Добро пожаловать домой

О встрече с Ханамией-сан Теппей условился на следующие выходные. Они разговаривали по телефону, хотя Теппей и предложил скайп. Но Ханамия мотнул головой и сам побеседовать с матерью отказался. — Увидимся — и пообщаемся, — только и сказал он. Откровенно говоря, Теппея хотел назначить встречу на ближайшие выходные. Он опасался, что ожидание вымотает и его, и Ханамию, и вообще ему хотелось покончить с этим куском истории как можно скорее. Наличие у Ханамии какой-то семьи по-прежнему напрягало, и Теппей не мог понять сам себя. С одной стороны, ему не нравилось быть хозяином Ханамии. С другой стороны, ему неприкрыто хотелось оставить Ханамию исключительно себе. Ханамия-сан, однако, не могла так быстро организовать присмотр за своим бизнесом, и встречу пришлось отложить. Теппей решил забить ожидание работой — они с Ханамией вдвоем еще раз просмотрели обновленные материалы по делу, в пятницу Теппей показал их начальнику, а субботу провел за составлением конспекта. На понедельник была назначена встреча со стороной истца. В воскресенье утром он проснулся от того, что Ханамия укусил его за ухо. — Больно, — пробормотал Теппей и попытался зарыться в подушку, но Ханамия ее отнял, а потом рывком перекатил его на спину. — У тебя сегодня выходной, — сообщил он, усаживаясь Теппею на бедра. Тот потер глаза, пытаясь разлепить веки, потом положил руки Ханамии на бедра. — В следующий раз буди минетом. — Вот еще, — фыркнул Ханамия. — Ты кончишь мне в рот и оставишь додрачивать, оно мне нужно? У меня на твой член другие виды. И две минуты спустя он наглядно продемонстрировал Теппею, что это были за виды. В позе наездницы Ханамия тоже был хорош, но Теппей считал, что коленно-локтевая идет ему больше, о чем сообщил сразу после того, как Ханамия свалился на него и уткнулся носом ему в шею. — Идиот, — пробормотал Ханамия беззлобно. После завтрака он велел Теппею одеваться. — А куда мы идем? — спросил Теппей. — Гулять, — ответил Ханамия. — Погода хорошая. Погода и правда была замечательная. Они вышли под неяркое солнце, в безветреный, прозрачный холод улицы. Ханамия нес на плече сумку. Теппей смотрел на голые ветви деревьев, посаженных вдоль улицы, и думал о сливе, которая зацветет в марте, и о вишне, облака которой укутают город в апреле, о Золотой неделе, на которую можно будет поехать куда-нибудь, например, в Киото, к матери Ханамии, если они договорятся. Или на Окинаву, поваляться на пляже. Или на горячие источники, в Хаконе или в Никко. Потом наступит лето с его жарой и дождями, август, и они вместе отметят Обон, и он отведет Ханамию на могилу бабушки и дедушки, и съездит с ним к дорогим ему могилам, если у Ханамии такие есть. Потом придет осень, листья начнут желтеть и краснеть, и можно будет подолгу гулять в парке, вдыхая остывающий воздух, любоваться золотом и багрянцем, фотографировать Ханамию, кутать его в шарф. А дальше будет зима, и холод, и он купит котацу, и они будут греться под ней, и есть набэ и сябу-сябу. Смотреть на первый снег, ждать Рождества и Нового года. И так пройдет год. А потом все повторится. Теппей вздохнул от избытка чувств и перевел взгляд на Ханамию. Тот смотрел себе под ноги, но поднял глаза, почувствовав движение. Но когда он вскинул голову, Теппей зацепился взглядом не за его лицо, некрасивое и притягательное одновременно, не за насмешливые глаза и слегка вздернутую бровь, не за приподнятые уголки вечно ухмыляющегося рта — он увидел ошейник. Теппей вздрогнул и потупился. В голову пришло ужасное — он хотел, действительно хотел провести это время с Ханамией, но хотел ли этого Ханамия? И спрашивать не имело смысла, правды все равно не дождешься. Они пришли на баскетбольную площадку. К тому моменту Теппей уже догадался, что в сумке у Ханамии, и потому совершенно не удивился. Ханамия же вынул мяч, бросил его Теппею в руки и начал стягивать куртку. — До скольки играем? — спросил Теппей, глядя на него с улыбкой. Мяч был новенький, держать его в руках было одно удовольствие, и тревога отступила. В конце концов, что это со стороны Ханамии, как не знак внимания? — Пока не устанем, — Ханамия оскалился. — Пока ты не устанешь, вернее. Теппей, рассмеявшись, бросил ему мяч и тоже снял куртку и скинул ее на скамейку. — Фору? — предложил он, широко улыбаясь. Ханамия зло скривился. — Девчонке своей будешь фору предлагать. И бросился мимо Теппея, легко, стремительно, будто школьный баскетбол был вчера, будто он тренировался каждый день, ничем другим не занимаясь. Теппей, рассмеявшись над его словами, не успел остановить его, и Ханамия, доведя мяч до корзины, легко вбил данк. — Если ты будешь так играть, я засну, — сказал он, швырнув мяч в руки Теппея. — Давно не практиковался, — мотнул тот головой. — А ты? Ты в хорошей форме. — А что мне еще было делать, пока я в заточении сидел? — Ханамия пожал плечами. — Ты двигаться будешь, клерк несчастный? Играли они долго. И сначала Теппей сильно отставал, но потом тело вспомнило все прошлые навыки, и он начал беззастенчиво пользоваться тем, что выше ростом и тяжелее. Ханамия, впрочем, долго радоваться ему не дал — когда Теппей обошел его по очкам, на очередной атаке дернул его сзади за футболку и перехватил мяч. — Ханамия! — Что? — Ханамия вскинул брови с самым невинным видом. — Тебе показалось, ничего не было. Еще минут пятнадцать они играли с переменным успехом — Теппей теснил Ханамию, решив не скромничать, а Ханамия наступал ему на ноги, дергал за одежду и один раз двинул локтем под ребра. — Это было больно, — пожаловался Теппей, остановившись и потирая бок. — Привычка! — сверкнул зубами Ханамия. — Сдаешься? — Сдаюсь, — признал Теппей и уперся кулаками в колени, пытаясь отдышаться. — Что-то я не в форме, выдыхаюсь быстро. Ханамия, подойдя, ущипнул его за живот. — В старших классах этого не было. — Откуда ты знаешь? — фыркнул Теппей. — Подумаешь, одна маленькая складочка. — Мне парни рассказывали, — не смущаясь, отозвался Ханамия. — Говорили, что бить тебя было все равно что лупить доску. У них синяки на локтях были, честное слово. — У меня их было больше, я уверен, — с досадой отозвался Теппей. Ханамия стоял вплотную, глядя на него сверху вниз, и снова Теппею пришло в голову, что внешне он как будто совершенно не изменился. — Обижаешься, — проговорил он, и это не было вопросом. — Знал бы ты, как меня это радует. — Радует? — вскинул брови Теппей. — Ну, — Ханамия пожал плечами. — Ты всегда производил впечатление такого просветленного чувака. Бей тебя, ломай тебя — а ты улыбаешься и говоришь, какой я классный игрок. Так бы и убил. А ты до сих пор помнишь, оказывается. Приятно. — Больно было, — ответил на это Теппей. — Ну, и тогда мне казалось, что все не зря. Зимний Кубок, победа. А сейчас… — А сейчас? — с жадностью в голосе переспросил Ханамия. — А сейчас нога болит, — Теппей улыбнулся и потер колено. — Наверное, когда старый стану, вообще будет ныть не прекращая. И сейчас-то уже лучше прогноза погоды. После длинной паузы Ханамия велел: — Иди, сядь на скамейку. Не возражая и не спрашивая, Теппей проследовал к скамейке и тяжело на нее опустился. Натруженная нога ныла все сильнее и сильнее. Он вдруг испугался, что не сможет больше никуда пойти. Что сейчас придется, прихрамывая, тащиться до дома. Он давно не двигался так интенсивно, как сегодня. Ханамия подошел к нему со своей сумкой, уселся на корточки у ног. Извлек обезболивающую мазь и бондаж, закатал штанину Теппею и принялся обрабатывать его колено. Руки у него оказались неожиданно теплые, невзирая на холодный ветер, прикосновения — сильные и уверенные. Когда он опустил штанину и легко шлепнул по колену, Теппея пронзило острое чувство ностальгии. Школа, матчи. Все было так просто. Ханамия, глядя ему в глаза, неожиданно сказал: — Я ни о чем не сожалею. Я делал то, что хотел и мог, и играл так, как мне нравится. — А о том, что сделало тебя человекоимуществом, тоже не жалеешь? — спросил Теппей. Ханамия, не задумываясь, покачал головой и поднялся на ноги. — Я вообще ни о чем не жалею, Киеши. — Хорошо, — вздохнул Теппей, отчего-то ощущая облегчение. — Тогда и я не буду. И он обхватил Ханамию за бедра, подтянул ближе к себе и уткнулся лбом ему в живот. В конце концов, он имел на это право. *** В понедельник, ровно в полдень, все собрались в зале для переговоров: Теппей, его начальник, стажер и Морисаки-сан по одну сторону стола, супруг Морисаки-сан и его адвокаты — по другую. — Мы позвали вас, господа, — заговорил начальник, — чтобы в последний раз обсудить условия мирной сделки. В том случае, если сегодня мы не придем к мировому соглашению, дело пойдет в суд. — У нас есть только одно предложение, — адвокат Морисаки не стал даже дослушивать. — Морисаки Азуми-сан отказывается от притязаний на человекоимущество своего супруга, и на этом они расстаются. Иначе мы подаем запрос на отзыв вольных документов. — Киеши-сан, — начальник посмотрел на Теппея. Тот кивнул, слегка улыбаясь. — Морисаки-сан, — он посмотрел через стол на супруга, — я бы хотел задать вам один вопрос, который, вне всякого сомнения, вам зададут на слушании. Почему вы решили дать свободу вашей невольнице? — он слегка кивнул в сторону молодой женщины. Морисаки смотрел на него из-под тяжелых век так, словно пытался взглядом пригвоздить к месту. — Вы уже спрашивали, ответ с тех пор не поменялся. Потому что я любил эту женщину, и мне хотелось видеть ее свободной и счастливой. — Очень достойно, — кивнул Теппей. В нем вдруг проснулся гнев, такой, словно этот человек, который бессовестно лгал им всем в глаза, каким-то образом очернял намерения самого Теппея по отношению к Ханамии. — То есть, Накаяма-сан, его смерть и оставленное