Ангел за партой

Я смотрю на пролетающие дома за окном. Обычно я не дотягиваюсь до него, чтобы мне была видна вся картинка, но сегодня папа впервые не заставил меня пристегнуться в машине, и я подтягиваюсь ближе к окну, сажусь на корточки и вытягиваюсь, чтобы посмотреть на то, что там творится. Мы едем играть. Так папа сказал. Машина двигается плавно, мы едем достаточно долго, и скоро мне становится скучно. Я хочу, чтобы папа включил музыку, но он быстро переключил с десяток радиостанций и раздражённо выключил радио. Он вообще сегодня какой-то другой. Предложил мне поиграть. Только мне. Он сказал, что мама на работе, а Ким наказана дома за плохие оценки. На прошлой неделе мне исполнилось семь. Я ощущаю себя взрослым, почти как папа, хотя Ким смеётся, когда я ей об этом говорю. За окном садится солнце. Город остался далеко позади, небо розовое, мы едем по пустой дороге, и по обеим сторонам от неё простираются поля, конца которым мне не видно. Папа останавливает машину у обочины и какое-то время молча сидит и смотрит на руль. Я не решаюсь нарушить тишину, потому что боюсь побеспокоить его, ведь он может разозлиться. Наконец, он оборачивается ко мне и говорит: — Выходи, мы приехали. Я забираю с соседнего сидения оранжевую летающую тарелку, которую взял из дома, и вылезаю из машины. Папа тоже выходит, громко хлопнув дверью. Здесь красиво. Я глубоко выдыхаю и издаю победный клич, кинувшись в поле с тарелкой в руках. Под моими ногами мелькает трава, какие-то цветочки и многолетние сорняки. Сделав круг, я бегу обратно к машине, и кружусь на месте. Позади меня стоит папа. — Мне здесь нравится. Давай тут поиграем! — я протягиваю ему тарелку. Он долго смотрит на меня без улыбки, как будто исследует моё лицо, его взгляд останавливается на моих бровях, глазах, волосах, которые уже начали завиваться от пота и духоты автомобиля. — Отойди подальше, — говорит он. И вроде это обычная фраза, но почему-то мне не нравится, каким голосом он её произносит. Заметив мою встревоженность, папа улыбается. Я тут же успокаиваюсь, радостно киваю головой и отбегаю так далеко, как только могу. — Кидай! — кричит папа. Я отправляю летающую тарелку в его сторону, но она сбивается с нужного курса и летит налево. Папа молча ждёт. Я бегу за ней и снова кидаю. На этот раз она падает прямо у его ног. Он наклоняется, поднимает её и медлит, долго разглядывая свои руки. — Давай! — в нетерпении кричу я. Его ладонь делает мимолётное движение, и тарелка плавно летит в мою сторону. Я ловлю её, прихлопнув обеими руками так, что тарелка оказывается зажатой между моих ладоней, и чувствую себя гордым оттого, что мне удалось поймать её с первого раза. Я кидаю снова — на этот раз папа её ловит. На этот раз для отточенного броска он делает слишком большой размах. Оранжевый диск стремительно пролетает мимо меня, направившись в сторону рощи за моей спиной. Я пытаюсь его догнать, но это всё равно, что гнаться за птицей. Тарелка скрывается где-то в зарослях высоких кустов, и, уже подбегая, я слышу, как она цепляется за ветки и падает где-то среди зелени. Мне требуется некоторое время, чтобы отыскать её в густой листве и тугих колючках. Наконец мне удаётся подцепить кончиками пальцев её изогнутое ребро, я достаю трофей и тут же бросаюсь назад, чтобы продолжить игру. Я останавливаюсь посреди поля. Папы нет. Я оглядываюсь во все стороны, думая, что просто потерял его из виду, но почему-то машины тоже нет. Наверное, он спрятался. Решил