Добро пожаловать домой

Разговор с Морисаки-сан оказался самым провальным в практике Теппея разговором с клиентом. Он всегда немного гордился своим умением общаться людьми, способностью находить к ним подход, подталкивать к нужным решениям. Но Морисаки не поддавалась. — Никакой сделки не будет, — твердила она. — Эти люди мне верят. Мы столько времени провели вместе! Мы друзья! Это мой шанс всех нас вытащить, и я его не упущу! — Морисаки-сан, почему ваш супруг решил дать вам свободу? — спросил Теппей, когда понял, что уговаривать ее бесполезно. Но в ответ она только пожала плечами. — Я не знаю. Он просто пришел ко мне однажды с вольными документами, вот и все. Впав в некоторое отчаяние, Теппей закопался в историю семьи Морисаки. Господин Морисаки унаследовал небольшое семейное дело — мыловарню. Предыдущим владельцем был его отец, а матерью — одна из невольниц, работавших на этой самой мыловарне. Господин Морисаки-старший женат на этой женщине не был и в качестве личного партнера ее не приобретал, но сына назвал своим наследником. Тот же, будучи уже солидного возраста, жену себе купил — а потом ни с того ни с сего освободил. Почему, думал Теппей, щурясь в документы? Пытался таким образом исправить поступок отца? Он бы отказался от этого дела, с удовольствием, передал бы его другому сотруднику — но парадоксальным образом его радовал тот факт, что это дело забирает у него столько сил. Иначе у него не было бы повода третью ночь подряд ночевать не дома. Коллеги, кажется, ничего не замечали — Теппей и раньше имел обыкновение приходить раньше всех, а уходить — позже. Начальник если что-то и подозревал, то молчал. Рико, к счастью, после последнего разговора больше не звонила. Зато звонил риелтор, предлагал посмотреть еще несколько вариантов, но Теппей отговорился работой. Он не исключал того, что Рико права, и две отдельные комнаты позволят им с Ханамией сосуществовать комфортнее. Но он вообще не хотел сосуществовать с Ханамией. И дело было даже не в том, что Ханамия не хотел понимать своего положения, хамил, дерзил и дрался. Дело было в том, что он будил в Теппее самую скверную его сторону. И так было всегда. Теппей до сих пор помнил их разговор в коридоре спорткомплекса после матча с Сеншинкан, когда ему хотелось ударить Ханамию так сильно, что чесались кулаки. Бить и бить, по удару за каждое произнесенное слово, пока рот Ханамии не станет сплошным кровавым месивом. Когда во время матча миньон Ханамии едва не ударил Хьюгу, и Ханамия потом глумился Теппею в лицо, только тот факт, что они были на площадке, удержал Теппея от рукоприкладства. А когда матч закончился… тогда он не сдержался. Бить уже не хотелось, слишком он был счастлив, и все же он нашел достаточно болезненные слова — и сделал это нарочно. И долгое время спустя, стоило колену заныть, он вспоминал выражение лица Ханамии после этих слов — и ему казалось, что боль отпускает. Теппей не считал себя хорошим человеком. Но то, что будил в нем Ханамия, вызывало у него отвращение. Вечером четвертого дня начальник, заглянув в закуток Теппея, сурово проговорил: — Киеши-кун, надеюсь, завтра ты не планируешь приходить на работу? — Почему? — искренне удивился Теппей. — Например, потому что завтра суббота. А ты и так прошлые выходные работал. Я понимаю, дело сложное, но не стоит себя так загонять, ладно? Теппей опешил. Он совершенно потерял счет дням. Ему и раньше, конечно, доводилось работать над сложными делами, когда он сидел над бумагами, не разгибаясь, но ни разу не доходило до того, чтобы просто забыть про выходные. — Да, конечно, шеф, — пробормотал он. Хуже было то, что предупреждением начальник не ограничился. Закончив свои дела — невероятно рано, еще и семи не было — он снова завернул к Теппею и заявил, что они вместе пройдутся до станции метро. Пришлось откладывать документы, выключать компьютер и покидать офис с мыслью, что ему предстоит провести два дня в компании Ханамии Макото. Плюс сегодняшний вечер. Подходя к дому, он с удивлением обнаружил, что в окне кухни горит свет. Обычно квартира встречала его темными окнами — поскольку Ханамия торчал все время в спальне, а окно спальни выходило во двор, на другую сторону дома. Зрелище неожиданно согрело душу. Теппей сам не заметил, как ускорил шаг. Войдя, он повесил пальто на крючок и позвал: — Я дома! Ханамия предсказуемо не отозвался. Теппей разулся и прошел на кухню. Ханамия сидел с ногами на стуле. Одну ногу он подогнул под себя, вторую поставил так, что упирался подбородком в колено. На столе перед ним стоял ноутбук и большая кружка. Тут до Теппея дошло, почему Ханамия не реагирует на его появление — в уши его были вдеты наушники. Улыбаясь этой картинке — сидящий в невозможной позе Ханамия показался ему вдруг ужасно умилительным — Теппей помахал рукой. Ханамия, очевидно, уловив движение, вскинул на него взгляд — и глаза его округлились, а лицо моментально побледнело. Медленным, сомнамбулическим каким-то движением он стянул