Золотой рассвет. Часть 3. Начало Эпохи

Гил-Галад понемногу обживался среди своих бывших врагов, многие из которых, к его удивлению, оказались его близкими родственниками; после истории с Амартом Келебримбор, несмотря на свои постоянные насмешки в адрес идеалистов-мелькорианцев, впрочем, даже стал относиться к своему троюродному брату с куда большим уважением, чем раньше. — А ты куда решительнее, чем я думал, — сказал он. — Честно признаюсь, раньше я воспринимал тебя как совершенно бесхребетное существо, которое разве что волю Валар исполнять способно, а ты вон, оказывается, даже соображаешь и можешь защитить себя и других, когда понимаешь, что к чему. Его брат немного обиделся, но виду не подал — в конце концов, он сам прекрасно понимал, что к чему, и ему сейчас казалось, что Тъелпе был относительно недалек от истины, ведь в недавнем прошлом он и в самом деле делал только то, что надлежит, вопреки здравому смыслу, и даже не попытался поставить на место Элронда, который в его присутствии открыто оскорблял Исилдура и Элендила. Как-то раз вечером, когда солнце уже клонилось к закату, к Гил-Галаду подошел вастак Ульбар, Второй назгул, и предложил ему съездить на пару месяцев к нему в гости на родину. Нолдо очень удивился — он не то чтобы успел подружиться с Ульбаром, скорее был с ним просто в хороших отношениях, но тут в разговор вмешалась его жена. — А я бы на твоем месте согласилась, — посоветовала ему Эрилиндэ. — Ты еще не знаешь всего. В тех землях на востоке тебя ждет неплохой сюрприз. — И?! — Гил-Галад заинтересованно приподнял бровь. — А мы с тобой тоже родственники, причем не особо дальние, — пояснил Ульбар. — Моя мама — не кто иная, как Иримэ, дочь Финвэ. Эльф на мгновение потерял дар речи. — Я слышал от Кирдана, что она не то пропала без вести, не то попала в плен и погибла незадолго до Войны Гнева, — он попытался собрать воедино те крупицы сведений, которые имел о сестре своего деда Нолофинвэ. — Значит, не погибла. — Не погибла, она моего отца встретила, — в этот момент Гил-Галад присмотрелся к Ульбару получше и понял, почему тот так не похож на вастаков, живущих за морем Рун; он-то думал, что у него в роду, возможно, были вастаки из других племен с дальнего востока Средиземья, а это, оказывается, были эльфийские корни — от отца он, судя по всему, унаследовал черные глаза и волосы, а от матери — форму глаз и тонкие черты лица. Надо же, как оно вышло… — Я бы поехал, — королю Нолдор было любопытно поговорить с Иримэ лично, узнать, что именно с ней произошло, как она жила все эти годы, но мешало одно важное обстоятельство, — только моя жена ждет ребенка, я же не могу оставить ее в такое время. Эрилиндэ улыбнулась и положила руку ему на плечо. — Ты за меня не беспокойся, я прекрасно себя чувствую, и со мной все будет в порядке, а вот тебе точно нужно немного развеяться. Езжай с Ульбаром, обо мне в случае неприятностей и без тебя есть кому позаботиться, но я так думаю, что ничего не случится. Ее муж еще пару мгновений колебался, но потом все же решил поехать к родственникам в гости. — Ну ладно, так уж и быть. Ведь я Иримэ даже не видел, до меня о ней только смутные слухи доходили, вот как раз и познакомимся. * Исилдур чувствовал себя настолько измученным, что по возвращении во дворец после несостоявшейся казни почти сразу провалился в похожий на беспамятство сон. Пробудившись буквально через пару часов от очередного кошмара, он вспомнил о том, что произошло, и ожидал, что его охватит чувство невыносимого стыда — не зря Гил-Галад или тот, кто выдавал себя за него, упомянул о его отце, знал бы Элендил, и в самом деле, не только про историю с этим чокнутым юнцом, но еще и про Аллуа, тогда точно не сносить бы ему головы! — но вместо этого ощутил неожиданное