Шарфы и прочие неприятности Кацуки Юри

      - Эй, курицы, чего столпились?       Юра мрачно смотрел на столпившихся девушек, которые при его появлении вздрогнули и прижались друг к дружке плотнее. Припираемый неистовствующими девушками к стенке Кацуки с надеждой глянул на русского. Плисецкий на это лишь фыркнул: как эта свинка вообще жила без такого храброго и хорошего него?       - Да так, знаешь, - решилась все же подать голос одна из представительниц прекрасного пола, - обсуждаем важные вопросы с Кацуки.       Ну, оно и видно, то-то Юри такой бледный. Нет, конечно, Плисецкому была кристально ясна причина саботажа: Никифоров. Всегда, мать его, Виктор Никифоров (Да простит Юру эта милейшая женщина).       - Можно тогда и мне поучаствовать? – Мила приобняла Юрочку за плечи и мило улыбнулась. Девушки нехотя начали расходиться – сталкиваться с двумя ужасающими русскими не хотелось никому. И если Плисецкий просто припечатал бы словом, Мила была куда более опасной и непредсказуемой. С ней девушки предпочитали не связываться.       - Мы ещё встретимся и продолжим разговор, - припечатала одна из слизеринских четверокурсниц, сверкнув глазами в сторону Юри, но под прищуренным взглядом Милы по-быстрому умчалась к остальным.       - Мы ещё встретимся, - передразнила её Бабичева, а потом подлетела к Юри, - ты как, солнышко наше восходящее? Не пострадал?       Юра закатил глаза, подходя следом.       - Где же, интересно, твой Никифоров, когда он так нужен?       - Наш Виктор, Юрочка, - с важным видом поправила его девушка, - к сожалению, он всё ещё наш.       - Виктор с Отабеком пошли отрабатывать какие-то виражи на мётлах, - Юри наконец-то выдохнул, расслабляясь в объятиях Милы, - не знал, что девушки могут быть такими… пугающими.       Бабичева весело захохотала.       - Ты просто не представляешь, на что мы способны.       Юри слабо улыбнулся и позволил увести себя в гостиную Слизерина.       В тёмной слизеринской гостиной горел камин и было на удивление малолюдно. Это в корне отличалось от Пуффендуя, где всегда было уютно и шумно. Ну, наверное, на то это и подвал. Немногочисленные студенты при виде Юры и Милы поспешили убраться, поэтому помимо пришедших остался только Георгий, который читал пособие по Защите от тёмных искусств.       Та самая слизеринка хмуро смотрела с лестницы, но ничего не говорила и, уж тем более, не подходила. Милу и Юру не очень-то и любили, хотя слизеринцы (за исключением Виктора) вообще дружелюбием не отличались. Просто так уж получилось, что эту парочку русских они невзлюбили сразу и навсегда. Юра был колючим, громким и слишком озлобленным на жизнь маглорождённым, и никто из его однокурсников даже и не пытался пробираться сквозь стену с колючей проволокой и суровой русской метелью. Им казалось, что дело это неблагородное, да и вообще достаточно самого того факта, что родители парнишки – маглы. Да и Юре, на самом деле, не очень-то и хотелось заводить друзей, так уж просто получилось, что русская часть слизеринцев в лице Никифорова, Бабичевой и Поповича взяли его под своё крыло. С ними было тепло, даже немного по-семейному – этого более чем достаточно.       Потом в жизни Юрочки появился Юри Кацуки. Свалился на голову, как первый нежданный снег, весь такой наивный, улыбчивый и мягкий. Юре он не понравился сразу. Не понравился настолько, что захотелось спрятать его в подземелье для себя одного. Плисецкий не очень-то хочет этого признавать, но Кацуки был похож на мамочку, и это грело. Позже, к сожалению, на Юри свалился Виктор, и пришлось его делить. С тех пор японец вошёл в их маленькую русскую семью, как будто всегда был их частью. И именно благодаря Кацуки, который потащил Плисецкого на тренировку по квиддичу, Юра познакомился с гриффиндорцем Отабеком.       И все эти «благодаря» Юра мог нехотя перечислять бесконечность. Потому что вот эти несуразные и глупые ещё дети (в большинстве своём) - Мила сейчас мастерски пародировала Снейпа, завернувшись в чёрную занавеску, Гоша прятал смех и улыбку за пособием, примчавшийся Виктор завернулся в зелёный плед и изображал вместе с девушкой МакГонагалл, а Юри и Отабек улыбались в сторонке – каким-то невообразимым способом заменили ему собственную семью, оставленную в Питере. Да какую уж там семью… Разве что дедушка поддерживал связь с внуком, беспокоясь о его здоровье. Родители мальчика решили забыть о его существовании, когда оказалось, что по стопам матери он в модельное агентство не пойдёт, а уедет учиться магии. Глупости. Теперь у них в семье есть только младшая дочка Юленька, и только дедушка Юру поддерживал, помогал даже в чём-то, волновался. Плисецкий каждые летние каникулы приезжал к нему на дачу, иногда прихватывая с собой всю русскую (и немного казахско-японскую) братву. А на зимние они обычно уезжали к шумному семейству Никифоровых, где праздновали действительно с магическим размахом.       У Милы была похожая ситуация, с той только поправкой, что колючей она не была, наоборот, могла очаровать своими голубыми глазами. И правда, чертовка этим пользовалась, пока окружающие не просекли фишку и не поняли, за что девочка отправлена на факультет Слизерина.       