с себя наушники. Теппей нахмурился. — Со мной что-то не так? — спросил он. — Я отрастил рога и клыки? Бледные губы шевельнулись, Ханамия выдохнул еле слышно: — Ты рано… — Меня выгнали с работы, — Теппей широко улыбнулся — его все еще смущал непонятный страх Ханамии, и он ощущал себя как нечаянный владелец одичавшей, напуганной собаки — надо говорить ласково и дружелюбно, и непременно улыбаться, чтобы не напугать ее еще больше и не дать повода для агрессии. — И кстати, раз уж я так рано, может, нам сходить куда-нибудь поужинать? — Что? — переспросил Ханамия, будто и не услышал. Его взгляд соскользнул на ноутбук, сделался вдруг каким-то вороватым — и тут до Теппея дошло. У Ханамии не было своего компьютера. Он залез в ноут Теппея — запароленый, между прочим. А ведь он же говорил, что у него ограниченный доступ к информации, а Теппей даже не потрудился выяснить, куда Ханамии запрещено заходить… — Слушай, — Теппей вытянул руку ладонью вверх. — Я не знаю, что ты там искал, но сделаю вид, что ничего не видел. Только спрашивай в следующий раз. Я поставлю контроль, только мне надо уточнить, какие у тебя есть права касательно доступа к информации… Он не договорил. Ханамия поднялся со стула — легко, плавно, но в последний момент его как будто бы подвели затекшие ноги: он качнулся, неловко взмахнул руками, зацепил кружку… Теппей не успел ничего ни сказать, ни сделать. Кружка опрокинулась, выплеснув свое содержимое на клавиатуру ноута. В воздухе разлился пряный запах бергамота. — Ханамия, — только и смог выдавить из себя Теппей. — Зачем?.. Ханамия улыбнулся. Мерзко растянул свой широкий рот, показал зубы. — Прости, — пропел он с таким фальшивым раскаянием, что у Теппея заныли виски. — Я случайно. Какая неловкость… По-моему, там что-то замкнуло. Он выключился, смотри-ка… Зря ты не завел стационарный компьютер, Киеши, простую клавиатуру всегда можно просушить. Ухмыляясь, он прошел мимо Теппея, едва не задев его плечом. И уже из-за спины добавил: — И нет, никаких выходов в свет, Киеши. Не пытайся сделать меня своей хорошенькой маленькой женушкой. Минут пять спустя, когда в ушах перестала шуметь кровь, а в глазах прояснилось, Теппей понял, что сидит на стуле перед залитым чаем ноутом. Экран был черен. Не то чтобы Теппею было жалко ноутбука. Там не было ничего ценного — ни рабочих файлов, ни каких-то дорогих ему фотографий. Дома он редко пользовался компьютером. И все же ноутбук был хороший, купленный за пристойные деньги. Теперь его чинить или менять — только из-за невообразимой вредности Ханамии. — Зачем? — раздраженно пробормотал Теппей и стукнул кулаком по краю стола. Рука заныла — кажется, он делал это не в первый раз. Такой острой неприязни к Ханамии он не испытывал, кажется, даже в старшей школе. С этим надо было что-то делать, вот только Теппей понятия не имел, что. Утром субботы он проснулся рано и какое-то время еще лежал, глядя в потолок и составляя рабочий план на день, пока не сообразил, что сегодня ему на работу не надо. Тогда он прислушался. В квартире было тихо — Ханамия то ли еще не проснулся, то ли просто валялся в кровати. Скорее первое, подумал Теппей — ему почему-то представлялось, что Ханамия должен быть «совой». Он выбрался из-под одеяла, мрачно поймав себя на мысли, что, кажется, начал привыкать к дивану. Умылся. Прошел на кухню. Оказалось, что завтрак готовить не из чего, так что пришлось одеваться и идти в магазин. Он успел прогуляться до магазина, приготовить завтрак и поднять себе настроение. Омлет томился на сковороде под крышкой, в джезве отстаивался кофе, а Теппей делал тосты, когда из ванной раздался грохот. Бросив кусок хлеба и вымазанный в сыре нож, Теппей рванул на шум. На полу была разлита вода, и Ханамия, совершенно голый, пытался подняться на ноги, цепляясь за край ванны. Теппей сразу увидел, что скула у него ссажена. Он дернулся вперед, едва не поскользнувшись сам, подхватил Ханамию под мышки, помогая встать. Но стоило тому оказаться на ногах, как он дернулся из рук Теппея, едва снова не навернувшись. — Убери руки! — Ты ударился, — сказал Теппей. Руки он не убрал — деваться Ханамии было некуда, Теппей практически прижал его к ванной. — Охренеть, а я и не заметил бы без тебя! — лицо у Ханамии было белым, то ли от злости, то ли от боли, но дергаться он больше не пытался — видимо, опасался снова упасть. — Убери руки, сказал! — Что случилось? — спросил Теппей. Кожа у Ханамии на ощупь была теплой и словно бы слегка бархатистой, и он едва удерживался от того, чтобы не огладить бока. — Душ упустил, — рявкнул Ханамия. Его злой взгляд впился Теппею в лицо. — И отпусти меня немедленно, пока я тебе не врезал. Я знаю, куда тебя надо бить, если ты вдруг забыл. Разжав руки, Теппей отступил на шаг. — Я хотел помочь. — Да ты все время хочешь помочь, — скривился Ханамия, — а на выходе какое-то дерьмо. Выметайся. Если тебя тянет на меня подрочить, я ничего не хочу об этом знать. Руки непроизвольно сжались в кулаки, но