им имущество, которое унаследовала ваша супруга, не имеют к этому никакого отношения? Наступила пауза. Морисаки смотрел на Теппея, прищурившись. — Что вы хотите этим сказать? — вмешался адвокат, тоже вцепившись взглядом в Теппея. — Морисаки Азуми-сан унаследовала имущество своего покойного двоюродного деда после того, как были подписаны вольные документы… — Естественно, — перебил Теппей. — До того она и не смогла бы. Мы же помним, что единицы человекоимущества не могут наследовать. После еще одной паузы адвокат, холодно улыбнувшись одной стороной рта, сказал: — Киеши-сан, если вы намекаете на то, что наш клиент освободил Азуми, потому что узнал о смерти ее родственника и возможном наследстве, то это вам, я боюсь, будет сложно доказать. Теппей ощутил, как Морисаки-сан рядом с ним вздрогнула, сильно, будто от удара. Он сжал ее руку. — Во-первых, почему вы именуете мою клиентку так, словно она является единицей человекоимущества, позвольте узнать? — под его взглядом адвокат Морисаки смешался и пошел пятнами. — Во-вторых, вы правы, это, разумеется, недоказуемо. Доказуемо другое. Он выдержал паузу. Во взглядах напротив, устремленных на него, теперь читалось беспокойство. — Доказуемо, что Морисаки-сан, — Теппей кивнул в сторону мужчины, — использовал свое человекоимущество не по прямому назначению, без оформления соответствующих документов и с превышением нормы часов. Например, Азуми-сан, приобретенная как личный партнер, работала на его фабрике. Причем невозможно даже однозначно назвать должность, которую она занимала. Она была администратором, бухгалтером, уборщицей, координатором, специалистом по связям с общественностью… строго говоря, мне кажется, это примерно то, чем на маленьких предприятиях занимается хозяин. Снова он смолк, и снова никто ничего не возразил. Слегка улыбнувшись, Теппей добавил: — Это не говоря о том, что и остальные невольники, работающие на этой фабрике, были закуплены с другими целями. Кроме того, двое из них уже достигли пенсионного возраста и, соответственно, должны быть отправлены на покой с приличествующим содержанием. Насколько я понимаю, Морисаки-сан так этого до сих пор не сделал. Морисаки открыл было рот, но его адвокат что-то шепнул ему на ухо. И снова оба уставились на Теппея. — Доказуемо также, — продолжил Теппей, — что Морисаки-сан изымал средства из прибыли своего предприятия на личные нужды. Чем, собственно говоря, довел предприятие до разорения. И наконец, третье, что можно доказать — Морисаки-сан дурно обращался со своими невольниками. — Это вы как доказывать собрались? — ровным голосом спросил адвокат, отводя взгляд — теперь он смотрел Теппею куда-то в район уха. — Звонки на «горячую линию», которые поступали из дома Морисаки, — скучным голосом сообщил Теппей. — Разговор с доктором из медицинской комиссии, который проводил ежегодный осмотр и не только его и был подкуплен… он, не сомневайтесь, даст показания, потому что в его ситуации будет лучше сотрудничать со следствием. Кроме того, всегда можно прибегнуть к свидетельству Морисаки Азуми-сан как жертвы дурного обращения. Пока она была невольницей, она не могла свидетельствовать, но сейчас-то может. Адвокат Морисаки стянул с себя очки и принялся протирать их платком. Стояла звонкая тишина. — Чего вы хотите? Морисаки едва на месте не подскочил, глядя на своего адвоката дикими глазами. Тот на него не смотрел и даже не шелохнулся, но что-то было в его лице, отчего мужчина опустился на место. Челюсти его были плотно сжаты. — Предприятие и работники перейдут госпоже Морисаки, — ответил Теппей ровно, хотя ладони его вспотели. — В этом случае мы не будем подавать никаких исков. — Можете дать нам пятнадцать минут? — спросил адвокат, водружая очки на нос и поднимая на Теппея взгляд. Они вчетвером вышли из переговорной. Начальник, сияя, хлопнул Теппея по плечу и, не говоря ни слова, ушел. Стажер — лоб его усеивали капли пота — хрипло спросил: — Чаю, Морисаки-сан? Кофе? — Воды, — пробормотала она. Она была бледна, руки подрагивали. Теппей взял ее под локоть и усадил в кресло. — Это все? — спросила она, подняв на него глаза. — Все закончилось? — Думаю, да, Морисаки-сан, — мягко проговорил он. — Вряд ли у них есть еще тузы в рукаве. Она закрыла лицо руками. Вечером они на пару со стажером медленно упаковывали материалы дела в архивные папки. Теппей чувствовал себя слегка оглушенным. После того, как вторая сторона согласилась на мировую, Морисаки-сан долго плакала у него в кабинете — так долго, словно выплакивала слезы, накопившиеся за несколько лет. Потом она говорила по телефону с кем-то, кого-то называла «матушка», и Теппей догадался, что она разговаривает с той невольницей — матерью своего мужа. Он тоже позвонил Ханамии, чтобы рассказать, что все прошло хорошо. Ханамия в трубке хмыкнул: — Ну надо же, ты не облажался. В его устах это звучало как похвала. Перед расставанием Теппей спросил у Морисаки-сан, какие у нее планы насчет своих невольников. — Ну, мне, наверное, надо будет приобрести новых, — сказала она. Она все еще казалась несколько растерянной, но Теппей подумал, что это быстро пройдет. — И, конечно, пристроить стариков. Матушка нездорова, ей будет нужен хороший санаторий… — Вы не собираетесь никого освобождать? — спросил Теппей несколько ошеломленно. Молодая женщина посмотрела на него с изумлением: — Нет, конечно, зачем им это? Тем более, старые люди! Не могу же я выкинуть их на улицу! После этого они распрощались. Им предстояла теперь всего одна встреча — когда будут готовы документы по передаче имущества, и их надо будет подписать. Если, конечно, Морисаки-сан когда-нибудь впредь не понадобится адвокат. Он рассказал про ее решение насчет невольников стажеру, и тот совершенно не удивился. — Ну и нормально, а зачем им свобода? — спросил он. — Зато, представляете, Киеши-сан, она всю дорогу трахалась с этим старым уродом, а теперь сможет прикупить себе какого-нибудь молодого красавца! Вот молодец дамочка! — Не такой уж он и старый, ему лет сорок пять всего, — возразил Теппей. — Я и говорю — старый, — пожал плечами стажер. Улыбаясь, Теппей спросил его: — А ты почему решился на свободную профессию? — Всегда хотел быть адвокатом, — сияя, ответил парень. И тут же сник: — Но вообще было бы круче, если бы юристы тоже были несвободными. Страшно. — Твои родители невольники? — после паузы спросил Теппей. — Да, они в корпорации, — тот отмахнулся. — Очень удобно. Но работа скучная, конечно. Когда Теппей после окончания рабочего дня спустился в холл, оказалось, что его ждут. Ханамия сидел на скамейке, вытянув ноги, и вид имел расслабленный и ленивый. Изумленный, Теппей подошел к нему. — Ты что тут делаешь? — Принес тебе зонтик, — отозвался Ханамия, не вставая, и весело оскалился. — Там нет дождя! — А вдруг бы пошел? Теппей рассмеялся и протянул ему руку. Ханамия принял ее и поднялся. — Спасибо. Меня никто еще не встречал с работы. — О, я сделал это из корыстных побуждений, — легко пожал плечами Ханамия, все еще широко улыбаясь. — Мне влом готовить. Поэтому я решил, что праздничный ужин у нас будет где-нибудь. Ты согласен? — Да, — ответил Теппей. Он чувствовал, как тянется в улыбке рот, но ничего не мог с этим поделать. Он давно не ощущал себя таким счастливым. — Тогда пойдем, — Ханамия развернулся и двинулся к выходу, и Теппей поспешил за ним. На улице не было дождя, но не успели они пройти квартал, как пошел снег. Ханамия раскрыл над ними зонтик, и Теппей решил воспользоваться этим как предлогом, чтобы взять Ханамию под локоть и придвинуться к нему вплотную. Ханамия привел его в забегаловку, где подавали жареную говядину. Они уселись за стол с жаровней посередине, заказали пиво. Ханамия сноровисто обжаривал мясо, а потом, прихватывая его палочками, тянулся через стол, чтобы сунуть кусок в рот Теппею. Он смеялся и хмелел на глазах — волосы его растрепались, глаза блестели, щеки раскраснелись. Теппею хотелось его поцеловать. Они вывалились оттуда поздним вечером, сытые и пьяные, хохочущие, цепляющиеся друг за друга. Снег все еще шел — теперь тяжелыми, густыми хлопьями. Ханамия трепался и трепался, рассказывал что-то — не то чтобы смешное, но так ехидно и весело, что Теппей никак не мог перестать смеяться. Потом вдруг на их пути фонарей стало меньше, вокруг сомкнулась негородская темнота, голос Ханамии почему-то стал тише и глуше, как-то нежнее, интимнее. Теппей уже не слушал, что он говорит — он залипал взглядом на блестящие губы, которые Ханамия беспрестанно облизывал. Он толкнул Ханамию в сторону, к темной стене, прочь от тротуара и редких фонарей. Ханамия тяжело выдохнул, запрокинув голову, и Теппей начал целовать его, полез руками под одежду. Ханамия что-то шептал в поцелуи и зарывался руками ему в волосы, иногда больно дергая. Их спугнули шаги. Прошла по улице женщина с собакой, и пес дернулся с поводка в их сторону, но она призвала его к ноге и ушла. — Пойдем домой, — прошелестел Ханамия. Почему-то у Теппея снова перехватило дыхание — может быть, потому что Ханамия сказал «домой». Он кивнул. Они пошли. Они трахались до рассвета, а потом вырубились, едва успев улечься рядом. И утром Теппей закономерно проспал, но решил не спешить. Он долго лежал рядом с Ханамией, смотрел на его расслабленное во сне лицо, гладил волосы и осознавал восхитительную и жуткую вещь — он влюбился. *** Неделя прошла в мелкой суете. На работе Теппей утрясал последние мелочи, связанные с делом Морисаки, дома Ханамия показывал ему фотографии и рекламные проспекты квартир. — Может, ты сам выберешь? — жалобно спросил Теппей. — Нет уж, — с живодерским удовольствием ответил Ханамия. — И сделать все за тебя, избавив тебя от мук выбора? Не