Молодые и влюблённые.

Новый Год в Питере — это очень холодно и мокро. Если где-то в России ещё выпадает снег и улицы выглядят, как на картинках, то здесь идёт холодный дождь, быстро смывающий даже намёки на снежинки. Отабеку даже немного обидно. В Казахстане в декабре уже стоит сухой мороз, от которого щиплет в носу и болят ранки на губах, поэтому акклиматизация проходит у него мягко говоря — не очень. Юре на это плевать с Останкинской башни: он ходит в тонких куртках и кедах, зато заматывается шарфом по самые уши и каким-то образом не болеет. Единственное, что он подхватывает — новогоднее настроение. У Отабека ничего такого нет. Он проводит целые дни в квартире дедушки Юры, облюбовав себе продавленный плюшевый диван в гостиной, и редко возвращается на свою съёмную, где самый минимум мебели и везде разбросана одежда. Вот бы удивились фанаты, узнав, что их «спокойный и рассудительный идол» на деле убирается раз в две недели и ест бутерброды с отварной курицей — потому что колбасу диета запрещает, — сидя перед стиральной машиной, чтобы про бельё не забыть. В доме Юры всё по-другому, да и сам Плисецкий, несмотря на постоянный бардак в комнате, вещах и сумке, гораздо лучше справляется с уборкой и готовкой. Отабек никогда не спрашивал, но подозревает, что виной тому полуодинокое детство с дедушкой и родителями, пропадающими на работе. Зато в квартире всегда пахнет выпечкой — Николай постоянно изучает рецепты, которые можно скармливать внуку, — а под новый год откуда-то с подвала поднимается двухметровая искусственная ёлка.  — Чо так долго? — высовывается в коридор Юра, пока Отабек снимает с шеи шарф и разувается, стряхивая с ботинок грязный лёд. — Станции опять попутал?  — Маршрутки долго не было, — его короткое пальто занимает своё место рядом с курткой Плисецкого, закрывая ту собой. Это практически символично. Квартира наполовину украшена блестящими гирляндами, а в комнате Николая стоит икебана из сосновых веток. Сам Николай, сидя на диване, болеет за хоккеистов какой-то страны и настолько увлечён этим делом, что здоровается с Отабеком через плечо. Юра награждает деда пресным взглядом.  — Ты глянь на него, — делано равнодушно замечает Плисецкий, пока Алтын обнимает его одной рукой, а другой наливает себе воды из графина. — Я тут весь в гирляндах скачу, а он хоккей смотрит.  — Ты молодой, тебе полезно… Да! — Николай довольно потрясает руками, когда шайба оказывается в чужих воротах. В семье Отабека никто хоккей не смотрит, да и вообще, кроме фигурного катания никаким спортом особенно не интересуется, но он честно поддерживает Николая одобрительным кивком. В конце концов, это Юра уверен, что пока они сами не захотят — не расстанутся, а вот Алтын старается поддерживать образ примерного парня. Судя по тому, что Николай ни сном, ни духом о том в каких позах, где и сколько раз его внук склонял стойкую казахскую душу ко всяким бездуховностям, у Отабека всё пока получается. С другой стороны, стоит отдать Юре должное — он буквально за минуту может рассовать по углам созданный ими беспорядок, пока в замке копошится дедушкин ключ. Алтын такое не умеет, поэтому в подобные мгновения только поспешно одевается и пытается восстановить обычное спокойствие. Так себе задачка, если мгновение назад под вами выгибался ваш парень.  — Офигеть отговорка, — кисло комментирует Юра, выворачиваясь из слабых объятий Отабека и уходя в сторону кладовки. На нём сейчас любимые алтыновские штаны: серые и мягкие, с растянутой на поясе резинкой, отчего Плисецкий их либо вовремя подтягивает, либо упускает ниже бедренных косточек. Отабек мечтательно наблюдает за подтянутой задницей, пока Юра, определённо ощутив его взгляд, не разворачивается и с довольно усмешкой показывает средний палец. Собственно потом он этим же пальцем его манит.  — Некультурно как, — негромко журит его Алтын. Николай глуховат да и так увлечён хоккеем, что ничего из их проделок не видит и не слышит. И слава богу. В конце концов, есть такой закон: дети не должны видеть, как трахаются родители, родители — как нагибают на кровати или поперёк стола их ребёнка. Должно же быть какое-то равновесие во Вселенной? Юра затаскивает его в чулан, где пахнет слежавшимися вещами и лавандовой отдушкой против моли, ловко впихивая между двумя коробками, чтобы не было видно от двери, а потом, приподнявшись на носочки — со времени Гран-При в Барселоне он вырос, но ненамного, — целует. Отабек обнимает его за талию, а потом опускает ладони ниже, с удовольствием сжимая пальцы на мягких ягодицах. Штаны от таких действий понимающе сползают ещё ниже. В зале хоккеисты, за которых болеет Николай, играют как-то не так, отчего старик на них ругается, но в чулане никому нет дела до соревнований в Канаде. От хриплых вздохов и звуков поцелуя краснеют, кажется, даже коробки. Юра всегда играет на грани фола, словно хочет выяснить, до какой стадии прелюдии они могут дойти, прежде чем дед их точно застукает. Отабек уверен, что на этой стадии он сам поседеет и заработает инфаркт. Да и вообще, он старше на три года! У него есть собственное мнение, как он должен умереть, и это точно не из-за того, что довёл до сердечного приступа Николая, пока заставлял стонать его внука. А ещё есть Лёня — сибирский кот Плисецких, заведённый исключительно для того, чтобы отпугивать потенциальных Юриных ухажёров. Один взгляд серьёзных зелёных глаз этой животины может остудить самую горячую голову. Вот и сейчас Отабек тяжело сглатывает, когда Лёня степенно усаживается на порог чулана, обернув лапки хвостом, и внимательно смотрит на казаха, который зачем-то держится за задницу его хозяина и совершенно непростительно кусает себя за губу, чтобы не стонать от чужих поцелуев в шею. «Непотребщина», — словно бы думает кот. Отабек нервно думает, что заработает не инфаркт, так шизофрению, однако Юра опоминается первым и быстро отстраняется, воровато выглядывая в зал: Николай всё так же весь в хоккее.  — Ты меня в чулан позвал, чтобы совращать? — интересуется Отабек, быстро поправляя задранный Плисецким тонкий свитер. Юра честно пытается выглядеть ничуть не смущённым, но уши у него красные, а со скул на щёки ползут яркие пятна румянца. Лёня трётся о ноги хозяина с крайне довольным видом, даже начинает мурчать, после чего отступает к Алтыну и принимается тарахтеть возле него, мол, молодец, совесть у тебя ещё есть.  — Не совсем, но почти удалось, да? — самодовольно фыркает Юра, оттаскивая кота, чтобы не мешал. — Ты у нас тут главная дылда. Так что доставай вон тут коробку с игрушками, я заебался уже с табуреткой скакать. Отабек послушно снимает с верхней полки картонную коробку, удивительно лёгкую для таких размеров. Внутри что-то негромко позвякивает.  — Тащи её сюда, — командует Юра, придерживая для него дверь, а потом несётся в гостиную, где возле батареи стоит ёлка, и сгоняет деда с дивана. — Иди к дяде Жоре! Там свой хоккей посмотришь! Отабек не уверен, что когда-нибудь сможет так разговаривать со своим дедом, хмурым, будто заветренным со всех сторонок стариком, но у Плисецких другие порядки. Здесь можно нудеть, если у тебя плохое настроение, цеплять ногами с дивана проходящих мимо людей, оставлять повсюду кружки из-под чая. Этот обыденный бардак почему-то успокаивает куда сильнее задушевных разговоров, которые Алтын, интроверт по натуре, абсолютно не переваривает, поэтому он всё чаще пытается оставаться в чужой квартире, где уже ничего не кажется чужим. — Давай, давай, — между делом подгоняет Николая Юра, впихивая ему в руки куртку и ключи. — Щас как раз реклама.  — Точно, точно, — кивает тот, ничуть не раздражённый таким обращением. Пока Отабек осторожно устанавливает коробку на диван и принимается срезать скотч, Николай успевает не только собраться, но и сбежать на лестничную клетку, даже дверь забыв за собой закрыть. Юра замыкает за ним замок со скорбным видом, типа «никак уже этого старика не переделать», а потом чёртом подскакивает к Отабеку, тянет его за локоть и мажет мимо губ, недовольно хмурясь из-за провальной попытки внезапного поцелуя. Алтыну приходится ситуацию исправлять.  — Э, э! Не увлекаться! — брыкается Плисецкий, когда нежные поцелуи переходят с щеки на ушко. — Нам надо ёлку ещё нарядить. Желательно, со всех сторон, а не как ебанавты.  — Будешь материться — не буду целовать, — пытается воздействовать в воспитательных целях Отабек, но Юра надменно хмыкает.  — Почти поверил. У тебя терпелки не хватит. Манера Юры напоминать о сексе на второй день после шестнадцатилетия уже начинает раздражать, но Отабек ограничивается коротким хмыканьем. С Плисецким можно поругаться, — даже посраться, как говорил тот сам, — только толку не будет. Всё равно что Алтына заставлять гулять по выходным в большой компании. В коробке, прижатые упакованными в вату игрушками к стенке, лежат две гирлянды. Отабек аккуратно вытаскивает спутанные мотки, пока Юра бегает за толстым одеялом и стелет то на полу. Алтын вопросительно поднимет брови.  — А это зачем?  — Чтобы игрушки не катались и не бились, — мимоходом объясняет Юра, снимая с верхнего слоя игрушек пушистую дорогую мишуру. Вдвоём они вешают её с помощью скрепок поверх шторы, постоянно вяло переругиваясь, когда кто-то вешает край выше или ниже. Потом пытаются собрать объёмную снежинку, в результате чего Отабеков свитер и Юрина майка покрываются ровным слоем блёсток. Алтын честно пытается стереть их хотя бы с носа Плисецкого, но не преуспевает, и на коже того, как конопушки, переливаются крошечные звёздочки.  — Рожа у тебя, как у кошака, дорвавшегося до сметаны, — сконфуженно замечает Юра, поднимаясь с колен и прилаживая к собранной снежинке очередную скрепку. Когда он не пытается строить из себя наглого пацана или опытного соблазнителя, то выглядит гораздо младше своих шестнадцати, быстро смущается и неловко острит. Отабеку это нравится. Отабеку в принципе всё нравится. Ему хочется Юру именно такого — в домашней одежде, перемазанного блёстками и в кои веки не матерящегося в самый неподходящий момент. Завалить на это самое одеяло у них под ногами, снять сползающие серые штаны и почувствовать, как влажно скользит между пальцев член.  — Ты гирлянды проверил? — чтобы не выдать свои мысли, говорит Отабек, преувеличенно деловито разглядывая новогоднюю иллюминацию на предмет разбитых лампочек.  — Неа, сам воткни, — отзывается Юра, с помощью неизменной табуретки закрепляя снежинку на люстре. Отабек послушно втыкает в ближайшую розетку, не сумев сдержать улыбку от того, как игриво бегут огоньки по проводам в его руках. Может, у него нет новогоднего настроения, но гирлянды всё равно вызывают светлую радость. Совсем скоро будет неделя без тренировок, семь дней, в течении которых Россия будто спит: в магазинах мало людей, на улицах спокойное молчание и можно сутками лежать в кровати, подтащив под бок играющего в PSP Плисецкого. — Бек, — мягко зовёт его Юра непривычно тихим голосом. — Можно я тебя сфотографирую?  — Зачем? — сразу хмурится Алтын, выключая проверенную гирлянду и втыкая в розетку другую. — Опять в Инстраграм выложишь?  — А куда ещё? — пожимает плечами Плисецкий, уже расчехлив телефон. — У тебя что, уже есть новогодняя фотография?  — Нет, — смиренно отвечает Отабек, которому на новогодние фотографии плевать, как и на отсутствие праздничного настроения. Юра хитро щурится.  — А почему?  — А потому, что ты отказался фотографировать в кафе на Невском, — парирует Алтын, вспоминая пару смазанных фото, которые он пытался сделать втихаря. Пускай качество у них не очень — у айфона было бы получше, — зато на них Юра выглядит таким, каким видит его Отабек.  — Ещё бы! — картинно возмущается Плисецкий. — Устроил телячьи нежности! Для этой фигни у нас есть Кацуки-Никифоровы. Хватит. Мир не натворил столько дерьма, чтобы ещё и мы сахаром истекали. Почему простая фотография, где они сидят в обнимку, а Юра с улыбкой целует его в шею над ключицами, означает «сахаром истекать» — Алтын не понимает. По его мнению, это обычное поведение пары. Конечно, Гоша или Виктор перебарщивают, устраивая целые фотосеты своим пассиям, но у тех же Милы и Сары фото выглядят домашними и милыми. У них самих-то тоже всё по-домашнему, но Плисецкий не пропускает подобных фото в соц.сети. Отабеку иногда хочется, чтобы у него на аватарке стояло их с Юрой изображение, упреждая все анонимные вопросы о его личной жизни. Чтобы в Инстаграме, который он стал обновлять исключительно с Юриной подачи, с забавными и «охереть какими крутыми» фотографиями соседствовали самые обычные: как они ходят в магазине, гружёные пакетами с продуктами, или валяются на диване в квартире Николая. Обычные вещи, которые делают все пары. Не постоянно же строить из себя медийное лицо.  — Ладно, извини, — бурчит Юра, пока Отабек в гробовом молчании начинает разматывать вторую гирлянду, исправно переливающуюся разноцветными огоньками. Плисецкий подходит к нему, прижимается с правого бока и трётся щекой о плечо. — Мне просто не нравится, как личные фотки потом во всех блогах мелькают.  — Я понимаю, — ровно отвечает Алтын, укладывая на одной руке уже распутанные части гирлянды. Как эти провода умудряются закрутиться в морские узлы — науке неизвестно. Юра выглядывает из-за его плеча, слабо хмурясь.  — Тогда не дуйся.  — Я не дуюсь, — всё тем же тоном продолжает Отабек, с затаённым смехом наблюдая, как начинает закипать Плисецкий. Как же мало ему надо!  — Да ну! — Юра упирает руки в боки и уже открывает рот, чтобы начать, но Алтын быстро его целует. Все звуки начинающегося разноса исчезают, будто выброшенные в космос. Губы у Плисецкого сухие и обветренные — раньше за этим следила Барановская, но та сейчас в Москве, — и он тихонько сопит, мелко моргая. Отабек удерживает его за подбородок свободной рукой, медленно скользя языком по языку и цепляя кончиком носа щёку. В скорых зимних сумерках они целуются, освещённые только разноцветными огоньками гирлянд. Отабек не может никуда положить связку новогодних огней, поэтому приходится обнимать Юру одной рукой. Тот сам прижимается к нему так, что захочешь — не оттолкнёшь. Он и не хочет. Вместо этого Алтын запускает пальцы в растрёпанные светлые волосы, глубоко скользя языком в приоткрытый рот, рисует кончиком знак бесконечности на нёбе и послушно пропускает между бёдер обтянутое домашними штанами колено. От одного этого движения в теле просыпается возбуждённое тепло и течёт по груди к животу. Это, наверное, глупо, если не сказать больше — ненормально, вот так кого-то хотеть, но Отабеку плевать. Он не знает, как так сложились звёзды, что у них с Юрой совпали дороги, мечты и ориентации, поэтому не собирается терять ни минуты из того, что им отпущено. Если он стал чем-то «личным» для Плисецкого, значит так тому и быть.  — Да положи ты уже эту гирлянду! — шипит Юра, практически выдирая моток проводов из пальцев Отабека и кидая куда-то себе за спину, а потом нетерпеливо дёргает край тонкого свитера. Алтын без лишних просьб выскальзывает из него и в ответ помогает снять Плисецкому майку. Они валятся на расстеленное для игрушек одеяло, продолжая лихорадочно путаться в одежде. На полу прохладно — всё-таки квартира старая, везде щели, — в углах прячется ранняя темнота, по их коже бегут разноцветные огоньки так и не выключенной гирлянды.  — У нас… — Юра быстро глотает воздух, пока Отабек оставил его губы в покое, — резинки кончились.  — Я и не собирался, — Алтын расстёгивает ширинку, пока Плисецкий, ёрзая, приспускает свои штаны вместе с боксерами. Он сам стягивает резинку белья вниз, позволяя твердому члену выскользнуть из-под чёрной ткани, и опускается ниже, опирается одной рукой о пол, а второй скользя по подрагивающему животу Юры. — Мы всё-таки в квартире твоего деда.  — Типа, если не… — Плисецкий задыхается на каждом слове, обнимая его за плечи и прижимаясь голой грудью, — вставил, то… — он ловит губы Отабека, мокро облизывает нижнюю, — то мы сейчас не трахаемся-я-я, — Юра стонет в голос, как будто в квартире стены не из картона и их никто не услышит, едва Алтын берёт в руку его член. Потом он спохватывается, сжимает зубы и жмурится. Отабек целует его в ответ, прижимаясь всем телом и дурея от того, как кружится голова, как трётся об него Плисецкий, как тот всхлипывает и царапает ему позвоночник. Потом весь загривок будет в красных полосах. Алтын скользит членом вдоль члена Юры, помогая себе рукой. Их общая смазка стекает на бледный живот, пошло хлюпает между пальцев. Пульс стучит в ушах, словно сердце бьётся где-то в мозге, и глазам становится горячо смотреть. Отабеку кажется, что ещё немного, и он задохнётся — адреналин от того, где они сейчас и что делают, действует не хуже коньяка на голодный желудок. Когда оргазм сбивает ему последний контроль, он падает прямо на Плисецкого, сжимая в пальцах одеяло от скручивающих всё тело приятных спазмов. Воцаряется упоительная тишина. Отабек вяло моргает, с опозданием думая, что сделал две ошибки. Первая — позволил себе упасть на Юру: теперь у него самого на животе белые разводы и вытирать придётся всё-таки обоих. Вторая — что он в принципе соблазнился на Плисецкого здесь и сейчас, потому что сил, как всегда, осталось только на то, чтобы дышать и обнимать того, кто сейчас сопит ему в ключицы. Ни о каком наряжании ёлки и речи не идёт. Под нижними ветками валяются свитер и майка, как новогодние подарочки. Юра нежно целует его в щёку и хрипло шепчет:  — Слезь с меня, — после чего небольно пихает Отабека в грудь, помогая скатиться на бок, а потом со сдавленным «бляяяять», тянется до тумбочки, в которой с переменным успехом лежат конфеты и презервативы. Алтын трёт лицо чистой рукой, пока Юра копошится с найденной в ящике пачкой салфеток.  — Николай точно ещё не вернулся? — бормочет он, косясь на Плисецкого, который заканчивает стирать застывающие подтёки с живота. Юра подкатывает глаза, неловко, а оттого забавно, натягивая штаны и боксеры, сползшие до колен.  — Бля, конечно он вернулся. И стоит ждёт в моей комнате, — он суёт использованные салфетки между подушками дивана, оседлав бёдра Отабека и вытирая тому живот. — Мы ж тут в «Эрудит» играем. Нам мешать нельзя. Отабек слабо улыбается, из-под ресниц глядя на Плисецкого. Юра тянется куда-то за спину, а потом резко вскидывает руку — откуда только силы? — и демонстрирует телефон. Алтын недоуменно хмурится, пытаясь понять, что от него хотят. Кто-то что-то написал? Они пропустили звонок от Якова? Что он вообще должен увидеть на задней панели айфона?  — Готово, — говорит Плисецкий, впихивая очередную скомканную салфетку под подушку, и сползает с бёдер Отабека. — Зацени. Круто, да? Отабек понимает, что его терзают смутные сомнения: у Юры слишком хитрое и довольное лицо, хотя он всё равно ластится к нему под руку и умиротворённо вздыхает, когда ему достаются заслуженные объятия. Алтын поворачивает айфон к себе, чтобы не отсвечивал, и зарабатывает что-то, крайне похожее на инфаркт. На экране виден Инстаграм Плисецкого. В первом же посте лежит свежая фотография, уже набравшая пару десятков лайков. На фотографии сам Отабек: он лежит на полу, взъерошенный, с падающими на лицо волосами и тёмными губами, по его голой груди и щекам бегут огоньки гирлянды, бока сжимают острые колени, которые узнаются из тысячи, а вокруг сгущаются ранние зимние сумерки.  — Всё, как ты хотел, — вредно посмеивается Юра, краем глаза поглядывая на телефон. — Очень по-семейному. Теперь последний имбецил поймёт, кому ты отдрачи… ой! — он ненатурально изображает запинку, — «отруживаешь» в свободное от побед время. «Инфаркт, — думает Отабек, блокируя телефон и собираясь с силами, чтобы устроить этому дураку выволочку. Его щекам до сих пор горячо, а в животе всё дрожит, словно там бабочки летают. — Будем жениться — возьмём такую фамилию.» Ёлку они в тот вечер так и не наряжают, а Плисецкий моет посуду вне очереди.