меня разыграть. Я иду до конца поля и сажусь на обочине дороги. Я решаю подождать его тут. Наверное, ему захотелось меня проверить. Время идёт. Небо начинает темнеть. Я остаюсь один навсегда... Я просыпаюсь в темноте, резко сев на кровати. Моё сердце колотится как заведённое. Надо мной шевелится тень. — Кор, тише, тише… — чей-то голос в темноте, мелькание белых рук. — Всё хорошо, это я. Ким. Она опускается ко мне на кровать и осторожно садится рядом. Я позволяю ей обнять себя и кладу голову на её плечо. Мою грудную клетку сейчас разорвёт на части, дыхание с хрипами вырывается через рот. Футболка мокрая от пота — хоть выжимай. Ладонь Ким ложится на мой вспотевший лоб, она легонько целует меня в висок. — Тише, мой хороший… Это был всего лишь сон. Я закрываю глаза. Это не сон. Ким не знает. — Который час? — хриплю я. — Полтретьего или чуть больше. Ты так кричал во сне… Знаю. Я всегда кричу. Это ещё одна причина, по которой я сплю на чердаке. — Я жутко перепугалась. — Прости, — сглатываю я. — Дурачок, что ты извиняешься? — она слегка покачивает меня в своих руках. Её голос становится серьёзным. — Признавайся, часто у тебя так бывает? — Нет, — лгу я. Я пропускаю под пальцами атласную ткань её ночной рубашки. Это мягкое движение успокаивает меня, дыхание постепенно приходит в норму. — Шейн спит? — спрашиваю я. Она утвердительно кивает головой: — Да. — Хорошо. Я легонько чмокаю её в плечо и отстраняюсь. Поднявшись с кровати, нашариваю на полу свои джинсы и одеваюсь. — Ты что делаешь? — удивлённо спрашивает Ким. — Поеду домой. — С ума сошёл? — тихо шепчет она. — Третий час ночи, куда ты собрался? Ещё автобусы даже не ходят. — Возьму такси. — Кор, не глупи. — Она встаёт с постели и подходит ко мне. — Что тебе приснилось? Расскажи мне. — Дело не в этом, — я отмахиваюсь, снимая влажную футболку и кидая её в рюкзак. Мои руки тянутся к толстовке на спинке стула, но Ким оказывается проворнее и хватает её первой, тут же пряча у себя за спиной. — А в чём тогда? — спрашивает она. — Не знаю, — я протягиваю руку. — Ким, отдай сюда, пожалуйста. Она делает шаг назад. — Ничего я тебе не дам. Раздевайся и ложись спать. Поедешь утром после завтрака. — Ким, дай сюда толстовку. Она мотает головой. Я опускаю руку. — Ну и чёрт с тобой. У меня есть другая. Я поворачиваюсь обратно к своему рюкзаку и вытаскиваю со дна мятый свитшот. Натягиваю его через голову, перебрасываю рюкзак через плечо и иду мимо Ким, выходя из комнаты. Я слышу, как она со злостью бросает мою толстовку на кровать и идёт за мной. Сбегаю по ступеням вниз и иду к слабо освещённому холлу. В прихожей её руки хватают меня за плечо и толкают к стене. — Что с тобой происходит? — глаза Ким горят в полумраке потревоженным гневом. — Ты не до конца проснулся, что ли? Очнись, Кор, ночь на дворе! Я не позволю тебе уйти сейчас. Я устало откидываюсь на стену, опустив взгляд: — Ким, я не могу спать в этом доме. — Это ещё почему? — Потому что я всех перебужу. В её голосе слышится недоверие: — Что ещё за бред? — Это не бред, это… Случается каждую ночь. Но я не могу тебе рассказать. — Ребята, почему вы не в постелях? Мы с Ким синхронно поворачиваем головы в сторону арки, ведущей в гостиную, из которой показывается мистер Шертон. На нём белый фартук, испачканный жёлтой и красной краской, накинутый поверх обычной одежды. Ким смотрит на него с отчаянием: — Джеймс, пожалуйста, скажите ему, чтобы он пошёл обратно спать! Я не знаю, что на него нашло, он собрался