дождешься. В четверг вечером Ханамия продемонстрировал бланк договора. — Компания занимается техподдержкой. Головной офис у них в Фукуоке, работники на местах все фрилансеры. То есть присутственных часов у меня не будет, все дистанционно. Теппею почему-то показалось, что он нервничает. — Хорошо, — он забрал бумаги из рук Ханамии. — Я посмотрю. В смысле, на предмет каких-то юридических… ну, мало ли… — он сам вдруг отчего-то занервничал и смешался. Ханамия вскинул бровь. — Какой процент тебе прописать? — Что? — переспросил Теппей. — Процент? — Ну не тупи, — Ханамия раздраженно закатил глаза. — Кто тут хозяин-то вообще? Теппей не удержался — поморщился и увидел, как насмешливо изогнулись губы Ханамии. — Какой-нибудь минимальный. — Э, нет, так не пойдет. Жить за твой счет я не намерен. — Ханамия, — Теппей встал, положил руки ему на плечи, сжал. — Давай не будем устраивать торг наоборот, хорошо? Какой сочтешь нужным, такой и прописывай. Ханамия ничего не ответил, но Теппей был рад и этому — по крайней мере, он не стал возражать. Встреча с Ханамией-сан была назначена на субботу. Вечером в пятницу Ханамия так нервничал, что к нему страшно было прикоснуться; Теппей, впрочем, все равно попробовал. Результатом стала короткая, но злая склока, и Теппей предпочел убраться на кухню. Он не особенно напрягся: Ханамия, невзирая на нервы и плохое настроение, все же не был и вполовину так ужасен, как первое время после покупки. В глубокой ночи Теппей проснулся от того, что Ханамия, забравшись под одеяло, прижался к нему спиной. Сначала Теппей лежал неподвижно, притворяясь спящим, но потом все-таки повернулся на бок и обнял Ханамию, притянув его поближе к себе. Ханамия не стал возражать. Так они и заснули. С утра Ханамия был молчалив и бледен. Теппей приготовил завтрак и сварил кофе — он тоже молчал, поскольку не знал, что говорить, и не был уверен, надо ли. Они вышли из дома в порывы ледяного ветра. День был ясный и пронизывающе холодный. Ханамия натянул шарф до самых глаз и зябко прятал руки в карманах; впрочем, Теппею казалось, что он не столько мерзнет, сколько нервничает. Хотелось сказать ему что-то ободряющее, но Теппей не мог придумать ничего, кроме банального «все будет хорошо», а он не был уверен, что это не разозлит Ханамию. Встреча была назначена в кофейне на вокзале Уэно. Теппей и Ханамия прибыли раньше, заняли столик, и Теппей пошел к стойке, чтобы заказать им кофе. Выпечка на витрине выглядела очень привлекательно, и он застрял, выбирая между заварными пирожными с кремом из зеленого чая и венскими вафлями в виде панд. Когда он вернулся к столику с подносом, груженым стаканом латте, тарелкой с вафлями и чашкой двойного эспрессо — для Ханамии, — оказалось, что тот за столиком уже не один. Теппей едва не споткнулся и замер на мгновение, разглядывая женщину. Она не выглядела на возраст, подходящий для матери почти тридцатилетнего мужчины. Теппей вряд ли дал бы ей больше сорока. Сначала ему показалось, что они с Ханамией очень похожи, но, подойдя ближе, он понял, что схожи они разве что мимикой, а еще у Ханамии ее рот. В остальном же они очень разнились. Ханамия-сан была красива без оговорок: длинные, гладкие черные волосы, миндалевидные черные глаза, ровная светлая кожа. Рядом с ней было очень заметно, какой у ее сына на самом деле нездоровый цвет лица, какие неправильные черты. Теппей подивился тому, какой Ханамия на самом деле отчетливо некрасивый — и при этом привлекательный. Он опустил поднос на стол. — Здравствуйте, Ханамия-сан. Она подняла голову, глядя на Теппея. Они с Ханамией оба молчали — то ли еще не успели начать разговор, то ли не знали, как. Теппей поставил чашку перед Ханамией и спросил у его матери: — Что вам принести? — Я сам, — неожиданно проговорил Ханамия, поднимаясь на ноги. Дернулся было к стойке, но остановился, протянув руку ладонью вверх и не глядя на Теппея. Моментально сообразив, чего от него хотят, Теппей подал ему карточку. Ханамия ушел к стойке, ссутулившийся и напряженный, и Теппей сел на его место, напротив Ханамии-сан. — Киеши-сан, — проговорила она наконец и бледно улыбнулась. У нее был низкий приятный голос, похожий на голос Ханамии. — Приятно с вами познакомиться. И она посмотрела в сторону стойки, на своего сына. В лице ее читалась тревога. — Я надеюсь, — заговорила она после паузы, явно с трудом подбирая слова, — Макото не доставляет вам беспокойства? — Нет, — сказал Теппей. Он ощущал острую неловкость. Как вести себя в подобной ситуации? Он даже представить себе ничего такого не мог. — Простите, Киеши-сан, — сказала она, выдержав еще минуту молчания. — Вы, наверное, смотрите на меня и думаете, как так вышло, что мой сын нарушил закон? — Нет, Ханамия-сан, — Теппей невольно улыбнулся. — Я знал Хана… Макото еще по старшей школе, так что вполне себе представляю, как он может нарушить закон. Она посмотрела на него с искренним недоумением. — Простите, я не понимаю, о чем вы. Макото был совершенно идеальным ребенком, я ни одной жалобы не получила за всю его школьную жизнь. Когда я узнала… — она снова посмотрела на Ханамию. — Это был шок. Теппей тоже посмотрел в сторону стойки. Ханамия как раз получал свой заказ, улыбаясь девушке-баристе так мило, что та вся цвела. Наверное, со стороны Ханамия действительно производил впечатление очень приличного, милого, очаровательного человека. Теппею он никогда таким не казался, так что он даже не задумывался, что кто-то может не считать Ханамию воплощением вселенского зла. Ханамия тем временем подошел со столиком с подносом, поставил перед матерью чашку с чем-то под шапкой взбитых сливок — запахло шоколадом, — а перед Теппеем — тарелку с заварными пирожными. — Ханамия, я уже взял вафли! — Я видел, как ты на них смотрел, — отрезал Ханамия. — Просто погоняю тебя на площадке еще немного. Теппей заулыбался, глядя на него. — Спасибо. — Угу, — отозвался Ханамия и глотнул своего кофе. — Остыл, наверное? — спросил Теппей. — Может, взять тебе другую чашку? — Нет, нормально, — ответил Ханамия. — Он такой мерзкий, очень бодрит. Раздался тихий смешок, и Теппей, вскинув взгляд на Ханамию-сан, увидел, что она смотрит на них обоих с легкой улыбкой. Потом она протянула руку и провела по волосам Ханамии. — Простите меня, Киеши-сан, — проговорила она, и в голосе ее прозвучало искренняя просьба о прощении. — Я была в некотором шоке. Все это — обвинение, суд, приговор… К тому же мне как-то не приходило в голову, что Макото станет… — она замялась, подбирая слова. — Личным партнером, — подсказал Ханамия мрачно, потягивая свой кофе. Вид у него был угрюмый. — Да, — она быстро кивнула. — Я думала, может быть, что-то… какая-то другая деятельность… — она беспомощно развела руками. — К тому же, это такая бумажная волокита… я долго не могла получить никакой информации, все подавала и подавала запросы. — Ты бы все равно не могла меня купить, — резковато ответил Ханамия. Она вскинула на него слегка обиженный взгляд. — У меня есть деньги, Макото. — Дело не в этом, Ханамия-сан, — вмешался Теппей. — Вам не продали бы его по закону. Даже если бы он продавался в другом статусе, не как личный партнер, все равно не продали бы. С продажей человекоимущества родственникам первой линии все очень сложно. Губы ее задрожали, глаза заблестели. Она потянулась за салфеткой. — Я, признаться, надеялась… — Мам, — вздохнул Ханамия, отставляя чашку. — На что? Он не может меня продать ни тебе, ни кому-нибудь еще, пока не истечет срок обязательного владения. А после этого… — Ханамия метнул в Теппея быстрый взгляд, — он обещал меня освободить. Ханамия-сан высморкалась в салфетку и подняла на Теппея мокрые глаза. — Срок обязательного владения — это же пять лет? — Да, — Теппей кивнул. — И вы намерены освободить Макото? Он снова кивнул. Она порывисто потянулась через стол и схватила его за руку. — Спасибо вам, Киеши-сан! Спасибо вам огромное! Вы так много делаете для Макото! Ее эмоциональность откровенно смущала. Теппей положил руку поверх ее ладони, старательно улыбаясь. — Что вы, Ханамия-сан. Макото мне важен, — он почувствовал на себе пристальный взгляд Ханамии и очень постарался не покраснеть. — И мне не нравится видеть его невольником. Это не тот тип отношений, который я бы хотел. Очевидно, он сказал что-то не то: рука Ханамии-сан в его ладони напряглась, а сам Ханамия хмыкнул. Посмотрев на него, Теппей увидел, что он опустил взгляд в свою чашку. Его мать смотрела на Теппея в упор со странным непониманием в глазах. — Простите, Киеши-сан, я, кажется, не очень… тип отношений? — Да, — он перевел взгляд с нее на Ханамию. — Простите, что не так? Ханамия вздохнул и поднял голову. На его губах блуждала странная, не поддающаяся характеристике улыбка. — Очевидно, мама полагала, что ты мой приятель, который купил меня из чувства сострадания, и я просто живу у тебя дома. — Он громко фыркнул. — Не поверишь, мам, с самого начала он примерно так все и планировал. Теппей чист душой и сердцем. — Ядовито ухмыльнувшись, он наконец посмотрел Теппею прямо в глаза. — Правда, он никогда не был моим приятелем. Скорее уж наоборот. — Я не понимаю, — голос Ханамии-сан звучал жалобно. Ханамия вздохнул и перевел взгляд на нее. — Мам, я его личный партнер. В исторической литературе это называется «наложник». Но сейчас, к счастью, этот термин не используется… — Ханамия, — перебил Теппей, поморщившись. — Не надо. Взгляд Ханамии-сан был откровенно несчастным. — Но почему? — спросила она. — Почему тебя не продали какой-нибудь женщине, если уж ты… если тебе нельзя было найти другого применения?! Голос ее, сначала тихий, под конец зазвучал все громче и громче, люди за соседними столиками начали оборачиваться. Ханамия