Ангел за партой

— Нравится? Я рассматриваю череду однотипных двухэтажных таунхаусов из серого кирпича, молча глядящих на меня небольшими тёмными окнами. Зеркально похожие друг на друга домики тянутся по всей длине тихой запыленной улицы, тесно соприкасаясь друг с другом несущими стенами, создавая прямую линию сблокированных жилищ. На подъездных дорожках я не замечаю ни одного автомобиля. Мелкая ребятня играет в мяч прямо на проезжей части. Где-то громко разговаривает телевизор, в одном из домов кто-то выбивает ковёр с балкона второго этажа, откуда-то доносится плач маленького ребёнка и тянет запахом жареных сосисок. Моросящий дождь, мерно капающий на пустынную мостовую, только дополняет атмосферу заброшенности и ленивой тоски этого квартала. Я никогда не мог подумать, что она может жить в подобном месте. — Мне интересна твоя оценка, — говорит Изабела, скрестив руки на груди. Я поворачиваюсь к ней. Она наблюдает за мной с кривой усмешкой. — Мило, — вот и всё, на что меня хватает. Она фыркает, раскусив мою неумелую ложь, двинувшись в сторону одного из этих одинаковых домов. Я поднимаюсь вслед за ней на крыльцо по маленькой лесенке. Моё внимание привлекает простенькая колотушка над ручкой, которую в нескольких местах проела ржавчина. Разбитый настенный фонарь с треснувшим стеклом. Дверного звонка нет. Изабела достаёт из сумочки ключи и привычным жестом проворачивает их в замке. — Небось, другого ожидал? — ухмыляется она, заметив, что я разглядываю потрескавшуюся краску на дверном косяке. На меня сразу же находит непонятное смущение, и я перевожу взгляд на маленький соседский палисадничек. Изабела улыбается, сделав усилие, чтобы подтолкнуть заедающую дверь. — Конечно, это не ваши хоромы. Я внимательно смотрю на неё. Что-то в ней не так. Пускай в словах слышится зависть, в её взгляде что-то другое... Боль? Обида? Огорчение? Изабела снова толкает дверь, и та наконец поддаётся. За открытым проёмом различается неясная темнота. — Милости прошу, — изящные брови изгибаются в насмешливом выражении. В кого она играет? В кого, чёрт возьми, она всё время играет? Я молча прохожу вперёд, задев головой непонятную деревянную хренотню на ниточках, которая начинает кружиться и тихо звенеть, стукаясь деревяшками. — Прошу прощения, это мамина безделушка, — доносится сзади голос Изабелы. — Повесила её, когда я ещё до ручки не доставала. Не стесняйся, проходи. Изабела щёлкает выключателем, и маленькая прихожая наполняется тусклым светом. Мне сразу становится видна одна-единственная комната на первом этаже, совмещающая кухню, гостиную и столовую. Пока я осматриваюсь, Изабела закрывает дверь и рассматривает своё отражение в зеркале, вскидывая и поправляя длинные волосы. — Чёрт, я должна забрать у тебя эту толстовку, — бормочет она, критично осматривая себя со всех сторон. — Я могу копыта помыть? — спрашиваю я. Не отрываясь от своего отражения, Изабела делает небрежный жест рукой в сторону: — Ванная за лестницей. Над раковиной свет не включай, если не хочешь, чтобы током ударило. — Благодарю, — мрачно отзываюсь я. Прохожу через всю комнату, заострив внимание на дешёвой мебели и требующем ремонта паркете. Маленькая ванная комната за лестницей оказывается узкой и захламленной различными косметическими средствами: всевозможные баночки, тюбики и флаконы с гелевым содержимым стоят друг на друге в хаотичном беспорядке. Ей-богу, когда в моём доме жило целых три женщины, у нас на полках не было такого безобразия! Мыльная вода стекает в водосток. Мою руки и