Since we were eighteen

Юнги вдруг чувствует это. С головы до кончиков пальцев ног проходит приятная дрожь, и желание спать, преследовавшее его целый день, мгновенно исчезает, его заменяет такая бодрость, что он, кажется, готов хоть сейчас подняться и переплыть с одного берега реки Хан на другой. Он вскакивает с кровати, торопливо раскрывает свой макбук, отбивая нервную дрожь пальцами по столу, пока он загружается. Ураган из слов в его голове срочно требует выхода, их так много, что они вот-вот польются отовсюду, заполнят комнату доверху, потопят Юнги под собой. Прекрасные слова, всемогущие слова, слова, сделавшие его богатым и знаменитым, слова, способные с такой же легкостью всего его лишить. Его умение складывать слова в строчки, умение сбивать ими с ног, срывать кожу, обнажая все мясо, вознесло его на вершину, но как же давно он не чувствовал этого, такого невероятного, мощного вдохновения. Ему кажется, что сейчас он может написать самую прекрасную, самую честную песню из всех. Юнги все равно, что сейчас на часах три ночи, а вставать ему нужно в шесть, что у него целый день расписан по минутам, что Сокджин ему съест весь мозг за то, что он опять выглядит как зомби. Вдохновение. Сбивающее с ног, не терпящее отлагательств и задержек, балансирующее на самых кончиках пальцев легкой яркой бабочкой. Юнги глубоко вдыхает и на мгновение прикрывает глаза, наслаждаясь этим чувством, а потом опускает пальцы на клавиатуру, и в этот момент… Он распахивает глаза и не может понять, что происходит. Что?.. О нет, нет, нет. Только не сейчас, почему именно сейчас, черт возьми. В его голове слова бледнеют, исчезают, и вместо них Джастин Бибер поет что-то о золоте и серебре своим высоким нежным голосом, который Юнги в данную минуту ненавидит больше всего в этом мире. Он сжимает пальцы в кулаки, пытаясь мысленно ухватить за хвост хотя бы одну мысль, хотя бы одну строчку, но бесполезно — вместо них вертится приторное «I’ll be your silver». Юнги пытается еще и еще, но музыка не смолкает, сменяется не менее приставучим «is it too late now to say sorry», и он воет, утыкаясь лбом в стол. Его великолепное, ни с чем не сравнимое вдохновение было убито песенками-однодневками, и да. Слишком поздно просить прощения.

***

Сокджин открывает рот, когда видит Юнги утром, чтобы отчитать его, но тот прожигает менеджера таким убийственным взглядом, что тот мгновенно захлопывается. — Может, тебе кофейку, Юнги-я? Подушку? Доспишь по пути, — тараторит он. — Мне тишины, пожалуйста. Они действительно сидят некоторое время в тишине, но потом Сокджин не выдерживает, вызывая у Юнги желание убивать. — Что случилось-то? — Тебя увидел, — фыркает Юнги, и Сокджин закатывает глаза. — Я серьезно. Ты знаешь, сколько тонн консилера уйдет на то, чтобы замазать эти ужасные мешки? — Я знаю, сколько лет дают за убийство, и, если ты не замолчишь, меня это сейчас не остановит. Сокджин надувает губы, но ничего больше не говорит, и тут по радио включается песня гребанного Джастина Бибера. Юнги аж в воздух подлетает, так его бомбит. Сокджин шарахается, испуганно глядя на друга. — Выключи. Эту. Дрянь. — с паузами, чтобы Сокджин понял степень его серьезности, чеканит Юнги. — Немедленно, блять! — Это радио, — возмущается старший. — Оно-то в чем провинилось? — Оно ни в чем, — Юнги чувствует, как начинает пылать лицо. — А этот любитель потрепать нервы Селене Гомез — очень даже! Поэтому выруби его, пока я не вырубил тебя. — Что не так с этим парнем, — бурчит Сокджин себе под нос, выключая все-таки радио. А потом он с удивлением наблюдает за тем, как Юнги устраивается в кресле, прикрывает глаза и начинает петь, страшно фальшивя, себе под нос что-то из репертуара «любителя потрепать нервы Селене Гомез». Откуда только имена такие знает. «Ему точно нужно пару дней отдыха, — думает Сокджин, с опаской поглядывая в сторону Юнги. — А то совсем крышей поедет парень».

