Ангел за партой

Наверное, мне всё-таки удалось задремать, потому что когда я вздрагиваю от резкого телефонного звонка, непонимающе вскинув голову, то вижу за окном закатное зарево. Осторожно потягиваюсь, чувствуя неприятную мышечную боль: от долгого сидения в неудобном положении у стены мои спина и ноги затекли нещадно. Несколько раз моргаю, приходя в себя и просыпаясь окончательно, вытаскиваю мобильник. На дисплее фотография счастливой женщины, стоящей в обнимку с мужем возле фермерского загона с лошадьми. Я ухмыляюсь. — Привет, мам. — Привет, милый, — на том конце слышится шум льющейся воды и звяканье моющейся посуды. Мама делает короткую паузу. — У тебя какой-то хриплый голос. Ты что, заболел? Ненадолго закрываю глаза, вслушиваясь в такие домашние звуки, и чувствую, как наполняюсь изнутри каким-то умиротворённым спокойствием. Я так и вижу, как мамины руки привычными движениями смывают мыльную пену с кружек и тарелок, и она утекает вместе с водой через слив. Почему-то мне становится немного грустно. — Нет, всё хорошо, — я протираю глаза другой рукой. Голос и правда сиплый. — Должно быть, уснул... — О, так я тебя разбудила? — в маминой интонации проскальзывает сожаление. — Всё в порядке, ничего страшного, — поспешно заверяю я, приподнимаясь. — Как у тебя дела? — Да вот, занимаюсь домашними делами. Дэвид уехал на три дня в Германию по работе, а я без дела сижу. Как вы с сестрёнкой поживаете? — Нормально. — Сажусь на кровать, вытянув затёкшие ноги. — Ну, точнее, меня отчислили. — Очень смешно. — Нет, меня правда отстранили от занятий на неделю. — Ты серьёзно? — На этот раз — да. — И что ты натворил "на этот раз"? — в мамином голосе отчётливо звучит тревога, смешанная с раздражением. — Да так, опять с миссис Грин не поладил. Ничего такого, забей. На том конце мама выключает воду в кране, и наступает тишина. — Ты не можешь вот так сообщать мне, что тебя отчислили, а потом говорить "забей"! Я должна поговорить с миссис Грин. Может, приеду к вам на неделе? У меня всё равно сейчас никаких важных дел нет, заодно и Алию повидаю. Где-то глубоко внутри меня шевелится смутное предчувствие. Я медлю, осторожно подбирая слова: — Не думаю... что это хорошая идея... Я, конечно, был бы очень рад, но сейчас не лучший момент. Знаешь, папа в последнее время немного не в настроении... — Я поняла, — в её голосе слышится поражение, и я вздыхаю с облегчением, чувствуя одновременно лёгкость и стыд. — Что ж, значит, в другой раз. Как он? По её изменившейся интонации, я понимаю, что мама спрашивает не из вежливых соображений. Мне кажется, я могу различить, как она затаила дыхание. — Как обычно, — я зеваю, делая вид, что ничего не уловил, чтобы не смущать её. — Работает допоздна, ходит загруженный. Сейчас вот с Алией в парке гуляют. — Ясно, — я не вижу, но могу предположить, что она прислонилась к кухонной стойке и держится другой рукой за висок. Она обычно всегда так делает, когда речь заходит о папе. Затем следует глубокий вздох. — Ладно, мой мальчик. У тебя у самого точно всё в порядке? Я тут же вспоминаю свистящую грусть, которую испытал, когда две недели назад узнал, что моей последней подружке по душе не только мальчики, и нам пришлось расстаться. Рэя, который целый месяц страдал так, что я ни на шаг от него не отходил, думая, что он вот-вот что-то выкинет и сделает с собой. Жалость в глазах миссис Тот. Незнакомую женщину в папиной рубашке на кухне, поедающую мамин пирог... Есть на свете хоть кто-нибудь, кому ты нравишься? — Всё