Теппей заставил себя выдохнуть и расслабиться. Это только начало выходных, сказал он себе. Нужно быть терпеливым. — Ханамия, неужели так сложно для разнообразия вести себя как нормальный человек?.. Ханамия расхохотался, не дав ему договорить. — С тобой? В этой идиотской ситуации? Перебьешься, — и он залез в ванну и задернул шторку. Оттуда донесся его голос: — Или выметайся, или начинай дрочить прямо сейчас. Я хоть посмеюсь. Теппея потряхивало от злости, когда он вернулся на кухню. При виде еды в глазах на мгновение потемнело — захотелось разметать все к чертовой матери, а потом вернуться в ванную, сгрести Ханамию за шкирку, сунуть его голову под кран и так держать, пока он не начнет скулить о пощаде. Теппей вдохнул и выдохнул — в который уже раз за утро? — и принялся доделывать сэндвичи. Он уже разложил омлет по тарелкам и размышлял, чем бы накрыть тарелку Ханамии, чтобы не остыло, когда тот появился на кухне. — Омлет и сэндвичи, — как можно более жизнерадостно сказал Теппей. — Тебе чаю или кофе? Не отвечая, Ханамия положил один из сэндвичей на край тарелки с омлетом, подхватил кружку с кофе и пошел прочь из кухни. Теппей ощутил, как челюсти вновь сжимаются. — Может, ты все же будешь есть здесь? — Меня вырвет, — не оборачиваясь, бросил Ханамия. Теппей прикрыл глаза, борясь с собой. — Не хочешь сегодня куда-нибудь сходить? Ханамия обернулся, глядя на него с изумлением. — Киеши, ты дебил или глухой? Я только что сказал, что меня тошнит в твоем присутствии, и ты еще куда-то меня зовешь после этого? И ушел, не дожидаясь ответа. У Теппея, впрочем, ответа и не было — потому что самым нормальным ответом было бы ударить Ханамию, а он все еще не был на это готов. Позавтракав, он ушел из дома. Для этого, правда, пришлось снова повидаться с Ханамией, потому что одежда по-прежнему лежала в шкафу в спальне, но, к счастью, тот решил притвориться, что никакого Теппея в спальне нет, а сам Теппей не стал рисковать и пытаться заговорить с ним еще раз. Он позвонил риелтору и договорился о просмотрах. Тот, судя по голосу, вовсе не был доволен звонком в субботу, но согласился. Дожидаясь его, Теппей бродил по улицам. Есть ему не хотелось, так что ни в какие кафе он не заходил — просто гулял, то любуясь небом — сегодня оно впервые за пару недель расчистилось, — то останавливаясь посмотреть, как мальчишки на уличных площадках кидают мяч. Сам он не играл очень давно — а сколько, задумался вдруг Теппей? Лет пять, наверное, с тех пор, как Хьюга перестал быть свободным человеком… Просто не с кем было. На работе баскетболом никто не увлекался — так вышло, что национальным спортом их фирмы оказался бейсбол, а его Теппей никогда не понимал и не любил, поэтому в спортивной жизни офиса участвовал только как ленивый болельщик. Тело скучало по знакомой игре. А ведь с Ханамией можно было бы поиграть… Когда-то они были игроками одного уровня, вряд ли что-то изменилось с тех пор, наверное, уровень у них просел одинаково. Теппей тяжело вздохнул. С риелтором они объехали четыре квартиры, и ни одна Теппея не устроила. — Не переживайте, — успокоил его риелтор, сияя улыбкой, за которой Теппею чудились усталость и раздражение. — Вы все правильно делаете, не стоит спешить и хватать что первое попадется. Это серьезное решение! Он еще о чем-то трепался, а Теппей смотрел на него и размышлял, невольник он или нет. Ошейника на мужчине не было, но это еще ничего не значило — многие хозяева не надевали на свое имущество ошейники, особенно если невольники занимались какой-то подобной деятельностью. В риелторстве они преобладали, хотя пока еще профессия считалась смешанной. Они расстались ближе к вечеру. Теппей выпил чаю в кондитерской и съел пару пончиков, а потом решил сходить в кино. Сути фильма он не уяснил — на экране что-то шумно взрывалось, кто-то в кого-то стрелял, кто-то за кем-то гонялся, и все были супергероями — ну, или так ему показалось. Он и хотел чего-то такого, яркого и бессмысленного, но под конец начал раздражаться. От мельтешения картинок на экране заболели глаза, и Теппей поспешил покинуть зал, как только пошли первые титры. Домой он вернулся пешком, чтобы потянуть время. Идти оказалось преизрядно, и пришел он усталый и замерзший. Но стоило ему открыть дверь, как он почувствовал запах еды — это был безошибочно узнаваемый запах жареного мяса. Не веря собственным чувствам, Теппей пошел на кухню. Ханамия стоял над плитой. Как раз когда Теппей вошел, он быстрым движением выключил плиту, подхватил сковородку и скинул с нее на тарелку кусок мяса. А потом, явно почуяв спиной взгляд, обернулся. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Запах стоял упоительный, Теппей моментально ощутил, как скручивается в голодном спазме желудок и наполняется слюной рот. Но еще он увидел, что кусок был только один. Тарелка, прибор, миска с нарезанным салатом, бутылка пива — все было только на одного. От мучительного сосущего чувства внутри — то ли голод, то ли обида, то ли и то и другое — перехватило дыхание. Теппей отвернулся первым — просто повернулся к Ханамии спиной, не пытаясь даже делать вид, что держит себя в руках. Глаза жгло. Спиной он ощутил, как Ханамия прошел мимо. Потом хлопнула дверь спальни. Я ничем это не заслужил, думал Теппей. Разве он не был добр к Ханамии? Разве он не действовал из лучших побуждений? Да, он плохо подготовился, но они же могли преодолеть это вместе. Он не просил от Ханамии ничего сверхсложного — да он вообще от Ханамии ничего не просил! Да, Ханамия тяготится своим нынешним статусом, но ведь этот статус — не вина Теппея! Иллюзия уюта, возникшая у него в тот момент, когда он вошел в квартиру, разрушилась так болезненно, что Теппей больше не мог держаться. Он прижал ладони к глазам, чувствуя, как они мокреют. Неужели же он правда плачет? Из-за этого всего? Так глупо… Дыхание перехватывало, и тогда Теппей встал и открыл тот самый шкафчик. Бутылка оказалась наполовину пуста, а он и не понял, как и когда это произошло. Он взял бутылку, взял стакан и со всем этим пошел в гостиную. Сел на диван, включил телевизор. Так он и задремал, полулежа на диване, в обнимку с бутылкой виски. Спал плохо — просыпался среди ночи, вздрагивая от холода, и снова задремывал, не находя в себе сил даже натянуть сверху плед. Под утро его все же подняли неудержимые позывы мочевого пузыря. Вернувшись из ванной, он наконец расстелил себе постель, свалился на нее и моментально вырубился. Проснулся Теппей около двух часов дня с тяжелой головой, ломотой во всем теле и мерзким привкусом во рту. Настроение было преотвратное. Он почистил зубы дважды, но мерзость изо рта никуда не делась. На кухне его ждала грязная посуда — ко вчерашней сковороде, тарелке и миске прибавилось еще, очевидно, Ханамия успел позавтракать и убрать за собой не потрудился. К злости невольно присоединялось изумление — ведь Ханамия же не был идиотом, он же должен был понимать, что ничье терпение не вечно! Хорошо, он не хотел общаться с Теппеем и вообще находиться с ним рядом, но хоть какой-то минимум можно же было делать? Хотя скорее всего, Ханамия рассчитывает, что Теппею все это надоест, и он вернет его в «Фукуро». Ему же неизвестно, почему Теппей не хочет его возвращать. Надо бы рассказать, мрачно думал Теппей, от чего я его избавил. Но даже мысли о подобной похвальбе показались противными. Уж если делаешь, делай молча. Тем более, Ханамия в одном прав — он никаких услуг от Теппея не просил и благодарным ему быть не обязан. А послушным и покорным — еще как обязан, возразил внутренний голос. Он невольник! Мало ли что он не сам это выбрал — воровать-то его никто не заставлял. Будь добр, смирись со своим положением, если хочешь хоть как-то жить. Но, видимо, сама идея смирения была Ханамии чужда. Все же Теппей вымыл посуду, а потом позавтракал сам. Проводить день в одной квартире с Ханамией все еще не хотелось, но погода сегодня совсем не радовала — на улице шел дождь. Всего ничего до Рождества, думал Теппей рассеянно, глядя в окно, а погода что-то совсем не рождественская. Снега он, понятное дело, не ждал, но могло же быть хотя бы сухо. Колено ныло, напоминая о себе, и Теппей решил — переживу. В конце концов, это его квартира, имеет он право остаться в ней в дождливый выходной? А Ханамию он как-нибудь перетерпит. Для начала неплохо было бы замотать ногу. Бандаж хранился в спальне, и там же находилась книжная полка, до которой Теппею тоже очень хотелось добраться. Не все же телевизор смотреть. Стукнув пару раз для проформы, он приоткрыл дверь. В спальне вовсю шпарил кондиционер, и здесь было жарко и сухо. Ханамия, к удивлению Киеши, спал, наполовину сбросив одеяло с кровати, перевернувшись на живот и уткнувшись лицом в подушку. Майка его задралась едва ли не под мышки, обнажив спину, длинные ноги были широко раскиданы, и Теппей вдруг почувствовал, как у него пересыхают губы. Что-то часто он видит Ханамию в раздетом или полураздетом состоянии… и слишком однозначно реагирует. Что ж, мрачно думал Теппей, выходя из спальни с бандажом — книгу он искать не рискнул, — если бы Ханамия не попадал ему в типаж, он бы просто не напоролся на его лот на сайте «Фукуро». А если бы не Рико и не их давний роман с Хьюгой, Теппей бы, может, сам перекупил Хьюгу и не был бы сейчас в этой адской ситуации. Хотя Хьюга слишком натурален. Только представить себе, что он был бы невольником Теппея и чувствовал себя обязанным оказывать интимные услуги… нет уж, лучше Ханамия с его неприкрытой ненавистью. Теппей намазал колено обезболивающей мазью, замотал и вздохнул. Становилось скучно. Он полистал ленту новостей с телефона. Включил телевизор, пощелкал каналами. Повтыкал в какую-то кулинарную передачу, задумался, не приготовить ли чего-нибудь… но он же не сможет готовить только для себя, а кормить Ханамию решительно не хотелось. В холодильнике нашлась коробка с готовым обедом. Теппей поставил ее разогреваться, открыл пиво. В этот момент прошлепали шаги, и