Золотой рассвет. Часть 3. Начало Эпохи

Отзвенела струна, как шута бубенцы, Скоро жалкий безумец навек замолчит, Нынче крови сполна налакаются псы, Только ветер поет да ворон кружит! Н. Васильева «Песня на пиру». Сидя за накрытым по случаю тризны по убитым предводителям Союза столом, Исилдур изо всех сил пытался сообразить, где находится и что произошло, но у него никак не получалось восстановить в памяти последовательность событий — все было словно в тумане. Время от времени он ловил себя на мысли о том, что ему очень хочется достать вражье кольцо из футляра, который висел у него на цепочке поверх кольчуги, но останавливал себя усилием воли — не стоило делать этого прилюдно, к тому же драгоценность Саурона обладала странными свойствами. Касаясь его открытой ладонью без перчаток или надевая на палец, Исилдур чувствовал необъяснимую сильную боль, словно от серьезного ожога. Ощущения были такие, будто он сунул руку в костер, а то и хуже — в кипящее масло, расплавленный металл или лаву, но при этом никаких видимых повреждений на коже не возникало, и уже через несколько мгновений боль уходила, и он снова мог двигать пальцами, как обычно. — Элендур, мне что-то нехорошо, наверное, после того, как я Врага мечом ударил, — обратился он наконец к старшему сыну. — Что случилось? Где мой отец? Тот, видя, что его родитель явно не в себе, и в душе надеясь на то, что потрясение у несчастного все же скоро пройдет, терпеливо и осторожно объяснил Исилдуру, что Элендил и Гил-Галад пали в бою с Сауроном. Он с детства был очень привязан к своему деду и теперь с трудом сдерживался, чтобы не начать рыдать на людях, да и короля Нолдор ему было очень жаль. Во время поминального пира новый верховный король дунэдайн не притронулся ни к еде, ни к питью, с совершенно безразличным видом он смотрел погасшим взглядом прямо перед собой в пространство. В какой-то момент Элендур не выдержал и начал украдкой вытирать слезы, а вот Элронд, казалось, не чувствовал ни малейшего огорчения по поводу смерти Элендила. Осушив полторы бутылки красного гондорского, он порядком захмелел и, недолго думая, выдал, будто очень рад тому обстоятельству, что этот зануда наконец сдох. Элендур, услышав это, в гневе сжал кулаки. Исилдур с прежним подавленно-безразличным видом продолжал смотреть вдаль, сидя перед пустой тарелкой. Линдир, поняв, что его повелитель с пьяных глаз сболтнул лишнего и дело может кончиться дракой, поспешил вмешаться, чтобы хоть немного сгладить происходящее и разрядить обстановку. — Пожалуйста, умерь свой гнев, благородный Элендур, — приторным голосом пропел он, — мы все понимаем, как тебе тяжело, и разделяем твою скорбь по деду, но не забывай о том, что в бою с Сауроном сложил голову и наш король Гил-Галад, которого мой владыка любил как брата. Ну ты же сам понимаешь — он просто хотел немного забыться, вот и выпил лишнего, чтобы малость отвлечься от своего горя, и сейчас даже не понимает, что говорит. Я уверен, что на самом деле он имел в виду нечто совершенно иное. Элендур растерялся и сел на место: пусть у него, в отличие от отца, и не было откровенной дезориентации в пространстве и времени, но он тоже плохо понимал, что происходит. Трудно было не заметить, что Исилдур вернулся с Ородруина в совершенно невменяемом состоянии — несчастный даже не мог внятно рассказать сыну о произошедшем. Тот и раньше замечал, что его отец слегка тронулся, но тут король Гондора уже окончательно повредился рассудком и вел себя совершенно неадекватно. На все расспросы сына он коротко ответил, что Саурон убил в поединке сначала Гил-Галада, а потом Элендила, после этого им с Элрондом удалось-таки одолеть Врага, но затем на Огненной Горе