хорошо, — я улыбаюсь, чтобы голос не подвёл и звучал радостно. — Не переживай. Я скажу папе, что ты хочешь навестить нас, а потом сообщу тебе, что он решит. — Да уж, хорошо бы. Ладно, пойду-ка я в гараже наведу порядок, пока Дэвид не видит. Целую, Корин, и веди себя хорошо, ладно? Приглядывай за сестрёнкой. Я скучаю по вам. — И мы по тебе. Дэвиду привет. — Пока, дорогой. — Пока. Звуки на том конце затихают, и наступает череда быстрых гудков. Я убираю телефон от уха и кидаю на кровать рядом с собой. Закатное солнце за окном на несколько секунд ярко озаряет выступы высокого деревянного мольберта напротив и беспорядок на рабочем столе. Я встаю с кровати и выглядываю в окно. Подъездная дорожка пуста, гараж заперт. Ветер гоняет листву по садовой плитке: вздымает красные, жёлтые и коричневые пятиугольники платана. За участком какой-то пацан размазывает асфальт по коленкам, неумело катаясь на скейте. Приглядевшись получше, узнаю в нём Бена Джойси из соседнего дома. Он неплохой малый, и я бы с охотой сейчас присоединился к нему, но потом он позовёт меня к себе домой пить чай, и там за столом к нам подсядет его четырнадцатилетняя сестра Лиззи, которая будет бесстыдно пялиться на меня, не моргая до самого вечера. Может, я и смог за последние годы привыкнуть к повышенному вниманию со стороны женщин, но уже точно не к такому откровенному маньячеству. Скейт отпадает. Тена с Рэем ещё на учёбе, тоже не вариант. Глубоко вздохнув, вытаскиваю из комода чистую белую футболку, надеваю её и спускаюсь вниз. Пустой дом отдаётся неестественной тишиной. Мои шаги по паркету разносятся громким шелестом, назойливое тиканье дедушкиных часов на кухне слышно даже в гостиной. С каминной полки на меня смотрит отвратительный пластилиновый гном, которого неделю назад Алия гордо притащила из школы. Если честно, есть в нём что-то такое, что внушает мне первобытный ужас. Словно заметив, что я на него смотрю, этот дефективный гоблин чуть подаётся вперёд, и его левый глаз отлипает, плюхнувшись вниз прямо на полочку. — О, чувак, да ты серьёзно? От звука моего голоса, за дверью в кладовку кто-то начинает отчаянно скрестись. Поворачиваюсь в сторону коридора и устало закатываю глаза. Одно и то же... Когда я подхожу ближе, скулёж становится слышен отчётливей. Распахиваю дверцу, и из подсобки на меня вылетает Макс — здоровенная махина-убийца, беспощадный эсэсовец и по совместительству моя любимая немецкая овчарка, получившая от моей сестры трогательную кличку Макарон. Макс старается прыгнуть мне на шею, растянувшись во всю длину, и его передние лапы, измазанные плодовым джемом из разбитой банки, тут же оставляют чудовищные следы на моей футболке, а длинный язык пытается достать до моих ушей. — Приятель, полегче! Я треплю пса за загривок, заставляю опуститься на пол и критично оглядываю перевёрнутые стеллажи, рассыпанную по полу муку, сухие хлопья из-под растерзанных картонных коробок и кучу всякого переработанного этим бульдозером хлама, весьма неаппетитного с виду, который раньше можно было использовать в пищу и называть едой. Кошу глаза: — Твоя работа, дружище? Высунув язык, Макс садится и бьёт по полу хвостом, всем своим видом давая понять, что вину-то он признаёт, однако мне не стоит обращать внимание на подобные экзистенциальные мелочи, поскольку на свете есть проблемы и посерьёзнее. Например, блохи. Или проспать утром ритуальный террор местного почтальона. Четыре года назад я подарил Макса Шейну. Переехав в Лондон, он не знал, куда девать собаку, поскольку у