***

Сокджин, конечно, порой бесит дико, но за три выходных Юнги ему страшно благодарен. Вдохновение к нему больше не возвращается, оскорбленное тем, что его так беспардонно прервали, зато песни Бибера вертятся в голове буквально все время, и Юнги уже выучил их наизусть и даже, прости господи, подпевал иногда. А еще он серьезно задавался вопросом, что, блять, за человек его соулмейт, если кроме песен Бибера он ничего больше не слушает. Нет, Юнги ничего не имел против Джастина, нормальный парень, но без его песен в голове Юнги все же жилось гораздо лучше. В первый день своих внезапных выходных Юнги перемещается от кровати к холодильнику и обратно и чувствует себя абсолютно счастливым. На второй день внезапных выходных к нему приходит Намджун, они сидят в гостиной с пивом, и Юнги жалуется ему на непрекращающуюся вечеринку в стиле тринадцатилетних девочек, которую устроил ему его соулмейт. Намджун понимающе хмыкает, а потом вдруг говорит о том, что в дом Юнги кто-то переезжает — внизу стоят грузовики, коробки, какие-то люди. Юнги на это никак не реагирует, потому что с соседями своими особо и не видится. Они напиваются до приличного состояния ближе к вечеру, а потом снова. — Снова! — кричит Юнги, вскакивая и чуть пошатываясь. Намджун хватает его за локоть, вопросительно глядя в его лицо. — Снова Бибер! У меня в голове! Сколько можно! — Хен, — улыбается вдруг Намджун. — Бибер не у тебя в голове. Бибер играет в квартире этажом выше. Туда сегодня переехали новые жильцы. Юнги застывает посреди комнаты нелепой статуей с банкой пива в вытянутой руке и приоткрытым ртом, а потом несется к двери, Намджун успевает перехватить его у самого порога. — Пусти, я сейчас им всем мозги промою! — визжит он, но Намджун держит крепко, и даже пьяный он все равно сильнее Юнги. — Успокойся, хен, давай завтра ты протрезвеешь и пойдешь промывать мозги, жертвы нам сегодня ни к чему. И Юнги обмякает в его руках, не потому что Намджуну удалось его уговорить, а потому что даже после шести банок пива он ясно понимает, что песня Бибера, звучащая этажом выше, эхом звучит в его голове, и вряд ли это простое совпадение. И он вдруг просто не готов идти разбираться. Не готов встречаться лицом к лицу.

***

На третий день выходных, после того, как Намджун уезжает, раздается звонок в дверь. Юнги сонный, злой и мучающийся от головной боли, хочет проклясть того, кто так упорно хочет к нему зайти. Он распахивает дверь, распахивает рот, готовясь вылить на голову незваного гостя много важных вещей, которые о нем думает, но так и застывает. Напротив него стоит парень — высокий, ослепительно красивый и омерзительно свежий для девяти часов утра, улыбается так искренне, глаза у него сверкают, весь сам он сверкает, Юнги хочется прикрыть глаза рукой. — Здравствуйте, я ваш сосед сверху, меня зовут Чонгук! Зашел познакомиться, — бойко произносит он, а потом протягивает Юнги поднос с рисовыми пирожками. Юнги ошалело смотрит на него, не в силах произнести ни слова, а потом думает, что такой, как он, вполне может слушать Джастина Бибера круглые сутки. Такому, как он, простительно абсолютно все. Юнги уходит в комнату, оставляя дверь открытой, а потом включает в наушниках одну из песен Кендрика Ламара, вставляя капельку в ухо, потом возвращается, не без удовольствия наблюдая за растерянным выражением лица парня, и спрашивает грубее, чем хотел. — В твоей голове играет музыка? Парень удивленно распахивает глаза, а потом морщится. — DNA Кендрика Ламара, — отвечает он спустя пару секунд, а потом улыбается с каким-то оттенком нежности, у Юнги от этого мурашки по всему телу. — Моему соулмейту он нравится. — Да, ты прав, — говорит Юнги, показывая экран телефона Чонгуку и ухмыляясь. — Он мне очень нравится. Почти как тебе Джастин Бибер.

***

— Хен, хочешь, я тебе спою? — спрашивает Чонгук и, не дожидаясь ответа, начинает петь Nothing like us. — Ну нет, — стонет Юнги, но Чонгук только улыбается, крепче прижимая его к груди и касаясь губами уха. — Нет никого, похожего на нас, — тихо поет он, и Юнги расслабляется, поглаживая кончиками пальцев его руку. Такая версия песни Бибера ему почти нравится. Хотя кому он врет. Он от нее просто без ума.