сидел с каменным лицом. Теппей снова попытался взять женщину за руки, но она одернула их, схватила еще одну салфетку и зарылась в нее лицом. Плечи ее затряслись. — Потому что я гомосексуал, мама, — голос Ханамии был ледяным. — Естественно, меня продали как товар для мужчин. Ханамия-сан плакала. Теппей смотрел на это, ощущая себя чудовищно беспомощным. Ему и в голову не приходило, что именно эта часть нынешнего статуса Ханамии окажется для его матери наиболее травмирующей. Какая, в конце концов, разница, какой ориентации твой ребенок, если он в неволе? Ханамия тоже ничего не говорил и не делал, а когда Теппей, не в силах больше смотреть на рыдающую женщину, потянулся к ней, положил ладонь ему на запястье и качнул головой. Теппей послушался. И постепенно всхлипывания Ханамии-сан стихли, она перестала трястись. Вытерла лицо, высморкалась. Скомкала салфетку и начала подниматься. — Мне нужно в дамскую комнату, — проговорила она гнусаво. — Извините меня. Едва только она скрылась, из Ханамии будто вынули какой-то стержень. Он странно обмяк в своем кресле, а лицо его сделалось таким несчастным, что Теппей на мгновение испугался, что он тоже сейчас расплачется. — Похоже, у тебя не было шанса совершить каминаут перед матерью, — тихо проговорил он, борясь с желанием затащить Ханамию к себе на колени и обнимать до тех пор, пока это ужасное несчастное выражение не сойдет с его лица. — Я вообще не планировал этого делать, — отозвался Ханамия, глядя в пространство. — Думал: стану старше — женюсь по сватовству, заведу детей и буду гулять от жены по мужикам. — Серьезно? — Куда уж серьезнее, — Ханамия хмыкнул и посмотрел на него. — Что это у тебя такое лицо, как будто ты о подобном никогда не слышал? — Я бы так не смог, — просто ответил Теппей. — Не следовало ей говорить про нас, да? Пусть бы думала… вот то, что ты сказал. Ханамия передернул плечами. — Да ничего. Что мне мешает, когда я стану свободным, воплотить этот план? Если я женюсь, мама благополучно забудет этот… каминаут, — он фыркнул. — Все равно она уверена, что все свои гадости я всегда делал только чтобы ее позлить. Вот и это… Теппей слушал, и ему казалось, что Ханамия вонзил ему в грудь нож и планомерно проворачивает его. Не то чтобы он рассчитывал, что через пять лет, когда он подпишет вольные документы, Ханамия будет любить его и останется с ним… Хотя что врать себе, он рассчитывал. Вернее, не столько рассчитывал, сколько мечтал. Теппей зажмурился, резко выдохнул, и Ханамия смолк на полуслове, глядя на него вопросительно. — А мне как раз показалось, что твоя мама считает тебя ангелом, — сказал он, очень стараясь не говорить сквозь зубы. — Ни одной жалобы за все время обучения в школе и все такое. Ханамия пожал плечами. — Это правда, я всегда хорошо шифровался. Так что мама уверена, что в школе я был ангелом, а демоном — только с ней. А между тем ей досталось гораздо меньше, чем, например, тебе. — Мне когда именно? — сухо спросил Теппей. — В школе или недавно? Сильно сомневаюсь, что даже суммарно мне досталось больше — с ней ты восемнадцать лет прожил. Ханамия не успел ответить — вернулась его мать. Она совсем успокоилась, только глаза у нее были красными. — Простите меня, Киеши-сан, — проговорила она церемонно. — Я зря устроила вам сцену. Полагаю, вы делаете для моего сына все, что можете, и вряд ли для него был возможен лучший вариант. Ханамия хмыкнул. — Тут ты очень права, мама. Она посмотрела на него, покачала в изумлении головой. — Никогда даже не подозревала, что тебе нравятся парни. Вокруг тебя всегда было так много девушек, — она всплеснула руками. — Макото, а Кентаро-кун тоже?.. Лицо Ханамии дернулось — всего на мгновение, но Теппею, который как раз смотрел на него, этого мгновения хватило. Вот оно что, мелькнуло в голове. Сето. Это объясняло, почему он так грузился насчет предательства своего напарника. — Нет, — напряженно ответил Ханамия матери. — Кентаро был просто другом. — А Имаеши-кун? — спросила мама. — Хара-кун? Ханамия тяжело вздохнул. — И они тоже, мама. Я бы не стал заводить отношения с товарищами по команде. Ханамия-сан поспешно кивнула несколько раз. — Да, конечно. Прости, я не подумала об этом. Ханамия ничего не сказал на это, и за столом образовалась пауза. Теппей вертел в руках свой стакан из-под латте. На тарелках лежали наполовину съеденная вафля и нетронутое пирожное. Ханамия-сан терзала очередную салфетку. Ханамия мрачно смотрел в пространство. — Может быть, вы хотите остаться вдвоем? — спросил Теппей, ни на кого специально не глядя. Ханамия вздрогнул, его мать вскинула голову. — А вы можете нас оставить? — спросила она с робкой надеждой в голосе. — Конечно, — с фальшивой сердечностью ответил Теппей и даже ухитрился улыбнуться. — Вы давно не виделись, мне кажется, вам надо побыть вдвоем. И он вопросительно посмотрел на Ханамию. Тот, не глядя в ответ, кивнул. Теппей начал спешно подниматься, потом, не закончив движения, полез в карман, выложил перед Ханамией кредитку. — На всякий случай, — сказал он в ответ на мрачно-вопросительный взгляд. Ханамия снова кивнул и сгреб карточку. Теппей, продолжая улыбаться — он подозревал, что со стороны это должно выглядеть как улыбка робота, — вылез из-за стола, надел пальто. — До свидания, Ханамия-сан. Было очень приятно познакомиться. — Конечно, Киеши-сан, — она привстала, поклонилась. — Мне тоже. Мы обязательно должны увидеться еще. — Жду с нетерпением, Ханамия-сан, — он тоже поклонился ей. Выпрямился — и наконец пошел прочь. На душе было невыносимо тяжело. Пять лет. Предположим, они проживут эти пять лет… не в любви, но в каком-то согласии. И что потом? Потом Ханамия, получив свои документы, развернется и уйдет, а что останется Теппею? Не лучше ли закончить все сейчас, чего бы это ни стоило? Или оставить себе эти пять лет, надеяться, что за них Ханамия влюбится в него… или он сам перестанет что-то испытывать к Ханамии? Теппей судорожно вздохнул и ускорил шаг, словно надеялся убежать от собственных мыслей. Он уже почти дошел до выхода из здания вокзала, когда услышал за спиной стремительные шаги. Обернулся — и увидел Ханамию. Он избавился от шарфа, и ошейник было видно как никогда раньше. Теппей не успел этому удивиться — Ханамия подлетел к нему, обхватил лицо Теппея ладонями и поцеловал его. Теппей автоматически обнял его в ответ; краем глаза он отметил, что несколько человек посмотрели в их сторону, но ошейник их явно успокоил. Когда поцелуй закончился, Ханамия прижался лбом ко лбу Теппея. — Спасибо, — тихо сказал он. — Пожалуйста, — ответил Теппей, хотя и не понял, за что конкретно благодарит его Ханамия. Тот отстранился, сунул в руки Теппея пакет. — Твое пирожное. Его упаковали. — Ханамия… — Я тебе позвоню, — сказал Ханамия. Развернулся и пошел назад, к кафе. Он действительно позвонил — поздним вечером, когда Теппей, переделав все домашние дела (он даже пренебрег услугами клининга и убрался в квартире сам), — сидел, уставившись в телевизор, и пытался то ли отвлечься, то ли вспомнить, чем же он раньше, когда не было Ханамии, занимался по вечерам. Ханамия сказал: — Она сняла номер в гостинице недалеко от вокзала. Ты не против, если я останусь у нее на ночь? Формулировка на несколько мгновений лишила Теппея дара речи. Ханамия, невзирая на то, что уже больше года жил в статусе невольника, так и не привык, как Теппею казалось, вести себя подобающим образом. Он заявлял намерения, требовал, ставил перед фактом — но не просил. Сейчас же это была просьба. — Киеши? — позвал в трубке Ханамия, когда молчание затянулось. — Да, — поспешно ответил Теппей. — Да, конечно, оставайся. — Хорошо, — отозвался Ханамия. — Я позвоню тебе завтра. И он отключился. Ждать больше было нечего. Выключив телевизор, Теппей поднялся с дивана и отправился в спальню. Но уснуть не вышло. Он ворочался с боку на бок, ему то становилось жарко, и тогда он откидывал одеяло, то холодно, и тогда он накрывался снова. Подушка вдруг начала казаться слишком пышной, матрас — слишком жестким. Он пытался найти удобную позу, пытался успокоить дыхание, пытался думать о чем-нибудь приятном и позитивном, но в итоге все сводилось к тревоге, давящей, жалящей, которой он не мог найти причины. Промаявшись час, он сдался. Поднялся с кровати, вернулся в гостиную. Повертел в руках пульт от телевизора, но не стал включать. Взял телефон. Ни звонков, ни сообщений. Он вдруг сообразил, что давно ничего не слышал от Хьюги или Рико. Как там у них дела? Он попытался вспомнить, когда у них истекает срок обязательного владения, но сообразил, что точной даты не помнит. А ведь помогал оформлять документы. Вспомнив об этом, он вспомнил и о бланке договора, который ему показал Ханамия. Надо бы посмотреть, что там. Но прежде, повинуясь импульсу, Теппей открыл на мобильнике ту самую отслеживающую программку, про которую ему сказал Ханамия. Она открылась в виде карты, и сначала это был весь Токио, но парой секунд спустя карта загрузилась, увеличилась, и Теппей увидел точку, мерцающую в районе Уэно. Гостиница, рядом вокзал. Ханамия не лгал. Теппей открыл меню сбоку от карты. Оно предлагало опции: «найти местоположение» — это программа делала автоматически, «подать сигнал» — интересно, какой сигнал и кому, «сообщить в полицию» — наверное, на тот случай, если местонахождение не находится, «активировать электрошокер»… Теппей с отвращение закрыл программу. Электрошокер. Может, туда еще мини-бомбу предложат встроить? Он бросил телефон на диван и принялся искать бланк договора. Тот нашелся на журнальном столике, на нижней его секции, куда Теппей обычно сбрасывал старые журналы и телепрограммы. Сейчас там, помимо них, лежала еще и папка с документами