I Promise

      — Уэй, ты не видел Фрэнка? — услышав знакомый высокий голос, я отвлёкся от рисования и поднял глаза на непонятно чем обеспокоенного Рэя.       Сегодня он был как-то по-особенному растрёпанным: прелестные кудряшки торчали во все возможные и невозможные стороны, хотя обычно находились в относительном порядке; пёстрая футболка была заправлена в брюки, что было мало того, что непривычно, но и совсем не добросовестно: её край вылез на свободу, прикрывая часть бедра; Торо крутился около меня пять минут, но так и не заметил не завязанных шнурков на старых и потёртых синих конверсах. Очевидно, что-то происходило в жизни Рэя, раз он спешил и так наплевательски относился к своему внешнему виду. И, если честно, меня это совсем не радовало.       Я мысленно пошелестел страницами всех произошедших событий и, убедившись, что за последние три дня Фрэнка не видел, отрицательно замотал головой.       — А в пятницу? — Рэй с надеждой посмотрел на меня, но наступив на собственный шнурок, неприлично ругнулся себе под нос. Я, прищурившись, оценил свой почти законченный рисунок и, горько вздохнув, полез прятать его и цветные карандаши в рюкзак.       — Он ушёл домой в три, — я немного наклонил голову вправо — чёлка мягко опустилась на лицо, наполовину прикрывая глаз; только когда красные пряди коснулись моих губ, я убрал их за ухо; в двенадцать я избавился от гадкой привычки посасывать в то время длинные — чуть ниже плеч — волосы.        Я нахмурился: на самом деле было неприятно это вспоминать — того пухлого маленького мальчика со всегда спрятанным в заднем кармане дорогих джинсов простым карандашом, самым обычным, небольшим и погрызанным у резинки на конце, на случай, если взрослые дети снова заберут любимый чёрный пенал с необходимыми для рисования принадлежностями. Набор был самый что ни на есть обычный: два карандаша с твёрдым и мягким грифелями, точилка, и с десяток самых примитивных цветных карандашей, которые Донна подарила на начало учебного года. На кончике каждого карандаша была бережно выведена ровная буква «G». В этом не было особой необходимости, просто мне безумно нравилось, когда я использовал какой-то предмет и был уверен, что он на все сто процентов принадлежит мне, Джерарду Артуру Уэю.       Рэй прыгал на одной ноге, на весу пытаясь завязать уже со временем изменившиеся, грязно-белые шнурки. Присесть и спокойно завершить начатое Торо отказывался сразу: говорил, что не собирается демонстрировать все свои не самые лучшие места всему миру. Почему он так думал — понять я не мог и поэтому в ответ пожимал плечами. Я не считал нужным высказываться по этому поводу.       Я поправил ворот уже очень давно купленной рубашки, которую так никогда и не носил из-за неподходящего размера.       Рэй примостился рядом на лавку, с непониманием осматривая меня, но просто промолчал, за что я был ему очень признателен. Рубашка совершенно мне не нравилась и местами немного давила; я то и дело бросал недовольные взгляды на совсем открытые ладони — раньше я нечасто видел даже часть своих пальцев, спрятанных под длинными рукавами толстовки.       — Мама заставила, — только и выдал я, вновь постараясь немного прикрыть бёдра, обтянутые чёрными джинсами, но рубашка была не настолько длинной, чтобы осуществить задуманное. — Но она разрешила мне сжечь её, когда я приду домой, — я ухмыльнулся: эта часть мне нравилась куда больше.       Торо сидел молча. Коридоры были почти пустыми — был обеденный перерыв. Рэй не пошёл из принципа «никогда, ни за что», а я не ощущал в этом особой нужды — живот немного повывал, но критическая потребность в рисовании была выше.       Сколько помню себя, всегда любил рисовать, любил выводить странные линии в своём стареньком альбоме. Сейчас, истёртый, полностью изрисованный и с кое-где загнутыми уголками, он лежит в одном из ящиков стола. Я люблю пролистывать помятые и пожелтевшие листы, наблюдая за тем, как менялся я, какой путь я прошёл. В этом толстом альбоме с множеством вклеянных листов хранится вся моя история. Под каждым законченным рисунком поставлена дата.       Завёл этот альбом я ещё в тринадцать; в четырнадцать я впервые покрасил волосы. В угольно-чёрный. В пятнадцать одевался во всё чёрное и старательно занавешивался уже не такими длинными, но вьющимися на самых концах волосами.       «Жирная девочка-эмо» так называли меня одноклассники. Они всегда были не прочь подшутить надо мной, причём иногда очень жестоко.       От этих воспоминаний внутри всё заметно похолодело, и я невольно замер, задержав дыхание, когда Рэй положил мне руку на плечо — сразу стало как-то спокойнее. Я кивнул, давая понять и себе, и другу, что всё в порядке.       Оголив от ткани руку до локтя, я провёл по коже в тех местах, где раньше были порезы. Неприятное чувство вернулось.       Тогда, в пятнадцать, я пробовал резаться: неумело, поперёк; полосы выходили неглубокие, неопасные и даже, можно сказать, детские. Они не были серьёзными, это иногда даже был минутный порыв, когда хотелось причинить себе боль. Сильнее провести лезвием я боялся. Мне не хотелось сделать самую глупую ошибку в жизни.        В шестнадцать я познакомился с Мэдисон. Хрупкая, даже тощая, с короткими осветлёнными волосами, она показалась мне очень милой, и в один день, когда Мэд заговорила со мной, я долго думал, чем заслужил такой лучик света в своей жизни. Она любила ту же музыку, что и я, и ей всегда было плевать на мнение других о себе. С Майки Фаррел познакомилась намного позже, но не уставала повторять: круто, что ему нравятся единороги и что он не боится осуждения со стороны.        Порой я скучаю по её тёплым и даже неловким объятиям. Она была очень красивой, но я любил её только как друга, потому что думать о Мэди в другом ключе было бы неправильно.       — Странно, что Фрэнк так просто ушёл. Мне казалось, что он рад был провести больше времени с тобой. — Я запустил пятерню в волосы, пытаясь их привести в более-менее пригодное для дальнейшего использования состояние. Вышло не совсем так, как я предполагал, но зато чёлка не так сильно теперь мешалась.       — Он сказал, что это что-то очень важное, — тихо, без особого желания, проговорил я; до звонка оставалось чуть меньше пяти минут. Торо громко хмыкнул.       — Это так непохоже на него — просто бросать тебя. Может, у него случилось что-то? Джерард, не грусти, — Торо стиснул меня в крепких объятиях, и его кудряшки приятно прошлись по коже.       — Рэй, я хочу прогулять физ-ру, — это было для меня необходимым — чувствовать сейчас чью-то поддержку, а не бегать по спортзалу, чувствуя себя ещё более жалким.       — Тогда пошли. У меня следующим уроком стоит алгебра. Один раз пропущу — ничего не будет.