и непривычное для себя спокойствие. Наверное, он уже дошел до последнего предела, и ему уже попросту нечего терять… жаль, что его не убили вместо отца, ведь ему придется еще долго жить на свете, править своим королевством и бороться с безумием, пытаясь сохранить хоть остатки рассудка. Он дождался момента, когда все во дворце наконец-то легли спать — сейчас для него было совершенно невыносимо встречаться с Элендуром, разговаривать с ним и вообще смотреть ему в глаза после того, как умудрился прилюдно его ударить! — и, снова подумав о том, что ему уже и в самом деле больше нечего терять, постучал в дверь комнаты Аллуа. Та, как ни странно, еще не спала и, увидев его, растерянно переступила с ноги на ногу; может, она вообще ему не рада или того хуже — возненавидит его после всего, что случилось сегодня? — Я хотел кое-что спросить, — неуверенно начал нуменорец. — Так спрашивай, — ему почудилось, будто она отвечает неохотно и держится настороженно, словно в ней идет какая-то внутренняя борьба. — Мне принесли рукописи, — быстро сказал он. — Их нашли у юноши, которого мы осудили за шпионаж в пользу морэдайн. — И пытались сжечь живьем, я уже знаю от Валандура, что случилось, — Аллуа говорила таким тоном, словно речь шла о чем-то повседневном, например, расспрашивала торговца в лавке об имеющемся в наличии товаре. — Ты бы лучше меня спросил, и я бы кое-что для тебя прояснила. Например, что морэдайн просто по своей сути никогда не станут писать того, что писал он. Этот парень хоть и полный дурак, но для вас не опасен и к морэдайн не имеет вообще никакого отношения, если бы он появился среди них, они бы его попросту на смех подняли и обругали. А твоего несчастного друга мне очень жалко. Знаешь, в каком состоянии он сегодня домой пошел? У меня такое чувство было, будто из него всю душу вынули, на нем лица не было. Зачем ты с ним так? Исилдур вздрогнул, в его глазах мелькнуло отчаяние. — Я клянусь, я этого не хотел… и я не хотел поднимать руку на Элендура! Я никогда в жизни не бил никого из своих детей… даже не понимаю, что на меня нашло. Он надеялся, что полумрак поможет ему скрыть смущение, страх и невероятное сожаление о том, что случилось за эти дни, и ему казалось, что эльфийка теперь однозначно изменит свое отношение к нему — разве человек, который прилюдно бьет своих детей или обрекает на смерть невиновного, достоин чего-то хорошего? — Я прочитал его записи, — продолжал он, — и увидел там твое имя. Я не знаю, как все было на самом деле, но могу предположить, что один из вас говорит неправду. Либо он, либо ты. Либо же речь идет о совершенно другой женщине, которая носит такое же имя — мало ли на свете тезок, однако там говорилось и о ее внешности, поэтому совпадение маловероятно. Кто из вас двоих солгал — ты или он? — Я, — ответила она со спокойной улыбкой. — Так что теперь ты все про меня знаешь. Ну и, наверное, про детство Ортхэннэра. Саурона то есть. — Я не мог даже предположить ничего подобного, — тоже почти спокойно сказал Исилдур. — А ты как думал? — Аллуа отбросила с лица прядь волос. — Что это все страшные сказки? Ага, у меня и в самом деле было сказочное детство, только сказка эта была страшная. Он взял ее за руки. — У меня не лучше. Правда, благодаря морэдайн. И поэтому я… мне даже не пришло в голову, будто ты можешь что-либо об этом знать… я решил, что этого Амарта подослала одна моя родственница. У меня было две сестры, это внучки Элентира — он был родным братом моего деда Амандила. Одну морэдайн убили еще в Нуменоре, вторая теперь их возглавляет. Вот я и решил, что этот мальчишка — один из ее приспешников, который нарочно притворяется тихим и мирным. Она меня ненавидит, что, кстати, неудивительно, ей есть за что. В глазах эльфийки была смесь гнева