о возврате из «Фукуро». Теппей повертел ее в руках, потом отнес в прихожую и сунул в свою сумку. Он же собирался спустить их в шредер — это он и сделает. Только после этого он взялся за бланк договора. Составлен документ был грамотно и просто: соглашение между владельцем единицы человекоимущества таким-то и компанией такой-то, дополнительная деятельность для единицы человекоимущества (прочерк), приобретенной в качестве (прочерк), организованная с согласия и по желанию указанной единицы человекоимущества… Теппей быстро скользил глазами по строчкам. Удаленная работа, не более двадцати часов еженедельной занятости, процент, отчисляемый в налоговые органы, процент, отчисляемый владельцу единицы человекоимущества... Соглашение заключается на год с возможностью автоматического продления, но может быть отозвано в любой момент по желанию владельца единицы человекоимущества. Теппей прикрыл глаза, выдыхая. Странное это было ощущение, если не сказать страшное — что Ханамия, в сущности, не может ступить и шагу без его согласия. Это одновременно и напрягало, и приносило некое сытое, животное удовлетворение. Теппею совсем не нравилось это ощущение и сам факт, что он что-то подобное испытывает. Он потряс головой и взял ручку. Раз уж он все равно не спит, то хотя бы сделает что-то полезное. Он принялся заполнять контракт. Ханамия позвонил в воскресенье днем, как раз когда Теппей, решивший, что не потратит утро на ожидание и бессмысленное метание по квартире, возвращался из спортзала. — Ты где? — спросил Ханамия, не успел Теппей ничего сказать, и прозвучало это до странности тепло, будто дыхание возле уха. — Почти дома, — ответил Теппей — он как раз открывал дверь, придерживая телефон плечом. — Я проводил маму, — сказал Ханамия. — Сижу на вокзале. Хочешь — приезжай, погуляем в парке. — Мне нужно не меньше часа, — сказал Теппей, и Ханамия ответил: — Я подожду. Они встретились через час на входе в парк. Теппей пришел чуть раньше, а Ханамия появился минуты через три с двумя стаканами кофе в подставке. — Держи, — он подал Теппею стакан повыше, а подставку выбросил в урну. — Твое любимое сладкое молоко с каплей кофе. Теппей рассмеялся. — Это называется латте, Ханамия. — Да, мне рассказывали, — невозмутимо отозвался тот. — Каких только извращенцев нет на свете. Они неспешно пошли по вишневой аллее. Голые ветки были обвиты проводами гирлянд — наверное, думал Теппей, с наступлением темноты тут становится красиво. — Ты бывал здесь весной? — спросил он у Ханамии. Тот пожал плечами. — Может, мимо пробегал. — И неожиданно добавил: — Я больше момидзи люблю, чем сакуру. После недолгой паузы Теппей спросил: — Как все прошло? Ханамия неопределенно пожал плечами. — Вроде нормально. Слез и истерик не было. Болтали, вспоминали мое детство, — он скорчил гримасу. — Поужинали за твой счет. Теппей фыркнул. — Не сомневался в тебе. А я посмотрел твой контракт, там все нормально. Заполнил его. В трех экземплярах. Завтра можем все и оформить. — Ага, — сказал Ханамия на это. — Спасибо. И снова они пошли молча. Теппей временами косился на Ханамию — тот закутался в шарф по самые глаза и не смотрел по сторонам. Теппею подумалось, что Ханамия выглядит мрачным. Ему вдруг пришло в голову, насколько это должно быть для Ханамии тяжело. Он никогда не производил впечатления человека, который легко сходится с другими людьми. В основном потому, что Ханамии — так предполагал Теппей — люди в большинстве своем не нравились. Теппей ему, скорее всего, не нравится тоже. Каково это должно быть — понимать, что впереди пять лет жизни бок о бок с не особенно приятным человеком, и деваться из этой жизни некуда? А еще секс. Теппей чуть не поморщился при этой мысли. У Ханамии больше года не было секса, понятно, что он соскучился по ощущениям, но что будет, когда он насытится? Как это все будет нелегко. Теппей не сдержал тяжелого вздоха, и Ханамия покосился на него с недоумением. — Что опять? — Ничего, — бодро соврал Теппей. Ханамия прищурился, глядя на него, потом мотнул головой. В этот момент, разглядывая его лицо, Теппей вдруг с изумлением сообразил, что никакой мрачности на нем на самом деле нет. Ханамия выглядел слегка усталым, но без сомнения довольным. Намек на улыбку лежал в уголках его губ, глаза поблескивали. — Я тебе нравлюсь? — спросил Теппей неожиданно для самого себя. Ханамия метнул на него удивленный взгляд, потом фыркнул. — Нет, не особенно, — ответил он и показал Теппею язык. — Почему это? — спросил Теппей уязвленно. — Потому что ты отвратительно хороший и правильный, — охотно отозвался Ханамия. — Всех любишь, всех прощаешь, спасаешь своих врагов и все такое. Решаешь за других, что для них лучше. Удивляюсь, как твои друзья тебя терпят. — Выдержав паузу, он рассмеялся, глядя Теппею в лицо. — Можно подумать, я тебе нравлюсь. — Да, — просто ответил Теппей, глядя на него в ответ. — Ты интересный, с тобой… Он замолчал, не зная, какое подобрать слово. Интересно? Весело? Напряженно? Ханамия криво улыбнулся. — Ну вот видишь, о чем я и говорю. Тебе даже я ухитряюсь нравиться, ну что ты за невыносимый тип. Теппей остановился, и Ханамия тоже. Они стояли лицом друг к другу, и воскресная толпа гуляющих обтекала их с обеих сторон. — Тебе не кажется, что прожить пять лет с человеком, который тебе не нравится, будет тяжело? — спросил Теппей. Несколько мгновений Ханамия смотрел на него с явным изумлением, потом уголок его рта пополз вверх. — Ну, знаешь, как говорят: стерпится — слюбится. — Ханамия. Ханамия закатил глаза, потом шагнул ближе. — Мне никто не нравится, Киеши. Мне даже я не нравлюсь. Ничего, почти тридцать лет живу. Ты меня устраиваешь, — он сделал шаг назад и отвел взгляд. — Могло быть хуже. — Ханамия… Тот поморщился. — Киеши, если ты все пять лет намерен ныть, вот это действительно будет тяжело. — А что будет через пять лет? — спросил Теппей, не в силах сдержаться. — Ты получишь вольные документы и уйдешь? После длинной паузы Ханамия сказал неожиданно мягким, низким голосом, от которого по спине Теппея пробежал холодок: — Ты так говоришь, как будто эти вольные документы упадут мне на голову. Но ведь это ты мне планируешь их выдать, Киеши Теппей. Не захочешь — не будет никаких вольных документов. Теппей смолчал. Несколько секунд Ханамия просто рассматривал его, слегка склонив голову, потом пожал плечами. — Не понимаю, чего ты переживаешь. Пять лет еще. Может, мы осточертеем друг другу. А может, на Землю упадет метеорит. — Что? — переспросил Теппей, на мгновение решив, что ослышался. — Метеорит, — повторил Ханамия. — Конец света, все дела. Что? Теппей рассмеялся. Вернее сказать, он попросту покатился со смеху, согнувшись пополам и уцепившись за Ханамию, чтобы не упасть. Ему стало вдруг легко-легко, словно он сбросил какой-то тяжеленный груз. — Куроко, — выговорил он, задыхаясь, — помнится, как-то сказал, что никогда нельзя предсказать, как завершится игра, ведь на скамейку противника всегда может упасть метеорит. Вид у Ханамии стал таким раздосадованным, что Теппей рассмеялся еще сильнее и долго не мог перестать. Домой они вернулись ясным вечером, холодным до хрустального звона. У Ханамии замерзли руки, хотя он и был в перчатках, и в лифте Теппей взял его ладони в свои и принялся дышать на них, растирая. Потом он, не удержавшись, поцеловал Ханамии запястье, а потом потянул его на себя и поцеловал в замерзшие, подсохшие на холодном ветру губы. Они выпали из лифта, не разрывая поцелуя. Теппей кое-как нащупал ключи в кармане, отпер дверь, и они ввалились в квартиру, спотыкаясь об обувь и спортивную сумку Теппея. Ханамия прижал его к стене, продолжая целовать, а потом вдруг сунул ладони Теппею под все слои одежды и положил их на спину. — Ай! Холодные! Ханамия довольно рассмеялся. Глаза у него блестели, руки он не убирал. — Зато я согреюсь. Скажи спасибо, что не в штаны. — Это была бы потеря, о которой ты бы пожалел больше. — Пожалуй, — ухмыляясь, кивнул Ханамия и, отстранившись, принялся раздеваться. — Ну что, каков план? Секс — ужин — секс или ужин — секс — секс? — Секс — секс — секс? — предложил Теппей, пытаясь изобразить невинный вид. — Но-но! — Ханамия вскинул руку. — Я голодный. — Хорошо, — Теппей шагнул к нему, обнял, притянул ближе. — Тогда секс — ужин — секс. Я тоже голодный. — Что-то мне кажется, ты — в другом смысле, — фыркнул Ханамия, запрокидывая голову. Теппей провел пальцами по его горлу, по подбородку, обрисовал рот. Ханамия аккуратно прихватил губами его палец, а потом несильно укусил. — Прям в прихожей, да, Киеши? Теппей рассмеялся. — Я дотерплю до кровати. И он поцеловал Ханамию, и целовал все время, пока они, налетая на мебель и стены, пробирались через гостиную в спальню. Там он свалился на кровать спиной вперед, заваливая Ханамию на себя, но тот разорвал объятия, сел верхом на бедра Теппея и стянул через голову свой свитер, а потом футболку. Теппею хотелось что-то сказать. Слова мучительно бились на кончике языка, но он боялся, что, открыв рот, скажет решительно не то, произнесет слова, которые нельзя говорить — ни сейчас, ни когда-либо вообще. Ханамия наклонился к нему и поцеловал, его наэлектризованные волосы щекотали лицо Теппея. Ладони он запустил Теппею под одежду, широкими движениями оглаживая грудь и живот. Теппей положил руки ему на поясницу, обнимая, притягивая ближе. — Ханамия, — позвал он, когда тот отпустил его губы и поцеловал в шею под ухом. — Ханамия, — повторил он, когда следующий поцелуй пришелся под подбородок. В ответ Ханамия начал расстегивать на нем рубашку. Теппей гладил его по лицу, по голове, убирая волосы, приглаживая их. Ханамия, покончив с рубашкой, принялся за ширинку. Он стянул с Теппея штаны вместе