***
— Джи, ты ведь не забыл? — Майки довольно вертелся у зеркала, оценивая свой внешний вид: ничего особенного в нём не было, разве что глаза были подведены действительно аккуратно. — М, что? — протянул я и тут же зашипел от того, что обжёг язык. — Господи, ты зависим от кофе. Это ж надо было третью кружку за утро выхлебать! — брат всплеснул руками. — Предфочитаю, фтобы меня назыфали Джелалдом, но в плинципе и Гофподи пойдёт. — Майки шутки не оценил: изогнул бровь, выжидающе скрестив руки на груди. «Ты что, придурок?» — так и читалось в этом в этом взгляде, но тут же выражение лица брата изменилось, в его действиях не ощущалось напряжения. — Ладно, Джелалд, что насчёт Фрэнка?.. Я вздрогнул, нахмурился и нервно сглотнул. На ум приходило одно единственное слово «пиздец», идеально описывающее всю ситуацию и мою жизнь в целом. Ведь я так удачно не вспоминал о Пэнси, а вчерашние слова Майки словно даже забылись, но теперь они упорно вертелись на языке, и я думал: всё, пропал. Я про себя повторял тихое «бред, бред, бред», но мои мысли уплывали далеко от всего этого ничего не значащего «бред, бред, бред». Верить в то, что Майкс, возможно, заметил то, чего я не смог углядеть, мне не хотелось. Чего я точно не ожидал, так это то, что я сам стал сомневаться. В голову прокрались воспоминания. Как Фрэнк постоянно находился даже чересчур близко ко мне, как он застегивал мои джинсы, смотрел так странно, улыбался, да ещё и как по пьяни приставал… А как возился со мной, когда я думал, что вот точно коньки откину. Злился, когда я с Тайлером разговаривал. Будто я действительно ему нравлюсь. Это уже было похоже на правду, но мне казалось, что я всё равно ошибаюсь. Мы с ним друзья. А друзья ведь помогают друг другу, так ведь? Они подъёбывают, поддерживают, когда нужно, с ними всегда можно по душам поговорить, напиться можно. И Фрэнк так же делает. Или я не так понимаю? Я потёр виски. Ничего не прояснилось. Пищи для размышлений прибавилось, я не знал, что мне делать, но был совершенно спокоен, будто я каждый день попадаю в подобную ситуацию. Нравиться своему другу — разве это не проблема? Это определённо проблема, но пока об этом думать не стоило, ведь все мои теории не имели никаких доказательств. Я тупо смотрел в одну точку: Майкс говорил хорошенько присмотреться — я присмотрюсь. Пойму всё, докажу брату, что он был не прав. На кой-чёрт сомневаться, если можно быть зрителем в первом ряду и прекрасно всё рассмотреть? Да, вот так, по-другому быть не может. У меня была секунда, чтобы облегчённо вздохнуть. — Я узнаю это. Да. Но только не на прямую. — Брат пожал плечами, мол, как знаешь, дело-то твоё, и так тоже сойдёт, и за это я был ему очень благодарен. Мама гремела кастрюлями на кухне. Вот приспичит этой женщине встать с утра пораньше и с готовкой возиться — прячься, никого не пожалеет. Убегай, улетай, покидай пределы Нью-Джерси, но — только не попадайся ей на глаза, пока в её руке венчик или хуже того — нож. На улице был понедельник и осень, и это было нашим небольшим спасением, за которое мы так отчаянно цеплялись; нам везло: маминому начальнику пришло в голову дать этой безумной женщине выходной. Донна готовила поистине божественно, но во время этого процесса никто к ней подходить не смел; мама всегда была сосредоточена и мила, но когда она готовила, становилась, словно одержимой демоном: ругалась по-итальянски, разводила жуткий срач и нашёптывала рецепт по сотне раз. Такую Донну опасались все без исключения и старались лишний раз не попадаться ей на глаза. Готовка была её страстью, пропитывала полностью: от корней волос до кончиков пальцев. Она была сравнима разве что с любовью к единорогам у Майки, была такой искренней и яркой, какая только может возникать, когда занимаешься любимым делом. В этом я завидовал своей маме. Нет, конечно, я всегда очень любил, люблю и буду любить рисование, оно давало мне спокойствие, помогало, но я ощущал, что это не похоже на моё дело