домой. Джеймс снимает с переносицы очки и спокойно протирает их полой фартука. — Он в любом случае никуда не уйдёт, потому что я запер входную дверь на ключ, — он смотрит на мою сестру. — Иди спать, Ким, я прослежу за твоим братом. — Спасибо, — мрачно отзывается Ким. Она поворачивается в мою сторону, испепеляя меня холодной угрозой. — И только попробуй мне удрать — найду и задушу твоей проклятой толстовкой. Я молча смотрю на неё. — Ладно, спокойной ночи, — потянувшись на цыпочках, она целует меня в щёку, кивает доктору Джеймсу и уходит вверх по лестнице, скрываясь на втором этаже. Джеймс манит меня жестом ладони: — Пойдём. Его лицо выражает добродушие. Я отлипаю от стены и следую за ним через гостиную. Алекс — единственный, чья спальня на первом этаже, но миссис Дэвидс говорила, что Джеймс иногда ночует внизу в своём кабинете. Чем он там занимается — никто понятия не имеет. Доктор никого не пускает в свою экспериментальную комнату, и, наверное, я должен быть горд, что он сам меня пригласил. — Вы не ложились спать? — спрашиваю я. — Нет, — качает головой доктор. — Проводил кое-какие исследования на манекене. Хочешь посмотреть? — Да. Джеймс заводит меня в большую светлую комнату, полную столов с разбросанными на них книгами, мониторами и непонятными инструментами. — Моя лаборатория. Честно говоря, на лабораторию это не сильно смахивает, но от вида банок с замутнённой жидкостью мне становится немного не по себе. Словно прочитав мои мысли, Джеймс ухмыляется: — Я не создаю Франкенштейна, не бойся. Я выдавливаю из себя слабую улыбку. Доктор подходит к металлическому столу, на котором лежит хорошо выполненный манекен с вытащенными наружу внутренностями. Выглядит весьма натурально — напоминает человека со снятой кожей. Джеймс натягивает розовые перчатки, берёт пинцет и начинает копаться в его животе, продолжая работу. Я сажусь на пустой соседний стол. — Расскажи мне, давно у тебя проблемы со сном? — спрашивает он, поправляя очки другой рукой. Я наблюдаю за тем, как перчатка доктора исчезает в мешанине искусственных кишок. — С тех пор, как развелись родители. Я благодарен ему за то, что он не смотрит на меня. — Часто кричишь во сне? — Значит, вы слышали? Он просто кивает. — Почти каждую ночь, — признаюсь я, мотая ногами в воздухе. — Иногда просыпаюсь, и собственный крик стоит в ушах, а иногда молча вскакиваю. Ну, мне так кажется. — Все наши страхи родом из детства, — говорит доктор, запуская вторую руку в желудок манекена. — И пока мы не разберёмся со своим прошлым, они будут продолжать с нами жить. Если ты ничего не предпримешь, рано или поздно твои ночные кошмары вымотают тебя. Ты говорил об этом со своими родителями? — Нет. Им незачем знать. Да и вообще, они тут не при чём… — Ты звал отца. — Что? Доктор поднимает голову и отстраняется от манекена, сев на высокий стул. — Корин, я мог бы прописать тебе отличное снотворное, но оно не поможет. Я бы мог сводить тебя к лучшему неврологу и психологу, но у них тоже не окажется лекарства. Электросон, ароматерапия, успокоительные — всё это даст лишь временный эффект. Помочь себе можешь только ты сам. И чем дальше ты бежишь от самого себя, тем меньше у тебя шансов вылечиться. Я с трудом сглатываю. Мне кажется, у этого человека в сетчатке встроенный рентген, сканирующий мои мысли. — Видишь эту ниточку? — мистер Шертон поддевает пинцетом мягкую сероватую трубку. — Это седалищный нерв. Смотри, что будет, если я потяну за него. Он тянет нерв вверх, и