Ангел за партой

Дорога до дома занимает не меньше двадцати минут быстрым шагом, и не хочу жаловаться, но ближе к концу пути я уже начинаю ощущать лёгкую усталость от назойливого стрекота у меня над левым ухом. — Ещё Джессика показала мне сегодня, как делать оригами, — щебечет Алия после своего длинного монолога о том, как Джессика показала ей сегодня, как правильно давить ногой жестяные банки. — Мы делали слона. У меня сначала не очень хорошо получалось, и я расстроилась, что ничего не выйдет, но потом Джессика помогла мне, и миссис Томпсон поставила мне восемь баллов! А Дэнни посмеялся над моими обкусанными ногтями, хотя у него слон получился куда хуже! — Не говори мне сейчас ничего про слонов, ладно? Если у меня через минуту сломается спина, тебе от этой клички до конца жизни не избавиться. — Мы уже почти дошли! — "Почти" — это ты про те мучительные пятьдесят метров до подъездной дорожки? — Дохляк. — Я ослышался, или ты назвала меня суперменом? — Ты ослышался, глухой дохляк. — Ну, сама напросилась. Когда впереди показывается знакомое крыльцо, я решаю поднажать и что есть дури двинуть к дому. Со спины раздаётся детский крик восторженного ужаса, мы пролетаем мимо рядов однотипных соседских домов и вскоре оказываемся на нашей территории, где я наконец опускаю Алию на ноги и позволяю себе немного отдышаться, прислонившись спиной к почтовому ящику. Дом смотрит на меня недавно отремонтированным фасадом и крыльцом кремового цвета с чистыми ступенями и красивой деревянной входной дверью. Крыльцо вообще моя гордость — перекрашивал его раз пять. Когда наконец удалось выпросить у отца разрешение раскрасить его, я пребывал в таком радостном возбуждении, что разошёлся не на шутку и изрисовал добрую половину крыльца героями из комиксов "Marvel", а недобрую половину — героями из комиксов "DC". Соседям нравилось. Первые пару дней, пока отец не взорвался и не заставил меня перекрашивать мои злодейские шедевры. С тех пор крыльцо успело побывать стилизованным под пещеру со сталагмитами и сталактитами, под средневековый вход в замок, под китайскую торговую лавку и наконец, теперь это просто крыльцо с бежевыми перилами и лестницей, балки которых я украсил цветочными узорами. Алии нравится. Я оглядываю водосточный желоб, тянущийся вдоль крыши и обрывающийся где-то на уровне окна моей комнаты на втором этаже, и думаю о том, что надо бы сказать отцу подлатать эту штуку. Мы с ним часто ремонтом вместе занимаемся, у него с какого-то времени вдруг появилась потребность постоянно что-то улучшать и менять в доме. Я не жалуюсь, мне нравится проводить с ним время за отделкой фасада, починкой крыши или перекрашиванием стен. В такие моменты он обычно становится очень спокойным и даже иногда улыбается мне. Холодный воздух вдруг накатывает с востока сильным потоком и пробирается под ворот пальто. Я смотрю на Алию, резвящуюся на детских качелях и кидающую в воздух сорванные цветки лютиков и крестовника. Я знаю, почему папа так сильно цепляется за ремонт. Четыре года назад наш переезд в Бристоль не состоялся. Та авария на подъезде к Элингу поменяла многое в наших жизнях, но у неё был единственный плюс — в сраный Бристоль мы не переехали. В сознании моего отца отпала необходимость менять место жительства из-за преследующего его дочь "маньяка" после того, как эта самая дочь вместе с этим самым маньяком счастливо укатили в закат и прочно обосновались в Лондоне. А нам оставалось только позвонить водителю грузовика и отменить доставку нашей мебели, чтобы вернуться обратно в старый добрый Уотфорд, где меня с Алией ждала школа, отца — работа, а маму — немедленная готовность подать на развод. Честно говоря, я до сих пор не знаю, что было последней каплей, переполнившей котёл маминой нечеловеческой терпимости. Папина драка с Шейном в больнице? То, что он ударил маму в палате, когда узнал, что она умолчала о беременности моей сестры? Или же тот факт, что он во всеуслышание объявил, что отныне Ким ему не дочь? Я правда не знаю. Но у беспредельного терпения всё-таки оказался предел. Помню, как на следующий