жизни. Оно становилось необходимым, когда от меня отворачивались. После рисование я ловил запах свободы, но этого мне было недостаточно: хотелось драйва, выплеска эмоций, хотелось чего-то такого, как взрыв. Хотелось до жути, но у меня были только карандаши и альбомные листы, и ничего больше. Мама хлопала меня по плечу и говорила «образуется». Сегодня нас ждал великолепный — о, я в этом нисколечко не сомневался, — ужин, а лично меня на столике в гостиной ждали оставленные отцом ключи от машины. От моей машины. Я мог бы соврать, что с нетерпением отсчитывал дни до окончания наказания, но я сам понимал: я вспомнил об этом только раз, когда отец швырнул мне в лицо эти чёртовы ключи с фразой «подавись» вчера вечером. Я не скучал по этому; два месяца прошли слишком быстро, слишком незаметно для меня: половину этого времени я был Нью-Йорке, вместе с Мэдисон, остальное — здесь, с Фрэнком, с его почти постоянной улыбкой и с его безумными выходками. Таких людей, как он, мало, и я решил, что в любой случае не отказываться от него. Просто потому что было глупо поступить иначе. Я стоял у входной двери, когда поймал себя на мысли: всё сводится к Фрэнку, его слишком много в моей голове, но главное, пробирается он так ненавязчиво, аккуратно, словно уже просчитал все возможные варианты и уверен в том, что выгнать его у меня уже не получится. Повод для беспокойства? Только не для меня. Всё правильно, так и должно быть; всё время думаешь о своём друге — что удивительного? Просто не замечай этого, со всеми так бывает. Они считают, что увязли в дерьме, но только сами себя пытаются убедить в этом, хотя в реальности всё иначе: они просто одни, и им нравится испытывать то «прекрасное чувство», что описывается во всех сопливых фильмах, хочется, чтобы под боком был кто-то, кому можно говорить всякую любовную хрень; когда рядом появляется кто-то достойный внимания — сразу напридумают себе всякого. Думаютдумаютидумают об этом, навязывают себе мысль «а он мне нравится». Банальное самовнушение и страх одиночества. Не больше. Я хмыкнул. Лучше пока об этом не размышлять. Только хуже будет. Нужно подождать, пока всё само прояснится; время смоет пыль, лживое ощущение необходимости и всякую подобную хрень. В один момент всё перестанет быть прежним — я пойму, найду и ухвачусь за это, и не отдам никому. Сейчас рано: внутри ничего не шевелится, нет никаких посторонних чувств, нет ничего, от чего бы хотелось разбиться о землю. У меня ничего нет к Фрэнку, и не факт, что вообще когда-то появится. Так что всё нормально. Я сгрёб брата в охапку и, пока тот не опомнился, потащил к двери, и он вырывался, зараза; маму мы не предупредили, да я и не считал это нужным, и потопали в сторону моей машины. Надо отвлечься от всего.***
Я пялился на дверцу своего шкафчика и так и сяк, наклоняя голову, кривил губы, но открывать так не решался. Это состояние я смело мог назвать «завис», потому что так это и было: я пять минут стоял здесь, на этом самом месте, иногда менял позы, чесал затылок, оглядывался по сторонам, но — ни в кое-случае не открывал шкафчик. На меня стали обращать внимание, и я действительно старался улыбаться, мол, всё в порядке, а потом тяжело вздыхал, прислоняясь лбом к дверце. Фрэнка не было. В голове повторялось по буквам: Фрэнка нет. И постоянно эта мысль. Я думал, что неплохо было бы разбить голову о стену, лишь бы это прекратилось. Я был настроен наблюдать, ловить каждое его действие, анализировать увиденное — а он просто не пришёл. Я хотел его ударить, как только он появится. Со злости даже кулак в школьную стену впечатал, а после шумно дышал. Хотелось разреветься нахрен, и пусть все остальные меня утешают, пусть они слушают моё нытьё, пусть все они знают, как я разочарован. А лучше пусть станет тихо: чтобы все разом заткнулись, и люди, и мысли, и грёбаный мир. Я был на грани истерики. Выбейте из меня всю эту дурь, пожалуйстапожалуйстапожалуйста, иначе я упаду, увязну, потеряюсь в