и жалости. — Я знаю, кто это. Сама с ней не знакома, но о ней наслышана. Жена Ортхэннэра, да? Правительница морэдайн — Зимрабет? Поговаривают, она на редкость злая женщина. — Она самая. Я убил ее мужа. Теперь ты все понимаешь. Исилдур снова замолчал, будучи не в силах сдвинуться с места, и напряженно думал о том, как ему быть дальше и как выпутываться из всего, что он натворил; в его душе смешивались отчаяние, страх, горечь и замешательство. Аллуа обняла его и спрятала лицо у него на груди. * Кошмар этой ночи не был похож на предыдущие. Верховному королю дунэдайн снова снилась его озлобленная родственница — только теперь ему виделось, будто уже не мнимого шпиона Амарта, а его самого привели на суд со скованными руками, и ему было некуда бежать и неоткуда ждать спасения: он знал, что морэдайн его не пощадят. Дверь тяжело заскрипела, и в мрачное помещение, чем-то похожее на ту допросную, в которой Валандур вытряхивал признание из Амарта, вошла Зимрабет. В свете лампы стены комнаты казались багрово-красными, словно измазанными кровью, и на этом фоне черная тень, отбрасываемая правительницей морэдайн, выглядела не просто пугающе и зловеще, а запредельно зловеще. — Думаю, ты знаешь, почему оказался здесь, — произнесла она с нескрываемой ненавистью. — Ты убил моего мужа и оставил моих детей без отца, и будет справедливо, если ты за это умрешь. Жизнь за жизнь, и твою я считаю слишком жалкой, потому что за твои преступления следовало бы извести всех Верных под корень. Ты объявил себя королем, хотя законный король у нас один — Ар-Фаразон, а ты обычный самозванец. Даже я не пошла на такое, хотя у меня куда больше прав назваться королевой, чем у тебя, и я не сделаю этого, пока у меня не будет достоверных вестей о его смерти. Ты… — Да убей уж меня, и дело с концом, — перебил ее Исилдур, — что говорить попусту, если ты считаешь, что я заслужил… Мне безразлично, умру я или нет. Зимрабет надменно усмехнулась. — Просто тебя убить? Я, конечно, могу взмахнуть мечом, и все, но это слишком легкая смерть для такого, как ты. Ты будешь умирать долго. Долго и мучительно. Много часов, дней и месяцев, но сначала я, пожалуй, разделаюсь с тем, что тебе дорого. Ты ведь любишь своих детей, не правда ли? Вот теперь я сначала убью у тебя на глазах Элендура, а ты будешь просить у него прощения за то, что всю жизнь был своим детям негодным отцом! Из очередного ночного кошмара его выдернул знакомый голос; краем сознания он помнил, что он принадлежит Аллуа. — Проснись, — шептала она. — Проснись. Исилдур сел на кровати, снова не понимая, где находится и что происходит. — Что?! — Ты во сне кричал, — мягко сказала Аллуа, стараясь не напугать его еще больше — такая маска ужаса застыла на его лице. — Бывает… опять кошмар приснился, — он вздохнул и опустил голову. Она пару мгновений молчала, потом все же решилась сказать то, что думает. — Как же тебя все это измотало… — Ничего страшного. Я уже привык к этому. Иногда я просто боюсь ночи — мрак таит в себе одиночество и смерть. Аллуа не любила показного сочувствия и бесплодных утешений, но в данном случае даже не представляла себе, как вытащить — или хотя бы попытаться вытащить — из бездны безумия человека, который ей далеко не безразличен. Был бы жив Ортхэннэр, можно было бы попробовать обратиться за советом и помощью к нему, однако на войне смерть не выбирает, и тут уж либо ты, либо тебя. Теперь оставалось надеяться лишь на собственные силы: может быть, со временем у Исилдура это все-таки пройдет? Ей доводилось видеть, как тяжкое горе сводит людей с ума, но при этом кто-то из них впоследствии возвращался к обычной жизни, и лишь единицы окончательно теряли рассудок. Вчерашний разговор дал ей надежду на лучшее: по крайней мере, Исилдур спокойно