Since we were eighteen

Хосок вдруг резко бледнеет, его лицо вытягивается, а глаза округляются, с ужасом глядя на вмиг напрягшегося Намджуна. — Хосок, что… — начинает он — Хосок закатывает глаза и подается вперед, опираясь руками на стол. Из него вырывается сдавленный стон, и все его тело начинает подрагивать. Намджун мгновенно понимает, в чем дело, и густо краснеет. — Твою мать. — Мне срочно нужно в туалет, — шипит он сквозь зубы. — И чистые штаны. Намджун, мне нужны чистые штаны. Намджун смотрит на него с толикой недоверия во взгляде, но потом опускает взгляд и видит на светлых джинсах Хосока темное мокрое пятно. Маленькая брезгливая жадина в нем говорит засунуть пакет со сменной одеждой для спортзала подальше и сделать вид, что никаких штанов у него нет, но синдром преданного друга оказывается сильнее. Намджун с тяжелым вздохом протягивает ему пакет и предупреждает, прищурив глаза: — Хосок, только посмей изгадить их… — Я что, это контролирую? — недовольно произносит он, придерживая пакет так, чтобы он прикрывал пятно. — Что я должен с этим сделать? — Носи, блять, подгузники, — советует Намджун, и Хосок фыркает, показывая ему средний палец и удаляясь в сторону уборной. Когда Хосок наконец выходит, Намджун уже начинает изрядно нервничать. — У нас кино через пятнадцать минут, Юнги-хен будет рвать и метать, — ноет он, пока они стремительно покидают маленькую кофейню. Хосок только беспомощно разводит руками, что на его языке означает — «вини во всем моего соулмейта». Юнги с Чонгуком стоят у входа в кинотеатр, и первый пронзает их таким яростным взглядом, что у Хосока по спине идут мурашки. — Это не мы виноваты, — выпаливает он быстрее, чем Юнги успевает сказать хоть слово. Тот, не моргая, смотрит на них пару мгновений, а потом отмахивается. Хосок облегченно выдыхает и плетется вслед за остальными в здание кинотеатра, изнывая от желания сесть и расслабиться, потому что его до сих пор потряхивает от оргазма, настигшего его в кафе. Хосок уже не так злится, как в первое время. Ладно, порой он чертовски злится. Один раз он кончил на званом ужине с семьей и, чтобы не ввергнуть девяностолетнюю бабулю в шок, ему пришлось облиться вишневым соком. Один раз он испытал оргазм на сцене, когда ему вручали награду, — там облиться было нечем, поэтому он, как последний дурак, повязал вперед толстовку Чимина, которую тот великодушно отказался принимать обратно после этого. Один раз он кончил в переполненном метро, и какая-то девушка приняла его за извращенца и изо всех сил отдубасила своей сумочкой, — Хосок не может винить девушку, на самом деле, ведь действительно бывают извращенцы, и это крайне мерзко, но все-таки было немного обидно. В общем, с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, его жизнь с трудом можно было назвать скучной. Поначалу он действительно ненавидел соулмейта, не способного — в прямом смысле — держать язык за зубами, а потом как-то смирился. Потом его начала беспокоить другая проблема. Ревность. Когда экстаз от оргазма проходил, у Хосока сводило зубы от одной мысли о том, что его родственная душа снова присосалась к какому-то другому человеку. И вот это было гораздо более серьезной проблемой, потому что пятно от спермы можно спрятать, отстирать, что угодно сделать, а вот с обидой на то, что твой соулмейт вешается на каждого второго — ничего не сделаешь. Они заходят в зал с небольшим опозданием, почти на ощупь ищут свои места, и наконец садятся. Хосок вытягивает ноги, насколько это возможно, и прикрывает глаза. Фильм ему все равно не интересен был — его выбирал Чонгук, а вкус Чонгука оставляет желать лучшего. Хосок поначалу вообще отказаться хотел, но угрожающе-сладкая улыбочка Юнги и его елейное «конечно, мы все пойдем на фильм, Чонгукки» не оставили ему выбора. Первый час фильма проходит спокойно, — если не считать того, что на особо эмоциональных моментах Чонгук становится чересчур подвижным и этим самым нарушает неприкосновенное личное пространство Хосока, — и он уже успевает расслабиться, когда чувствует, как его член начинает твердеть. — Твою мать, только не это, — шипит он себе под нос, в панике оглядываясь. Ну конечно, его посадили в самый центр заполненного ряда. Просто идеально. Он откидывается на кресле, прикрывая красное от стыда лицо руками, и содрогается, когда его вновь накрывает оргазм. — Хен, — обеспокоенно шепчет Чонгук, от него пахнет колой и карамельным попкорном, и Хосоку просто необходимо сосредоточиться на мелких деталях, чтобы отвлечься от главного. — Тебе плохо? — Мне очень хорошо, — дрожащим голосом отвечает он. — В каком смысле? — не догоняет Чонгук. — Я только что кончил, — признается Хосок. Чонгук молчит пару секунд, а потом нервно выдыхает: — Нет, ну я, конечно, знал, что горячий, но не думал, что настолько…