его брата оказалась аллергия на шерсть животных. Тогда не без тайной надежды я предложил Ким отдать его мне, и она согласилась на это при условии, что я не скажу отцу, чей он. Я от счастья чуть ли не по потолку скакал, но в глубине души сильно переживал, поскольку отец никогда не питал особой приязни к животным и ни за что бы не согласился завести собаку. Это был единственный мой постыдный раз, когда я надавил на жалость. Услышав от отца "нет", я закатил истерику: кричал во всю глотку, что остался без матери и сестры, что чувствую себя брошенным и никому не нужным. В конце концов, когда я уже потерял всякую надежду, папа согласился. Моему удивлению не было предела. Однако потом спустя годы я понял, что пёс нужен был не только мне. Несмотря на то, что отец почти не обращает внимания на присутствие Макса в доме, он всё-таки проникся к нему чем-то вроде доверия и мужской благосклонности. Но сейчас, чем дольше я смотрю на Макса, тем сильнее ощущаю злость на отца. Зачем обязательно запирать собаку в кладовке всякий раз, как ему приспичит поразвлечься с очередной женщиной? Бедная ненаглядная Саванна боится больших злобных собачек? Чувствуя, как настроение снова начинает стремительно портиться, кидаю последний взгляд на беспорядок в кладовке и закрываю дверцу. Ничего, пускай сам наводит порядок, в конце концов, это не моя собака виновата. Нельзя вот так мучить животное. Умоляющая надежда в карих глазах Макса не оставляет мне выбора. Я ухмыляюсь: — Лады, пошли погуляем. Тот громко гавкает, поднимаясь с места и виляя хвостом. *** Есть несколько типов людей, которые могут встретиться парню, выгуливающему собаку в жилом микрорайоне, и за первые несколько месяцев каждодневных прогулок с Максом мне удалось вывести целую их классификацию. Тип первый: "Пофигист". Весьма удобный и самый безопасный тип прохожих, если вы слишком заняты, куда-то спешите или просто настроены погрустить в одиночестве под плейлист дождливого английского дня, и вам не требуется какое бы то ни было человеческое общение. Тип "Пофигист" просто пройдёт мимо, едва удостоив вас взглядом. Второй тип: "У вас мальчик или девочка?". Тип "У вас мальчик или девочка" начнёт задавать тупые вопросы в попытке сгладить неловкость после неудавшейся попытки оттащить своего разъярённого бульдога от вашей хладнокровно рвущей траву собаки. И после того, как вы с этим типом оба взмокнете, безуспешно провалив задание предотвратить Третью Мировую, он спросит у вас: "Мальчик или девочка?" и, услышав ответ, мудро посоветует вам больше не пересекаться с ними на дороге. Третий тип: "А можно погладить?". Как правило, женский тип, однако порой попадаются мужские экземпляры, внушающие жуткое подозрение. "А можно погладить?" — самый лицемерный тип прохожих. Когда он присядет, чтобы попытаться удовлетворить свой тактильный голод, будьте готовы, что смотреть будут не на вашу собаку, а на вас. А потом попросят номер телефона. Проверено опытом. Тип четвёртый: "Ты что слепой не видишь я иду с ребёнком твою мать малолетний дебил таких как ты надо пихать в исправительную колонию твою мать или сразу в психушку или усыпить вместе с твоей вонючей собакой иди отсюда твою мать уйди с дороги не мешай дай нам пройти твою мать". Крайне нелицеприятная разновидность человекоподобных субъектов женского пола, шагающих вместе со своим драгоценным чадом, с которыми вам повезло разминуться во широком поле — крайне не советую с ними сталкиваться. Пятый тип: "У меня такая же была". Человек типа "У меня такая