Неразбериха, вообще, началась сразу же, как только пришло письмо. Мила с мамой в то время уже полтора года как жили в Лондоне, куда их привёз мамин, увы не состоявшийся, жених, с которым женщина разбежалась, но уезжать не спешила. Миле тогда было девять, но она была умненькой девочкой и понимала, что папа не вернётся, а мама её, кажется, не очень любит. Всё стало хуже, когда вокруг десятилетней девочки начали происходить чудеса – то качели раскачиваются сами собой, то кубики летают, и пиком стала сова с письмом в одиннадцатый день рождения. Женщина жутко разозлилась, захлопнула окно прямо перед птицей и громко кричала, что Мила такая же ненормальная, как и её папаша. К тому времени Мила уже привыкла ко вспышкам гнева, поэтому внимания не обращала – сова за окном была интересней, поэтому, пока мать бесновалась, крошка сама залезла на подоконник и открыла окно. Письмо вызвало у неё дичайший восторг, как и всё, что происходило дальше: покупка нужных вещей с уже почти забытым папой, поиск платформы девять и три четверти с усталой мамой, её холодный поцелуй в лоб и нахмуренные брови, а позже волшебный поезд и пьянящее ощущение свободы.       В большом зале все перешёптывались, поглядывая на маленькую Милу, то и дело с испугом или любопытством спрашивая: «Неужели ещё одна Уизли?». Мила никаких Уизли не знала и уж точно ими не была, о чём с гордостью и сообщила. Теперь всполошились все уже не на шутку. Преподавательский состав никак не мог понять, как так получилось: русская девочка и в Хогвартсе?! Но, как оказалось, что-либо делать было уже поздно – документы оформлены, вещи куплены, даже комнаты распределены. Мила про себя решила, что это постарался её папочка, а позже девочка была отправлена к двум русским мальчикам, которых привёз с собой русский преподаватель Фельцман.       И поначалу Миле действительно хорошо жилось. Все дети вокруг – воодушевлённые одиннадцатилетки – делились впечатлениями, восторгались взрослыми и старшекурсниками, а те великодушно смотрели на них с высоты своих знаний. С Виктором и Георгием она общалась вскользь, так как больше её увлекали сверстницы и пакости. В таком вот тихом и безмятежном темпе прошёл первый курс. Мила в первый (и, увы, последний) раз съездила домой на каникулы, а когда вернулась – что-то незримо поменялось. Однокурсники, даже те, с которыми она ранее хорошо общалась, стали косо на неё поглядывать, старшекурсники и вовсе кривили губы, выплёвывая обидное «грязнокровка». И тогда Мила поняла две вещи: как много значит чистота крови на факультете Слизерин и как важно уметь за себя постоять. Полгода девочка держалась особняком, пыталась собраться с силами и искала выходы, а потом, прямо перед Рождеством, вспылила и кинулась в драку. Обидчикам она надавала от души и только потом поняла, чем это всё может обернуться, и испугалась. На помощь внезапно пришли Виктор и Георгий. Первый заливисто хохотал, довольно выдавая, что, мол, будут знать, как приставать к русским, а Гоша, покачивая головой, обрабатывал ей раны. Они же потом и выгораживали её перед преподавателями, не давали в обиду однокурсникам и вообще стали надёжной опорой. Как шутила потом когтевранка Сара, русский дух их сплотил. Мила прибавляла, что «русский дух» её, скорее, закалил и вырастил внутреннюю змею. Отчасти из-за этого, когда в Хогвартс перевели ещё одного русского под началом Фельцмана, Мила тут же затащила ершистого Юрочку под их русское крыло. Не хватало ещё, чтобы и Плисецкий попал под ту же облаву, что и она. С этого сдастся – не только кулаком вмажет, так ещё и потом до окончания школы ядом плеваться будет, окончательно закрываясь от внешнего мира.       Так вот и сложилась ужасающая русская семья, которая с теплом оберегала друг друга, но остальных обдавала холодным российским морозом. И если Юра делал это в открытую, то остальные с первого взгляда выглядели вполне миролюбиво, пока их не начинали трогать и доставать. Русских боялись, уважали и, увы, не любили. И именно поэтому, когда в их компанию влился неприметный японец, все удивились. Когда же Виктор Никифоров начал гоняться за ним с воплями о любви, Плисецкий позволял себе засыпать у Кацуки на коленях, Мила превратилась в чуткую старшую сестру-наседку, а Георгий нашёл в его лице собеседника – все, скромно говоря, впали в шоковое состояние.       Фельцман нарадоваться не мог, что русские хоть немного оттаяли по отношению к окружающим (хотя и все ещё могли уничтожить одним только взглядом или едким словом). Более того, после появления Юри, узкий круг доверенных лиц расширился. В гостиной Слизерина и в комнате Никифорова-Поповича-Плисецкого то и дело появлялись Пхичит с Пуффендуя и Сынгыль с Когтеврана, к Георгию стал наведываться Крис, Юра внезапно спелся с гриффиндорцем Отабеком, а Мила сошлась с Сарой.       Виктор, глядя на шумящую ораву, пугающую громкими вскриками и смехом остальных слизеринцев, вызывая этим ещё и волну негодования, часто с улыбкой шутил, что восточное солнышко растопило суровые русские снега, и сейчас настала тёплая, дающая побеги, весна. Юри не совсем понимал его метафор, но смущённо улыбался и жался поближе, а Мила понимающе переглядывалась с Гошей и продолжала тискать вяло сопротивляющегося Юру.       Прощай, холодная и колючая русская зима.