появились прислужники Черного Властелина, и оставшимся в живых предводителям Союза не оставалось ничего, кроме как спасаться бегством. Уже через пару часов после этого он не мог толком вспомнить, что случилось, и стал сам спрашивать Элендура, где его отец и Гил-Галад. Вид у Исилдура был жуткий и жалкий — отнюдь не как у торжествующего победителя, который наконец добился желаемого и избавил мир от зла. Он смотрел остановившимся взглядом из-под спутанных растрепанных волос, которые выбились из всегда аккуратно заплетенной косы и закрывали ему половину лица, зрачки были так расширены, что глаза казались не серебряными, а черными. Вид у него был как у откровенно умалишенного человека, бедняга однозначно не понимал, где находится, и время от времени то задавал старшему сыну один и тот же вопрос — где он и что случилось, то касался рукой золотого футляра, что висел у него на груди. Элендур догадывался, что внутри него что-то лежит, но не отваживался спросить у отца, что же там такое — тот и без того не в себе. Чем дольше продолжался поминальный пир, тем больше у Элендура усиливалось ощущение какой-то неестественности, если не сказать — откровенной нереальности происходящего. Согласно известным всем с младых ногтей обычаям, самые близкие родичи и друзья покойных должны были рассказать об их заслугах и добрых делах, о том, чем они прославились при жизни и какими были, а другие гости — принести им свои соболезнования и выразить сочувствие, но вместо этого большая часть эльфов и дунэдайн сидела в полном молчании. На столе стояли разные блюда и напитки, но воины Запада попробовали их разве что приличия ради — настолько все были потрясены случившимся. Исилдур продолжал сидеть, безучастно глядя перед собой, единственными, кто не выказал никакой скорби, были Элронд и его лучшие друзья Глорфиндейл и Линдир, которые осушали кубок за кубком, словно находились не на тризне, а на празднике или свадьбе. Элендур сидел как на иголках и никак не мог дождаться, когда этот кошмарный бесконечный вечер наконец закончится — будь его воля, он бы давно сбежал с поминального пира и тихо оплакал бы своего деда в одиночестве, спрятавшись от посторонних глаз, но он даже не подозревал о том, что это было лишь началом. В какой-то момент окончательно захмелевшему Элронду вздумалось порадовать боевых товарищей пением, и он потребовал, чтобы Линдир притащил ему арфу покойного Гил-Галада. Тот, пошатываясь и чувствуя, что его уже тошнит от выпитого, все же поднялся из-за стола и поплелся за инструментом, пару раз чуть не упав по дороге. В отличие от Аратана и Анариона, петь и играть владыка Имладриса не умел совершенно и в ноты не попадал, но искренне считал себя великолепным музыкантом. Поэтому бедному Элендуру пришлось волей-неволей слушать то, что Элронд гордо назвал поминальной песней, а если учесть то, что спьяну у эльфа двоилось в глазах и он плохо видел струны, то результат получился такой, что все присутствующие точно хохотали бы в полный голос, кабы не совсем уж неподходящая ситуация. Старший сын Исилдура, погрузившись в свои невеселые мысли, изо всех сил старался не обращать внимания на мерзкое бренчание и завывания Элронда, но тут случилось нечто из ряда вон. К верховному королю дунэдайн склонился Арандур, один из его приближенных, и сказал, что в лагерь Союза неизвестно откуда пришел какой-то паренек с лютней. — Мой король, оружия у него нет, мы его обыскали, этот юноша утверждает, что он менестрель, и хочет вам спеть, — пояснил он. — Может быть, и в самом деле пригласить его? Одет мальчик очень бедно, думаю, мы даже можем заплатить ему за игру, от нас не убудет. А то владыка Элронд уже, наверное, сильно устал, — уклончиво