же была" обязательно остановится перед вами и с грустными глазами поведает вам душещипательную историю о своём питомце той же породы, как ваш, который прожил замечательную жизнь и обязательно умирает в муках. Вы можете сочувственно покивать головой во время этого рассказа, восприняв его со здоровым скептицизмом, однако после встречи с типом номер пять вы гарантированно перед сном несколько минут посидите, обнимая своего питомца и лихорадочно нащупывая у него пульс. Шестой тип: "Где купил?". Тип "Где купил?" — самый бестактный из всех встречающихся на улице людей, который разрушит детство вашей собаки, поправ её слепую веру в то, что вы её усыновили. Есть подразновидности: "За сколько купил?" и "Зачем купил?", но последняя — это больше из разряда четвёртого типа, прошедшего цензуру. И наконец, седьмой тип: "Мальчик, это овчарка?". Спрашивается, подразумевая "Мальчик, это собака?", и с неизменным предположением, что "охранник, должно быть, хороший". Был только один человек, которого мне не удалось отнести ни к одному из этих видов. Лиззи Джойси возникает перед вами словно из-под земли, и отделаться от неё вам удастся, только закрыв перед её носом входную дверь своего дома, обязательно поклявшись пойти гулять с собакой завтра в то же время, чтобы Лиззи вас снова нашла. И пока вы креститесь, прислонившись спиной к закрытой двери, эта душевнобольная уже выбирает цвет стульев для гостей на вашей свадьбе. И когда я решаю, что всё худшее, что мог принести мне сегодняшний день, уже произошло, и преспокойно брожу битый час по городу, выгуливая Макса на пустой лужайке у вечно заброшенного участка на соседней улице, мне является эта белобрысая холера. — Привет, Кор! Я аж подпрыгиваю. — Господи, Лиззи! Нельзя же так со спины... — Прости. Я тебя напугала? Я жду, пока сердцебиение придёт в норму, и мотаю головой. Пока подтягиваю к себе Макса на поводке, осторожно осматриваю свою навязавшуюся спутницу. Мятые брюки болтаются на поясе, перетянутые ремнём, домашняя рубашка в клетку явно велика как минимум на два размера, длинные светлые волосы привычно растрёпанны и неряшливо разметаны по плечам, а в бесцветных глазах стоит такое почитание и благоговение, что мне сразу же делается не по себе. — Привет... э-э-э... как у тебя дела, Лиззи? Она хлопает в ладоши: — Замечательно, что ты спросил! Я улыбаюсь и одновременно кошу глаза в сторону, чтобы послать сигнал SOS любому прохожему. Как назло в переулке ни души. — Правда? — Да. А знаешь почему? — Даже боюсь предположить. — Потому что, угадай? — Что? — Я перевожусь в твою школу! — радостно подпрыгивает она. — Буду учиться в классе на два года младше твоего! Разве не здорово? Так, начинается... Я напряжённо улыбаюсь, чувствуя, как натягивается поводок, потому что Макс начал скалиться, порываясь подобраться к Лиззи поближе. — Эм-м... круто. Ты, наверное, очень рада? — Ну ещё бы! Представляешь, у нас с тобой будут общие учителя! Я теперь смогу обращаться к тебе за помощью, ведь ты такой умный! И я всем буду говорить, что мы друзья! — А мы друзья, Лиззи? — Ну конечно! — на мгновение выражение её лица меняется, становясь испуганным, глаза делаются ещё больше. — Ты ведь мой друг, правда, Кор? — Ну... о'кей. — Ты такой красивый. — Лиззи... — И так мило дружишь с моим братом. У тебя есть девушка? Ой, ну конечно, есть, какая же я дура, что спрашиваю. Так я права? Господи. Вот за что я ненавижу Бена Джойси, так это за то, что он позволяет своей полоумной сестрице разгуливать на свободе без поводка