на кухне возник Ханамия. Теппей чуть не подавился очередным глотком. Ханамия пришел как спал — в майке и коротких шортах, и почему-то сейчас эта одежда смотрелась еще более вызывающей, чем когда он был в кровати. Волосы растрепались со сна, и Теппею подумалось, что, наверное, с тех пор как Ханамия оказался в Фукуро, он не стригся. Его взгляд невольно скользил по Ханамии, отмечая все виденное ранее как новое: огромные темные глаза, широченный, пухлогубый, какой-то непристойно даже чувственный рот, тонкие ключицы, впалый живот, длинные ноги. Длинные пряди волос скрадывали остроту черт лица, и Ханамия вдруг показался Теппею очень красивым. Это было странно, потому что до сих пор Теппей не думал о нем как о красивом человеке, скорее уж наоборот. Чтобы не пялиться, он отвернулся и полез в микроволновку за коробкой. — Это мое. — Что? — он обернулся. — Это моя еда, — проговорил Ханамия ледяным тоном. — Я купил ее себе. Теппей с грохотом поставил коробку на стол. — Ты живешь здесь на мои деньги, — произнес он, чувствуя, как закипает в груди белая ярость. — Ты ешь и даже не утруждаешься убрать за собой, не говоря о том, чтобы приготовить что-то не только себе… — О, я понимаю, что ты хотел себе домработницу, которой можно присунуть время от времени! — перебил Ханамия — в голосе его плескался яд. — Но ты немножко ошибся с кандидатурой, Киеши Теппей. А теперь отдай мне мою… — Здесь нет ничего твоего! Ему показалось, что Ханамию отбросило, а посуда в шкафу зазвенела. И тут же стало очень тихо. Ханамия смотрел на него круглыми глазами — то ли от злости, то ли от страха, и чувство удовлетворения вскипало в душе Теппея, затапливая чувство вины. — Здесь даже ты сам — не твой, — добавил он тише. Страх и настороженность в глазах Ханамии стали отчетливее, но он все еще не уходил, словно ждал чего-то. Под его взглядом Теппей вытащил из-под раковины мусорное ведро, содрал крышку с коробки с ланчем и перевернул содержимое туда. Ханамия открыл рот, и Теппей ощутил, как губы расползаются в улыбке. — Можешь жрать отсюда, — сказал он и подтолкнул ведро к Ханамии. Лицо у того исказилось от бешенства, он дернулся, и мгновение Теппей ждал, что сейчас ведро полетит через всю кухню. — Только попробуй, — сказал он, не сводя глаз с Ханамии, — только попробуй — и я заставлю тебя сожрать все с пола. Кажется, Ханамия аж затрясся. Но не стал ничего делать — развернулся и вылетел из кухни пулей. Теппей прислонился к разделочному столу, ощущая, как его потряхивает. Потом вспомнил про ведро, убрал его на место. Еды даже не было жаль. Заветный шкафчик оказался пуст, и Теппей сообразил, что прикончил остатки виски вчера. То-то он сегодня такой красивый. Но выпить хотелось неимоверно, и он даже не стал размышлять о том, насколько это правильное или неправильное желание. Снял домашние штаны, натянул вместо них джинсы, накинул куртку, обулся и вышел из квартиры. Не забыв запереть дверь. Полчаса спустя он сидел в баре в трех кварталах от дома. Здесь было тепло, шумно и весело, и он попросил себе коктейль, потому что пить крепкое ему надоело. Три коктейля и два шота текилы спустя он уже был расслаблен и весел, а дама с грудью такой большой, что она никак не могла быть настоящей, настойчиво предлагала ему сигариллу с шоколадным вкусом. — А точно сигарилла? — все спрашивал Теппей, смеясь. — А точно с шоколадным? А она морщила носик — слишком вздернутый, чтобы быть настоящим — и утверждала, что она не пушер и не травку ему предлагает. Они вышли из бара вместе еще сколько-то коктейлей и шотов спустя. Голова у Теппея кружилась, во рту прочно застрял вкус шоколадного дыма. Мир расплывался, подергиваясь по краям радужной пленкой. Дама смеялась и висла у него на локте. Потом они оказались вдруг в темном тупичке между домами, и спиной Теппей ощутил холодную даже сквозь куртку стену, а дама прижалась к нему своей огромной мягкой грудью, задышала в рот сладко и пьяно, обняла его за шею, сунула его руку себе под юбку… Теппей коротко рассмеялся, взял ее за плечи, отстранил. — Нет, — проговорил он, чувствуя, что слова даются легко, а голова становится кристально ясной. — Нет, ты мне не нравишься. И он пошел прочь, не пытаясь даже рассмотреть выражение ее лица. Она обиделась? Могла. Но почему его это должно беспокоить? Почему он вообще все время беспокоится о чужих желаниях? Он снова рассмеялся и одновременно поежился, вспомнив, как неправильно ощущалось ее тело. Слишком мягкое. Слишком… толстое? Теппей завис над этой мыслью. Женщина определенно не была толстой, было бы нечестно сказать о ней такое. Но ее тела все же было слишком много. Как будто оно было завернуто во что-то. С женщинами всегда было так, вспомнил Теппей. Он же пытался. Но вот это ощущение — слишком много лишнего — неизменно мешало. Единственным исключением оказалась Рико… Нет, тело под руками должно ощущаться не так. Твердость мышц, жесткая хрупкость костей — вот что хотелось чувствовать. — Кости так легко