Since we were eighteen

Кихен был сложным человеком. У него были друзья, конечно, верные и прошедшие с ним через кучу проблем (причиной которых в большинстве случаев сам Кихен и являлся), но именно они и заявляли ему чаще всего, что он им пожизненно должен за то, что они его терпят. Кихен без особых мук совести слал их к черту, будучи уверенным, что они никуда не денутся. Да, он был довольно сложным человеком. Он был повернут на порядке, ему просто необходимо, чтобы всему всегда было свое место, чтобы планы на день были продуманы до минуты, чтобы вещи в шкафу были разложены по цветам, и, если что-то шло не так, как он хотел, он превращался в надутого ворчливого хомяка и трепал нервы всем, кто оказывался поблизости. Он был немного занудным и до крайности обеспокоенным. Любая мелочь могла заставить его волноваться, а когда он волновался, он принимался активно и много говорить, и страдали в такие моменты, опять же, те, кто был поблизости. Он был очень щепетильным, был зависим от комфорта и вставал в шесть утра каждый день, что для его соседа Чжухона, любящего поваляться в кровати до часу дня, было адищем. У него были и плюсы, конечно. Кихен был заботливым, он хорошо готовил и всегда делал это для друзей, у него был ангельский голос и айкью около ста девяноста, и он был очень милым внешне. Кихен считал, что этого вполне достаточно, чтобы он мог считать себя хорошим и рассчитывать на путевку в рай после смерти, а потому он искренне не понимал, чем он заслужил фразу «ебаный ты в рот» на все предплечье. — Клянусь, — торжественно объявлял он во время каждой пьянки, — когда я встречу своего соулмейта, я плюну ему в лицо. После этого он обычно падал в стол, и это служило всем его друзьям знаком, что он достиг третьей стадии опьянения. На первой Кихен просто ныл о своей тяжелой судьбе, о том, что его соулмейтом, наверное, окажется какой-нибудь гопник и встретятся они в подворотне. На второй Кихен начинал безудержно злиться и надеялся, что они встретятся в подворотне, чтобы он без свидетелей мог задействовать свой перцовый баллончик в отместку за все, через что ему пришлось пройти с таким клеймом на своей руке. На третьей Кихен, вроде как, смирялся с происходящим. Минхек искренне хотел пожать руку этому «легендарному человеку, который вывел из себя Ю Кихена, будучи даже с ним незнакомым», прямая цитата. Хосок сочувствовал Кихену, но Кихен считал, что он притворяется, потому что легко сочувствовать, когда у самого на ноге гордо красуется «иисусе, задуши меня этими бедрами, и я поблагодарю тебя». Еще Кихен не понимал, какого хрена Хосок все еще Минхека не задушил, тем более если это желание последнего. Чжухон не понимал, в чем драма, потому что сам разговаривал так, как будто пять минут назад вышел с лекции по употреблению обсценной лексики, которую сам же и провел. Хенвону было абсолютно все равно, у кого что и где написано, потому что не все равно ему было только на сон, которого ему никогда не хватало, а Чангюн с индифферентным видом втыкал в уши наушники после того, как Кихен доходил до второй стадии. Поэтому плакался Кихен обычно только Шону, который был слишком добрый, чтобы послать его, и имел явное преимущество в виде широких плеч, в которые удобно было утыкаться лицом. В общем, вот краткий обзор на кихенову жизнь: она вся похерена из-за одной маленькой фразы, растянувшейся по его предплечью. По крайней мере, его друзья считают, что он может быть задницей вполне оправданно. Сложно оставаться добрым и сочувствующим, когда твоя рука без твоего участия посылает всех нахрен.