день после нашего возвращения домой, мама спокойно подошла к папе и сказала, что будет требовать расторжения брака через суд, если он не даст своего добровольного согласия. Я увидел, как отец посмотрел на маму, и захотел закрыть глаза и уши, но одна рука у меня была перебинтована, а второй я держал кофейник, который намеревался донести до столешницы, где лежала папина кружка. Не донёс. Стеклянный кофейник разлетелся на триллионы осколков, но на это никто даже не обратил внимания. Горячий кофе брызнул мне на ноги, однако, надо сказать, это я тоже едва заметил. В окне показалась сорока. У неё было гладкое белое брюшко, жёсткие чёрные крылья и тёмный острый клюв. Она не пролетела мимо — хотя я знал, что уже только увидеть её означало несчастье — она опустилась на жестяной оконный отлив. Стараясь не вслушиваться в родительские крики, я быстро собрал осколки в совок и ссыпал в мусорное ведро, а когда поднял голову, то увидел, что сорока сидит на кухонной раковине и смотрит на меня взглядом, в котором не было ничего птичьего или даже звериного. Это был взгляд человека. Не знаю как, но я это понял. На меня смотрела беда. Я в ужасе прогнал птицу обратно, убежал к себе и закрылся в своей комнате. В тот момент я не думал о том, что именно это решение, которое приняла моя мать, пожалуй, было самым правильным из всех, что она выбирала за всю свою жизнь. Я не думал о том, как ей было больно и как она, должно быть, устала, раз решилась на такой шаг, прекрасно зная, что мой отец не из тех мужей, что забывают обиду и оставляют своих бывших жён в покое. В тот момент я был просто ребёнком, который услышал, что его родители разводятся, и во всём винил только себя. Потом последовала череда неприятных судебных разбирательств, в ходе которых выяснилось, что моя мать — всего лишь не умеющая вести домашнее хозяйство нерадивая содержанка и неблагополучная родительница, которой нельзя доверить воспитание детей. Моя мама, которая следила за каждым нашим шагом и контролировала каждое наше слово, вдруг оказалась больной алкоголичкой, которая никогда не интересовалась нашими делами и своим безразличием допустила, что её старшая дочь сбежала с директором школы. Слава Богу, на момент, когда завершился суд, Ким уже успело исполниться восемнадцать, к ним не было вопросов. Но у отца были связи. Ему удалось представить свою жену в свете настолько неприглядном, что суд постановил, чтобы им договориться о делёжке детей. Понедельное проживание в разных домах на разных концах Англии на протяжении двух лет вымотало меня донельзя и в итоге вынудило поговорить с отцом как следует и попросить, чтобы он разрешал маме приезжать к нам в Уотфорд хотя бы раз в месяц. Я устал мотаться по разным городам, а Алия стала постепенно привыкать к школе и отвыкать от мамы. Я заметил это по тому, с каким подозрением она относится к маминому новому мужу, Дэвиду Китчу. Иногда мне кажется, что Алии хочется его винить в том, что мама с папой разбежались, но я-то знаю, что именно этот славный малый тут ни при чём. У мамы был другой любовник ещё задолго до того, как они с отцом расстались. — Кор, ты идёшь? Набесившись вдоволь, Алия подходит ко мне с розовыми от бега щеками и тянет за рукав. — Гуляй, дамочка. Совсем свежим воздухом не дышишь. Я с усмешкой наблюдаю за тем, как она медленно упирает руки в бока и осуждающе смотрит на меня снизу вверх. Это вылитая маленькая копия матери. Ну просто один в один. Из нас троих Алия больше всех на неё похожа — каштановые волосы, серые глаза, родинка на левой щеке и чисто мамино выражение лица, когда надо отправить кого-нибудь в нокаут одним взглядом. Глубоко вздохнув, я отлипаю от балки почтового ящика и решаю заодно проверить почту, пошарив рукой в железном контейнере, но ничего интересного там не нахожу: пара флаеров с рекламой местных пиццерий, отцовские штрафы за превышение скорости и письмо из танцевального кружка Алии с предложением принять участие в лондонском концерте. Наверное, не стоит даже показывать это сестре — расстроится, бедняга. Отец слышать ничего про Лондон не хочет. Проклятый