с трусами до щиколоток, когда в дверь позвонили. Ханамия замер, вскинув на Теппея удивленный взгляд. — Ждешь кого-то? — голос у него был хриплый. Теппей мотнул головой. Его стоящий член прижимался к животу, и Теппею мучительно хотелось, чтобы Ханамия с этим что-нибудь сделал. — И пиццу мы вроде бы не заказывали… — Нет, — хрипло ответил Теппей. Ханамия улыбнулся, широко и плотоядно, отбросил в сторону штаны и трусы Теппея и, наклонившись, широким движением облизал его член. — Тогда пусть катятся… Звонок повторился. Ханамия отчетливо скрипнул зубами. — Кто-то намеков не понимает? Его губы сомкнулись на головке члена, и Теппей застонал и положил руку ему на затылок. Звонок повторился в третий раз. Выругавшись, Ханамия резко поднялся на ноги. — Лежи так, — рявкнул он и стремительно вышел из комнаты. Теппей выдохнул с коротким стоном. Очень хотелось хотя бы подрочить. Загремел замок, раздался голос Ханамии, шипящий и гневный — и тут же резко оборвался. Теппей, встревожившись, приподнялся на локтях. — Киеши! — позвал Ханамия из прихожей — в голосе его звучала смесь раздражения и какой-то, что ли, обреченности. — Иди сюда. Теппей встал, натянул штаны. Рубашка так и болталась на нем, расстегнутая, и застегивать ее он не стал. Он вышел в прихожую — и замер. В дверях стоял Хьюга. Первое, что бросилось в глаза Теппею — на Хьюге не было никакой верхней одежды. Джинсы, футболка, кеды, словно снаружи не зима с ледяными порывами ветра, а середина осени в лучшем случае. Хьюгу заметно трясло, не то от холода, не то от чего-то еще. Теппей шагнул к нему, а Ханамия, не говоря ни слова, протиснулся мимо и куда-то ушел. — Хьюга, — позвал Теппей. Тот поднял голову, глядя на Теппея пустыми глазами. Левая щека у него пламенела алым, будто след от ожога. — Киеши, — проговорил Хьюга. — Я, кажется, сбежал… Судорожно вздохнув, Теппей схватил его за плечи и практически втащил в квартиру. Стянул с него кеды, доволок до дивана, сгрузил. Откуда-то вдруг вынырнул Ханамия, с легким стуком поставил на журнальный столик большую кружку и перебросил Теппею плед. — Я буду в спальне. — Спасибо, — запоздало сказал Теппей, но за Ханамией уже закрылась дверь. На мгновение Теппея кольнуло острым сожалением — он мог бы тоже быть в спальне, вместе с Ханамией, а не выяснять, что такое произошло у Хьюги… Он тут обругал сам себя. Это его друг, в конце концов. И у друга беда. Он накинул плед Хьюге на плечи, присел рядом, подал ему чашку. Хьюга принял ее чисто автоматически, обхватил ладонями, втянул горячий пар, сделал глоток. Взгляд его постепенно становился осмысленным. — Это был Ханамия, да? — Да, — кивнул Теппей. — Не изменился, — пробормотал Хьюга. Потом, перехватив чашку одной рукой, он прижал вторую к щеке и поднял на Теппея взгляд. — Она меня ударила. Так странно, — его глаза посветлели. — Когда мы были в школе, помнишь, сколько раз она нас лупцевала? И все было нормально. А тут… я понял, что не могу больше находиться рядом с ней. Понимаешь? Теппей медленно кивнул. Он понимал, и еще как — правда, с другой стороны. Он едва успел поймать себя за язык, ухитрившись не спросить «что ты сделал?» Вместо этого он спросил: — Как так вышло? — Мы поругались, — Хьюга пожал плечами так, словно сам задавался тем же вопросом. — Мы… вернее, я. Я заговорил о нашем с ней соглашении. И она сначала не хотела отвечать, говорила — посмотрим, позже… Но я ее достал. И она сказала — прямым текстом сказала — что не даст мне свободу. — Он закрыл глаза и откинулся на спинку дивана, запрокинув голову. Кружка в его руке опасно накренилась, и Теппей обхватил его ладонь своими. — И я разозлился. Я… ну, ты помнишь. Мы с тобой про это говорили. Я догадывался, что она не хочет, но вот так… Я разозлился. Начал кричать. Спрашивал, почему. Мы же столько всего пережили вместе. И тогда она сказала мне — она мне не доверяет. Ты, сказала она, не надежен. Я, сказала, никогда не могу быть уверена, что в этот раз ты не подведешь. — Он качнулся вперед, снова забыв о кружке, оперся локтями о колени, уронив голову между рук. Теппей от греха подальше забрал кружку и поставил ее на столик. — Мы все кричали и кричали, и в конце концов она заявила, чтобы я не смел с ней разговаривать в таком тоне, а я сказал, что как хочу, так и буду разговаривать… и тогда она меня ударила. И заявила, что если я еще что-то подобное себе позволю — она меня продаст. Теппею показалось, что сердце его провалилось куда-то в пятки. Он смотрел на Хьюгу, не представляя, что можно сказать в ответ — но тот, судя по всему, и не ждал ничего. — И тогда я ушел. Просто развернулся и… — он вдруг сжался в комок, словно у него внезапно заболел живот. — Не знаю теперь, что делать. Это считается побегом, Киеши? Теппей не успел не то что ответить, но даже придумать ответ — насмешливый голос сказал: — Только не вздумай покупать и его тоже. Ханамия стоял за спинкой дивана, ухмыляясь — когда он успел выскользнуть из спальни, Теппей не заметил. — Я думал, ты пошел спать, — начал было он, морщась, но Ханамия перебил: — Удивительно жалкая история. Хьюга, ты просрал свою свободу еще более нелепым образом, чем я. Впрочем, могу понять Айду, я такому, как ты, кошелек с мелочью бы не доверил. — Ханамия! — повысил голос Теппей. — Если не хочешь уходить, то хотя бы помолчи. — Нет, — перебил Хьюга мертвым голосом и слегка качнул головой. — Пусть говорит. Он прав. — Ну вот, — притворно огорчился Ханамия. — Так неинтересно. Но вообще, Хьюга, — он присел на подлокотник, — интересное наблюдение, тебе не кажется? У Айды и Киеши много общего. Оба такие мирные и приличные, но когда у них заканчивается аргументация, переходят к грубой силе. Как так вышло, что они не стали парочкой? — Сам удивляюсь, — на губах Хьюги появилось что-то вроде улыбки. — Наверное, все дело в том, что Киеши любит парней. — Все еще странно. Айда не женщина. — Эй! — Хьюга обернулся на него с гневным огнем в глазах. — Придержи язык! — А то что? — Ханамия высунул упомянутый язык. — Оторвешь? Киеши расстроится, — и он картинно приобнял Теппея за плечи. — Как ты его терпишь? — буркнул Хьюга. Теппей пожал плечами, не вырываясь из объятий. — Люблю, должно быть, — ответил он, не подумав. И тут же вздрогнул, закаменев, сообразив, что именно сказал. Ханамия отодвинулся. Но Хьюга никак не среагировал — он, все так же скорчившись, смотрел в пространство. — У нее будет ребенок. У нас. Несколько мгновений Теппей сидел как оглушенный, все еще ощущая затылком жалящий взгляд Ханамии. — Хьюга… но это же хорошо. Хьюга скривился. — Хорошо, когда у ребенка один родитель свободный, а второй — невольник? Хорошо, когда один родитель не доверяет другому? Она не хотела мне говорить, представляешь? Ходила мрачная. Как будто это… горе. Она не доверяет мне, Киеши. А значит, я и сам буду при ней… как такой ребенок. — А это ее вина, что она тебе не доверяет? — вдруг спросил Ханамия. Голос у него был неприятный, будто острый. Хьюга повернул голову, глядя мимо Теппея на Ханамию. — Нет. Но я и не говорил, что это ее вина. — Давайте выпьем, — предложил Теппей. Наверное, это была не самая умная идея, но других у него не было, а сидеть в гостиной, смотреть на бледного, изможденного Хьюгу и слышать едкие комментарии Ханамии не осталось больше сил. Ханамия фыркнул, Хьюга посмотрел на Теппея удивленно, но оба без возражений пошли на кухню. В барном шкафчике Теппей обнаружил пополнение: несколько бутылок вина, саке, еще пару бутылок чего-то крепкого. Он рассудил, что наиболее кстати сейчас будет крепкое. — Не вздумай класть туда лед, — предупредил Ханамия, глядя, как он разливает напиток по стаканам. — Это односолодовый виски двенадцатилетней выдержки, а не то, что ты обычно лакаешь. — Не знал, что Киеши пьет, — буркнул Хьюга, принюхиваясь к своему стакану. — С такими-то друзьями как не запить, — охотно отозвался Ханамия, делая крошечный глоток и прикрывая глаза. — Ммм, хорошо. — Пить он начал с тобой, — огрызнулся Хьюга. — Кончай перевешивать… — Хьюга, — мягко перебил Теппей. — Он просто тебя дразнит. — Ну да, конечно, — фыркнул Хьюга. — Защищай его. Ты всегда его защищал. — Что? — удивился Ханамия. Теппей вытаращился на Хьюгу. — Когда это я его защищал? — Ну, как, — пожал плечами Хьюга. — После матча… после второго, я имею в виду. Все это — Ханамия вовсе не плохой, Ханамия прекрасный игрок, такой талантливый. Особенно когда Кирисаки перестали грязно играть. — Не было такого! — в один голос проговорили Теппей и Ханамия. Хьюга поднял на них взгляд — глаза его начали блестеть, на щеках проступил румянец. Кажется, он стремительно хмелел. — Чего именно? — Не переставали мы грязно играть! — Я не говорил о нем такого! Хьюга рассмеялся. — Ханамия, чтобы проверить, достаточно записи ваших матчей с третьего года посмотреть. Ханамия передернул плечами. Выглядел он не на шутку раздраженным. — Просто это был последний год. Мы не собирались ничего выигрывать. — Да-да, конечно, — Хьюга смотрел на него с пьяной улыбкой. Стакан его уже был пуст, и Теппей аккуратно подлил ему еще. — А как же «мы играем грязно не ради победы, а потому что нам это нравится»? У Ханамии сделалось такое лицо, будто он собирался ударить Хьюгу, но тот уже переключился на Теппея: — А ты, — он ткнул его пальцем в грудь, — из-за всех этих твоих «Ханамия не плохой» я даже решил, что ты в него влюбился. — Да как ты мог такое решить? — Теппей оглянулся на Ханамию, у которого выражение лица было такое, словно он не мог понять, то ли ему дальше злиться, то ли смеяться. — Хьюга, ты даже не знал, что мне парни нравятся. — Да уж конечно, не знал, — хмыкнул Хьюга. — Ну, то есть, я дольше соображал, конечно, но к третьему году уже знал. А Рико раньше