себя вел, узнав, кто она такая на самом деле. — Я думаю, у тебя это постепенно пройдет, — наконец осторожно произнесла она. — Такое случается… с теми, на чью долю выпало слишком много. Главное — не сдаваться. Он бросил на нее полный благодарности взгляд. Аллуа хотела сказать ему еще кое-что, но решила приберечь это на потом: момент был совсем неподходящий, уж лучше поделиться этим чуть позже с Айор, благо она умеет молчать. * Вдова Анариона Тиндомиэль по-прежнему пылала ненавистью и злобой к брату своего покойного мужа; иногда ей казалось, что, будь у нее такая возможность, она с огромным удовольствием своими руками перерезала бы ему горло, однако осуществить свою кровавую мечту ей мешали люди вокруг, и ей по-прежнему оставалось лишь надеяться на помощь Зимрабет и друзей детства Аллуа. Последнюю ей было откровенно жаль — благодаря собственным предубеждениям против Исилдура и домыслам подруги детства она искренне считала, что та никак не могла связаться с верховным королем дунэдайн по доброй воле; в душе она восхищалась недюжинной выдержкой этой женщины — на ее месте другая бы уже давно в петлю полезла, а эта вон ничего, ведет себя вполне спокойно, видимо, ждет возможности все-таки выбраться отсюда и вернуться на родину. В один прекрасный день она, проходя по коридору, услышала, как Аллуа разговаривает со своей подругой-харадкой; она в принципе не понимала такой дружбы, потому что, считая себя человеком высшей расы, по определению не стала бы не то что дружить, а даже стоять с южанами рядом, для нее это было так же невозможно, как для ястреба водить дружбу с ящерицей, и обычно не обращала на их болтовню ровным счетом никакого внимания, но тут ее кое-что насторожило, поскольку разговор шел о довольно деликатном вопросе. Сделав вид, словно просто идет мимо, она прислушалась и в душе обрадовалась: кажется, у нее сейчас появился отличный шанс навредить Исилдуру и его выродкам, поскорее отправив в небытие хотя бы одного! На следующий день она под каким-то благовидным предлогом завела с эллерэ разговор и улучила возможность остаться с ней в одной из пустующих комнат дворца наедине. Та что-то уклончиво отвечала на ее вопросы и вежливо кивала, про себя думая, что новая знакомая почему-то вызывает у нее подспудную неприязнь; эльфийка чувствовала, что дрожит — не столько от холодного воздуха в нетопленом помещении, сколько от неприятного тягостного чувства, которое вызывала у нее эта женщина. Судя по всему, Зимрабет, о которой Исилдур говорил даже не с ненавистью, а с откровенным страхом, который изо всех сил старался скрыть, примерно такая же. — Мне очень тебя жаль, — сказала Тиндомиэль вполне искренне; в некрасивом черном платье она казалась сильно старше своих лет, резко выделялись жесткие складки у губ и сетка морщинок вокруг глаз. — Никому не пожелала бы пережить такое. — Не надо меня жалеть, у меня все прекрасно, — ответила Аллуа таким тоном, что ее собеседница сразу растерялась, не очень понимая, в чем дело. Однако нуменорка была не робкого десятка, и ненависть к Исилдуру придала ей душевных сил. — Ну вот уж нет, — Тиндомиэль хотела завести разговор издалека, но теперь подумала, что это бесполезно, и решила сразу сказать то, что хотела. — Я случайно подслушала, как ты с этой своей подругой из харадрим шепталась в коридоре о том, какая беда с тобой случилась. От беды можно легко избавиться, я тут как раз нашла для тебя отличное средство, — она поставила на стол какую-то запыленную скляночку с мутной жидкостью изумрудного цвета. — Не думаю, что ты или твои харадские родичи будете очень рады ребенку, зачатому в насилии и ненависти. Аллуа посмотрела на мораданэт таким взглядом, что Тиндомиэль в немом ужасе попятилась к стене, нервно перебирая одной рукой складки