город. — Что там? — Ничего. Так, мусор. Вслед за сестрой поднимаюсь на крыльцо и отпираю ключом дверь, пропустив Алию вперёд. Когда я прохожу в эркер, меня ощутимо греет потоком тёплого воздуха с гостиной. Вешаю пальто на крючок в гардеробной, стягиваю кеды, помогаю Алии снять ботинки и иду прямиком в ванную. — Разогрей сандвичи, они в холодильнике, — кричу сестре через дверь. — Хорошо! Галстук со спайдерменом летит в корзину с грязным бельем вместе с грязной жилеткой и рубашкой. Включаю воду в раковине и хорошенько споласкиваю лицо и волосы, смывая с себя сегодняшний день с его болезненными воспоминаниями и мелкими неприятностями. Упираюсь локтями в борта раковины и ненадолго застываю, собираясь с мыслями. Сегодня у нас... вторник, значит, надо отвести Алию вечером на танцы и на обратном пути купить еды домой. Потом позвонить отцу, чтобы узнать, во сколько его ждать, сделать уроки, помочь сестре с английским и приготовить ужин. А когда придёт отец, я буду свободен и могу отправиться гулять с Теной и Рэем. Славненько. Закручиваю кран, вытираю голову полотенцем и, толкнув дверь, выхожу в коридор. С кухни уже тянет чем-то вкусным, и мой желудок тут же даёт о себе знать троекратным "ура" в левом боку. Хоть что-то приятное ждёт за этот день. Напевая про себя весёлую песенку, сворачиваю налево в коридор, прохожу мимо гостиной, направляясь на кухню, но что-то привлекает моё внимание, поэтому двумя шагами назад возвращаюсь задним ходом в гостиную и вытягиваю голову. Алия стоит, прислонившись к стене у телевизора, и обнимает себя руками. Голова опущена вниз, пальцы нервно теребят пояс школьной юбки. Притихшая какая-то. Что-то мне это не нравится. — Эй, ты чего? — я просушиваю волосы полотенцем и перекидываю его через плечо. Сестра тут же вздрагивает и поднимает голову. В глазах у неё обида. — Что случилось? — Я... я хотела пойти на кухню сделать обед, как ты просил, а там... она. Только сейчас я понимаю, что ошибочно принял её поведение за тревогу. Алия ужасно зла. Этого мне достаточно. Чувствую, как мои челюсти сжимаются до боли в дёснах, а лицо становится каменным. Нет, это уже слишком. Не говоря ни слова, иду на кухню. Первое, что я вижу — оголённые женские ноги и край отцовской рубашки, которую напялила на себя эта женщина в безнадёжно провалившейся попытке выглядеть нежно и очаровательно. Верхняя часть её тела скрыта от меня за распахнутой дверцей холодильника, в котором она копается. — Могу чем-нибудь помочь? — холодно спрашиваю я. Вытащив что-то с нижней полки, женщина закрывает дверцу, и я понимаю, что эту пассию вижу впервые. Лет под сорок, хотя видно, что отчаянно пытается молодиться. Длинные чёрные волосы, густо подведённые глаза, на лбу возрастные морщины, которые уже не скрыть никаким слоем косметики. Женщина рассматривает меня, и в глазах у неё загорается интерес. Пару секунд она о чём-то размышляет, прикусив губу, а затем делает шаг и скользит ладонью вверх по моей груди, улыбаясь. И касание у неё такое тяжёлое, отточенное. — А Грег не говорил, что живёт с таким красавчиком, — она хрипло мурлычет, вызывая во мне дрожь омерзения, которая поднимается откуда-то из груди. — Ты смотри, какие волосы, — восхищённо цокает она. Едва сдерживаясь, чтобы не схватить за волосы её саму и не выставить из дома сию же минуту, я делаю шаг назад, стараясь вложить в свой взгляд как можно больше неприязни. — Я его сын. А та маленькая девочка, которой вы показались на глаза в таком виде — моя сестра, мэм, — я специально делаю ударение на "мэм" и получаю тайное удовольствие от того, как на сотую долю секунды скривилось её лицо. Женщина натянуто улыбается профессиональной улыбкой подобных себе и прислоняется спиной к столешнице, взяв со стола тарелку с пирогом. — И чем же тебе не нравится мой вид, мой ненаглядный? Я бы с охотой сейчас просвятил эту дуру насчёт того, что думаю о её манере носить расстёгнутые мужские рубашки, обнажающие обвисшую грудь в развратном белье, но слова застревают у меня в горле, когда я вижу, что она ест пирог. Мамин лимонный пирог, который я привёз