добавил нуменорец. Элендур ощутил неимоверное облегчение. Ну, молодец Арандур, выкрутился-таки, хитрюга, все-таки в том, что он провел детство и юность среди морэдайн, была своя польза — и противного эльфа умело заткнул, и никого не обидел, умудрившись показаться даже заботливым и учтивым, и, может быть, ему даже удастся хоть как-то вернуть своего короля к реальной действительности. Исилдур, услышав его слова, слегка повернул голову, внимательно посмотрел на своего военачальника, словно пытаясь осмыслить то, что ему говорят, а потом произнес: — Да, хорошо. Зови его сюда, пусть споет. Арандур с легким поклоном удалился и вскоре вернулся, приведя с собой какого-то худенького паренька в потрепанном черном плаще с заплатами и видавших виды штанах и куртке. Юноша смотрел на собравшихся настороженно, если не сказать — испуганно, и прижимал к груди старую лютню, покрытую облупившейся краской и почти стершимися на темном фоне серебряными узорами. — С вашего позволения, я привел его, мой король, — торжественно провозгласил Арандур. — Не знаю твоего имени, уж извини, я, конечно, понимаю, что ты растерялся, но ты хоть поприветствуй всех и будь учтив с нашим повелителем, он недавно отца лишился, — быстро зашептал он мальчишке-менестрелю. Тот согласно кивнул и встал перед столом прямо напротив Исилдура. — Доброго вечера всем вам. Для меня большая честь оказаться здесь среди отважных воинов, победивших Черного Властелина, — паренек поклонился верховному королю дунэдайн, словно чуть ли не демонстративно, как показалось Элендуру, игнорируя Элронда — или ему и в самом деле просто почудилось? — Благодарю вас за то, что позвали меня на праздничный пир. Элендур вздрогнул — Арандур, судя по всему, забыл объяснить этому юноше, что пир у них тут вовсе не праздничный, а поминальный. Он испугался, что его отец сейчас разозлится и последствия будут непредсказуемы, однако тот и бровью не повел. — К сожалению, пока что мы не празднуем победу, а оплакиваем павших, — поправил менестреля Исилдур, глядя на него застывшим немигающим взглядом. — Поэтому я хотел бы попросить тебя спеть несколько песен, прославляющих деяния моего отца и государя Гил-Галада, которых теперь с нами нет. Я заплачу тебе золотом, подарю тебе новую дорогую одежду, прикажу тебя накормить и напоить и дам с собой еды в дорогу. Арандур ободряюще улыбнулся пареньку. Элендур подумал, что отец, судя по всему, еще не окончательно обезумел, если все же смог заметить и понять, что мальчик этот явно голодает и нуждается в деньгах. — Хорошо, — менестрель снова поклонился, пожирая жадным взглядом большое блюдо с сочащимися жиром кусками жареного мяса; было видно, что он и в самом деле давно не ел. Все приготовились слушать, даже Элронд наконец замолчал, отложил в сторону чужую арфу и налил себе еще вина. Линдир был уже пьян в хлам и косил на оба глаза, а Глорфиндейл сладко спал, уронив отяжелевшую голову на стол и не обращая внимания на то, что его золотые кудри вымазаны соусом. Исилдур молча смотрел на паренька-менестреля, который тем временем настроил свою лютню и начал петь — только вот совсем не то, чего от него ожидали присутствующие. …оставил Арду своему ученику, и стал Гортхауэр хранителем ее, И погрузился мир в жестокую тоску… Дунэдайн замерли, понимая, что последствия могут быть непредсказуемы. Эльфы недоуменно перешептывались. Исилдур, глядя на юношу, побледнел от плохо сдерживаемой ярости и стиснул зубы: он прекрасно понял, о чем и о ком идет речь. Ему сразу вспомнился тот полоумный эльф, который в Нуменоре бродил по Роменне и Арменелосу, рассказывая всем о том, что Мелькор на самом деле был для всех, в том числе и Саурона, добрым и мудрым учителем, а