***

      Перед последним уроком я позволил себе впасть в меланхолию. Настроение было ни к чёрту, поэтому я изрисовал ещё четыре листа моего нового альбома. Рисунки получались какие-то непривычно мрачные, а мысли — даже несколько неприличные. В наушниках через музыку не был слышен окружающий мир, но всё равно пробивался через стену, которую я выстроил вокруг себя, чувствовался.       Я вытянул один наушник и, обернувшись, увидел не раз встречающуюся мне девушку с разными глазами. Девушка казалась растроенной и мгновенно убрала руку с моего плеча, покраснев.       — Ты друг Фрэнка, — и это был даже не вопрос — утверждение. С момента нашей последней «встречи» девушка чуточку изменилась, но в чём, я не мог понять, пока не пробежал глазами по её причёске: волосы стали короче, и острижены были совсем неаккуратно, неровно, но это было почти что не заметно. Я кивнул самому себе, наконец-то начиная догадываться, кто стоит передо мной.       — Зачем тебе нужен Фрэнк? — я взглянул на девушку с укором: я прекрасно помнил, что она делала с Пэнси.       — Просто поговорить и... извиниться.       Я качнул головой: раньше надо было думать, Хейли, я видел, как Фрэнк убивался из-за тебя. Девушка сразу поникла. Она сама начала эту войну, но по её голосу я понимал, что она действительно осознаёт свою вину.       — Тогда просто передай ему, что мне очень жаль и я хочу закончить всё это.       Я убрал плеер в рюкзак, сцепив пальцы замком, и тяжело выдохнул:       — Думаю, он захочет услышать это именно от тебя. — Хейли посмотрела на время и убрала за ухо чересчур короткую прядку, которая тут же вернулась, спадая на лицо.       — Я поговорю с ним, — согласно кивнула она и поспешно ретировалась.       Через секунду разлившийся по школьным коридорам звук звонка сообщил о начале следующего, для меня последнего на сегодня, урока.

