Невесты для вампиров

- Ты не знаешь, куда запропастилась Белла? – спросила Мелисса у Канато, когда они остались с ним вдвоём в небольшой рощице, вплотную подходящей к берегу небольшой реки, что протекала рядом с поместьем. - Нет, не видел её… Она обычно вроде гуляет, - ответил Канато, стягивая с плеч рюкзак, который обычно изящно висел у него на одной лямке, что очень нравилось Мелиссе: она видела в этом какой-то юношеский задор. - Ну да, она великий эстет, - с гордостью произнесла Мелисса. – Она была первой, кто вдохновил нас исследовать поместье. Разумеется, Мелисса умолчала о том, что девушки посещали запрещенные места. - Я понял эту сразу… Она так осматривалась, когда впервые появилась у нас… Только человек, неравнодушный к архитектуре, мог так пристально изучать строение сводов и прочие мелочи… Мы всё это видим. Как ты уже знаешь. - Ну да… Она любит книги по живописи.. Она большой её ценитель. Это Белла научила нас понимать прекрасное во всей полноте, - Мелисса вспомнила, как ещё в детстве она вместе с подругой постигали сложные законы эстетики по книжкам умных профессоров и бегали в галерею Тейт в Лондоне, чтобы повнимательней рассмотреть шедевры старых мастеров. Надо сказать, что Мелиссе нравилась эстетика в её теоретическом аспекте, нравилось находить в книгах различные интерпретации законов, по которым существует и развивается искусство, нравились размышления учёных людей на эту тему… Это нравилось ей, пожалуй, даже больше, чем само искусство. Ей казалось, что Красота – самое загадочное, что может существовать на земле, и постичь, разгадать её до конца можно только разгадав загадку самой жизни, а, может быть, и Смерти. - «Легко управлять кистью и писать травы и растения с достаточной для глаза верностью; этого может добиться всякий после нескольких лет труда. Но изображать среди трав и растений тайны созидания и сочетаний, которыми природа говорит нашему пониманию, передавать нежный изгиб и волнистую тень взрыхленной земли, находить во всём, что кажется самым мелким, проявление вечного божественного новосозидания красоты и величия, показывать это немыслящим и незрящим - таково назначение художника», - произнёс Канато, и Мелисса вспомнила эти слова, принадлежавшие её гениальному соотечественнику – Джону Рёскину, который был первым и самым знаменитым покровителем прерафаэлитов, которых она очень любила. - Да, это точно… Красота – это сам Бог. - Да, одно из его совершенств, - подтвердил Канато, присаживаясь на скамейку почти у самой воды. Кто-то очень романтичный поставил её так, что лёгкие плески волны касались её подножия, и казалось, что ты не сидишь вовсе, а плывёшь по залитой лунным светом воде на лодке, одной из тех, что стояли, привязанные тяжёлыми канатами, невдалеке. - Красоту невозможно постичь до конца, - Мелисса высказала ту мысль, которую так любила взращивать в глубинах своей души и рассматривать её под всяческими углами зрения. – Наверное, эстетизм есть самая совершенная концепция Прекрасного, которую я только знаю. - Я тоже так думаю. Морализм мне претит, а это – второй конец палки, которой учёные мужи обычно пытаются связать мир чистейших откровений красоты, столь неосязаемой, с миром убогой реальности. В этом отношении англичане пошли дальше всех. Именно они сумели со всей серьёзностью отделить её совершенный мир от того, чему она, по мнению многих, подражает. Лично я считаю, что искусство определяет жизнь, и жизнь подражает искусству, но вовсе не наоборот. - Это крайности эстетизма, - Мелисса подумала, что было бы непрактично рассматривать эстетику с радикальных позиций известного соотечественника. - И всё же это бесконечно романтично… «Лондонские туманы не существовали, пока их не открыло искусство», - протянул он мечтательно. – Быть может, и вас не существовало бы, если бы художники не дали нам образцы того, чем может быть совершенная красота. - То есть – не существовало бы? – возмутилась Мелисса. - Если бы вы не были такими красивыми, какими вы являетесь, мы бы выпили вас