для сестры два дня назад, когда был в Рединге. Внутри меня что-то сжимается. Клокочущий гнев рвётся наружу. Мне приходится на секунду закрыть глаза и сделать глубокий вдох, чтобы сдержать себя в руках. — Это приготовила мама, — сухо говорю я. Безразлично прожёвывая кусок, женщина вскидывает брови и удивлённо выдаёт: — Правда? Очень вкусно. Передай ей, что мне понравилось. Сука. — Убирайтесь, — холодно цежу я. Она медленно вскидывает ладонь с вилкой вверх, уставившись на меня: — Не поняла? Повтори, сладкий. — Пошла к чёрту! — Что здесь происходит? Из коридора за моей спиной показывается отец. Я с раздражением отмечаю, что он хотя бы удосужился накинуть халат. Позади него стоит хмурая Алия, неотрывно глядя на женщину в папиной рубашке, которая при виде отца тут же прячет тарелку с пирогом за спину на стол. Встретив меня, отец скалится. В глазах у него лёд: — Почему ты позволяешь себе стоять перед Саванной без рубашки, Корин? Я бы задохнулся от возмущения, да ярость так и хлещет. — Я у себя дома, — вторя отцовской интонации отрезаю я. — А эта... шлюха... — Закрой рот! — режет отец. Многострадальная прошмандовка тут же запахивает рубашку и хлопает ресницами, напустив на себя ангельский вид: — Ничего, Грег. Он твой сын, я всё понимаю. Пожалуй, мне лучше уйти. — Нет, ты останешься, — отец снова обращается ко мне. — Извинись перед Саванной. Разбежался. Я скорее зубы сам себе выбью и проглочу, чем буду извиняться перед этой... Отец отделываться не собирается. Что ж, раз так настаивает... Я низко кланяюсь Саванне, глядя на неё с вызовом: — Простите, что не оделся подобающе, мэм. Я давеча где-то потерял свой кожаный ошейник с шипами... Отец уже делает выпад, чтобы хорошенько огреть меня по затылку, но лицемерная Саванна, сама того не подозревая, спасает меня от кары, приняв мой издевательский тон за шутку. — Он у тебя тебя такой забавный, — хихикает она. — И такой мужественный, весь в папу! Отец опускает руку, испепелив меня яростным взглядом, который ясно дал понять, что ничего забавного и мужественного он во мне не увидел. Словно вспомнив о чём-то, Саванна торопливо взбивает причёску и вскакивает. — Ладно, зайчики, я пойду, — её жеманная манера косить под двадцатилетнюю дурочку разве что не заставляет мои глаза исходить кровью. — Всем пока-пока! — Я провожу, — отрывисто бросает отец, и вскоре они оба исчезают в арочном проёме. Мы с Алией остаёмся одни. Мне гадко даже находиться в этой комнате после того, как эта женщина стояла здесь и оставила после себя удушливый запах своих цыганских духов. Не сдержавшись, пинаю холодильник ногой и начинаю лихорадочно сушить волосы полотенцем в попытке встряхнуть голову, чтобы хоть на мгновение выкинуть из мыслей недавнюю сцену. — Кор, это новая мама? Меня передёргивает от наивности в детском голосе. Отец про каждую свою проститутку говорит Алии, "это, может быть, новая мама". Я с остервенением швыряю полотенце, и оно, слегка зацепившись за оконную шторку, летит на улицу. — Нет. Нет, Алия, это не новая мама. У тебя мама есть. — Но у нас же есть новый папа Дэвид, — возражает она. Я огорчённо выдыхаю, задрав голову к потолку. Я не знаю, что ей говорить. Я устал объяснять своей младшей сестре вещи, которые она по определению пока не должна знать. Это не должна быть моя обязанность. Это не должна быть моя забота. Но кроме меня некому. — Нет, — я мотаю головой, подхожу к Алии и опускаюсь на корточки перед ней. — Нет у нас никакого нового папы Дэвида. Дэвид — просто новый мамин муж, понимаешь? Мама и папа у нас всё те же, и сколько бы они ни разводились и ни женились снова, нашими родителями они быть не перестанут, Алия! Сестра внимательно смотрит мне в глаза. Её рука всеми пальцами тычет мою левую щёку. В голосе — смесь досады и непонимания: — Почему папа приводит домой всех этих тёток? Чем они лучше мамы? Не лучше ли, чтобы они снова поженились? Я роняю голову. Она даже не представляет, как больно ранят меня эти слова. — Мы это уже тысячу раз обсуждали, Алия. Они не поженятся. Никогда. В глазах сестры начинают блестеть слёзы, но она тут