Невесты для вампиров

После занятия у Кэори-сэнсей, которая в очередной раз поставила девушек в ужасающе неловкое положение, представив их классу как тех, кто совершенно не способен на усвоение латыни, Белла вышла прогуляться по коридорам школы в ужасном настроении. Ей казалось, что ещё несколько таких занятий – и она совсем перестанет соображать. В её голове роились тысячи мелких фактов, которыми учительница пичкала их с таким завидным тщанием, что было видно, как во время чтения её лекций на шее преподавателя вздувались бледные, но очень выпуклые вены. Пройдя несколькими коридорами, которые поражали своим великолепием: Белле уже не в первый раз казалось, что она находится не в школе, а в каком-то странном, полном неожиданностей и тайн месте, в котором всё, вплоть до мельчайших деталей интерьера было необычным, загадочным - и опасным. Внутренне убранство здания не было похоже ни на одно, которое она видела прежде, особенно верхние этажи. Стили различных эпох чередовались здесь друг с другом, давая воображению и фантазии возможность выйти за рамки обыденности в попытках разобраться, что же именно хотел передать тем или иным элементом архитектор этого странного сооружения, какой смысл вложил он в изящные меблировки и ансамбли каменных украшений. И если нижние этажи ещё воплощали собой образец классической строгости, то верхние были апофеозом всего, что мог дать Восток почитателям зыбкого и загадочного, и сложного, и роскошного – того, что обычно будоражит воображение европейцев. Беллу и пугали, и притягивали переходы и тайники этой школы, но она изучала её со старательностью первопроходца, несмотря на запреты, которые были наложены на девушек как на смертных учащихся, а именно – не совать свой нос куда не следует. Разумеется, любопытство брало верх, да и вампиры тоже не были против того, чтобы невесты получше узнали их мир, поэтому они в свободное время сами учили девушек, как обходить указания дирекции. Кристина решила зайти в комнату, которая всегда притягивала её внимание, но которую она всегда обходила стороной из-за какого-то суеверного страха. Она не могла дать ему объяснение, однако каждый день приходила и стояла перед изящной резной дверью, на которой цвели деревянные плоды и фрукты, и странные существа с раскосыми глазами, не похожие ни на драконов, ни на грифонов, а воплотившие собой какую-то уж совсем невероятную фантасмагорию, сплетали свои лапы и хвосты. Было в них что-то необычное, что-то пугающее, и это чувство неотступно преследовало Беллу даже в её снах, когда она останавливалась каждую ночь в своём сновидении перед этой дверью и никак не решалась войти. Теперь она собралась с силами и распахнула её. Ей показалось, что её обдал легкий ветерок, несмотря на то, что все окна в классе – а это был музыкальный класс, точнее, музыкальная комната, заставленная различными инструментами – от небольших скрипочек до огромных контрабасов и большого, почти во всю стену, органа, который, хотя был лишь младшим братом тех величественных сооружений, что стоят в соборах Европы, всё же казался весьма внушительным. Были здесь и странные инструменты, которые Белла видела только в книгах, были и те, что она никогда не видела – совсем уж экзотические, вроде тех, которые собирал Дориан Грей в свою коллекцию… Кристину заворожило это зрелище, и она, пробираясь между высоких стопок старинных нот, чьи обложки-гравюры наводили на размышления о искусстве Высокого Возрождения, и само написание нотных знаков которых отсылало к размышлениям о прошлом, о былых музыкальных достижениях, осторожно прикасалась к тем инструментам, что были совсем уж необыкновенными и казались какой-то выдумкой, странным парадоксом природы или архаизмом, который чудом нашёл себе место в современном мире. В общем, Белла попала в рай для историка музыки и для любого фантазёра или мечтателя, которого странно трогают красота и необычность форм в соединении с чарующей неосязаемостью приятных звуков. Один инструмент привлёк её особенно своею красотой. Это был старинный клавесин с расписными узорами на крышке, с резным пюпитром и изящными ножками. Казалось, создатель вложил свою душу, чтобы одухотворить эту совершенную форму, сплавил воедино утончённость и строгую соразмерность частей композиции, сделал инструмент похожим на необыкновенное, грациозное животное. На пюпитре стояли ноты, такие древние, что краешки страниц рассыпались, и Белла не решилась переворачивать листы и вообще прикасаться к сборнику. Она хорошо была знакома со старинными нотными обозначениями: она сама увлекалась этим в детстве, да и учитель музыки у неё был человеком высокого профессионализма, и рассказывал ей всё до мелочей о музыке и её отображении во времени. Осторожно прикоснувшись к клавишам, она ощутила их прохладу, почти осязаемый аромат ушедших в небытие эпох, и запах, который не был сравним ни с