***

Хосок переводит недоверчивый взгляд с горящего энтузиазмом Чонгука на невозмутимого Юнги и не может понять, издеваются они над ним, или серьезно. — Какое самое большое количество за день? — спрашивает Чонгук, подаваясь вперед. Хосок тяжело вздыхает и прикрывает глаза ладонью. Как же он его заебал. — Восемнадцать раз. Чонгук восхищенно присвистывает и открывает рот, чтобы задать очередной вопрос, но Юнги взмахивает рукой, призывая его остановиться. Младший тут же обиженно дует губы. — Мне просто интересно, каково это. Хосок убирает ладонь от лица, с подозрением глядя на Чонгука. — Вы что, с Юнги никогда не… — начинает он, но Чонгук отмахивается, даже не дослушав. — Да с Юнги-то у нас каждый день. Ай, хен! Больно же! — возмущается Чонгук, пока Юнги судорожно краснеет. — Каково это — испытать оргазм от того, что твоя родственная душа целуется с кем-то другим. Мне не довелось. С хеном мы встретились до того, как мне исполнилось восемнадцать. — Сейчас ты испытаешь оргазм, — раздраженно шипит Юнги, хватая Хосока за ворот толстовки и притягивая к себе. Лицо последнего перекашивается от удивления, и он упирается ладонями в грудь Юнги. — Ты что творишь, придурок, — пытается отпихнуть друга Хосок, но тот внезапно на удивление настойчив — в его глазах полыхает искренняя злость. До тех пор, пока Чонгук тихо и испуганно не окликает его. — Прости, хен, я не хотел тебя обидеть, — расстроенно произносит он, и Юнги тут же отпускает бедного Хосока, оборачиваясь к парню. — Никогда не целуй никого, кроме меня, пожалуйста. Юнги устало вздыхает и подходит к Чонгуку, ероша ему волосы и целуя в макушку. — Ну и дурак ты, Чонгукки. — Слушай, — вклинивается вдруг Намджун, до этого сидевший тише воды ниже травы, чтобы не дай бог не попасть под раздачу, — а почему ты не хочешь поцеловаться с кем-нибудь, Хосок? Отомстил бы соулмейту. Хосок только плечами пожимает. Он не хочет. Поцелуй для него — это нечто личное, нечто интимное, для него мало просто желания кому-то отомстить. Он злится на своего соулмейта, да, но в то же время этот человек — единственный, кого Хосок бы хотел поцеловать. Он думает так ровно до тех пор, пока не кончает, защищая свой доклад. Перед всей гребанной группой. Перед преподавателем. Стоя на возвышении. Держа в руках только тонкую папочку, чтобы прикрыться.