же ловко утирает их рукавом рубашки. — Я знаю, просто... Просто хочется иногда, чтобы... Я вижу, как начинает дрожать её нижняя губа и кривится подбородок, и тут же ощущаю какой-то прилив нежности, и тянусь к ней, чтобы заключить её в объятия, положив голову на её маленькое хрупкое плечо. — Я понимаю тебя, — соглашаюсь тихо. — Мне тоже хочется. Когда позади раздаются шаги отца, по неуверенности в его походке я определяю, что он шёл сюда, чтобы как следует со мной поговорить, однако увиденная им картина слегка отрезвила его. — Она ушла, — громко произносит он, встав в проходе. Я отпускаю Алию и выпрямляюсь, прислонившись к обеденному столу. Алия недоверчиво наблюдает за тем, как отец подходит к ней и поднимает её на руки. — Ну что, малышка, ты расстроилась? — его голос звучит уже чуть мягче. Папа души не чает в младшей дочери, но меня огорчает, что он не способен реализовать свой отцовский потенциал хотя бы в той мере, чтобы оградить её от такой вот грязи. — Папа, а кто эта женщина? — спрашивает Алия, опустив взгляд вниз и теребя воротник его халата. — Саванна? Ну, Саванна, она... она танцовщица, детка. Только ради Алии я фыркаю про себя. — Она выступает на концертах? Как я? Ясно как день — она смутила отца. Он тут же натягивает на себя улыбку и целует дочь в лоб. — Нет, дорогая, она не как ты. Знаешь, у меня идея. Почему бы нам не поехать в парк, раз уж у меня выдался выходной? Хочешь в парк? Ты можешь взять с собой ролики, а потом мы сядем где-нибудь поедим мороженое. Хочешь мороженое? — Хочу. Я считаю половицы. Детство легко купить. Только оно ещё не умеет об этом догадываться. — Ты с нами? Вопрос явно адресован мне, но я сейчас не могу найти в себе силы, чтобы разговаривать. С ним. — Нет, я останусь, у меня дела. — Деловой сразу стал, как из школы отчислили? Я поднимаю голову и встречаюсь с прямым папиным взглядом. Алия с сомнением смотрит на меня: — Тебя отчислили? — На неделю. Миссис Тот рассказала тебе? Папа даже плечом не ведёт: — Сразу же позвонила и попросила за тобой присмотреть. Опять позоришь меня? Он знает, как сильно на меня давят эти слова, и всё равно продолжает тянуть за этот рычаг. Я пожимаю плечами: — Случайно вышло. — Случайно притащил жаб на урок этой Грин? — Она просто очень нехороший человек, папа. — И что она такого сделала, что ты себя так повёл? Его пристальный взгляд проникает внутрь моих мозгов, выворачивая наизнанку мысли и вскрывая воспоминания. Может копать сколько хочет. Он не дождётся. — Просто я ей не нравлюсь, вот и всё. Знаешь, мне холодно, если ты не возражаешь, я пойду оденусь. Я встаю, чтобы наконец покинуть эту комнату. Аппетит пропал совершенно. И не холодно мне совсем, я соврал — с такой яростью внутри даже рыба станет теплокровной. Когда я выхожу, вдогонку мне доносится громкий едкий голос отца: — Есть на свете хоть кто-нибудь, кому ты нравишься? Оказавшись в холле, иду прямо до конца коридора и подтягиваюсь наверх по вертикальной лестнице к себе в комнату. Когда-то это был чердак: раньше им никогда не пользовались, хранили только ненужный хлам, автозапчасти да ёлочные игрушки. Но с переездом Ким я осознал, что не смогу больше жить в нашей старой маленькой спаленке, где о ней напоминало всё. Пытался, но не смог. Через неделю, лежа ночью на втором этаже своей двухъярусной кровати, понял, что ещё чуть-чуть, и Ким начнёт мне мерещиться. Это было невыносимо — пытаться заснуть в той комнате с ощущением, что она взаправду лежит сейчас на своей нижней койке и читает учебник. Что сейчас я выброшу руку вниз, и она осторожно дотронется до неё и мягко сожмёт мои пальцы. Всё будет хорошо. Той ночью я просто встал, взял подушку и одеяло и пошёл спать на чердак. Впоследствии отец помог мне сделать из него практически полноценную комнату, а ту спальню я отдал Алии — она уже выросла, и ей тоже нужна была своя комната. Поднимаюсь, захлопнув за собой деревянный люк. Покатая из-за уклона крыши левая стена оказывается за моей спиной. Я так и сажусь — прямо на полу, прислонившись к стене, — и закрываю глаза. Глубокий выдох. Один-ноль, папа.