чем иным – это был запах Времени, но не Смерти. Белла присела на небольшой стул, явно изготовленный тем же мастером, который создал клавесин. Он был необычайно удобен. Старина вообще была добротней, и если уж вещи делались, то на славу. Белла знала это и специально поёрзала сидя, чтобы насладиться комфортом, который давала расшитая цветами подушечка на стуле. Осмотревшись по сторонам, Белла поняла, что в этом огромном кабинете, не дотягивающем до концертного зала совсем немного, она одна. Поэтому она решила извлечь из инструмента несколько нот, отчаянно надеясь на то, что он не расстроен. Клавесин выдал чистый звук. Было видно, что его настраивали и ухаживали за ним хорошо: он был если не в безупречном состоянии – всё-таки прошло уже несколько веков! – но всё же в очень хорошем. Перебирая клавиши, она отдалась мечтательному созерцанию, сопровождающемуся тихим, мерным речитативом разученного ей когда-то менуэта. Клавесин – этот прелестнейший инструмент, который очень точно и тонко передаёт движения чуткой души, - был её любимым инструментом, но она никогда не видела его в живую. Хотя в детстве она и упражнялась на том, что называла клавесином – на домашнем фортепиано, в молоточки которого девушка вставила канцелярские кнопки: эта старая уловка учащихся музыкальных училищ создавала подобие – но лишь подобие – эффекта звука предка фортепиано. Её взгляд упал на томик со сборником старинных произведений. Она разобрала первые несколько тактов, и эта странная музыка, которую она никогда прежде не слышала, навеяло на неё необычное настроение, более необычное даже, чем то, с каким она решилась отворить дверь в этот класс. Белла задумалась, почему именно это место так часто являлось ей во снах. И она вздрогнула, когда услышала чей-то вздох. Невдалеке, между двух фортепиан, стоял столик, выглядывавший из-за них своим краешком. На этом столе, оказывается, всё то время, пока она была здесь, кто-то спал, и этот кто-то сейчас ёрзал в явном недовольстве по тому, поводу, что его заставили проснуться. У девушки у самой вырвался вздох облегчения, когда она увидела, что этот кто-то – не школьное привидение, а Шу собственной персоной, который смотрел на неё во все глаза. - Ты я вижу, тоже любишь музыку, - со смехом спросила Белла, глядя на то, с каким удивлённым видом её жених протирает глаза. - Ну, вообще-то да. Не знал, что ты способна воспроизводить старинную, - Шу был несколько восхищён этой неожиданно открывшейся способностью девушки. - Ну, я думаю, это всякий сможет сделать после нескольких лет труда. Ты что же, приходишь сюда играть, или просто поспать? – спросила она. - Да, я играю на некоторых инструментах. Не на этих уродцах, - кивнул он на какой-то странный барабан, обтянутый грубой кожей неизвестного животного и используемый, наверное, для ритуальных плясок где-то на забытых островах Меланезии. – На этом, - он указал на клавиатуру органа, щетинящуюся своими многочисленными мануалами. - Ничего себе, - присвистнула Белла. – Сыграешь мне что-нибудь? Я люблю орган, хотя ни разу не играла на нём сама. - Сейчас ещё рано: идут занятия, мы всех взбаламутим. Обычно я бываю тут по вечерам, когда в школе не остаётся почти никого, и занимаюсь. - А что думает по этому поводу школьный смотритель? – лукаво улыбнулась Белла. - Ну, не знаю, - Шу рассмеялся. – Наверное, думает то же, что и крестьяне, живущие поблизости от церкви, в которой работал Бах и в которой он так же, как и я, шлифовал своё искусство по ночам: думает, наверное, что это какой-нибудь демон бесится… - Наш завхоз такой суеверный? - Да нет, просто он не ощущает всей красоты музыки, так, как это ощущаю я. Вот поэтому и не всегда понимает меня, когда я усердствую на поприще самосовершенствования. - Славно у тебя тут, - Белла кивнула на беспорядочно расставленные инструменты. – К тебе кто-нибудь приходит, или это твоё царство? - Ну, редко. Ты – первая, которая побывала здесь за последнюю неделю. Есть ещё один парень, он любит историю музыки не меньше меня, и мы с ним иногда беседуем. Но обычно я один. - Теперь нет, - Белла улыбнулась ему глазами. На душе у неё было тепло: ей отчего-то понравился вампир, который никогда не проявлял свои таланты на публике, и который, как выяснилось, был большим ценителем Прекрасного. «Хорошо, что он не утратил этой особенности смертных, для которых красота – как редкие прекрасные мгновения не менее краткой их жизни, - подумала она, снова повернувшись к клавесину и наигрывая на нём уже двумя руками любимый старинный танец. – Хорошо, что бессмертие не отбивает охоту к изучению возвышенных творений смертных… Во всяким случае, мне не придётся расстаться с этой величественной красотой, если когда-нибудь я всё-таки перейду в иное качество жизни… И ещё меня радует то, что я стану тоньше понимать искусство… Хотя насколько это изменит моё представление о нём?.. Не знаю».