промываю холодной водой лицо, всё ещё пытаясь понять, во что я ввязался. Выключаю кран, поднимаю голову и выпрямляюсь. Всё слишком маленькое, неудобное. Здесь с трудом может развернуться один человек. От подвесной керамической раковины тянет холодом, даже если не прикасаться к ней. Маленькое квадратное зеркало грязное, в застывших мыльных потёках. При неярком свете голой потолочной лампочки моё лицо выглядит бледным. Грязный шнурок, тянущийся с настенного светильника, теряется в оголённом проводе. Я чувствую себя очень странно, потому что искреннее не понимаю. Как мог отец не видеть всего этого? Он по семь раз перекладывает каменную кладку на нашем крыльце за одно воскресенье — неужели он ничего не хочет сделать для этого дома, который действительно нуждается в переделке? Раз уж он бывает здесь время от времени... Здесь всё кричит о ремонте — он этого не замечает? А может... просто не хочет замечать? Выключаю свет и выхожу из ванной. Вся эта затея уже кажется мне глупой и лишённой всякого смысла. Зачем мне знакомиться с его второй семьёй — зачем мне вообще что-то о ней знать? Очевидно же, что от Изабелы так и веет откровенной враждебностью — она этого и не скрывает. Так ли нужно мне разбиваться в лепёшку, чтобы узнать ещё что-то новое об отце и снова расстраиваться из-за этого? Моё настроение — ниже станции "Хампстед" лондонского метро. Я с ужасом понимаю, что огорчён. Не знаю, что я ожидал здесь увидеть, но эта атмосфера гнетущей безысходности давит на меня, как свинцовое небо над этим районом, она оставляет на душе ощущение какой-то грязи, словно я отодвинул занавеску и увидел то, чего видеть не надо было. Есть ещё одно чувство, которое переполняет меня, когда я смотрю на многочисленные несовершенства этого дома. Я очень зол на отца. Изабела возится на кухне, перебирая ящики в поисках съестного. Завидев меня, она кивает головой: — Чай будешь? — А кофе можно? — А я похожа на официантку? Ладно, сейчас сделаю. Тебе повезло, что я тоже хочу кофе. Я присаживаюсь на край одного из двух высоких стульев у небольшой барной стойки, которая, по всей видимости, заменят полноценный обеденный стол, и начинаю медленно кружиться влево и вправо — вполоборота. Изабела ставит на столешницу две больших белых кружки и подогревает воду в кофейнике. — Посмотрим, есть тут что из еды. Она открывает холодильник, на пустоватых полках которого различаются очертания наполовину пустых бутылок, баночек с соусом, питьевых йогуртов и банок с пивом. — Прости, — в её голосе не особо слышится извинение. — Гостей сегодня не ждала. Хотя у нас обычно всегда тут такая пустошь — мы с мамой не особо любим готовить. — Где она? — интересуюсь я. — Спит, наверное, — Изабела равнодушно пожимает плечами, захлопывая дверцу холодильника. — Ты голоден? — Не особо. — А я, наверное, суши закажу. Пока она разговаривает по телефону, делая заказ, я думаю о том, как сказать ей, что засиживаться здесь я больше не намерен. Но, когда она кладёт кружку с кофе на стол предо мной, я так и не могу придумать более-менее достойное объяснение, поэтому молча принимаю напиток, продолжая смотреть на Изабелу. Она перетаскивает свою кружку на барную стойку, а затем тянется наверх за бутылкой коньяка. Сев напротив меня с бутылкой в руке, Изабела вопросительно смотрит на меня: — Будешь? — Коньяк? Днём? — Так будешь или нет? — Нет. — Как хочешь, — равнодушно отвечает она, отворачивает крышечку и подливает коньяк в свою кружку с кофе. Наполняет её почти до краёв, закрывает бутылку и отправляет её