ломаются… — пробормотал он себе под нос. Вот интересно, тактика игры Ханамии не из таких же ли соображений произрастала? Теппею вдруг подумалось — надо было ответить ему тем же. Ударом на удар. Сломанной костью на сломанную кость. От этих мыслей будто острый коготь по позвоночнику проехался, и Теппей облизнулся. Комбини ударил в глаза освещенной витриной. Через десять минут Теппей покидал его с бутылкой дешевого виски в пакете. Дома, когда он ступил за порог, было тихо и темно. И верно, подумал Теппей, ведь уже, наверное, очень поздно. Он едва не упал, разуваясь, повесил куртку мимо крючка и тут же забыл об этом. В спальне тоже было темно, на кровати угадывались очертания лежащего тела. Теппей включил ночник и с размаху сел рядом, едва не приземлившись на ноги Ханамии. Тот вскинулся, щурясь в неярком свете. — Киеши, ты сдурел?! — Выпей со мной, — Теппей принялся скручивать пробку у бутылки. — Ты слишком напряжен в последнее время, это вредно. Ханамия с силой втянул носом воздух. — Да ты надрался, — проговорил он, и сквозь веселье в его голосе Теппею померещились растерянность и, кажется, страх. — Всегда знал, что ты пьянь. Теппей рассмеялся и приложился к бутылке. Виски обожгло горло, на глазах выступили слезы. — Пей, — он пихнул бутылку в руки Ханамии. Тот оттолкнул ее. — Пошел на хрен. Не буду! Не сводя с него глаз, Теппей снова приложился к бутылке. — Знаешь, надо вернуть тебя в «Фукуро». — О, наконец-то ты дозрел до этой мысли! Теппей рассмеялся и с удовольствием отметил, как возрастает страх в глазах Ханамии. — Я уже давно дозрел. Я даже ходил туда и говорил с ними. И знаешь, что они мне сказали? — он придвинулся к Ханамии ближе, и тот слегка отстранился. Теппей не стал давить. Все равно спинка кровати была уже совсем близко. Еще немного — и Ханамии будет некуда бежать. — Что у них контракт с борделем и что если я верну тебя в ближайшее время, они тебя продадут в составе партии. Глаза у Ханамии распахнулись, дыхание сбилось. Несколько мгновений Теппей наслаждался этим зрелищем, потом продолжил: — Полагаю, они уже закрыли этот контракт. Но вот что я думаю — я найду им покупателя на тебя. Какое-нибудь паршивенькое дешевое заведение, куда даже невольников пускают, если у них деньги есть. Что ты там говорил про старого торгаша? Там их будет много. Каждый день — разные. Представь себе какого-нибудь упаханного жизнью служащего, которому ты сначала будешь сосать, чтобы у него вообще встал хоть как-то, а потом он тебя этим недовставшим будет долбить, пока не кончит. Если вообще кончит. Ханамия рассмеялся — страх из его глаз ушел, сменившись бешенством. — Во-первых, Киеши, ты сейчас пьян как свинья. Завтра вспомнишь все это — и будешь смотреть на меня глазами побитой собачки. Ах, как же ты мог, такие слова, да живому человеку! А во-вторых, лучше так, чем видеть каждый день твою рожу, Киеши Теппей. Хочешь, чтобы я разрыдался от благодарности и кинулся тебе на грудь? А потом — опять же из благодарности — жопу тебе подставил? Знаешь, Киеши, я знал, что ты жалок и что жизнь твоя будет тупой и ничтожной, еще в школе знал! Посмотри на себя — ты даже найти себе никого не смог, все, на что ты способен — купить себе шлюху. А купив, ты напиваешься для храбрости и начинаешь запугивать. Ой, да брось, Киеши! — он снова рассмеялся, нагло и открыто. — Ничего ты мне не сделаешь. Пороху не хватит. Теппей смотрел на Ханамию, не отводя глаз, и чувствовал, как с каждым сказанным словом в нем будто что-то сгорает. Ханамию теперь хотелось не просто призвать к порядку и человеческому поведению. Ханамию хотелось сломать. И он мог. — Может, все же выпьешь? — предложил он и сам подивился тому, как миролюбиво прозвучал его голос. Ханамия фыркнул и закатил глаза. Тогда Теппей набрал полный рот виски и забросил руку Ханамии на шею. Тот вздрогнул, но сделать ничего не успел — Теппей дернул его на себя и прижался губами к губам, вливая виски Ханамии в рот. Ханамия протестующе замычал, заколотил его кулаками по плечам, потом попытался укусить за губу, но Теппей вовремя отстранился. Виски стекал у Ханамии по подбородку вперемешку со слюной. — Ты охуел, Киеши?! Теппей не ответил на это. Он поставил бутылку с виски на пол, встал с кровати и подошел к шкафу — тот находился рядом с дверью, и бежать Ханамии было некуда. Теппей и не думал, что он попытается — кажется, Ханамия все еще не верил, что он способен на решительные действия. Он открыл шкаф — и сразу увидел то, что нужно: длинный, узкий, крепкий пояс от халата, прочный, но не жесткий. Отличный узел будет и не развяжется. Он вытянул пояс и пошел назад, к кровати, не закрыв дверцу шкафа — ему нужно было там еще кое-что. Ханамия смотрел на него с все возрастающим смятением в глазах. Потом вдруг прянул, стремительно, быстро, вперед и вниз — за бутылкой, понял Теппей и в один прыжок пересек комнату. Они повалились на кровать, Теппей — сверху. Ханамия барахтался и вырывался с отчаянной силой загнанной в угол кошки, но Теппей