Невесты для вампиров

Канато сидел на кровати Мелиссы, в комнате, теперь пустующей. Он был в полной растерянности. В поместье господина Масаки и господина Масанори не оказалось никого, в доме госпожи Мицуми – эту странную версию Канато всё же решился проверить – так же не было никаких признаков наличия или хотя бы временного пребывания Мелиссы. Как ни утешал его Субару, а всё же Канато чувствовал себя напрасно потратившим время (денег он не жалел, их было предостаточно): пришлось почти по часу сидеть у каждого в гостиной, рассматривать семейные гербарии и заниматься прочей светской чепухой только лишь для того, чтобы попытаться учуять запах девушки. Братья и слуги сообщили, что в других поместьях поблизости тоже не было обнаружено следов пребывания невесты. Канато всё чаще возвращался в мыслях к семейству Муками. Он сомневался, что этот клан, который долгое время пытался выстроить с Сакамаки хорошие отношения, сможет польститься на кого-либо из невест. И всё же это чувство, которому Канато не мог дать рационального объяснения, беспокоило его. Также его смущало то, что оно, это чувство, появилось тогда, когда он сконцентрировался на поисках Мелиссы, и это, если не заставило его усомниться в честности братьев Муками, то, во всяком случае, заронило в его душу семя лёгкого подозрения. Он решил не списывать со счетов результаты своей интуиции и по возможности понаблюдать за домом Ко и его братьев. Неожиданно его взгляд упал на книжицу, которая лежала на прикроватной тумбочке. Он узнал её – это был дневник Мелиссы, в который та по вечерам записывала свои дневные впечатления и даже раз читала вампиру что-то из своих стихотворений. Внезапно у Канато появилось необыкновенно сильное желание, почти сродни тому, какое вызывает в бессмертных необыкновенная кровь, прочитать его. Борясь в душе с искушением, он взял книжицу в руки и рассмотрел её. Она была новая, совсем недавно купленная. Вампир понял, что здесь он вряд ли найдёт многое из прошлой жизни девушки, и поэтому предположил, что где-то неподалеку должны находиться сестрицы этого дневника. Он заглянул в тумбочку. Предчувствие не обмануло его и на сей раз: стопка перевязанных фиолетовыми лентами блокнотов красовалась на верхней полке с прикреплённой к ней разноцветной шариковой ручкой. Отбросив последние сомнения (Канато вообще не любил сомневаться, и, надо сказать, в разное время жизни это свойство его характера как служило ему на руку, так и играло против него), парень развязал ленты и раскрыл самую нижнюю книжицу, с английским флагом на обложке. Несмотря на то, что это был самый первый дневник Мелиссы, чернила ручки, которой он был написан, всё ещё источали слабый аромат. Рисунки, с которыми чередовались длинные, совсем не характерные для девочки, отступления, были необыкновенно изящны. «А в этой девушке есть скрытые таланты», - с неожиданно приятным чувством подумал Канато, переворачивая первые несколько страниц. Бабочек и розочек между строк было минимум, зато подробные отчёты о том, что происходило в школе, в каких заварушках участвовала Мелисса, и какие впечатления оказали на неё не совсем детские книги, были написаны добросовестно и в подробностях. Всё это, как выяснил Канато, с интересом прочитав с десяток листов, не мешало Мелиссе с удовольствием предаваться своим увлечениям. Размышления девушки, которые, как уже было сказано, поразили вампира своей недетской серьёзностью, навели его на мысль, что Мелисса не только была довольно умна, но и несколько замкнута, что нередко является характерным следствием наличия глубокого интеллекта. Мелисса часто любила гулять по кладбищу, рассматривать старинные литографии в коллекции своего отца и читать готическую литературу. «Наверняка если бы не мы, она стала бы одной из этих мрачных девиц, столь очаровательных в своём наивном стремлении подражать бессмертным», - Канато вспомнил с улыбкой увиденную им недавно в городе стайку маленьких готесс, направляющихся в сторону местного погоста с умилительными рюкзаками-гробиками за плечами. И действительно, история, литература и искусство интересовали Мелиссу куда больше, нежели точные науки. Живописи и музыке и размышлениям о них было отведено большое количество страниц, особенно в первом «томе» сборников, а меланхолия, с которой девушка относилась к жизни, вполне соответствовала пресловутому «готическому мировоззрению», которое являлось неотъемлемой частью образа жизни детей луны и характеризовала