мышцы манекена тут же сокращаются — нога приходит в движение. Внезапно я понимаю, чем занимается ночами доктор в своей лаборатории. Я смотрю на него. — Вы не оставляете попыток? Он мягко улыбается: — Какой же я буду тогда отец, если потеряю надежду? Я быстро моргаю, стараясь справиться с внезапно нахлынувшими чувствами. — Иногда мы недооцениваем важность семьи, — тихо говорит Джеймс. — Мы с младшим сыном всегда были в напряжённых отношениях. Я часто его наказывал, всячески давал понять, что недоволен его поведением и образом мышления. Иногда мне казалось, что он меня просто ненавидит. Однажды мы с ним сильно разругались, и он уехал. Я заболел. У меня была бессонница, мучили сильные головные боли, я уже думал, что во мне сидит опухоль. Ходил к врачам, но ничего не помогало. Знаешь, злился на них, что они такие все из себя специалисты и ничего не могут сделать со мной. Винил весь свет в своей боли, пока однажды Шейн не пришёл ко мне чуть ли не на руках с твоей сестрой и не попросил о помощи. И тут, Корин, я понял одну вещь. Я понял, чёрт возьми, что я больше жизни люблю этого наглого самоуверенного засранца, и никакие ссоры и обиды прошлого этого не изменят. Семья — это не просто набор родственников, с которыми приходится жить. Это всегда нечто большее, Корин, — это абсолютная любовь, подаренная нам с рождения. Мы не можем их не любить, и как бы ни пытались обманывать себя, всё равно рано или поздно придём к этому пониманию. И тогда головные боли и ночные кошмары оставят нас навсегда. Я смотрю вниз, кусая дрожащие губы и заламывая пальцы на руках. — Твой отец любит тебя, Кор, — мягко добавляет доктор. — Что бы между вами ни было, он никогда не сможет от тебя отречься. Как и ты от него. Любовь прячется глубоко внутри вас, и вам её не одолеть. Можешь ничего не отвечать мне, поверь, я знаю, что ты чувствуешь. Просто вспомни наш разговор, если тебе снова станет грустно или страшно, и подумай над тем, что я сказал тебе насчёт твоих снов. А сейчас, будь добр, передай мне вон то ведёрко, я хочу, чтобы ты чуть-чуть помог мне тут убраться… *** Утром миссис Дэвидс отпускает меня из-за стола, только убедившись, что я съел все блины, которые она мне испекла. Ким и Алекс провожают меня до крыльца, а Шейн подбрасывает на машине до границы города, где я пересаживаюсь на автобус и еду до дома. Я давно не чувствовал себя таким спокойным и отдохнувшим. Открыв ключом входную дверь, толкаю её и захожу в прихожую. Сваливаю рюкзак на пол и слышу, что в гостиной шумит пылесос. Не снимая кроссовки, прохожу по коридору и вижу картину: Алия носится по комнате с куклой в руке, а наша экономка, старая миссис Бриджит пытается очистить ковёр от пластилина. Завидев меня, она выключает пылесос и стягивает шнур: — Добрый день, Кор! — Здрасте. А почему эта мадам не в школе? — Папа разрешил мне сегодня не идти! — говорит Алия, пытаясь посадить свою фею мне на плечо. — Он куда-то уехал и сказал, что не сможет отвезти меня сегодня на занятия, потому что ему не по пути. — И куда он поехал? — Он не сказал. Я хочу, чтобы ты отвёл меня погулять в парк! — Алия, папа сказал, чтобы ты убрала свою комнату и почитала книжку, — говорит миссис Бриджит. — Отлично, — киваю я. — Иди занимайся, я поброжу с друзьями, а после обеда мы с тобой и Максом пойдём в парк, идёт? — Ну ладно, — с неохотой соглашается она. Я машу миссис Бриджит на прощание рукой, беру с полки свой забытый телефон и выхожу на улицу, направляясь до остановки. Куча