Невесты для вампиров

Лёгкую музыку, которую неизменно наигрывал Шу на своей волшебной скрипке – музыку, которая была исполнена неземных гармоний и которая всегда так хорошо убаюкивала и навевала мечтательные грёзы, – прервали резкие, грубоватые звуки американского рока, которые сразу же застучал в висках Мелиссы стальными молотами. Нет, нельзя было сказать, что девушка не любила рок, однако в три часа ночи, после романтичнейшего дня, когда так хотелось подвести его итоги и перебрать впечатления, точно молитвенные чётки, рифы и аккорды совершенно чуждой, а, точнее, несвойственной поместью Сакамаки синтезаторщины возмутили невесту до глубины души. И ведь – самое главное! – всё можно было ещё стерпеть, но ведь часы показывали уже двенадцать ночи, а музыка их комнаты Аки, расположенной выше этажом прямо над комнатой Мелиссы, орала так, что дребезжали стёкла. - «Вот ведь продуманша! - подумала разозлённая Мелисса, - Как только аппаратуру с собой протащила!» И, действительно, возникало такое ощущение, что играет не простой бумбокс или что-то в этом роде, а целая музыкальная система. Мелисса не удивилась бы, если бы с потолка посыпалась штукатурка. Впрочем, вскоре эта самая штукатурка и посыпалась: неугомонная вампирша не удовлетворилась тем, что перебудила всех, а начала отплясывать какой-то жуткий танец, который и танцем-то нельзя было назвать. Казалось, что Аки сваливала в кучу всю мебель или таскала туда-сюда комод. Всё это сопровождалось дикими визгами и звуками совсем уж непонятного происхождения. Спустя полчаса, когда Мелисса поняла, что концерт не собирается прекращаться, она решила не идти на поводу у безобразницы. Догадываясь, что Аки решила таким образом позлить невест, Мелиссе захотелось дать отпор девице, но методом пассивной обороны. Да и выбирать не приходилось: га то, чтобы совладать с вампиршей, у Мелиссы не хватило бы сил. Торопливо одевшись, Мелисса набросила на плечи плед, и, напоминая себе какого-нибудь средневекового рыцаря, затерянного в суровой ночи, укрывшегося плащом от непогоды, невеста выбралась из комнаты и спустилась по лестнице. Там свистопляска Аки, казалось, была слышна ещё лучше, чем в комнатах невест. Как остальные девушки смирились с тем, что творилось наверху, Мелисса не представляла. Белла, возможно, надела беруши, хотя и это было бы, скорее всего, безрезультатно. Может быть, Кристина принялась за чтение романа, но какое уж там чтение, когда вокруг такое творится… Мелиссу возмущало то, что вампиры не предприняли никаких действий, оставив своих жертвенных невест на произвол бессовестной вертихвостки. Когда Мелисса выходила в сад, она услышала у себя за спиной такой грохот, как если бы Аки, убедившись в своей безнаказанности, проломила пол. Мелисса подумала про себя, что не удивилась бы, если бы увидела по возвращению, что от её комнаты вообще ничего не осталось. Обрадованная, что в саду почти не слышно того, что творилось в поместье, Мелисса отправилась ещё дальше – в рощу, в которой она недавно с Канато читала стихи Россетти. С какого-то момента эта скамейка у воды стала её любимым местом, и она по возможности старалась бывать там почаще. Как и ожидала Мелисса, в заветном месте никого не было. Ей отчего-то казалось, что она обязательно когда-нибудь должна будет встретить там кого-то, кто откроет ей тайны, которые скрывали вампиры. Отчего ей так казалось, она не могла объяснить. Она могла сравнить это чувство лишь с тем, которое ощущала, когда в одиннадцать-двенадцать лет бродила в одиночестве по ночному Лондону, отдав себя на волю случая и предаваясь грёзам о несбыточном. В эту минуту ей вспомнилось великолепное описание ночных бдений героев «Убийства на улице Морг» Эдгара По, книжку сочинений которого ей недавно занёс Кино. Эта книга, как и все, что хранили в себе закрома его покоев, была не совсем обычна. Гравюры, которыми пестрило издание, навевали мечтательную меланхолию и были выполнены явно не человеком. Они были слишком странны и слишком совершенны для того, чтобы их можно было рассматривать долго. Мелисса думала, что если она будет