и намордника. Иногда мне кажется, что ей не четырнадцать лет, а как минимум на десяток меньше. Макс уже начинает лаять, и я пытаюсь отойти назад, чтобы оттащить взбесившуюся собаку, но Лиззи, словно ничего не замечая, только подходит ещё ближе. — Лиззи, думаю, ты выбрала не самое удачное время для разговора, — тяжело дыша, пытаюсь втолковать ей я. — Кем бы она ни была, она, должно быть, самая счастливая девушка на свете... — Спасибо, я ей передам. Когда она у меня появится, обязательно передам. — А мне скоро будет пятнадцать, знаешь? — Какая отличная новость. Мне наконец удаётся утихомирить Макса, загородив его собой и заставив сесть, однако пёс продолжает выражать непрошибаемой Лиззи своё недоверие. — А почему он рычит? Как думаешь, я ему не нравлюсь? Ну, как тебе сказать, Лиззи... — А я слышала, как твоя сестра называла его Макароном. Так смешно! А почему? Я откидываю чёлку со лба, устало качая головой: — Вроде как в детстве он вскидывал уши, когда кто-нибудь говорил фразу: "Сварю макароны". — А почему? — Без понятия, может, Шейн не любил готовить, не знаю. — Кто такой Шейн? Всё. Хватит с меня. Я не настроен сейчас обсуждать Шейна, тем более с ней. Коря себя за бесхребетность, которая не позволит мне сорваться с места и просто-напросто удрать, оставив Лиззи в одиночестве на заброшенном участке в сгустившихся сумерках, я решаю сменить тактику. — Лиз, поздно уже, давай я тебя до дома провожу. Когда в её глазах загорается жуткий немой восторг, по моему телу пробегают мурашки. Честное слово, эта девка пугает меня до чёртиков. Я не удивлюсь, если у неё в комнате где-нибудь в углу лежат вуду-куклы с моим именем. — Я согласна! Мне кажется, если мы с Максом сейчас устроим соревнование "кто быстрее до дома", я добегу быстрее, чем звук и свет. По дороге обратно мы больше молчим, и я только периодически ловлю на себе её зоркие немигающие взгляды, от которых мне делается дурно. Уж не знаю, что хуже — когда она говорит или вот так пялится. — Твои родители разрешают тебе гулять поздно вечером? — спрашиваю я в попытке разрядить эту гнетущую атмосферу леденящего душу фильма ужасов. — Они работают допоздна, — с грустью сообщает Лиззи, уставившись на свои ноги, — а Бен сидит дома с друзьями. — Почему же ты не с ними? — я изо всех сил стараюсь, чтобы мой вопрос не прозвучал, как настойчивый совет. — Ну, они мне не очень нравятся. Знаешь, они кажутся мне слишком назойливыми... Да что ты говоришь! — ... вечно задирают меня и насмехаются, — продолжает она. — А Бен им даже замечания не делает. А мне, знаешь, так одиноко сразу делается, как будто я с другой планеты и меня никто не понимает. Я тяжело сглатываю. Дышать становится труднее. Я смотрю на Лиззи, и пускай ещё минуту назад единственным моим желанием было что есть духу убежать от неё как можно подальше, сейчас я чувствую сострадание и жалость. Она кажется мне маленькой и слабой. — Хочешь, я поговорю с ним? Он не должен так себя вести при друзьях. Лиззи вскидывает на меня сияющие глаза: — Кор, какой же ты добрый и благородный! И такой заботливый! Знаешь, прямо как Холден Колфилд, когда он спас честь вызванной проститутки и дал денег... — По-моему, он просто проболтал с ней. — Что? — Ничего, забей. — Я не хочу, чтобы ты ссорился из-за меня с Беном, но я так благодарна тебе за то, что ты предложил помощь! Я никогда этого не забуду. — Чёрт с тобой, Лиззи, что тут такого? — Ты единственный, кто не прогоняет меня и не кричит, что я сумасшедшая. Ты всегда такой грустный, я иногда