***

      Я решительно отправлялся к кабинету геометрии, надеясь там обнаружить мистера Маккартни и — о наконец-таки — попытаться исправить чёртову двойку по контрольной, но услышал кое-что, что заставило меня замереть на месте и громко сглотнуть.       — Эй ты, сопляк!       Дыханье перехватило, а по коже прошёл холодок: уж очень знакомой была ситуация. Я прикрыл глаза; прекрасно были слышны чужие шаги, так как коридоры со звонком сразу отпустели. Я смог найти подвох, когда даже через несколько минут не последовало ни удара, а сзади не слышалось чужое дыхание за спиной. Любопытство, в конце концов, победило страх, а здравый рассудок свалил в отпуск почти сразу.       — Мартин, ну что ты застыл? — неизвестный голос прозвучал почти ласково, что я невольно вздрогнул. Обращались точно не ко мне, а остальное казалось уже не страшным.       — Грэг, да стукни его пару раз — сам всё расскажет! — Я развернулся на носках в надежде увидеть этого самого Грэга, к которому только что обращались.       В десятке метров от меня стояли четверо.       — Я н-не знаю, о чём вы г-говорите, — пропищал, как я понял, Мартин, медленно отступая назад и тут же натыкаясь на шкафчик. Тихо ойкнув, он потёр ушибленное место, но вновь ударился затылком, когда один из двух громил припечатал его обратно, заговорив с четвёртым:       — Грэг, что делать будем?       Мартин шумно сглотнул, а я словно прирос ногами к полу. Этим самым Грэгом оказался парень с чересчур смазливой мордашкой и сравнительно небольшим ростом и весом; он со злобной ухмылкой взглянул на своих собачек, но произнести ничего не успел.        — Кхм-кхм, я думал, что у вас сейчас урок, молодые люди, но, уверен, мистер Каннингем обязательно захочет поговорить с вами по этому поводу... и не только по этому, — учитель геометрии появился слишком неожиданно — Грэг и его громилы поспешно скрылись; я окоченел снова, почувствовав на себе чужой взгляд. Мартин сполз вниз по дверце шкафчика и благодарно кивнул мистеру Маккартни. — И, Джерард... — начал было он, но я перебил его на самом начале:       — Я хотел бы исправить двойку по контрольной.       Учитель просиял:       — Что ж, тогда прошу, — мужчина сделал пригласительный жест рукой, указывая на направление, в котором нужно было следовать.       Кабинет оказался пустым.       — Считай себя особенным гостем, — прокомментировал мистер Маккартни, даже кажется, горько вздохнув. Я быстро сел за одну из ближайших мне парт. Рюкзак с грохотом приземлился на пол.       — Ну блять, — прошептал я, с неохотой обойдя парту, которая именно сегодня казалась чертовски огромной. Бесило буквально всё.       — Джерард, у тебя всё хорошо? — говорил мужчина не так, как на уроках, — его голос был намного тише, и в нём не слышалось привычных ноток сарказма или чрезмерной строгости. Сейчас голос был приятный и гладкий, с небольшой хрипотцой.       — Да, мистер Маккартни, всё в порядке, — солгал я. Самая очевидная вещь — моё настроение и даже самочувствие зависели от одного человека, которого звали Фрэнк. Без него было скучно. Без него я быстро потухал, так и не успев как следует разгореться. Этот парень был моей энергетической подпиткой, а сейчас я ленился и не готов был слышать ничего, кроме спокойного голоса Рэя, хотя и тот за сегодня говорил не так много.       — Джеймс. Называй меня Джеймсом, — я собирался кивнуть, как учитель вскочил с места, разведя руками; его русые кудри чуть спали на лицо. — Ты только посмотри на меня! — от неожиданности я чуть не упал со стула и крепко вцепился в ткань рюкзака, испуганно смотря на Джеймса. — Мне уже двадцать семь, но я проёбываю свою жизнь в этом хреновом Нью-Джерси, работая учителем геометрии, и иногда смотрю на красивых мальчиков-учеников! Немыслимо! — закончив, он приземлился на свой стул, запрокидывая голову назад и растёгивая две верхние пуговицы на рубашке.        Я последовал его примеру: ворот ужасно сдавливал горло, а умереть от удушья мне совсем не хотелось.       — Дерьмо, — согласился я, всё ещё возясь с треклятыми пуговицами. Почти финиш и — бинго! — дышать стало куда легче. На радостях я даже хлопнул в ладоши и выполнил опасный трюк. Я рисковал встретиться с полом, но вовремя привёл стул и себя в равновесие.       — А где, кстати, Фрэнк? — Я закатил глаза: этот вопрос сегодня я слышал уже несколько раз.       — Не знаю я. Но почему, чёрт возьми, они все вспоминают о Фрэнке, спрашивают за него и волнуются?!       Джеймс где-то с минуту пялился на меня и на своеобразный крик души отреагировал спокойно. Потом так же уселся на свой стол.       — Понимаешь, Джерард, Фрэнк это такой человек — его можно либо любить, либо ненавидеть. Третьего не дано. А знаешь почему? Потому что всё в этом мире крутится вокруг него, — мужчина полез в свой стол и из второго ящика достал всё, что там находилось. Всё так же сидя на корточках, он обратился ко мне: — Подойди сюда. Видишь, это сделал Фрэнк.       Я долго рассматривал нарисованный на дне ящика член: кое-где линии были плохо прорисованы, ведь были сделал обычной ручкой.       — Он сорвал урок физкультуры: во время баскетбола уселся на пол, поставив огромный цветок в горшке перед собой. Не помню точно, но он кричал что-то наподобие «Прежде чем кидать мяч и толкаться, подумайте о бедных муравьишках, которые живут в земле этого цветка». И все правда устроили целый бунт из-за этого. Это было ещё до твоего прихода, — Джеймс замолк примерно на минуту, пока я обдумывал все его слова.       Да уж, Фрэнк неугомонный.       — Он просто ненормальный, но никто не может просто забыть Фрэнка Айеро. О нём постоянно кто-то думает. Вот ты сейчас думаешь о нём?       Я кивнул:       — Он куда-то пропал: ничего не сказав, уехал в пятницу в три, на звонки не отвечает, и никто не знает, где он. И почему-то все спрашивают это у меня! Я немного... волнуюсь за него, — я ни чуть не солгал и не видел в этом никакого смысла.       — Ты же его друг. Это нормально. — Я сделал глубокий вздох и вернулся за парту. Учитель полез за учебником. — Так, давай начнём.

