красивый настолько, что становится больно глазам, если рядом с тобой идет человек, предназначенный тебе судьбой. Они вместе уже больше четырех лет, и Юнги, если слышит истории о том, как одна из родственных душ умирает, содрогается. Страшно не просто вернуться в черно-белый мир, страшно потерять человека, который этот мир делает для тебя цветным. Телефон звонит, отвлекая Юнги от мыслей, и он улыбается шире, глядя на дисплей. — Алло, Юнги-я, — щебечет Чимин на том конце провода, — я только вышел из метро, иду в университет. Ты можешь говорить? — Да, — быстро отвечает Юнги. — Да, конечно, что-то серьезное? — Нет, — смеется Чимин, и Юнги про себя спрашивает, сколько должно пройти времени, чтобы в животе перестало приятно тянуть от его смеха. — Я просто поболтать хотел. Студия у Юнги, с момента появления Чимина в его жизни, стала гораздо ярче. Они договорились оставлять на стене полоску краски того цвета, в который красится Чимин, а он красился достаточно часто для того, чтобы все четыре стены переливались мыслимыми и немыслимыми цветами. Чимин заставил Юнги снять темную штору с окна, заменив ее на жалюзи, чтобы свет хоть иногда проникал внутрь. На стенах висели их фотографии, плакаты, какие-то рисунки. У одной из стен стоял мягкий светло-голубой диван. Чимин что-то щебечет, Юнги даже не особо вслушивается, просто расслабляясь под мягкий, звонкий голос своего парня. Вот бы так было вечно. Это счастье, которое он испытывает, видя Чимина, слыша Чимина, чувствуя его, вот бы оно было вечным. Только бы… — Ладно, я почти дошел, — вдруг говорит Чимин, — осталось дорогу перейти. До вечера, хен. — Пока, Чиминни, — запоздало прощается Юнги, кладя телефон и откидываясь на кресле и прикрывая глаза. Рассеянная улыбка блуждает на его губах, когда он представляет, как Чимин, укутанный в теплый шарф, перебегает улицу, здоровается с однокурсниками, садится за свой стол… Когда Юнги открывает глаза, улыбка стирается с его лица так же стремительно, как со стен стирается краска. Мир становится черно-белым.