встречаю тебя на улице, но ты ничего не замечаешь перед собой, постоянно в своих мыслях. Тебе тоже одиноко, да? Я начинаю раздражаться. — Лиззи, не обижайся, но даже если у меня есть какие-то проблемы, я не стану делиться ими с тобой. Не обо всём можно рассказывать, — я делаю паузу. — Даже друзьям. — О, конечно, я всё понимаю. Прости меня, я, наверное, такая доставучая... — Да нет, с чего бы? — Просто ты такой... — Да, я уже слышал. Смотри, мы уже почти дошли до твоего дома. — Кор, а можно я тебя поцелую? — Что? Я застываю как вкопанный, надеясь, что ослышался. Но нет — стоит передо мной с невозмутимым видом, заинтересованно наклонила голову, будто попросила одолжить садовую лейку. — Ну, ты такой симпатичный, мне захотелось тебя поцеловать. Всё ещё пытаясь отойти от шока, я кое-как справляюсь с собственным голосом. — Лиззи, ты не можешь целовать людей просто потому, что тебе хочется. — Знаю. Поэтому я и спросила твоего разрешения. Пресвятые угодники! Что не так с этой девицей? Я с сомнением хмурю брови: — Лиззи, ты пила? Она округляет глаза: — Ты что! Ни разу! А почему ты спрашиваешь? — Я спрашиваю, потому что ты ведёшь себя, как мистер Джонс из бакалейной лавки после глубокой попойки. — Но я же просто хочу тебя поцеловать. Я незаметно отхожу на полшага назад. — Дамочка, слушай, у меня ведь вроде как девушка имеется, или ты забыла? К моему ужасу, она вдруг начинает смеяться: — Так не в губы же, дурачок! В щёчку. Или в лоб. Или в шею. Или... — Полегче с фантазиями! Ладно, давай в щёку, и ты идёшь домой, договорились? — Хорошо, — живо соглашается она. Я очень хочу закрыть глаза, но мне нужно контролировать ситуацию на случай, если эта бессмертная вдруг выкинет какой-нибудь номер. Лиззи делает шаг вперёд, потягивается на носочках и чмокает меня в правую щёку. Когда она отстраняется, её глаза наполняются восхищенными слезами. — Такой идеальный... — медленно вздыхает она. — Спокойной ночи, — мягко улыбаюсь я, стараясь привести в относительный порядок её по жизни расшатанные нервы. — Бену привет. — Мы ведь встретимся завтра? — с надеждой спрашивает она. — Не знаю. Наверное. — Может, ты дашь мне номер своего телефона? — Зачем? — И правда, зачем? У Бена же есть. Спокойной ночи, Корин! Спокойной ночи, Макарон! Я еле дожидаюсь, пока тени дома поглотят её целиком, и перехожу на бег, отпустив Макса с короткого поводка. Тот подстраивается под мой ритм и начинает бежать рядом. Мимо нас пролетают деревья и пустующие аллеи с редкими прохожими, ветер свистит, пробираясь под ворот футболки. До дома бежать недалеко, но я решаю сделать небольшой крюк, чтобы немного восстановить душевные силы после серьёзного испытания на выдержку и трезвость рассудка. Каждая встреча с этой Лиззи оборачивается для моего сознания стрессовой ситуацией. Оказавшись на своей улице, замедляю бег и перехожу на спокойный шаг. Отцепляю ошейник Макса от поводка и глубоко вдыхаю запах прохладной осенней ночи. Плитка легонько стучит под моими ногами, когда я иду к крыльцу. Макс тихой поступью поднимается вслед за мной и сворачивается калачиком у входа: спит он обычно на улице. Достаю ключи из кармана джинсов и начинаю отпирать дверь, когда она сама внезапно начинает открываться с той стороны. Секунда — дверь распахивается, на пороге стоит отец. — Притащился, бездомная овца. Добро пожаловать. На время смотрел? Зачем тебе мобильный телефон, если даже на звонки не отвечаешь? — Пардон, не слышал. Я с Максом гулял. — С футболкой что? — Испачкался. Отец сердито качает