***

— Я поцелую первого, кто сейчас войдет в эту сраную дверь, — обещает Хосок. У него в пластиковом стаканчике — смесь водки и вишневого сока, и еще три таких смеси уже у него в желудке. Не будь их — черта с два он бы сморозил такое. Но он все еще чертовски зол, ему все еще чертовски стыдно — пытливые взгляды однокурсников до сих пор огнем горят на коже. Они на очередной попойке у Намджуна, и народу тут опять гораздо больше, чем способна вместить его двушка, но Хосок пьян, зол и ему плевать. Юнги ободряюще хлопает его по плечу. Дверь открывается, и Хосок восхищенно присвистывает, когда в комнату входит… — Пиздецки горячий парень, — дает ему оценку Чонгук. — Иди, Хосок-хен, сегодня твой день. Хосок в этом искренне сомневается, но все-таки поднимается и, сделав большой глоток из стаканчика, ставит его на столик и направляется к парню. — Прости, — хлопает он его по плечу, подходя сзади. Тот оборачивается, вопросительно приподнимая брови, и Хосок успевает подумать разве что «действительно пиздецки горяч», прежде чем прижаться к его губам с бесстыдным поцелуем. Незнакомец каменеет, но отталкивать его не спешит, а спустя пару мгновений и сам обхватывает его за талию, прижимая ближе к себе и требовательно разводя языком губы. Хосок глухо стонет в поцелуй и чувствует, как у него подкашиваются ноги — то ли от количества выпитого, то ли от того, что этот парень невероятно хорошо владеет своим языком. Парень скользит ладонями под футболку Хосока, и тут он берет себя в руки, отстраняясь и вытирая губы. — Надеюсь, этот придурок сейчас оказался в крайне неловкой ситуации, — выпаливает Хосок, разворачиваясь и быстро продираясь сквозь толпу в сторону ванной. — Меня Тэхен зовут! — раздается ему вслед. — Если тебе интересно… Хотя, вряд ли тебе интересно… Когда Хосок, протрезвевший, побледневший и несущий на плечах тяжесть пьяного поцелуя с незнакомцем, выходит из ванной, в гостиной все сидят неплотным кругом. Народу явно поубавилось, но парень, к которому Хосок присосался полчаса назад, никуда не делся. — О, Хосок-хен! — зовет его Чонгук, привлекая всеобщее внимание. Парень тут же поворачивает голову, буравя Хосока таким тяжелым взглядом, что тот невольно ежится. — Будешь с нами в бутылочку на поцелуй играть? — Нет, — давит слабую улыбку Хосок. — Я лучше посмотрю. Чонгук пожимает плечами и первым крутит пустую бутылку из-под пива. Хосок не особо следит за развитием игры. Его губы все еще горят от поцелуя, и он думает о том, что это было слишком приятно, чересчур приятно, и то, что он это признает, почему-то заставляет его разочаровываться в себе. Испытывает ли то же самое его соулмейт? Нужен ли ему тогда вообще Хосок, если даже пьяные поцелуи с незнакомцами способны принести столько удовольствия? — Тэхен, только, блять, перейди границы, — слышит Хосок голос Юнги и возвращается в реальность. В реальности бутылка Тэхена указывает на Чонгука, и он притягивает его к себе, с улыбкой впиваясь в губы младшего. Пару секунд ничего не происходит — они целуются, Хосок наблюдает за поцелуем с равнодушием, Юнги — с ревностью. А потом Хосок чувствует это. У него, блять, встает. И чем дольше длится поцелуй, тем сильнее он ощущает подступающий оргазм. — Твою мать, — рычит он и пулей вылетает из гостиной, споткнувшись о порог и проигнорировав направленные на него изумленные взгляды. Он выходит на балкон, с силой захлопывая за собой дверь, и мгновенно ежится от ночной прохлады. Сердце отбивает просто бешеную дробь, в голове что-то настойчиво пульсирует, и Хосоку хочется то ли вернуться и разобраться со всем, то ли спрыгнуть с этого балкона. — Твою мать… Он так и не кончает, потому что… ну, очевидно, потому что Тэхен прерывает поцелуй и выходит за ним на балкон. — Я так и знал, что это ты, — первым начинает он. Хосок скашивает на него взгляд и передергивает плечами. Ему обидно и тошно. Это все как-то неправильно — неправильно то, что Тэхен оказывается таким красивым, то, что у него такой приятный голос, то, что с ним невероятно круто целоваться. Но, самое главное, неправильно то, что, наверное, половина Сеула знает, каково это — целоваться с Тэхеном. — Потому что я чуть не обкончался у всех на глазах? — язвит Хосок. — Потому что у поцелуя с тобой был вкус, — не отреагировав на шпильку, отвечает Тэхен. Хосок непонимающе смотрит на него и, если честно, не может отвести взгляда. — Я целовался со многими… — О, поверь, я знаю. — …но никогда ничего не чувствовал. Как будто это были куклы. Это было очень странно, — объясняет Тэхен. — И я понял, что только у поцелуя с соулмейтом есть вкус. Поэтому… ну, начал искать соулмейта. А он нашел меня сам. Кто бы мог подумать. Хосок устало трет пальцами лоб и трясет головой. — Я тебя так ждал, а ты оказался таким придурком. Тэхен виновато улыбается и тянет к Хосоку руки, обнимая его. Только оказавшись в его теплых объятиях, Хосок понимает, как он все-таки замерз. Он утыкается носом ему в ключицу и вздыхает. — Хосок, — зовет его Тэхен спустя некоторое время, — можно я тебя поцелую? — Обойдешься, — фыркает Хосок, но почему-то послушно поднимает голову.