был сильнее, а главное — тяжелее. Он перевернул Ханамию на живот и вдавил его лицом в подушку, лишая воздуха. В висках звенело, возбуждение, овладевшее им, было таким острым, ликующим, что Теппей не выдержал — куснул Ханамию за шею сзади, под ошейником, и тот подавился вскриком. Тогда Теппей сгреб оба его запястья одной рукой, забросил руки Ханамии на спинку кровати и быстро связал их, прикрутив к металлическим прутьям. И только тогда отпустил. Ханамия задыхался, глаза его горели. Он задергался в путах, уставился на Теппея бешеным взглядом. — Ты охренел, Киеши?! Я убью тебя! Не ответив, Теппей присел рядом с ним. Сгреб волосы Ханамии на затылке, слегка поворачивая голову. В глазах Ханамии ярость мешалась с паникой, и от этого в груди Теппея будто искры вспыхивали. — Пей, — велел он, поднимая бутылку и поднося ее к губам Ханамии. Тот ощерился, и Теппей добавил: — Или я волью это тебе в задницу. — Ты не… Не дав ему договорить, Теппей отставил бутылку и одной рукой сдернул с Ханамии шорты вместе с трусами. Тот взбрыкнул, попытался свести ноги, потом — пнуть, но Теппей, зафискировав его ноги локтем, стянул шорты и трусы вовсе. Потом провел ладонью от ягодиц вверх по спине, с наслаждением ощущая, какая гладкая у Ханамии кожа, задрал майку до самых плеч. Под лопаткой у Ханамии действительно была родинка, и Теппей обвел ее пальцем, а потом снова огладил его по спине, теперь вниз, до ягодиц и по ним, до промежности. В ушах звенело. — Не смей, — шипел Ханамия — он все еще вертелся, словно действительно надеялся освободиться, но Теппей знал, что узел затянут на совесть. — Я убью тебя, слышишь? Клянусь тебе, если ты посмеешь… если ты хоть пальцем… я сверну тебе шею, я тебе глотку перегрызу… Теппей не стал отвечать на это. Ему не было страшно — губы растягивала улыбка, он не мог отвести взгляда от того, что видел. Огладив Ханамии ноги, он снова подхватил бутылку. — Пей, — повторил он. Ханамия глянул на него — и глаза у него сделались такие, словно он увидел нечто чудовищное, достойное фильма ужасов. Теппей приставил горлышко бутылки к его губам, и Ханамия сделал несколько торопливых глотков, подавился, закашлялся… — Слишком крепко… Теппей хмыкнул и провел пальцами по его горлу. — Зато будет полегче, — сказал он. Глаза Ханамии сделались круглыми. — Полегче что? Улыбаясь, Теппей поднялся на ноги и вернулся к шкафу. Он обычно не носил ремней, как-то нужды не было, и все же они у него водились. Теппей вытянул один, широкий, кожаный, длинный. Когда он повернулся, у Ханамии, который пытался сесть, с лица сбежали все краски. — Вернись как был, — приказал Теппей. Ханамия замотал головой — у него даже губы стали белыми. — Киеши, ты этого не сделаешь. — Макото, — Теппей с наслаждением прокатил по языку имя, — вернись как был. Будь послушным мальчиком. Ханамия мотнул головой, и в лице его отразилось отчаяние. — Киеши, не надо, — он будто подавился словами. — Пожалуйста… — Поздно, — мягко сказал Теппей. — Ляг, Макото. Удивительно, но Ханамия послушался — он лег, напряженный, вытянувшийся в струну. Он не сводил взгляда с Теппея. — Киеши, — позвал он тихо, проникновенно, — ты же не хочешь этого на самом деле. Это не ты. Завтра ты пожалеешь, тебе будет плохо. Киеши, ты пьян… — Я трезв, — перебил Теппей, останавливаясь рядом с кроватью. Ему казалось, что ремень в его руке подрагивает, как живое существо. Он действительно не был пьян. В голове стояла кристальная чистота, он видел четко и мыслил ясно, и он все делал правильно. — Ты не понимаешь, Макото, — он снова провел рукой по спине и заднице Ханамии, от шеи до бедер. — Это воспитание. Тебе это нужно. Он увидел, как сжались, затвердевая, челюсти Ханамии. — Я убью тебя. Я вырву тебе сердце, я… Теппей вскинул руку. Первый удар вышел вскользь, несерьезно, но Ханамия подавился криком, а через ягодицы его пролегла красная полоса. От этого зрелища Теппею показалось, будто лопнул невидимый обруч, стягивавший его грудь — задышалось вдруг глубоко, легко. Коротко рассмеявшись, он ударил во второй раз. В третий. В четвертый. Ханамия извивался под ударами так, словно вовсе был лишен костей, от его криков в комнате звенел воздух. Но он все еще сопротивлялся — в какой-то момент вдруг перевернулся и попытался пнуть, но Теппей, не сомневаясь, нанес удар по животу. Ханамия заорал и свернулся в комок, снова перекатившись задницей вверх. Она была уже совершенно красной, исчерченной длинными полосами, и от этого зрелища рот наполнялся слюной. Рука начала уставать, несколько неудачных ударов пришлись по спине и лопаткам, по бедрам. Ханамия больше не кричал и не пытался увернуться — уткнувшись лбом в локоть, он судорожно, болезненно всхлипывал, корчась и сжимаясь всякий раз, когда на него обрушивался очередной удар. Остановившись, чтобы дать роздых руке и вытереть пот со лба, Теппей услышал его шепот: — Пожалуйста, хватит, перестань… В голосе звучали слезы. Взяв его за подбородок, Теппей вынудил повернуть голову — и да, так