головой: — Заходи, твой приятель пожаловал. Тебя ждал. Клянусь, если это мистер Эрдж, я лучше останусь спать с Максом на крыльце. Тут мой взгляд падает на небрежно сваленную знакомую куртку в коридоре, и я чувствую, как на моём лице расползается ухмылка. Пока отец направляется в гараж, захожу домой, оставив дверь открытой для Макса, мою руки в ванной и иду дальше по коридору. На кухне горит свет. Поворачиваю за угол и вижу за столом высокую фигуру с вьющимися каштановыми волосами, сидящую ко мне спиной. Подхожу и с улыбкой хлопаю его по плечу: — Здорово, брат. Том Браун поворачивается в мою сторону и тепло улыбается: — Привет. Мы обмениваемся коротким рукопожатием, и я, сделав глубокий вдох, плюхаюсь на стул рядом с ним. — Тяжёлый день? — участливо спрашивает Том. — Не то слово. — Чай будешь? — А давай! Закидываю ноги на ближайший стул, и, пока Том встаёт и осуществляет привычные манипуляции, я наблюдаю за ним. Время меняет многое. В том числе и моё отношение к людям. Скажи мне кто-нибудь лет пять назад, что мы с Томом Брауном будем не разлей вода, я бы поржал, как стая гиен, и сказал бы: "О, чувак, это была хорошая шутка". И это действительно было бы смешно, учитывая нашу разницу в четыре года и тот факт, что когда-то Том был другом моей сестры и страшно в неё влюблённым кретином, в то время как мне всегда хотелось оторвать ему голову. После того, как Ким переехала, что-то в Брауне поменялось. Часто приходил к моему отцу и предлагал помочь с ремонтом, просто потому, что наступило лето, Том успешно поступил в колледж и ему было скучно. Помню, что когда папа впервые доверил ему красить забор, я стоял рядом с граблями в руке, и меня так и подмывало выколоть этому выскочке глаза. Но что-то изменилось, когда мы стали проводить время за совместной работой неделю за неделей, мы разговаривали, общались, Том совсем не обращал внимания на мои подколы, а потом они и вовсе прекратились. Я понял, что у него на душе так же пусто, как у меня. Я понял, что ошибался в нём. Он оправился. До сих пор живёт с мамой, исправно учится в педагогическом, уже второй год встречается с девушкой из группы. Однако Том собирается стать учителем литературы, и я не могу не видеть здесь едкой жизненной иронии: полностью эта боль никуда не делась. Возможно, он до сих пор любит Ким, пусть и неосознанно. Но каждый раз, когда я зову его с собой в Лондон, он выдумывает по сотне сложных объяснений, почему он не сможет поехать. — Где у вас джем? Он раньше стоял на этой полке. — Без понятия. — Может, в кладовке поискать? — Не советую. Слева от меня появляется Алия с рабочей тетрадкой по английскому языку. — Кор, ты обещал, мне нужно, чтобы ты объяснил мне, как тут... Завидев Тома, Алия мгновенно розовеет и с пунцовыми щеками убегает назад в свою комнату, громко хлопнув дверью. Нервы... Том — любовь всей её жизни. Она просто по уши в него влюблена. Честно, ни дня ни проходит, чтобы она не просила меня перед сном пожелать ей, чтобы он ей приснился. — Эй, а я ведь даже не успел поздороваться! — сокрушённо вскидывает рукой Том у кухонной стойки. Атмосфера домашнего тепла действует на меня успокаивающе. Начинает клонить в сон, и все мышцы отдаются приятной расслабленностью. — Забей. Сама притащится через полчаса, чтобы хоть одним глазком на тебя посмотреть. Видел это неприкрытое обожание? — я вытягиваю руки и потягиваюсь. — Проклятье на тебе, Браун, бесстыжий, обезоруживаешь моих сестёр. И что в тебе такого?.. Том тихо смеётся себе под нос, размешивая сахар в чае.