сообщений от Рэя и одно от Тены: "Тебя тут очень не хватает". Я улыбаюсь. Она оттаяла, как Рэй и говорил, но в следующий раз с ней всё равно следует быть осторожнее. Вскоре я замечаю ещё одно сообщение, отправленное не так давно с незнакомого номера: "Твой папа сейчас сидит в кафе на пересечении Уолтер-Лэйн и Хай-Стрит. Приходи. Мне кажется, тебе будет интересно." Я останавливаюсь. Это розыгрыш? Отец сейчас должен быть на работе, что ему делать в кафе, где тусуются одни подростки? И кто этот отправитель? Чёрт, я понял. Рэй снова меня разыгрывает. Ладно, придётся идти, раз приглашает — тем более, это не так далеко. Я ловлю такси и минут через десять прибываю на место. Вот и кофейня, окружённая зелёным двориком. Сейчас ещё рановато для сидящих там обычно толп студентов, однако народ всё же есть. Иду ко входу, но останавливаюсь, заметив на парковке отцовскую машину. Я нахожу это несколько странным. Так это не шутка? Что отец может делать здесь в рабочее время? Заскочил купить кофе? Сначала я думаю зайти в кафе, чтобы найти его там, однако потом передумываю и решаю подождать его у машины. Я отхожу в тень и прислоняюсь к стволу посаженной неподалёку маленькой липы. Окна заведения прозрачные, практически без перегородок, и я отчётливо вижу сидящих за столиками посетителей и даже парня за кассой, который продаёт печенье маленькому мальчику. От нечего делать лениво разглядываю людей в кафе. Отца нигде нет. И тут меня словно толкают в грудь, потому что я вдруг замечаю его. И он не один. Отец сидит за маленьким столиком у самого окна, так что мне достаточно хорошо виден его профиль. Напротив него сидит незнакомая молодая девушка. Она оживлённо рассказывает ему о чём-то, фыркает, пожимает плечами и жестикулирует во время рассказа. Время от времени она поправляет свои волосы и улыбается ему, и он улыбается ей в ответ — искренне, без всякой натянутости и напускной приветливости. Я не верю тому, что вижу. Я вскакиваю, против воли сделав шаг вперёд. В горле пересыхает, начинают трястись руки, меня шатает, как будто кто-то толкает меня изнутри, губы непроизвольно подрагивают от жгучего огорчения и отчаянного отрицания. Дыхание вырывается из лёгких рывками. Нет… Не верю. Это не он, нет. Мой отец не из таких. Я не узнаю его в таком добром расположении духа, в такой расслабленной позе, в настолько несоответствующей ему обстановке и компании. Он не может, просто не может оказаться… Господи, да она не старше меня! Меня начинает колотить. Этот человек, который называет извращением любое открытое проявление привязанности и любви, который запретил мне встречаться с девушками младше меня, — человек, который называл Шейна педофилом — сейчас сидит в компании незнакомой девушки, одетой в школьную униформу, и улыбается. Я в отчаянии смотрю на неё. Она красивая. Черты её лица кажутся мне смутно знакомыми, возможно, я даже где-то видел её раньше. У девушки длинные светлые волосы, тонкая фигура и нежное школьное платье, заканчивающееся чуть выше колен и открывающее идеальные ноги. Изящные руки с кучей браслетов, дразнящий взгляд и дерзкая улыбка. Красивая сволочь… Она что-то говорит ему, и он тянется в карман за кошельком, бросает деньги на стол, расплачиваясь за молочный коктейль, который она крутит в руках, а затем достаёт оттуда ещё денег и отдаёт ей. Девушка улыбается, пряча деньги в сумочку, а затем приподнимается, чтобы наклониться через весь стол и поцеловать моего отца в щёку. Этого урода. Я