не воплощением зла. Впоследствии он испытал всю правильность своих убеждений на собственной шкуре, когда Враг убил его на пиру у Ар-Фаразона. Арандур поначалу остолбенел, но потом тоже сообразил, что к чему, и, когда мальчишка допел песню, слегка тронул его за плечо. — Слушай, ты вообще о чем поешь-то, до сих пор не уяснил, где и с кем находишься? Не знаю, кто забил тебе голову всей этой дурью, но я родился в Нуменоре и знаю, что там творилось во славу твоего так называемого учителя. Моя мать-фанатичка, которая искренне считала, что молебны Мелькору даруют ей вечную молодость, спровадила и меня служить Тьме. Если бы не счастливый — пусть и отчасти — случай, благодаря которому у меня раскрылись глаза на все происходящее, я бы стал таким же безумным приверженцем зла и приносил в жертву Черному Властелину ни в чем не повинных людей, полагая, будто это сделает меня бессмертным и прекрасным. Советую тебе одуматься и перестать увлекаться подобными вещами, потому что это, к сожалению, не шутки и не красивые сказания, как полагают некоторые. И знаешь, ты, конечно, вообще нашел и время, и место — я бы лично постеснялся в присутствии людей, у которых погибли друзья и родичи, поминать имя их убийцы и тем более его восхвалять. Юноша опустил лютню и пристально посмотрел в глаза Арандуру. — Ваши люди неправильно понимали слово Тьмы. Мелькор не требовал человеческих жертв. Он вообще никогда ничего не требовал… — Прекрати, — Арандур снова попытался урезонить паренька. — Я тебе еще раз объясняю: я жил в Нуменоре. И я видел, какое зло творил его именем его так называемый, как ты говоришь, «ученик». Даже если бы в твоих песнях была доля правды и Моргот поначалу действительно был мудрым и добрым, это не отменяет того, что делали его последователи в дальнейшем, — он уже более жестко схватил юношу за плечо. — Уходи отсюда. Немедленно. Тот дернулся, стряхивая его руку. — Все не так, как вы думаете. Я спою вам еще одну… Арандур с опаской покосился на своего короля. — Парень, я тебе зла не желаю. У меня самого могли бы быть дети твоего возраста, если бы мою нареченную не убили морэдайн. Ты действительно не понимаешь, в каком наш повелитель состоянии? У тебя-то есть родители? Еще раз повторю — не знаю, кто забивал тебе голову сказками про то, что Саурон — едва ли не ходячее воплощение добра, но по его приказу в Нуменоре во славу его дорогого «учителя» замучили и сожгли живьем несколько тысяч человек, а сам он недавно убил Элендила и Гил-Галада. Я знал обоих лично, и скажу тебе прямо — для нас это невосполнимая утрата. Поэтому уходи отсюда поскорее — раз, поставь голову на место и перестань верить в подобный бред, потому что Враг вовсе не таков, каким любит себя выставлять и хочет казаться — два, в следующий раз думай, что, где и кому говоришь и поешь — три. — Следующего раза не будет, — раздался вдруг голос Исилдура, показавшийся его сыну и приближенным каким-то безжизненным, лишенным всяких интонаций. Элендур, сидевший рядом с отцом, поздно заметил, что тот держит руку на эфесе меча, и не успел его остановить. Благодаря высокому росту и длинному клинку тот смог дотянуться до вражьего прислужника, даже не выходя из-за стола. Поднявшись с места, новый верховный король дунэдайн выдернул меч из ножен и быстро взмахнул своим оружием. В следующее мгновение раздался противный хруст разрезаемой плоти, отсеченная голова менестреля отлетела в сторону, а мертвое тело осело наземь, обдав опешившего Арандура фонтаном крови из перерубленной шеи. — Надеюсь, ты все же получишь свою награду. Только не от меня, а от своего властелина, когда встретишься с ним в смерти, — устало проговорил Исилдур, опуская руку с окровавленным мечом.