платья. — Знаешь что?! — в ее голосе звенел металл. — Никогда не смей ни пытаться за кого-то что-либо решать, ни предлагать другим что-то подобное! — Я же… — окончательно опешила та, — я же совсем не то имела в виду! Я думала… — Да?! — у эллерэ был такой вид, словно она вот-вот ударит нуменорку. — И что же именно, позволь поинтересоваться, ты имела в виду? За кого ты меня принимаешь? Я не настолько плохо говорю на Синдарине, чтобы не понимать значения того, что слышу! Ты только что предложила мне выпить какую-то гадость, чтобы вызвать выкидыш… кстати, а где ты взяла это пойло? Сама сварила из подножного корма или достала у какого-нибудь идиота без медицинского образования, который лечит людей тем, от чего у него в огороде коза и корова отказались? Знаешь, в чем отличие Гондора от Харада не в лучшую сторону? А в том, что у вас подобные придурки не несут никакой ответственности за тех, кто в итоге сдох от их якобы лекарств, у нас же такого давно бы выследили и под суд отдали, чтоб людей дрянью не травил! Посидел бы в городской тюрьме лет пять, так поумнел бы! Вдова Анариона в очередной раз попыталась что-то пропищать, но горящие яростью глаза эльфийки явно не сулили ей ничего хорошего. — Если ты до сих пор думаешь, что все Эллери Ахэ — несчастные беззащитные создания, — продолжала Аллуа, — то жестоко ошибаешься. Я достаточно долго прожила среди ханаттанайн, и я, если что, и убить могу. Тебя, да, тебя. Если что, ты не ослышалась, и я это сказала отнюдь не в переносном смысле. Надеюсь, нам больше не придется возвращаться к этому разговору? Напуганная Тиндомиэль с перекошенным от страха и злости лицом отчаянно затрясла головой и что-то прошептала. — Я не думаю, что ты на это способна! — наконец отважилась возразить она. — Знаешь, как учатся убивать? — глаза эльфийки пылали гневом. — А очень просто. Трудно только первый раз, а потом все идет как по маслу. Та ойкнула. — Вот и отлично, — Аллуа отступила на пару шагов, перестав припирать ее к стенке. — Я вполне в состоянии за себя отвечать и о себе позаботиться, и если я захочу кого-нибудь убить, то это будет мое решение, и справлюсь я с этим без чужой помощи. Да, если у тебя еще есть вопросы — если бы Исилдур и в самом деле, как тебе померещилось, причинил мне какой-либо вред или действовал против моей воли, я бы, не задумываясь, воткнула ему нож в сердце, и до Гондора он бы живым попросту не доехал, а я бы нашла способ выбраться из лагеря и исчезнуть так, что никто бы меня не заметил. Слышала про «черных теней»? Не одни они в Хараде владеют этим искусством. И еще совет на будущее — не советую пить всякую гадость, непонятно где и у кого взятую или сваренную по очередному народному рецепту, если только тебе жить не надоело. Надо тебе к врачу, так найди хорошего врача, который этому делу учился, и уж тем более не надо травить других. С выражением совершенного спокойствия на лице она взяла со стола бутылочку с зельем и откупорила пробку; комната наполнилась неприятным горьким запахом каких-то трав. — То, что со мной случилось — конечно, кому как, есть те, кто вообще детей не хочет, это их выбор, но для меня это не беда, а подарок судьбы. Тебе, впрочем, не понять, почему я так считаю. А вот пить я это уж точно не буду, этой склянке с чужой смертью я придумала совсем другое применение. Буду, кстати, тебе очень благодарна, если ты больше вообще никогда в жизни не появишься рядом со мной и не будешь со мной даже заговаривать, пока я нахожусь здесь, в Гондоре. Мораданэт не успела произнести ни слова, как почувствовала, что мерзкая жидкость льется ей на голову и стекает по лицу на платье; Аллуа, швырнув бутылочку в мусорную корзину, с тем же невозмутимым спокойствием вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.