Невесты для вампиров

- Репетиция прошла на «ура», - радовался Ко, когда братья собрались снова в столовой. – Слышали бы вы, как выступает моя подопечная! У неё грандиозный талант. Я не прогадаю, если буду покровительствовать ей и дальше. - Очень за тебя рад, - Юма был доволен, но, скорее, не успехом своего брата, а тем, что ему сегодня удалось провернуть выгодную сделку. Парень был на седьмом небе от счастья, и поэтому он – как это иногда бывало – мог порадоваться за ближнего. - Я тоже очень рад, - Ко с удовольствием наворачивал тарталетки с сыром. – Так что, думаю, наше новогоднее выступление будет просто сногсшибательным. - А ты не думаешь, что она выхватит у тебя пальму первенства прямо из под носа? – спросил Руки осторожно. - Ммм… Нет, мне так не кажется. Какой бы она не была талантливой, талантливей меня в школе нет больше никого, - Ко не был уверен в правоте своих слов, однако его упрямство было очень велико. – Даже если она и соблазнит большинство слушателей, склонит их, точнее, на свою сторону, все всё равно будут знать, что её наставником был я. - Ну, тогда желаю тебе удачи, она не помешает. Особенно в том случае, когда ты имеешь дело со столь деликатной материей, как характер простой смертной. - Ну, она не так-то уж и капризна, как кажется, - Ко посмотрел на часы. Вскоре ему надо было отправляться на встречу с одним очень популярным гримёром, с помощью которого он хотел изменить Мелиссу до неузнаваемости. - Это так кажется всем, особенно поначалу. Когда смертные открывают в себе особенные таланты, вроде тех, которые им могут помочь обнаружит такие как мы, они становятся… Не такими, какими мы их привыкли видеть. - Ничего, справлюсь… - буркнул Ко. Он прекрасно знал, о чём говорит брат: однажды он уже имел печальный опыт сотрудничества с девушкой, которую не получилось по очень странной причине до конца обратить, и этот опыт запомнился ему на всю жизнь. – Если будет сопротивляться… - То что ты сделаешь? - рассмеялся Юма. – Не будешь же ты вставать поперёк дороги Сакамаки? Я думаю, у них самих есть прекрасные способности, такие, которые могут им посодействовать развивать в своих невестах то, что они сами хотели бы в них видеть. - То, что могу дать невесте я, никто дать не может, за редким исключением. Даже наши Старейшины не подозревают, какая конфетка может выйти из этой певички. - Ты слишком самоуверен, друг мой, - потрепал его по голове Руки. – Если бы не твоя самонадеянность, мир мог увидеть гораздо больше, чем они увидел, а всему виной твоё тщеславие. Ты не служишь искусству, ты служишь больше самому себе. - Да? Ты так думаешь? – взъярился Ко. – А тебе не кажется, что мастер тоже должен получить свою долю похвалы? Или тебе кажется, что величайшие из творцов смертных мира сего работали только ради идеи? Они тоже не были против тех венков славы, которыми их увенчал этот твой столь нелюбимый тобой и другими непризнанными гениями свет. - Ну, полегче... Конечно, я так не думаю. Всем нужны и слава, и почёт. Однако иногда надо думать не только о себе. Чем чище твои помыслы, тем прекрасней талант, который ты моешь взрастить – это аксиома любой преподавательской деятельности в сфере Прекрасного. - Ты думаешь, я не знаю, как и чему учить? – спросил Ко, ядовито посмотрев на Руки. - Нет, в том-то и дело, что знаю слишком хорошо. Я просто к тому, чтобы ты не переусердствовал, знаешь ли… Я осведомлен о том, что тебе нужна tabula rasa*, вроде той, о которой писал Аристотель, чтобы ты первым оставил на характере и манере исполнения твоих подопечных свой оттиск. Однако не забывай про их индивидуальность. Если Мелисса потеряет её, то не думаю, что её успех продлится дольше пары сезонов. - Индивидуализм – грех западной цивилизации. Очень многие великие певицы мира развращались только благодаря тому, что они жили не ради искусства, а ради своего услаждения. - Не верю, что это говоришь ты, друг мой, - рассмеялся Юма. – Ты в последнее время сам на себя не похож. По-видимому, в тебе пробивается то, что мы зовём альтруизмом. Что же, иногда жизнь подбрасывает удивительные сюрпризы. - И то верно, - подтвердил Руки. - Любое искусство служит услаждению. В том числе и того, кто служит сосудом для него, - многозначительно проговорил Ко, достав из кармана жилета пенсне и нацепив его на нос. Он стал насколько похож на старого профессора, озирающего класс своих студентов, что братья покатились со смеху. - Что же, тебе идет твоя новая роль. Так что не подведи, мы все хотим услышать непревзойдённое пение. - Для этого я предложил Мелиссе спеть несколько очень красивых колоратурных арий из мирового классического репертуара. Но вообще ей легче – и слушается это гораздо лучше, надо сказать, - даются песни на английском языке. Этот язык – её родной, так что, как мне кажется, на ура пойдут всем известные опусы… Какие - услышите тогда, когда мы будем готовы представить вам их для оценки. - Если уж Ко за что возьмётся, он не отступится от этого ни на шаг. Это похвально, однако может быть многим чревато. И вот ещё что я думаю. Заслуживает ли эта твоя Мелисса того дара, что ты ей хочешь вручить, или её душа недостаточно для этого созрела? Может быть, она простая, поверхностная, земная и мелочная? - И родная, и земная, - ответил Ко. – Я думаю, что этих двух её качеств вполне хватит для того, чтобы покорить нашу изнеженную публику. Иногда так хочется простоты, особенно когда устаёшь от бесконечной нарочитой усложнённости… Да, каюсь, этими грешками злоупотребляю и я, и я думаю, что эта жертвенная невеста поможет мне упростить то, что не нуждается в усложнении. Сегодня на репетиции она показала мне несколько очень смелых и сильных ходов, которыми я ещё не пользовался, пренебрегая ими как чересчур незамысловатыми для меня. И они, надо сказать, оказались для меня настоящей находкой. Не думайте, что я могу судить об искусстве только как самовлюбленный эстет или как вампир, пресытившийся всем на свете. Искусство вечно, как и мы сами, и бесконечны бездны его возможной интерпретации. По-видимому, оно – то единственное, что может дать нам смысл существования, раз уж мы лишились его, этого смысла, ввиду нашей необычной природы… _________________________ * Выражение впервые встречается у древнегреческого философа Аристотеля (384-322 до н. э.) как обозначение первоначального, «чистого» состояния человеческого сознания, то есть сознания ребенка. Философ сравнивает его с покрытой воском дочечкой для письма, которой пользовались в Древней Греции, - табулой. На ней, просто разгладив воск, можно было легко убрать ранее написанный текст и, сделав ее таким образом чистой, написать на ней все что угодно. Так и в «чистом» сознании ребенка можно «написать» все, что захотят родители и учителя.