ещё тогда, когда мы вас нашли. Но, видишь ли… Вы – источник нашего вдохновения. Так что я не могу упускать из виду тот факт, что вы воплотили в себе многие из наших идеалов. Отец мой недаром подобрал именно вас. То, что вы сошлись, подобно счастливым звёздам или параду планет, что бывает не так уж и часто – это загадка и для меня. Совсем как в сказке или каком-нибудь глупом романе – слишком уж банально и избито, набило оскомину, не так ли? – Канато улыбнулся. – Знала бы ты, сколько всего мне пришлось прочитать, чтобы хоть ненадолго убить скуку существования… - Догадываюсь… - ответила Мелисса, которая тоже не любила скуку. И, несмотря на то, что афоризмы Уайльда всегда несколько смущали её, хотя она и сознавала всю их глубину, своеобразную назидательность и остроумие, она любила, как и все её подруги, размышления Принца Парадокса касательно всего на свете и того времени, когда ханжество было лицом эпохи, против которой бунтовали прерафаэлиты и все те романтики, которые уходили в мечтах к более благородному, по их мнению, временам – в мир средневековых преданий и легенд, и всего того, что смягчает и успокаивает чувства, раздваивая мир и рассеивая – пусть ненадолго – однообразную муть, которой полнится повседневность. - Самые чистые виды искусства – это музыка и орнамент. Они ниоткуда не заимствуют своих мотивов, - сказал Канато, глядя на обложку книги, которую Мелисса захватила с собой, на которой сплетались травы и цветы, напоминающие те, изображениями которыми прославился Обри Бёрдслей. У всех остальных есть образцы для подражания. «Раскрыть людям себя и скрыть художника – вот к чему стремится искусство». - «Всякое искусство совершенно бесполезно... Проявить во всей полноте свою сущность – вот ради чего мы живём», - негромко процитировала Мелисса нравившиеся ей места из «Портрета Дориана Грея», который вдохновлял её своими идеями всё то время, когда она погружала свой ум в исследование английского искусства. - Да, искусство, действительно, бесполезно, - сказал Канато, улыбнувшись. – Как бы это не звучало странно. Но оно существует только в себе и только для себя, являются образцом для всего нашего существования, как сонеты Россетти, которые, по его словам, служат только одной цели - Красоте. - Да, я помню, что он говорил о переводах сонетов, - ответила Мелисса, зачерпывая пригоршней воду из реки и рассматривая то, как в ей сияет лунный свет. «Не превращай хорошее стихотворение в плохое. Единственным истинным побуждением для переложения поэзии на новый язык должно быть желание сделать новый народ, насколько это возможно, обладателем ещё одной прекрасной вещи». - Кажется, именно его ты и захватила с собой сегодня? – спросил Канато, пролистав книгу. – Чем он тебе нравится? - Тем, что он выражает самое высокое из чувств жизни во всей его многогранности. Люблю Россетти с детства, с того самого момента, когда впервые прочитала одно из его стихотворений в школьной газете. - Прочти мне парочку, пожалуйста, - безмятежно улыбнулся Канато. Мелисса взяла книгу из рук вампира и начала читать, глядя краем глаза на то, как Канато, зажмурившись от удовольствия, отвалился на спинку скамейки. Читая, она вспоминала странную историю сборника, который Россетти положил в гроб к умершей возлюбленной, и невольно ужаснулась тому чувству, которое у неё вызвал факт того, что Россетти, вскрыв по настоянию друзей гроб Элизабет, обнаружил, что он весь был заполнен её великолепными волосами, не перестававшими расти с тех пор, как она умерла. «Нет, жизнь твоя совсем не в теле этом, Но там – в губах, ладонях и глазах Возлюбленной, прогнавшей грусть и страх: Отныне смертный плен тебе неведом. Ты без неё был бледным силуэтом, Твой скудный ум блуждал один впотьмах, Мучительно жалея о часах И пролетевших, и летящих следом. В одной лишь пряди, бережно хранимой, Так много жизни, что по ней одной Ты знаешь и любовь, и сердца зной, И тайный мир, где волосы любимой Сквозь преломление пространств ночных Горят во тьме, и смерть не гасит их». ...