поняла, еще на первом… Он замолчал, покачивая стакан в руке, ловя свет на поверхность янтарной жидкости. Теппей снова взглянул на Ханамию. Тот, пристроив локоть на краю стола, уложил голову сверху и смотрел на Хьюгу сквозь виски в своем стакане. Теппея внезапно поразило, сколько во взгляде Ханамии понимания, и он задумался, поражает ли это самого Ханамию. Вряд ли он когда-то думал, что будет в схожей ситуации с Хьюгой Джунпеем. — Ты прав, — произнес Хьюга, и Теппей сразу понял, что обращается он к Ханамии. — Я не заслужил ее доверия. Я попробую снова… Ханамия закатил глаза. — Хьюга, это тебе не поможет. Если один раз облажался в таком серьезном деле, как доверие, тебе уже ничто не поможет. Просто смирись с тем, что есть. Не то чтобы она привязывала тебя к кровати и порола ремнем, верно? Теппей подавился виски, но Хьюга, видимо, не воспринял эти слова всерьез. — Хочешь сказать, ты смирился? — спросил он, глядя на Ханамию в упор. Тот передернул плечами. — Я же здесь, верно? Порядочные люди — а Айда порядочная, как и Киеши — предсказуемы в том хотя бы, что они не перепродадут тебя в бордель, не посадят в подвал на хлеб и воду и не бросят подыхать от голода в старости, даже если ты проешь им мозг до черепной коробки. — Он ухмыльнулся. — Они могут сорваться, да. Я вот получил ремнем по заднице — ну так посмотри на него, — Ханамия не глядя мотнул головой в сторону Теппея — глаза его были полуприкрыты, рот тянула насмешливая улыбка, — он до сих пор мается. Ты схлопотал по роже — так на что спорим, Айда появится тут не позже чем через час, в слезах и раскаянии? Просто забудь об этой херне у тебя на шее и живи. Он замолчал, и на кухне наступила тишина. Теппей смотрел на Ханамию — он очень хотел поймать его взгляд, но тот продолжал отводить глаза. Хьюга созерцал пол, и было видно, как в решимости твердеет его лицо. Потом он вскинул голову, открыл рот — и в дверь позвонили. — Говорил же, — буркнул Ханамия, откидываясь на стуле. — Я открою, — Теппей поднялся на ноги и пошел в прихожую. За дверью стояла Рико. Она прижимала руки к груди, ее глаза на осунувшемся, побледневшем лице казались неестественно огромными. Теппей приметил красные прожилки в белках и припухшие веки. Она действительно плакала. — Теппей, — выдохнула она, перешагнув порог. — Джунпей… я… он… Она смолкла, прижав ладони ко рту и глядя Теппею за спину. Обернувшись, он предсказуемо увидел Хьюгу. — Джунпей, — в голосе Рико звучали отчетливые слезы. — Прости… прости меня, пожалуйста… Она расплакалась. Вздохнув, Теппей взял ее за руки, подвел поближе к Хьюге. — Можете поговорить в спальне. Дверь из гостиной. Рико судорожно кивнула, все еще вздрагивая от рыданий. Хьюга осторожно, робко даже положил руки ей на плечи — и она уткнулась лбом ему в грудь. — Прости, — услышал Теппей неразборчивое. — Я… нельзя было так… я была не права… я подпишу… Судорожно вздохнув, Хьюга на мгновение сильно прижал ее к себе, потом развернулся, приобнял ее за плечи и повел в спальню. Теппей вернулся на кухню. Ханамия сидел, навалившись на стол, подпирая голову руками, и смотрел в черную тьму за окно. Вряд ли он что-то видел там, кроме своего отражения. Из спальни были отчетливо слышны судорожные рыдания Рико. Потом Хьюга заговорил — взволнованно, срывающимся голосом. Она его перебила — ее голос звучал выше, чем обычно, и тоже срывался. Теппей пожалел, что слышимость в квартире такая хорошая. — Она, конечно же, освободит его, — медленно произнес Ханамия. Теппей встал рядом с ним. На него вдруг ни с того ни с сего навалилась страшная усталость. — Но, если так подумать, какое это имеет значение? Он все равно от нее никуда не денется. Не то что мы с тобой, подумал Теппей, глядя сверху вниз на черноволосую макушку. Ты со мной, пока ты ко мне привязан своим невольничеством. Я отпущу тебя — и ты уйдешь. — Так ведь их проблема не в этом, — сказал он мягко. — Она просто боится, что он будет принимать неверные решения… — Люди всегда принимают неверные решения, — оборвал его Ханамия. — Как будто она всегда права. Или ты. Или я. Он замолчал, и в наступившей тишине стал отчетливо слышен звонкий, взволнованный голос Рико. Теппею подумалось, что он звучит точно так же, как десять лет тому назад. Словно они до сих пор в школе. — Ты сказал, что любишь меня, — проговорил вдруг Ханамия. Теппею показалось, что вся кровь бросилась ему в лицо; он открыл рот, не вполне понимая, что собирается сказать, но Ханамия будто и не ждал ответа: — И вот я думаю — что не так? И знаешь, что я надумал? И снова Теппей не успел ответить — после крошечной паузы Ханамия продолжил, все так же глядя в окно: — Это прозвучало так, словно я твоя собака, которая регулярно гадит на ковер. Тварь такая, но что поделать. Ты ведь ее любишь. В наступившей чудовищной, тяжелой, ледяной тишине Теппей отчетливо услышал восторженный голос Рико, а потом — ее счастливый смех. — Предложение, — сказал Ханамия отчетливо, как говорят люди во хмелю, пытающиеся сделать вид, что трезвы. — Ханамия, — произнес Теппей и сам услышал беспомощность в собственном голосе, — все не так… — Все так! — рявкнул Ханамия, резко поднимаясь на ноги. — Все именно так, идиот. Никогда впредь не говори своему имуществу, — он выделил слово, выплюнул его, будто ядовитую слюну, — что ты его любишь! Это не так звучит, как тебе, романтической душе, хотелось бы! — Я не считаю тебя имуществом, — сказал Теппей. Ханамия стоял вплотную к нему, но Теппей не двигался с места. Он не собирался уступать. — Но я и есть имущество! — Мне все равно, — отрезал Теппей. — Мне все равно, что там написано в твоих документах. Это все временно и не имеет для меня значения. Да, ты вынужденно живешь в моем доме, но ты не моя вещь и вообще не вещь. Да, по документам у тебя нет своей фамилии, только моя, но ты все равно Ханамия Макото, и для меня никогда не будет по-другому. Хочешь, мы разъедемся? Для проверок всегда можно создать видимость… или взятку дать! Я юрист, я в этом верчусь, мне проще. Ты не должен со мной спать, если не хочешь, или готовить мне ужин… ты мне вообще ничего не должен. Ханамия, я просто… — он глубоко вздохнул — чувство было такое, будто изнутри его взрезают ножами. — Я просто… — Но я должен, — перебил его Ханамия. Он по-прежнему стоял вплотную, смотрел снизу вверх, и глаза его блестели. — Я не просил тебя о помощи, не просил меня терпеть. Но ты это сделал. Я не хочу чувствовать себя должником. Но чувствую. Что мне делать с этим, Киеши Теппей? — Я не знаю, — вздохнул Теппей. — Прости меня. Я не знаю. Несколько мгновений прошли в звенящей тишине. Потом Ханамия обхватил Теппея за шею, притянул к себе и поцеловал. С грохотом упал стул, с чудовищным скрипом проехались по полу ножки стола, когда Теппей практически завалил на него Ханамию. Они целовались, сталкиваясь зубами, и у кого-то из них, похоже, лопнула губа, потому что во рту Теппей ощущал привкус крови, но боли не чувствовал. Он сжимал Ханамию в объятиях, стискивая его ягодицы, а ногти Ханамии царапали ему спину. Потом кто-то сказал голосом радостным и звонким: — Теппей… ой, простите! Они разорвали поцелуй, ошалело моргая. В дверях кухни стояли Рико и Хьюга, явно счастливые, но при этом глубоко ошарашенные. Теппей медленно разжал руки, выпуская Ханамию из объятий. Тот, хмыкнув, взял салфетки и прижал к кровящей губе. — Мы только хотели сказать, — произнесла Рико — Теппей заметил, что она крепко держит Хьюгу за руку, — что уходим. — Все хорошо? — спросил Теппей. Он все еще слегка задыхался. — Да, — Рико кивнула, улыбаясь, потом несколько испуганно посмотрела на Хьюгу. — Да? Он фыркнул. — Да. Киеши, — он протянул Теппею свободную руку. — Спасибо. Теппей протянул руку в ответ, улыбаясь, и они стукнулись кулаками. За спиной шумно вздохнул Ханамия, и Теппей представил, как он подкатывает глаза. — Я вас провожу. Когда он закрыл за Хьюгой и Рико дверь и вернулся на кухню, оказалось, что Ханамии там уже нет. Теппей пошел в спальню. Ханамия сидел на корточках перед открытым шкафом и на что-то смотрел. На мгновение у Теппея похолодело под сердцем — ему показалось, что Ханамия решил собрать свои вещи и уйти. — И не мог ты пять лет подождать со своими признаниями, — пробормотал Ханамия, когда Теппей вошел. Вскинул на него взгляд и, не дав ответить, сказал: — Киеши, давай договоримся… — Нет, — перебил Теппей, присаживаясь рядом. — Мы с тобой и так все время договариваемся. Я уже сказал тебе: если тебе тяжело со мной — уходи. — Тяжело, — кивнул Ханамия, не отводя взгляда. — Но уходить я почему-то не хочу. Наступила тишина. У Теппея заныло колено, но он не сменил позу. — С людьми вообще тяжело, — сказал он после паузы, когда понял, что Ханамия не будет продолжать. — Свободные они или нет. Это тебе не твой Сето, который спит все время. — Догадался? — хмыкнул Ханамия. — Сложно было не догадаться после слов твоей мамы, — Теппей улыбнулся. — А почему она подозревала только его, Имаеши и Хару? С другими ты не общался? — Общался, — отозвался Ханамия. — Но Фурухаши производит впечатление невыносимо приличного человека, который бы никогда, а Ямазаки слишком натурален на вид. — Он коротко рассмеялся. Глядя на него, Теппей осторожно спросил: — Ты думал о том, что Сето способен тебя обмануть? Ханамия передернул плечами. — Никогда. Но что мы знаем о людях? Посмотреть хоть на твоих друзей. Теппей хотел возразить, но не смог. Что тут можно было возразить? Он не ожидал, что с Хьюгой и Рико выйдет так. Они ведь и до истории с разорением парикмахерской жили вместе, собирались пожениться. Временное невольничество Хьюги должно было быть простой условностью. Но не стало. Как не станет и невольничество Ханамии. Не может стать. Теппей