Невесты для вампиров

Ещё прекраснее Лепестки вишни, Когда они опадают. Разве есть вечное В этом горестном мире? Канато прочитал эту коуту нараспев, чем вызвал у Мелиссы грустные мысли. - Действительно, разве в этом холодном, греховном мире есть что-то вечное? – спросила она. – Хотя иногда, когда я читаю классические английские романы, я ощущаю себя сопричастницей Вечности. Вспомни слова Кэтрин из «Грозового Перевала», которые я так люблю цитировать подругам: «Моя большая дума в жизни — он и он. Если все прочее сгинет, а он останется — я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью. Моя любовь к Линтону, как листва в лесу: знаю, время изменит ее, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах земли. Она — источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, — а как все мое существо». - Красивые слова, - сказал Канато, мечтательно глядя за окно, за которым догорал закат. – Люблю эти минуты, мне иногда кажется, что в такие часы как будто сам Бог говорит с тобой… Хотя, думается мне, мы его давно уже утратили. - Не знаю, как ты, а мне Он близок… «Как всё моё существо». - Его-то, я виду, ты любишь больше, чем меня, - усмехнулся Канато. - Это будет так в любом случае, - Мелиса поглядела на вампира так же задумчиво, как он – на закат. – Я думаю, Кэтрин говорила именно о своих религиозных чувствах, когда описывала любовь героини к Хитклифу. Эмили Бронте говорила её словами о Боге, недаром же она развивала в своём романе идею Вечносущего Евангелия. - Вполне возможно… Однако в этом произведении есть что-то от мировой печали… Все эти сложные символы, эта напряжённость, эта искрящаяся наэлектризованность… А ведь печаль низвергает человека с вершины совершенства: так говорил Спиноза. Да и вспомни, чт о говорил Батай: «От прочих женщин Эмили Бронте отличалась, видимо, тем, что на ней лежало особое проклятье. Нельзя сказать, что ее короткая жизнь была так уж несчастна. Однако, сохранив моральную чистоту, она спустилась на самое дно бездны Зла. Мало кто мог бы сравниться с ней в стойкости, отваге и прямоте. В познании Зла она дошла до самого конца»*. Оу, смотри, какую красивую коуту я нашла, - улыбнулась Мелисса, развернув большой том японской поэзии на середине: Весенний ветер шепчет: Принеси удачу! Дыхание ароматных вишен Пусть демонов прогонит прочь. Идёт ли дождь, Идёт ли снег, Мне всё равно, Ведь и сейчас, и завтра Мы будем пить Имбирное саке! Канато рассмеялся. - А ведь это отличная идея! – сказал он. И, дёрнув за шнурок колокольчика, вызвал слугу и велел ему принести то, о чём шла речь в стихотворении. Мелисса улыбнулась. - Почему бы нам не забраться на крышу? – спросила она. - Ну, я думаю, сегодня для нас открывается превосходный обзор и отсюда, - Канато кивнул в сторону окна. – Здесь чудесно. К тому же не хочу утруждать слуг тащить наверх саке: они и так сегодня уже набегались, а Рейджи утром урезал их жалованье за месяц за какое-то пустячное отхождение от этикета. - Рейджи, мне кажется, излишне с ними строг, - сказала Мелисса. - Я тоже так думаю. Вообще он следует скорее букве этикета, нежели его духу, так что с ним бывает порой очень сложно. С Рейджи, я имею в виду. Ну, и с соблюдением его несносных правил тоже. Мелисса вновь мечтательно улыбнулась. В последнее время в поместье Сакамаки царила такая безмятежность, что не хотелось нарушать её ничем, и большинство девушек, за исключением Кристины и Субару, которые вновь отправились в токийский матиаи**, предпочитали сидеть на своих насиженных местах и разбавлять каждодневную скуку, которая неизменно накрывала их, поскольку они ничего не делали сами, бесконечным разнообразием развлечений, к которым их с радостью приобщали вампиры. - Ты часто грустишь в последнее время, Канато, - Мелисса посмотрела на вампира почти что с жалостью. По вечерам она силилась понять его чувства и, хотя знала, что это почти невозможно, она всё же испытывала подобие сочувствия к тому, чьи страсти сильны так же, как вымышленные персонажи Эмили Бронте: она, тоже по словам Вирджинии Вульф, как бы отбрасывала всё, что мы знаем о людях, и наполняла эти пустые до прозрачности контуры таким могучим дыхание жизни, что персонажи становились правдоподобнее правды. Вскоре догорел закат. Имбирное саке было подано, и вампир с девушкой допивали его в свете зажженных свечей. Обстановка склоняла к романтизму, сентиментальности и созерцанию, и Мелисса вновь заговорила с Канато о Смерти: в последнее время это стало её любимой темой для разговора. Канато охотно поддержал её, и они проговорили до поздней ночи. - Другие от себя гонят мысли о смерти, мы же, напротив – вслух о ней говорим, - сказал вампир, грустно усмехнувшись. Не оттого, что мы так приветствуем её, а оттого, что мудрость Смерти несоизмеримо величественней, чем мудрость всех земных царей начиная с Соломона. - Да, жизнь прекрасна, но и Смерть мудра, - сказала Мелисса, наполняя свою чашечку напитком. – Интересно, какой она будет у меня? Ну, в смысле, как я умру? - Тебе это так интересно? – спросила Канато. - Ну вообще-то да, - Мелисса закрыла книгу и откинулась на подушки. – Иногда так устаёшь от жизни… - Никогда этого не знал, - Канато рассматривал в свете большой свечи рисунок на обложке книги стихов. Наше существование очень простое, несмотря на все его кажущиеся сложности. Живи и… Человек сказал бы – «мучайся», однако я сказал бы так: «Живи и будь воспринимаемым». «Существовать – значит быть воспринимаемым», эта аксиома епископа Бёркли как нельзя кстати попалась мне сегодня в одном из философских трудов одного романтика эпохи Брэма Стокера. Этот епископ был пареньком что надо, он мне импонирует, во всяком случае. «Систему Беркли к стыду человеческого ума, к стыду философии труднее всего опровергнуть, хотя она абсурднее всего», - как-то так звучали слова Дидро, которого эти весьма экстравагантные интеллектуальные конструкции Великого Солипсиста привели в замешательство. - Не знаю, что тебе ответить, - Мелисса зевнула. Вчера я читала эти диалоги… Гиласа и Филонуса. Они попались мне между книг, которые я нашла в комнате Кристины. Так вот, я ровным счётом ничего не поняла. Вздорная болтовня этих марионеток навевает одну только сплошную скуку. - В этой скучности вся соль. Ничего, у тебя впереди вечность… Ты ещё успеешь проникнуться всей красотой утончённых умствований, хотя я не всегда одобряю эти бесконечные словопрения – они, действительно, напоминают переливание из пустого в порожнее. Многие называют это схоластикой, однако, учитывая несомненные заслуги этих мыслителей, я бы не рискнул навешивать бы такой ярлык на средневековых комментаторов… ____________________________________ * см. Ж. Батай, «Литература и Зло», статья «Эмили Бронте»: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/batai/index.php: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/batai/index.php ** матиаи – «чайный домик свиданий»