***

Весь сегодняшний день катится к чертям, а сейчас ведь всего десять утра. Кихен ловко маневрирует по заполненному людьми тротуару, выглядя сейчас как злой хомяк, и чувствует себя примерно так же. Все из-за того, что его кофеварка сломалась сегодня, и это сбило весь его распорядок дня. Кихен терпеть не может, когда что-то идет не по плану. Он терпеть не может начинать утро без огромной чашки капучино. Он терпеть не может тротуары, людей и людные тротуары. Он все ненавидит. Ему необходим кофе. Он забегает в свою любимую кофейню (что, опять же, противоречит его привычкам, потому что обычно он заходит сюда вечером после работы) и мысленно проклинает огромную очередь, тянущуюся к прилавку. Впрочем, выбор у него небогатый — либо отстоять здесь и получить в награду пол-литра живительного напитка, либо целый день ходить на взводе из-за недополученной дозы кофеина. Он нервно постукивает ногой, пока стоит в очереди, и нервно дергается, когда чувствует на себе чей-то взгляд. — Что? — цедит он, когда парень, стоящий чуть левее, даже не думает смущаться. — Классная у тебя татуха, — неприятно ухмыляется он, кивая на его обнаженное предплечье. — Сам выбирал? — Пошел к черту! — злится Кихен, отворачиваясь и торопливо разворачивая наушники, чтобы заткнуть уши и не слышать издевательского смеха. Это его не особо задевает — он привык к этому. За всю жизнь часто приходилось слышать дурацкие высказывания насчет его метки, но он научился не принимать это близко к сердцу, потому что его вины в этом нет, значит и чувствовать ее он не должен. Чтобы отвлечься, он принимается оглядываться по сторонам, и тогда сквозь панорамное окно, выходящее на оживленную улицу, он видит его. Он определенно ангел, ну, или кто-то, очень близкий к этому. Кихен чувствует, как пересыхает в горле. Господи, он бы мог поклясться своей рукой (той, на которой метка, естественно), что он никогда не видел никого прекраснее. Не слишком высокий, но имеющий властную ауру, в темной рубашке с длинным рукавом и в светлых рваных джинсах, с высветленными волосами, аккуратно уложенными, он стоит возле кафе, печатая что-то в своем телефоне, и Кихен залипает на его пальцах, на запястьях, на широких плечах, мысленно благодаря богов за то, что у него хорошее зрение. Серьезно, этот парень будто собрал в себе все кихеновы фетиши и теперь осмеливается спокойно стоять на тротуаре, печатать что-то, изредка поднимая взгляд на пешеходов, словно не оскорбляет Кихена одним своим существованием. Кихену приходится отвлечься, когда его окликает бариста. Он вздрагивает, выдергивая наушники, и пару секунд старательно возвращает себя в реальность, чтобы сделать заказ. После того, как он расплачивается картой за свой капучино с двойной порцией миндального сиропа и взбитыми сливками, он оборачивается, но незнакомца за окном уже нет. Тоскливо вздохнув, он забирает напиток и достает из заднего кармана телефон, чтобы отчитаться о произошедшем Минхеку. («Кажется, я только что поверил в бога»

«О нет, неужели ты заявляешь, что не верил в меня все это время»

«Пошел к черту, умник») Он ухмыляется экрану, толкая плечом дверь, и в следующее мгновение его вера в бога пропадает, потому что он врезается в кого-то, и все пол-литра капучино и сливок оказываются жирным пятном на репутации Кихена и чьей-то рубашке. Чьей-то. Темной рубашке, обтягивающей грудную клетку того самого бога, в существовании которого Кихен за недолгие пять минут успел и убедиться, и разочароваться. Он медленно поднимает взгляд и сглатывает, когда натыкается на ошарашенные карие глаза. — Ебаный ты в рот, — выдает незнакомец, делая пару шагов назад и с горечью на лице разглядывая огромное пятно на своей одежде. И тут все встает на свои места настолько стремительно, что Кихена укачивает. Он округляет глаза, челюсть падает на пол, пока он откровенно пялится на живое воплощение всех своих мокрых снов, пытаясь осознать, что вот он, ублюдок, который превратил его жизнь в ад. — Извиняться не собираешься? — раздраженно осведомляется парень. О, сейчас я, мать твою, извинюсь, думает Кихен, набирая в грудь побольше воздуха. — Так вот ты значит какой, ебаный мудила, который подарил мне самую ужасную метку за всю историю человечества! Что ж, нам суждено провести вместе всю эту жизнь, и будь, мать твою, уверен, что я никогда, ни на один денечек не позволю тебе забыть об этом! Сложно придумать что-нибудь такое же стремное, как метка, которой ты меня наградил, спасибо тебе огромное, но, будь уверен, я придумаю! — пулеметной очередью выдавая слова, кричит Кихен, сдувая челку со лба и не обращая внимания на то, что на них пялится половина кофейни и прохожие, потому что они так и застыли в дверном проеме, два идиота. У парня на протяжении всей устрашающе гневной тирады Кихена сохранялось лицо кирпичом. Он молчит пару секунд даже после того, как Кихен сдувается, начиная ощущать что-то, похожее на муки совести. — А теперь, — без единой эмоции в тоне голоса начинает он, изучая покрасневшее, но от того не менее симпатичное лицо своей, очевидно, родственной души, жизнь с которой, кажется, будет какой угодно, только не скучной, — представь, каково это, когда у тебя ебучий рукав, целое долбанное сочинение, написанное капс локом. Упс, думает Кихен. Неловко-то как. (Минхек потом скажет, что судьба не ошибается, потому что только такие идиоты, как они, могли наградить друг друга такими метками, и Юнги напомнит ему, что у него самого под ключицами написано «не только мои бедра впечатляют размерами», и, честно говоря, их собственные метки можно хотя бы спрятать под одеждой).