закрываю глаза, и на закрытых веках полыхают всполохи красок. Моим первым желанием было залететь в кафе и ударить его. Избить до потери памяти. Колотить об пол до тех пор, пока из его головы не вылетит вся эта грязь. Но в глубине души что-то подсказывает мне, что всё это бессмысленно и ничего не поможет. Никакой антидот. Я открываю глаза, полный ожесточённой решимости. Я поговорю не с ним. Я жду до тех пор, пока отец не отодвигает стул и не встаёт из-за стола, а девушка остаётся сидеть за столиком, потягивая коктейль из трубочки и проверяя что-то в своём мобильном. Она машет моему отцу на прощание рукой, он направляется к выходу, и я отхожу от отцовской машины, огибаю здание кафе и останавливаюсь у входа, скрытый от глаз посетителей за высокой туей. Выходит отец. Не заметив меня, он направляется к своей машине, садится в неё и уезжает. Я наблюдаю за девушкой. С этого ракурса её видно лучше. Она всё время смотрит в свой телефон, печатает что-то и улыбается, явно не собираясь уходить. Я до боли прикусываю губу. Внутри меня кипят волны гнева, он плавит мои нервы, и чем дольше я тут стою, тем слабее становится моя решимость дождаться эту малолетнюю шлюху на выходе, чтобы не устраивать сцены прямо в кафе. Но обжигающее разочарование оказывается слишком токсичным для моего разгорячённого сознания. Не выдержав, я толкаю дверь и захожу в кафе. Я иду прямо, никуда не сворачивая. Ничего, кроме неё, перед собой не вижу. Остановившись у её столика, я титаническими усилиями заставляю свои руки не дрожать и делаю глубокий вдох. — Знаешь, мне тебя жалко. Девушка отлипает от своего телефона и медленно поднимает на меня взгляд. В её глазах загорается заинтересованность. Изящные губы разъезжаются в дерзкой ухмылке. — Ты ошибся столиком, красавчик, — говорит она. Её голос — взрывная смесь из мёда, металла и льда. Она не выглядит смущённой или беспокойной — и это меня чертовски взвинчивает. Моя грудь часто вздымается, и я начинаю снова терять контроль над собой. — Сколько тебе лет? Она прикусывает свой большой палец, словно наблюдает за интересной сценой в фильме. Затем чуть прикрывает глаза и спокойно отвечает мне: — Семнадцать. Почти. — Наверное, ты думаешь, что он любит тебя? Девушка поднимает бровь. Монстр внутри меня ликует — мне удаётся стереть с её лица эту наглую ухмылку. Я продолжаю: — Так вот, у меня для тебя плохие новости, крошка. Шлюхи не живут долго и счастливо. Ты в курсе, что у него есть семья и трое детей? Если нет — то мой тебе совет, держись от него подальше. Ну, а если да — тем более держись от него подальше! Голос подводит меня: последнюю фразу я произношу на повышенных тонах, чем привлекаю к себе внимание нескольких посетителей и кассира. Плевать. Я слишком взбешён, и больше всего меня выводит из себя её невозмутимость. Девушка снова ожесточённо улыбается и кивает головой, убирая телефон: — Так, кажется, я поняла… — она кладёт ладонь на поверхность столика и поднимается с места, вставая передо мной. Её лицо оказывается в возмутительной близости от моего, но она, видимо, этого и добивалась. Я улавливаю запах её ванильных духов. Девушка наклоняет голову и вскидывает бровь, словно смеётся надо мной. — Посмотрите только, какой у него, оказывается, ревнивый дружок… — её это явно забавляет, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не отойти на шаг назад. — Я, конечно, не ожидала от него подобного, но по большому счёту, мне плевать, с кем он встречается, хоть с козой, это