закоулках собственного разума, иначе мой череп треснет, и я просто перестану существовать. Высосите мой мозг, отрежьте все проводки, связывающие меня с сознанием, но только чтобы всё внутри помолчало хотя бы секунду. У меня появилась эта секунда, она дала мне шанс не опуститься ещё ниже, задержала моё падение на несколько мгновений, и понимание происходящего рухнуло на меня неожиданно. Это не был глюк. Я действительно слышал голос Фрэнка, более того, ощущал его присутствие спиной. — Уэй, блять, какого хуя?! — он орал как резанный, он был в бешенстве, а я будто врос ногами в пол и не мог пошевелиться, застыл и не знал, что мне делать. Я уже представил, как все ученики испуганно обернулись на голос Айеро. Как некоторые пооткрывали от удивления рты, как захотели слиться со стеной, но они чётко слышали именно мою фамилию и не могли представить и сотой части того, что чувствовал я. Сердце упало куда-то в пятки, и ощущение дежавю накрыло с головой: этот голос, эта интонация — я помнил всё в мельчайших деталях. Я хорошо помнил ситуацию, когда мне пришлось стать свидетелем этого, но сейчас я был главным героем. Сейчас именно я испытывал страх, который не шёл ни в какое сравнение с тем, который был, когда я просто наблюдал. Резкий толчок в спину, и Фрэнк развернул меня лицом к себе, больно сжав предплечье; физическая боль ушла на задний план, когда парень схватил меня за подбородок, заставляя поднять глаза. В горле застрял настоящий ужас, сердце быстро-быстро заколотило по рёбрам, я ждал, когда мои кости хрустнут, и дыхание остановится. Но этого всё не происходило. Фрэнк заставлял смотреть ему в глаза и сильнее впивался в руку, будто пытаясь проткнуть её насквозь. Никто не смел и пискнуть, даже весь мир замолчал, пока я вслушивался, как громко пульсирует кровь в висках. …что происходит? Пэнси с рыком прижал меня к дверце шкафчика и приблизился настолько близко, насколько это вообще было возможно, его коленка больно впивалась в мою ногу, но я боялся и звука произнести, просто вздохнуть, моргнуть. Фрэнк был безумен. Он был голодным зверем, он прожигал меня своим озлобленным взглядом, не отрываясь. Я думал: сейчас точно перегрызёт горло, вырвет кишки и размажет мой мозг по стенке. Но он только смотрел, немного прищурившись, наклонил голову набок и застыл, словно выпадая из реальности. Всё не так, как должно быть. Всё идёт не по плану. Хотя, какой ещё план? Я готовился к другому: я готовился к тому, чтобы следить за его поведением и выяснить кое-что для себя, но сейчас всё это катилось к чертям. Это не имело никакого значения, ведь я был жертвой, за мной сейчас наблюдали и ждали моей реакции. Я зашевелился в надежде освободиться, но тут же был немного поднят руками Фрэнка, располагавшимися теперь на вороте моей толстовки. — Сука, ты просто сбежал, а я тебя ждал, — сбивчиво шептал парень, в уголках его глаз я заметил слёзы. Он душил меня, даже не замечая этого, пока я пытался оторвать его руки от своей шеи, он сдавливал горло, когда я хрипел, моля его прекратить. Он был ослеплён своим гневом и совершенно не думал, что он делает. …Требуется перезагрузка… Я прикрыл глаза, ожидая, когда закончится воздух, и надеялся на что-то. Внезапно всё это прекратилось. Я безвольно сполз вниз по дверце, а толстовка от этого немного задралась, оголяя поясницу; я подрагивал от прикосновения к холодному металлу. Это одновременно и успокаивало, и невероятно раздражало, но было тем, за что я цеплялся, — было моей связью с реальностью. Но скоро стало не до этого: в ушах зазвенело, и только потом я понял, что это был всего лишь звонок на урок. Коридор мгновенно опустел — это я понял по воцарившейся тишине и вдруг почувствовал, что с удовольствием провёл бы так всю оставшуюся жизнь — на полу в школьном коридоре, с закрытыми глазами и, наконец-то, с относительным порядком в голове. Я был опустошенным. Я был уставшим. Я был разочарованным. Я жадно вдыхал необходимый мне кислород большими