чересчур долго листать эту книжку, то сойдёт с ума. Ей всё время казалось, что эти картины хранят в себе какой-то подспудный символ, какое-то неявное, но очень неприятное свойство. Это было тем редким случаем, когда совершенная красота внушала страх и отталкивала от себя. «Не прикасайтесь к идолам: их позолота останется у вас на пальцах», - так, кажется, говорил Флобер. Это было вполне применимо и к этой книге Кино. Мелиссе нравилось и продолжение этой фразы: «Весь талант писателя, в конце концов, состоит лишь в выборе слов. Драматическое искусство - это геометрия, переходящая в музыку». А суть того отрывка, который вспомнила Мелисса, был таков: «Одной из фантастических причуд моего друга – ибо как еще это назвать? – была влюбленность в ночь, в ее особое очарование; и я покорно принял эту bizarrerie [странность, чудачество – фр.] как принимал и все другие, самозабвенно отдаваясь прихотям друга. Темноликая богиня то и дело покидала нас, и, чтобы не лишаться ее милостей, мы прибегали к бутафории: при первом проблеске зари захлопывали тяжелые ставни старого дома и зажигали два-три светильника, которые, курясь благовониями, изливали тусклое, призрачное сияние. В их бледном свете мы предавались грезам, читали, писали, беседовали, пока звон часов не возвещал нам приход истинной Тьмы. И тогда мы рука об руку выходили на улицу, продолжая дневной разговор или бесцельно бродили до поздней ночи, находя в мелькающих огнях и тенях большого города ту неисчерпаемую пищу для умственных восторгов, какую дарит тихое созерцание». Убедившись, что она одна, девушка осторожно взобралась на скамейку. К счастью, она была невероятно удобной и для того, чтобы на ней можно было разместиться лёжа. Свежесть, которой дышала роща и река, близость кустов диких роз, умиротворяющая тишина, которая казалась благословением после того, что испытала Мелисса совсем недавно – всё это склоняло к созерцанию. Но невеста поняла, что устала. Ей до безумия хотелось спать. И всё же она пересилила себя и заставила себя размышлять. Она отчего-то боялась утратить эту привычку к размышлениям, хотя порой бывает так, что наличие мысли бывает не менее тревожно, чем её отсутствие. Она стала перебирать в уме фразочки Канато, которыми он обозначал свои порубежные состояния душевных переживаний: те, которые отличают вампиров от обычных смертных и которые так трудно описать. В какой-то момент Мелисса попросила вампира как можно более подробно изображать то, что он чувствовал: ей хотелось понять жениха, несмотря на то, что, чем больше он ей говорил о себе, тем меньше она его понимала. Ей отчего-то вспомнилось одно выражение Канато – «сумеречный аристократизм», и Мелисса задумалась, что под этим могло подразумеваться. Мы привыкли к тому, что обращаемся со знакомыми нам словами так, как если бы полностью постигли их смысл. Однако стоит нам хотя бы взять в руки толковый словарь, как мы можем заметить, что значение слова полно множества оттенков, которые мы могли и не иметь в виду, используя слово как устоявшийся шаблон. В этом отношении показательна герменевтика, и порой Мелисса чувствовала себя интерпретатором чужеродной ей культуры, пытаясь разгадать в словах Канато то, что, как часто выяснялось, поначалу ускользало от её внимания и понимания. Смысл некоторых вещей постигался ей не сразу, и лишь после двух-трёх легких намёков и указаний, которыми Канато подсвечивал её первые шаги на пути освоения некоторых понятий и вещей, она понимала, сколь они были важны для неё: так незаметно Мелисса обогащала свой внутренний мир и становилась интересней даже для себя самой. Завернувшись в плед, девушка посмотрела на звёзды. Они светили в холодной вышине так спокойно, что Мелисса, которая нечасто смотрела ввысь, поняла, сколь необходимо нам порой глядеть в небеса, чьи пространства так необозримы и так полны тайн, как наш собственный печальный дух. ...Любовь, наш ангел; Песня, с колыбели Носившая кудрей густую медь; Искусство, чьи глаза-миры синели Пред Богом. Как им нравилось смотреть Природы книгу вместе! Неужели Все умерли, чтоб родила ты Смерть?