его дело… — Я не его дружок, — еле сдерживаясь, сквозь зубы цежу я. — И кто же ты? — её дыхание щекочет мне шею. Я всё-таки отстраняюсь. — Никто. — Тогда как-то странно получается, не находишь? Ты никто, приходишься сюда такой весь из себя возбуждённый и налетаешь на меня с обвинениями… Как-то это всё интересно. — Мне плевать, что ты думаешь, — жёстко отрезаю я. — Просто оставь его в покое. — Какая же тёмная лошадка... — протягивает она. — Пожалуй, ты мне даже нравишься. Ты забавный. — Я могу сделать так, что тебе больше никогда ничего не будет казаться забавным. Ей приходит сообщение. Она небрежно опускает взгляд на стол и снова встречается со мной глазами. — Присаживайся, — тон её голоса становится более мягким. — Сдаётся мне, нам с тобой надо поговорить. — Я не собираюсь с тобой разговаривать. — Вот как? Зачем ты тогда пришёл? — Я пришёл тебя предупредить. Если не хочешь быть опозоренной на всю жизнь, останови это прямо сейчас. — Что остановить? — Ты знаешь что! — рявкаю я. — Клянусь, если ты не прекратишь улыбаться, я оторву тебе голову! Благодаря своей вспыльчивости я добился того, что привлёк к нам ненужное внимание. К нам подходит официант. — Мисс, у вас всё хорошо? — он обращается к девушке, кинув на меня настороженно-враждебный взгляд. — Может, нам следует позвать охрану? — Нет, спасибо, — она смотрит на меня, не переставая улыбаться, — мы просто мило беседуем. Судя по выражению его лица, мужчина явно не находит в нашей перепалке ничего милого, но всё же уходит, взглянув на меня напоследок с мрачным подозрением. — Для самоубийцы ты смелая, — шиплю я. Девушка скрещивает руки на груди и кривит рот: — Ладно, успокойся. Это всё начинает мне надоедать. — Ты не имеешь права говорить мне, чтобы я успокоился! — Да что я сделала такого? — Что ты сделала? Ты за деньги встречаешься со взрослым мужчиной, у которого есть семья, и что-то мне подсказывает, что ты знаешь об этом! Я вижу, что её терпение начинает трещать по швам: — О'кей, мистер Никто, давай разберёмся! Да, — я встречаюсь с этим самым взрослым мужчиной время от времени. Более того — он иногда приходит ко мне домой. Да, — иногда он даёт мне деньги, если я прошу его об этом. Но я не вижу во всём этом ничего предосудительного по одной простой причине. Знаешь, какой? Потому что этот взрослый мужчина — мой папа. Мне кажется, или мир вдруг стал беззвучным? Я стою перед ней, оглушённый и потерянный, и всё, на что я способен — неотрывно смотреть на эту девушку. До меня не долетает ни единого звука. Я вижу, как она открывает рот и что-то говорит, но ничего не слышу. Абсолютная, тупая, глухая пустота. — ... эй, алло! Ты где витаешь? С тобой всё в порядке?.. Я резко приближаюсь к ней и хватаю её под горлом, притягивая к себе её лицо. Возможно, я даже делаю ей больно. Просто я не способен сейчас это понять. — Ты больной?! Что ты делаешь? Я спрашивал себя, почему она кажется мне знакомой. Теперь знаю. Эти слегка опущенные веки, делающие взгляд холодным и вызывающим, эта россыпь еле заметных веснушек, рассыпанных под нижними веками, эти надменно вздёрнутые брови и так хорошо изученные мной миндалевидные янтарные глаза… Это папа. Она вырывается, но я не пытаюсь её удержать. Молча отступаю назад. — Совсем конченый?! Какого хрена ты меня трогаешь? Она встречается с моим потерянным взглядом, и тут с ней что-то происходит. Выражение её лица меняется, выдавая осознание, губы раскрываются, образуя аккуратную «о», её рука взлетает ко