их принадлежность к тёмной эстетике и движению. Несколько листов были заняты изображением кладбища, заполнены мрачными стихотворениями в духе английских романтиков, которые, по-видимому, Мелисса сочиняла, сидя на могильной плите: почерк на этих страницах был не очень ровным, как если бы ей было неудобно писать. Это, несмотря на детскую наивность, понравилось Канато: когда становишься вампиром, поневоле понимаешь всю красоту и величие Смерти, её мудрость и те дары, которыми она снабжает как бессмертных, так и смертных – в свой черёд. Как будто вторя этой мысли Канато, на следующей странице, которую он обнаружил после изображения надгробий в разных ракурсах, была аккуратно переписанная великолепная «Пляска Смерти» Бодлера, украшенная завитками, очень напоминающими железные украшения на могильных оградках. Мироощущение Мелиссы нравилось Канато всё больше, как если бы он чувствовал в ней родственную душу. Ему нравилось то, что то, о чём писала девушка, погружаясь во мрак своего внутреннего мира в попытках понять себя в самый нежный возраст, доказывало её природную утончённость – это редкое качество, которое в наши дни нечасто встретишь. Второй том, по-видимому, пришёлся на период депрессии Мелиссы, поскольку сплошь был заполнен очень мрачными рисунками, а то и полностью закрашенными чёрным маркером страницами – верными свидетелями того, что Мелисса пыталась этим известным психологическим методом освободить себя от груза мрачных мыслей и тяжёлых эмоций. Однако жалоб на жизнь там не было, только всё чаще обнаруживались свидетельства её конфликтов с родителями и учителями, и всё чаще попадались изображения надгробных камней, ещё более искусных, чем прежде (видимо, невеста набила себе руку), а вот рассуждений об искусстве было меньше. Теперь то и дело попадались философские вариации – эти милые простодушные попытки осмыслить мир в тринадцать лет, признания, которые были обведены чёрной траурной каймой, а то и вовсе загнутые и тщательно замаскированные меж страниц, чтобы не так явно бросались в глаза тончайшие, и оттого нежнейшие и наиболее уязвимые движения души, которые никогда не исчезают, а то и дело всплывают из её темноты в любом возрасте и служат нам единственной связью с почти утраченной святыней детства. «Может быть, будь она математиком по складу мышления, она стала бы профессионалом не меньшим, чем любой из известных мне профессоров точных наук», - подумал Канато, изучая строгую соразмерность расположения её логических выкладок, которые не могли не поразить своей продуманностью. Мелисса в любом случае – даже если она и была обыкновенным ребёнком, пытающимся понять мир, в котором она жила – таила в себе какую-то странность, как и всякая совершенная красота. «Нет, я в любом случае должен буду её найти, - вампир успел уже почти влюбиться в ум в той Мелиссы, Мелиссы-девочки, очертания профиля которой проступали на страницах блокнотов. – Мир не должен лишиться этого воплощения очарования». Канато поневоле вспомнил Клодию из «Интервью с вампиром». Земные слова и мысли мало что могут в отношении выражения чувств вампира. Канато испытывал сейчас странную смесь удивления, восхищения и ещё чего-то, что трудно понять, не зная, на что способно сердце бессмертных. Оно не было поражено или восхищено, но в нём зародилось что-то большее, чем интерес, к существу, которое прежде было лишь необходимым объектом его внимания. Мелисса за последнее время привязалась к Канато, сама того не сознавая, и Канато, благодаря своему опыту и способностям, явственно это ощущал, но не мог не согласиться с с самим собой в том, что она тоже вызывала у него некоторые эмоции, хотя и не яркие, не волнующие, но всё же напоминающие некое подобие сердечного тепла. Третий дневник был посвящён проблемам отношений девочки с матерью. Он был полон радужных надежд: по-видимому, подростковая угрюмость уступила место искренней радости жизни и юношеских упований. Канато внимательно вчитывался в эту летопись души, но она была для него не столь интересна, чем те трогательные, первые испытания, которые сформировали характер девушки. Вампир просидел за чтением до вечера. Несмотря на то, что дневника было всего четыре, книжицы были весьма пухлыми, а почерк Мелиссы – довольно мелким. Решив, что он узнал достаточно, он, не дочитав последний томик до конца, аккуратно перевязал их лентой и положил обратно, надеясь, что вскоре их владелица объявится и продолжит свою историю.