Невесты для вампиров

Субару, Кристина и Канато задержались в классе после уроков, чтобы дописать то, что Акеми-сэнсей решила надиктовать им отдельно. Это было что-то вроде домашнего задания, которое преподаватель решил дать им троим, чтобы, по её словам, «отточить их вкус». - Вот зачем нам всё это? – спросил Субару, выводя на полях тетради изображение сфинкса. – Мы и без того сегодня узнали достаточно, чтобы поломать над этим голову на досуге… А ведь нам ещё надо делать кучу всякого другого до завтрашнего дня. - Зато как интересно! – сказал Канато. – Уверен, что Кристина с радостью возьмётся за выполнение этого поручения, Карла и Шин ведь не преподавали тебе уроки искусства с таким блеском, ведь так? - Ну, была, конечно, практика, - ответила Кристина. – Но было довольно скучно: сиди так, руку держи так, повернись… Честно говоря, к концу нашего первого сета у меня занемели все конечности, а ведь Тсукинами только начали рисовать… - Думаю, что в скором времени они порадуют нас новым шедевром, - Канато мечтательно посмотрел за окно. – Вы с Мелиссой, наверное (только не говорите другим невестам) – самые красивые из жертвенных возлюбленных. - Да ну? – оживилась Кристина. – С чего ты это взял? - Хотя бы потому, что Мелисса сама не осознаёт, какой редкий дар она имеет, - ответила Канато, взяв из чаши на столе большое красное яблоко. - И что же это за дар? – Кристина была заинтригована. - Тот, что обычно чувствуем только мы… Смертные за это, особенно в период Средних веков, сжигали девушек на кострах, не понимая, какой красоты они лишают мир. Я говорю о том, что моя возлюбленная – наверняка и тех, кого в народе называют «чаровницами». Такие девушки часто не понимают, что могу притягивать мужчин своим магнетизмом, покорять их сердца, уметь так обворожить и смертных, и бессмертных, что те теряют голову. Так было и с Ко: он и сам не понял, как мне кажется, того, что так привлекло его в Мелиссе. - Да уж, - Кристина казалась озадаченной. – А у меня что, такой же дар, как и у неё? - Ты не обижайся только, не совсем. Конечно, ты необычайно хороша собой, даже по меркам бессмертных. Но этого свойства – умение сводить с ума наведенной любовью – ты не обладаешь, хотя, бесспорно, у тебя множество других замечательных достоинств. Если бы Мелисса понимала всю полноту дарованного ей, и, если бы она имела характер Аки, то, думаю, очень многое изменилось бы в истории нашего вампирского сообщества. Она сама того не желая и не имея в виду сумела обольстить самого большого эгоцентрика, которого я знал: я имею в виду Ко… А он не обделён вниманием женской части бессмертной половины человечества. А уж смертной – и подавно. - С половиной ты загнул, - пробасил Субару. – Не так-то много нас, бессмертных, они составляют едва и сотую часть от всего народа, населяющего земной шар. - И всё же… Знаешь, даже я не могу описать должным образом красоту моей возлюбленной… У меня просто не хватает слов, даже учитывая то, что я знаю множество наречий. Кажется, наиболее близко к возможному пониманию такой красоты подошёл мой любимый поэт – Эдгар По, помните, как он описывал божественную красоту своей вдохновительницы, Лигейи? Вот этот отрывок я люблю вспоминать, когда в своих мыслях пытаюсь переложить на язык смертных те чувства, которые Мелисса вызывает во мне. И Канато вдохновенно процитировал прекрасные строки из мистической новеллы, которая вдохновляла не одно поколение мечтателей Земли: «...Для глаз мы не находим образцов в античной древности. И может быть, именно в глазах моей возлюбленной заключался секрет, о котором говорил лорд Веруламский. Они, мнится мне, несравненно превосходили величиной обычные человеческие глаза. Они были больше даже самых больших газельих глаз женщин племени, обитающего в долине Нурджахад. И все же только но временам, только в минуты глубочайшего душевного волнения эта особенность Лигейи переставала быть лишь чуть заметной. И в такие мгновенья ее красота (быть может, повинно в этом было одно мое разгоряченное воображение) представлялась красотой существа небесного или не землей рожденного — красотой сказочной гурии турков… Однако «странность», которую я замечал в этих глазах, заключалась не в их величине, и не в цвете, и не в блеске — ее следовало искать в их выражении. Ах, это слово, лишенное смысла! За обширность его пустого звучания мы прячем свою неосведомленность во всем, что касается области духа. Выражение глаз Лигейи! Сколько долгих часов я размышлял о нем! Целую ночь накануне Иванова дня я тщетно искал разгадки его смысла! Чем было то нечто, более глубокое, нежели колодец Демокрита, которое таилось в зрачках моей возлюбленной? Что там скрывалось? Меня томило страстное желание узнать это. О, глаза Лигейи! Эти огромные, эти сияющие, эти божественные очи! Они превратились для меня в звезды-близнецы, рожденные Ледой, и я стал преданнейшим из их астрологов… Среди многих непонятных аномалий науки о человеческом разуме нет другой столь жгуче волнующей, чем факт, насколько мне известно, не привлекший внимания ни одной школы и заключающийся в том, что, пытаясь воскресить в памяти нечто давно забытое, мы часто словно бы уже готовы вот-вот вспомнить, но в конце концов так ничего и не вспоминаем. И точно так же, вглядываясь в глаза Лигейи, я постоянно чувствовал, что сейчас постигну смысл их выражения, чувствовал, что уже постигаю его, — и не мог постигнуть, и он вновь ускользал от меня. И (странная, о, самая странная из тайн!) в самых обычных предметах вселенной я обнаруживал круг подобий этому выражению. Этим я хочу сказать, что с той поры, как красота Лигейи проникла в мой дух и воцарилась там, словно в святилище, многие сущности материального мира начали будить во мне то же чувство, которое постоянно дарили мне и внутри и вокруг меня ее огромные сияющие очи. И все же мне не было дано определить это чувство, или проанализировать его, или хотя бы спокойно обозреть. Я распознавал его, повторяю, когда рассматривал быстро растущую лозу или созерцал ночную бабочку, мотылька, куколку, струи стремительного ручья. Я ощущал его в океане и в падении метеора. Я ощущал его во взорах людей, достигших необычного возраста. И были две-три звезды (особенно одна — звезда шестой величины, двойная и переменная, та, что соседствует с самой большой звездой Лиры), которые, когда я глядел на них в телескоп, рождали во мне то же чувство. Его несли в себе некоторые звуки струйных инструментов и нередко — строки книг». - Строки книг! – рассмеялся Субару, которого порядком позабавило, с какой торжественной интонацией Канато произнёс эту пламенную речь. – А вот мне строки этих книг, - он бросил неприязненный взгляд на кипу учебников эстетики, лежащих на столе, - напоминают только о том, что сегодня придётся корпеть над конспектами целую ночь. - Да уж, - несмотря на то, что Кристине понравился отрывок, и медоточивый голос вампира, пересказавшего её, всегда нравился невесте, она с грустью подумала о том, что, возможно, Карла и Шин не находят в них с Мелиссой того, что обнаружил Канато, а видят в них хотя и привлекательных, но всё же самых обыкновенных натурщиц, которым выпала честь позировать им просто потому, что они были возлюбленными братьев Сакамаки.