рту. Теперь она действительно выглядит испуганной. — Господи! — встревожено выдыхает она, глядя на меня во все глаза. — Постой, ты же… Корин, верно? Да, я права? Боже, как же я сразу не догадалась?.. Нет, это уже слишком... Я неверяще мотаю головой, делая несколько шагов назад, разворачиваюсь и выбегаю из кафе. Ничего не видя перед собой, каким-то чудом добираюсь до заднего двора и упираюсь руками в кирпичную стену. Меня знобит, я опускаю голову ниже плеч, чтобы унять дрожь, но она не проходит. Слева от меня доносятся чьи-то быстрые шаги. Я не могу поднять голову. Не могу снова видеть её. — Как тебя зовут? — глухо спрашиваю я. Я почти не узнаю её изменившийся голос, ставший мягким от сострадания: — Изабела. Изабела... Ким рассказывала мне, что когда-то давно увидела это имя в папином телефоне, я это хорошо запомнил. Мы решили, что это его коллега, или любовница, или... Разумеется, мы знали, что у отца до мамы была другая жена, но никогда в жизни я не мог представить, что у него есть ещё одна дочь... — Дай сюда свою руку. Она не даёт мне опомниться — хватает моё плечо, разворачивая меня лицом к ней и вытягивает мою кисть, задрав рукав толстовки. Достаёт из сумочки ручку и черкает что-то на моём предплечье. Я безразлично смотрю на то, что она со мной делает, и не нахожу в себе сил, чтобы сопротивляться. Изабела опускает мою руку и смотрит на меня: — Это мой номер. Я понимаю, что сейчас ты не в состоянии общаться со мной, но если потом у тебя возникнут вопросы — позвони мне. Я действительно жалею, что всё так получилось. Ты... не должен был узнать. И… прости меня, ладно? Я не стала бы издеваться, если бы знала, что это ты. Меня захлёстывает отчаяние: — Ты знаешь меня? — Так получилось, что знаю. Я вскидываю голову и смотрю на проплывающие по небу облака. Затем в последний раз смотрю на девушку, обхожу её стороной, уперев взгляд вниз и разглядывая гальку под ногами, и ничего не чувствую. Я ухожу. Добираюсь до дома, беру Макса и Алию и иду с ними в парк. Я смотрю на играющих на площадке детей, смотрю, как разлетаются во все стороны волосы Алии, когда она качается на качелях, смотрю на гоняющегося за птицами Макса. Вокруг веселятся школьники, взрослые делают барбекю, отмечая прекрасный солнечный осенний день. На обратном пути Алия берёт меня за руку. — Что-то ты слишком тихий сегодня, — говорит она, заглядывая мне в глаза. — Правда? — Да. — Ну прости меня, солнышко. Хочешь, довезу тебя до дома на Корин-автобусе? Она внимательно смотрит на меня: — Ты и правда какой-то не такой. Тебя кто-то обидел? — Нет, — выдыхаю я, опускаясь на корточки, чтобы ей было удобнее со мной разговаривать. — Нет, глупышка, никто меня не обидел. — Тогда почему у тебя такие грустные глаза? Я смотрю на неё, разглядывая каждую чёрточку такого знакомого лица, в котором так много маминого и почти ничего от отца. — Иди ко мне. Алия обхватывает руками мою шею, и я крепко обнимаю её в ответ. — Я так тебя люблю, малышка. — Я тоже очень люблю тебя. И прости, что я сказала тогда, что ты всех бесишь. На самом деле я так не считаю. — Спасибо. Давай найдём самый красивый цветок и принесём миссис Бриджит? — Давай. Дома, стоя в ванной под душем, я поворачиваю левую руку ладонью кверху и смотрю на номер, написанный незнакомым почерком. Я начинаю тереть его и стираю чернильные цифры, все до одной — успев сделать это прежде, чем запомнил номер. Теперь на этом месте лишь покрасневшая кожа. Теперь я стёр тебя из своей жизни, Изабела.