глотками и пытался восстановить дыхание, мои ладони были зажаты между коленей, а голову я откинул назад: так было легче. Сейчас было глубоко насрать на всё: на английский, который стоял у меня по расписанию, на теперь запыленные джинсы, обтягивающие и самые любимые, на Рэя, отчаянно трясшего меня за плечо в надежде получить в ответ хоть какую-то реакцию. Я точно знал, что они будут молчать. Они слишком боялись Фрэнка. Они не будут докладывать учителям, — эта мысль меня успокоила. Охренеть, меня только что чуть не придушили, а я думаю только о том, чтобы Пэнси не пострадал. Докатились. Тут меня прорвало на дикий ржач: истерический, хриплый, отчаянный, скорее над собой, чем над всем остальным, над своей глупостью. Я понял, почему это произошло. Это происходило и раньше: когда они издевались над Майксом, когда Айеро напился, и сейчас. Фрэнк ведь просто злился, думал, что я видеть его не хотел, считал ведь, что я его избегаю. Он же нас подвозил каждый день в школу, а сегодня меня не нашёл, так ещё и мама не знает, волнуется, наверное. Господи, какие же мы идиоты. Даже не знаю, кто больше: я или Фрэнк. Я скрылся, а он чуть меня не задушил, совсем не контролирует себя. Оба большие молодцы. И Майки, о, боже, наивно полагал, что Пэнси в меня влюблён? Смешно же? Тогда он просто зверски «влюблён» в меня. Рэй потрепал меня по волосам, а я вытянул ноги и все ещё не открывал глаз, чуть ли не мурлыкал от приятных ощущений, не переставая при этом смеяться. Я спрятал лицо в ладонях, замолчав на пару секунд; Фрэнк присел на корточки рядом, и вид у него был затравленный: губы поджал, глаза широко распахнул, да ещё и смотрел так грустно — вот-вот и заплачет, и будет жаловаться в плечо. Торо пропал, оставив нас с парнем одних. Вот, один на один, без свидетелей. Я сжимал край своей толстовки и безумно улыбался, а Фрэнк виновато опустил голову, тихо заговорил: — Джи, прости, — он попытался коснуться моей руки, но я резко вскочил, заставив его удивлённо открыть рот. Я знал: побешусь денёк-другой и забуду. Прощу. Обязательно. Я ведь всё понимаю. А он — нет. Мы потом поговорим. А сейчас мне было необходимо просто пообижаться, и не до конца прошедший шок тоже играл немаловажную роль. — Отъебись, а. Я ушёл, даже ни разу не посмотрев на Фрэнка, пока он сидел на полу и бубнил что-то себе под нос. И будто бы ничего не произошло.***
— Майкс? — Все учащиеся в курсе. Как же быстро это разносится. Учителя не знают, директор, слава Богу, тоже. Бен подбегал, спрашивал, как ты, и вид у него был, мягко говоря, охуевший, интересовался, что вы не поделили, раз Пэнси на тебя накинулся при всех. — И что ты ответил? — Правду. Что Фрэнк посчитал тебя предателем. А Бен, знаешь, ещё так понимающе кивнул… Я Тайлера видел, сидит он на подоконнике и страдает, похоже, родаки спалили, что он вчера бухал. Хейли какая-то нервная, хотела с тобой увидеться, но её вызвали куда-то. Надеюсь, это не связано с нашим дорогим Пэнси. Кстати, он смылся. — Я знаю. Настроение упало ниже плинтуса, а физика была следующим уроком. Я попрощался с братом и, не успев даже сообразить, был схвачен за руку. Высвободиться из цепкой хватки получилось, только когда парень остановился. Я не шевелился, рассматривая его мерзкий шрам над бровью, серые глаза и хитрую ухмылку на губах. Грэг вблизи оказался ещё ниже чем я думал: почти на голову ниже меня. — Я уж было хотел натравить всех на тебя, — парень облизнул губы и в мгновение стал с серьёзным, — но, видимо, ты сам где-то оплошал, чему я несказанно рад. Я видел всё, что произошло, а ещё я видел, как Фрэнк потом плакал из-за этого. Он сидел на полу и ревел, а когда я спросил, что с ним, он ответил: Джи. И я его успокаивал. Я должен бы врезать тебе, но, как бы меня это не удивляло, я благодарен тебе. — Я стоял с открытым ртом и не знал, что ответить. — Запомни раз и навсегда: Фрэнк мой, а ты больше не лезь к нему, — и он ушёл. Я прислонился лбом к стене, судорожно выдохнув. Блять.