и есть, лицо Ханамии было залито слезами, губы отчаянно вздрагивали, кривясь. Отложив ремень, Теппей обеими ладонями отер его слезы. — Встань на четвереньки. Ханамия послушался. Ноги у него дрожали. Теппей поднял ремень и ударил снова — по заднице и по бедрам. Короткое рыдание вырвалось у Ханамии, но он не попытался ни уклониться, ни снова лечь. Нанеся еще несколько ударов, Теппей опустил ремень. — Все, — сказал он. — Теперь все. Можешь лечь. Ханамия послушался и на этот раз. Его трясло. Теппей присел рядом — он чувствовал, что рот его тянется в улыбке. Сердце переполняла неестественная, дикая нежность. Он начал гладить Ханамию — по волосам, по спине, по заднице, потом развязал ему руки, взял в свои, начал разминать покрасневшие запястья. Ханамия дышал тяжело, со всхлипами, а потом вдруг Теппей понял, что он жмется к нему, словно замерзший в поисках тепла. Теппею показалось, будто голову ему заливает чистым, слепящим солнечным светом. Сгребя Ханамию в объятия, он перевернул его и принялся целовать — соленые губы, мокрые щеки, вздрагивающие ресницы. Ханамия в его руках был мягкий, податливый, такой нежный, что перехватывало дыхание, и Теппей, не помня себя, уронил его на спину и навалился сверху. Ханамия застонал, длинно и мучительно, и Теппей сообразил — ему же больно. Приподнявшись, он снова перевернул Ханамию на живот — тот поддавался легко, будто ничего не весил, — облизал шею сзади, огладил ягодицы. Ханамия вздрагивал под руками, сладко и крышесносно, и терпеть больше не было сил. Смазка хранилась в ящике под кроватью, а вот резинок у Теппея не было, но он и не собирался ими пользоваться. Ханамия принадлежал ему, целиком и полностью, и Теппей имел право брать его когда пожелает и не думать ни о каких последствиях. Все равно у него никого нет, а у Ханамии никого и не будет. Он выдавил смазку на пальцы, провел ими по промежности, размазывая, толкнулся внутрь сразу двумя — он спешил, ему хотелось, он бы вообще вставил Ханамии без растяжки, если бы не подозревал, что у того давно не было секса. Ханамия не пытался зажиматься — он дрожал и, кажется, все еще всхлипывал, и Теппей, склонившись к самому его уху, зашептал: — Ну что ты, что ты, все хорошо, сейчас будет хорошо. Больше не будет больно, обещаю. Ты такой хороший, такой ласковый, такой нежный… Он нес что-то еще, помимо мозга, не отдавая себе отчета в том, что говорит, и тянул Ханамию, трахал его пальцами, ощупывал изнутри горячие тугие стенки. Ханамия стонал, и в голове у Теппея будто что-то плавилось. Он вытянул пальцы, кое-как расстегнул джинсы, вытащил член. Ханамия лежал перед ним, безвольный и обмякший, дырка его мокро блестела от смазки, алела расчерченная ударами задница. Он тихо не то стонал, не то всхлипывал, и не попытался сделать ничего, когда Теппей положил подрагивающие руки ему на бедра и потянул на себя, принуждая встать в коленно-локтевую. Сунув руку ему под живот, Теппей погладил едва отвердевший член. Обхватил ладонью поудобнее и начал медленно дрочить — и одновременно вставлять. Ханамия сжался и всхлипнул. Потом вдруг длинно вздохнул — и подался назад, надеваясь одним плавным движением. Они замерли оба. Плотный жар охватывал член Теппея, и в голове тоже было жарко, будто там огонь пылал. Он опустил взгляд на собственную руку на голой заднице Ханамии. Сжал, сминая ягодицу — и Ханамия жалобно вскрикнул. И Теппей начал двигаться. Сначала медленно, потом быстрее; потом он вовсе навалился на Ханамию, вминая того в постель, обхватил поперек живота, вжался лбом в загривок, яростно, сильно двигая бедрами. Ханамия под ним стонал и всхлипывал; он повернул голову набок, и Теппей видел его лицо — прижмуренные глаза, мокрые ресницы, скривленный в мучительной гримасе рот. Кажется, Ханамия продолжал плакать, и от этого что-то темное, ликующее разгоралось в груди Теппея. Он принялся вылизывать Ханамии лицо, а потом сгреб его за волосы на затылке и вжал лбом в подушку. Ханамия выгнулся так, словно хотел сбросить его с себя, его член вдруг запульсировал в руке Теппея, задница отчаянно сжалась. В глазах стало темно, дыхание перехватило. Не помня себя, Теппей впился укусом Ханамии в шею — и будто взорвался, разлетевшись на атомы. Прошло несколько минут, прежде чем он снова осознал себя. Ханамия под ним хрипло, судорожно дышал, и Теппей скатился с него, содрал с себя джинсы и футболку. Одеяло сбилось к ногам, и он подобрал его и натянул на них сверху, а потом обнял Ханамию и затащил на себя. Тот не сопротивлялся, и Теппей от переполнявшей его благодарности и нежности принялся целовать Ханамию: губы, щеки, глаза, нос. Пальцы его путались в чуть влажных волосах, вторую руку он не мог оторвать от задницы, горячей от порки, нежной. Хотелось еще, хотелось трахать Ханамию, пока тот не перестанет соображать, но Теппей понимал, что не потянет. Отчаянно клонило в сон. Он обнял Ханамию так крепко, как только получилось, еще раз поцеловал в губы и закрыл глаза. И тут же вырубился.