***

      «В» по геометрии меня вполне устроила и поэтому сейчас я топал домой, потеплее кутаясь в свою толстовку. В мыслях был только Фрэнк. Его было даже слишком много для меня. Я думал о нём, и это было очень дерьмово. Музыка не помогала. Она не заглушала тот беспорядок, что творился в голове.       Я проверял наличие альбома в сумке и когда поднял глаза, лампочка над головой засветилась, оповещая о появлении идеи. Я остановился у магазина комиксов, который заметил не сразу.       Это было то, что нужно.       Домой я вернулся довольно поздно. Сверху послышался оглушительный вопль Майкса; откинув рюкзак в сторону, медленно поднялся по лестнице. В ногах чувствовалась приятная тяжесть, дышалось гораздо легче, а мысли немного притихли.       Нос брата горел красным. Майки сидел на своей кровати, «купая» свои босые ноги в мягком ковре; к уху был приложен мобильник, а очки валялись на полу.       — Джи пришёл, — сказал он своему собеседнику и передал мне трубку. Тут я немного прихуел: Майки никогда не разрешал мне трогать свой телефон. Высшая степень доверия! Всё-таки, болеющий брат — лапочка.       — Это Мэдисон, — сообщил он, широко улыбнувшись. Прихватив своего любимого плюшевого единорога, он ускакал из комнаты, не забыв закрыть свою дверь.       — Привет, Джерард, я скучала, — раздался приятный женский голос на том конце. Оставив комикс, купленный специально для брата, на кровати, я улыбнулся.       — Привет, Мэди!       Раздалось тихое хихиканье, а я уже знал, что ближайшие несколько часов будем обсуждать.       Всё крутится вокруг Фрэнка Айеро, помните?