зажмурился — и тут же почувствовал руку Ханамии на своем лице. Он открыл глаза. Ханамия стоял перед ним на коленях и смотрел ему в лицо так, будто пытался прочесть в нем что-то, как в книге, написанной на полузнакомом языке. Правая ладонь его прошлась по виску Теппея, по щеке. Потом Ханамия поднял левую руку — и Теппей увидел, что он держит ремень. — Ханамия… Тот качнул головой, слегка улыбнулся, прижал палец к губам Теппея. Поднял руку выше — ремень свисал из нее петлей. Теппей посмотрел на него настороженно, перевел взгляд на Ханамию. Тот все еще улыбался — странной, блуждающей улыбкой. Потом ткнул ремень Теппею в грудь. — Ханамия… — Не вынуждай меня просить, — улыбка стала едкой. — Ханамия, не валяй дурака. Я не буду… Ханамия поцеловал его. Обнял за шею, прижался губами и всем телом. Теппей автоматически обнял его в ответ. — Ханамия, нет… Его поцеловали снова. — Ты пьян и не в себе. Макото… Он замер, сообразив, как назвал Ханамию. Тот отстранился, глядя на Теппея блестящими глазами. — Давай, — прошептал он, — сделай это. Хозяин. — Не дразни меня, — хрипло попросил Теппей. Ханамия оскалился. На скулах у него алели пятна, глаза стали непроглядно черными, приоткрытые губы повлажнели. В этот момент он был удивительно, чувственно красив. — Я хочу, чтобы ты меня выпорол, Киеши Теппей, — он все так же прижимал ремень к груди Теппея. — А потом трахнул. Или на это отдельный контракт нужен? — Ханамия, — проговорил Теппей, ощущая, как мучительно сдавливает ему виски. — Я не могу, я… Я не рад тому, что сделал, не горд собой… это было ненормально, неправильно, я не имел права… — Да, — спокойно ответил Ханамия. — Но сейчас я тебя прошу. Как своего любовника. — Он улыбнулся, широко, плотоядно; мелькнул между зубами быстрый длинный язык, влажно прошелся по губам. — И будь нежен со мной, Киеши. Между ними протянулось вязкое молчание. Потом Теппей качнулся сквозь него, как сквозь толщу воды, и обнял Ханамию, плотно прижимая его к себе, положил ладони ему на лопатки и на поясницу. Ханамия сильно вздрогнул в его руках, а потом прижался, мягко, расслабленно. Теппею хотелось укрыть его собой, завернуть в себя, как в одеяло. Голова кружилась, словно те два глотка виски только сейчас добрались до мозга. Ханамия поцеловал его в губы, коротко и жестко, потом поднялся на ноги, стянул через голову футболку, снял с себя штаны. Когда он повернулся спиной и пошел к кровати, Теппею стали видны еще не сошедшие следы у него на ягодицах. Ему хотелось спросить — ты уверен? Но это был бы нечестный вопрос — и не вопрос даже, а отговорка, попытка отмазаться. Ханамия попросил его. Теппей поднял ремень, встал на ноги. Ханамия лежал на животе, повернув голову в его сторону, и улыбался. — Как это было? — тихо спросил Теппей, остановившись над кроватью. — Больно, — ответил Ханамия и вздрогнул, потому что как раз в этот момент Теппей, удерживая ремень возле пряжки, опустил второй конец ему на спину. — Но боль не имеет особого значения, потому что сначала ее перекрывает ярость, а потом — страх. — Страх? — переспросил Теппей. Он водил ремнем по спине Ханамии, заходя на ягодицы и наблюдая, как слегка сходятся вместе лопатки. — Страх, — подтвердил Ханамия — голос у него чуть срывался. — Такой животный ужас, что так и умрешь в боли. И человеческий — что так теперь будет всегда. Убрав ремень, Теппей наклонился и провел ладонью по спине Ханамии от лопаток до ягодиц. Ханамия горячо выдохнул, прикрыв глаза — ресницы его подрагивали. Теппей перехватил ремень за оба конца, сделав петлю. У него тряслись руки. Первый удар вышел скользящим, но все же сильнее, чем Теппей рассчитывал. Ханамия ахнул и сжался на мгновение, и Теппей быстро наклонился, накрывая ладонью след от ремня. — Макото? Ты как? — Нормально, — сипло выдохнул Ханамия. — Если надо будет прекратить, я назову тебя по имени. — Что? Зачем? — Контрольное слово, — теперь Ханамия усмехался. — Ну, знаешь, как во всяком приличном бэдээсэме. Вместо ответа Теппей прикусил ему кожу на загривке, прямо под ошейником. — Ай! Это было больно, между прочим. — Так и задумывалось, — он снова распрямился и поудобнее перехватил ремень. — Знаешь, я хочу снять с тебя эту штуку. И он хлестнул Ханамию снова — два раза, крест-накрест, чуть сильнее, чем в первый раз. Ханамия вскрикнул, напряженно выгибая спину, и обмяк снова. Дышал он быстро и судорожно. — Ошейник? Почему? — Он меня раздражает, — Теппей присел на край кровати, огладил Ханамию по заднице. Тело под его рукой непроизвольно вздрогнуло. — Знаешь, я бы, может, надел на тебя ошейник… или даже цепь, чтобы держать, пока я тебя трахаю. Но только если ты согласишься, если ты скажешь мне «да» или «нет». Ханамия застонал — длинно, громко. Теппей обнял его, и Ханамия приподнялся, опираясь на руку, и они поцеловались. У него было горячее, сорванное дыхание, он вздрагивал, а когда Теппей стиснул его ягодицу, застонал снова. — Мне продолжать? — шепнул Теппей ему в рот. — Продолжай, — выдохнул Ханамия. Один удар, второй, третий. На четвертом Ханамия вскрикнул в голос, и Теппей, быстро отложив ремень, наклонился и облизал горячие, алые следы. Ханамия застонал, утыкаясь лбом в сгиб локтя. — Еще, — попросил он хрипло. Теппей стянул с себя футболку — ему стало жарко. Короткий свист, удар, вздрагивающее под ремнем тело, красная полоса. На ощупь следы были горячими, а кожа вокруг них, нетронутая, по контрасту казалась прохладной. Взяв перерыв в очередной раз, Теппей прижался щекой к алой от ударов ягодице. Ханамия тихо судорожно всхлипывал. Теппей потянулся к нему, к его лицу, накрывая Ханамию своим телом. — Хорошо? — тихо спросил он на ухо. — Тебе хорошо? Вместо ответа Ханамия повернул голову, подставляя Теппею губы. Они были солеными и мокрыми. — Я хочу тебя трахнуть, — прошептал Теппей. Член у него стоял так, что было больно, и Теппей почти неосознанно втирался им в задницу Ханамии. Голова отчаянно кружилась, он ощущал себя совершенно пьяным. — Давай, — выдохнул Ханамия, разводя ноги шире. От избытка чувств Теппей зарылся носом ему в волосы, резко вдохнув. Чувство у него было такое, будто он хочет Ханамию сожрать. Смазка валялась в изголовье кровати, но даже найдя ее, Теппей не спешил вставлять — он гладил ягодицы Ханамии, сжимал в ладонях, целовал, облизывал, разводя их, запуская язык в задницу, пока Ханамия не начал скулить, дергаться в его руках, вздрагивая, выламываясь, прогибаясь в пояснице. — Да трахай ты уже, — шипел он. Теппей не стал растягивать. Просто нанес побольше смазки на член, приподнял Ханамию, придерживая одной рукой под животом, и начал вставлять. Медленно, плавно — не потому, что было тесно или туго, нет, ему хотелось насладиться. Ханамия стонал, пока Теппей вставлял, а когда он вошел до конца — коротко и рвано вскрикнул. — Ты ебешься, — он говорил задыхаясь, голос его срывался, — лучше всех, кого я знал в жизни. Надо было тебя еще в школе трахнуть. — Было бы хорошо, — прошептал Теппей и начал раскачиваться, мелко, несильно. Ханамия уткнулся лицом в подушку, тихо подвывая. — Да сильнее же, скотина! Теппей рассмеялся. Выпрямился, вставая на колени, высоко задирая Ханамии задницу, положил руку ему между лопаток, вдавливая в постель. И начал трахать — сначала небыстро и неглубоко, а потом все сильнее, увеличивая амплитуду, с наслаждениям ощущая, как подчиняется его движениям тело Ханамии, глядя, как он впивается пальцами в подушку и отставляет задницу, толкаясь навстречу, как мотается его голова, слушая, как стоны его постепенно переходят в крики. Воздух в комнате стал вдруг густым, горячим, сладким. В глазах темнело. В груди что-то сжималось, дышать становилось все труднее. Все тело ощущалось непослушным, напряженным, и Теппей толкался и толкался, сильно, яростно, не заботясь ни о чем, просто вбиваясь в Ханамию, который кричал уже не переставая, захлебываясь воздухом. Последние несколько толчков Теппей просто не контролировал себя. Ханамия сжимался на его члене, сильно вздрагивая, сводя лопатки. Он запрокинул голову, и Теппей видел его лицо — в нем не было ни тени мысли. Стискивая пальцы на бедрах Ханамии, Теппей натянул его на себя, вжался яйцами в ягодицы… Его будто разорвало, и несколько мгновений он не ощущал ни себя, ни мира вокруг. Очнувшись, Теппей сообразил, что лежит на боку рядом с Ханамией, уткнувшись лбом ему в плечо. Ханамия судорожно дышал, глаза его были закрыты, лицо — мокрое, все в красных пятнах. — Макото, — позвал Теппей сиплым, еле слышным голосом. Ханамия приоткрыл один глаз. — Ни разу в жизни еще не кончал без рук. — Прости, — сказал Теппей, хотя никакой вины за собой на самом деле не ощущал. — Я увлекся. Ханамия фыркнул и снова закрыл глаза. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Теппей. — Замерзшим, — голос Ханамии звучал заторможенно. — Накрой меня. Теппей натянул на него одеяло и сам пристроился рядом, лениво думая, что надо бы сходить в душ и Ханамию тоже сводить. Сейчас, только еще немного поваляются. Ханамия лежал на животе, повернув голову к нему. Кажется, он задремывал — Теппей видел, как подрагивают ресницы. Рот Ханамии был приоткрыт, губы пересохли. Теппей осторожно провел по ним пальцем, потом погладил Ханамию по лицу. В ответ тот, не открывая глаз, перехватил его ладонь. Переплел их пальцы и уложил соединенные руки рядом, на подушку. Где-то в подвздошье что-то сжалось, и на несколько мгновений у Теппея перехватило дыхание. Ханамия спит, сказал он себе. Спит и не вполне соображает, что именно делает. В этом нет ничего такого. Сейчас он уснет глубже, хватка ослабнет, и… Ханамия все так же держал его за руку. Завтра, подумал Теппей, дотянулся до ночника, выключил свет. В душ я схожу завтра.