наверх. Затем снова садится и наконец встречается с моим взглядом. — Что? — Ничего, — я кладу локоть на стойку и подпираю рукой подбородок. — Ничего особенного. Ничего... необычного. Изабела моментально вскидывается: — Так, я не поняла, ты чем-то недоволен? — Даже не знаю, как тебе сказать, деточка... — Да, я пью кофе с коньяком, твою мать, тебя это волнует? Сидит тут с таким видом, строит из себя моралиста, как будто сам никогда не пил! Может, ещё лекцию мне прочитаешь, покорчишь из себя заботливого старшего братца? Тоже мне, подумаешь, коньяк! А ещё я иногда таскаю жвачку из супермаркетов и трахаюсь с тремя парнями, тебя колышет? — Изабела, я не сказал тебе ни слова. Успокойся, пожалуйста, — мой голос ровный, хотя от последней её фразы у меня челюсть сводит. Изящные черты лица искажает обида, которую я успел заметить. — По твоему взгляду всё сразу видно, — в её резком голосе слышится детское огорчение. — Смотришь на меня, как на последнюю дрянь. — Я так не считаю. — Скажи, по-твоему, я похожа на конченую мразь? Признаться, я теряюсь. Что-то явно пошло не так. — Изабела, о чём мы вообще с тобой говорим? Она замолкает и делает глоток из кружки, повернув голову к окну. В возникшей тишине слышится, как на стекло опускается разошедшийся дождь. — А от ответа ты всё-таки ушёл... — в её интонации проскальзывает что-то похожее на досаду. Господи!.. Я ставлю нетронутую кружку на столешницу и вскидываю руки: — Не похожа ты на конченую мразь, ясно? Я не считаю тебя такой. Ты довольна? Изабела снова делает глоток, внимательно смотрит на меня и на этот раз улыбается. Вот уж не думал, что она это умеет. Я ни черта не понимаю... — Ты красивый, — вдруг говорит она, переложив кружку в одну руку и потянувшись ко мне другой рукой. — Можно? Я не успеваю понять, что она собирается делать, как её пальцы легко обхватывают мой подбородок и медленно поворачивают мою голову вверх и вбок, изучая моё лицо. Большой палец случайно скользит по губе. Прикосновение тёплое и на удивление нежное. — Но не мой вкус. Я убираю её руку с лица. — Я и не должен быть в твоём вкусе. Изабела долго смотрит на меня с лёгкой усмешкой. — Знаешь, ты совсем на него не похож, — наконец, произносит она. Я чувствую, что начинаю раздражаться. — На кого — него? — На папу. Если тебе интересно, в моём вкусе именно такие, как он. Ты никогда не замечал, какие у него восхитительные скулы? — Не знаю. Я не эксперт в мужской красоте. Какая жалость. — Он чертовски красив и мужественен, если ты не в курсе. Он действительно идеал мужчины. Умный, решительный, волевой, жёсткий, если на то пошло. Когда-нибудь, когда у меня будет больше мозгов, я устану от глупых мальчиков и выйду замуж за такого, как он. Я смотрю, как она отпивает свой адский коктейльчик, и не выдерживаю: — У меня для тебя плохие новости, дамочка. У тебя чёртов эдипов комплекс! — Не гони ерунды! — отмахивается Изабела. — Я не влюблена в своего отца. Просто хочу встретить кого-нибудь, кто будет хоть чуточку на него похож. Ничего ты не понял. — Ты абсолютно права, — я киваю головой. — Я не понимаю, как можно испытывать подобные чувства к этому ублюдку. Изабела с секунду испепеляет меня змеиным взглядом, а затем резко выплескивает на меня содержимое своей кружки. Горячая жидкость тут же обжигает кожу, на школьной рубашке расползается огромное чёрное пятно. Кофе льётся за воротник, жжёт шею и грудь. — Твою мать! — ору я, вскакивая и отряхиваясь. Такое ощущение, что обжигающий кофе плавит рёбра и грудную клетку. — Ты и правда конченая! — Кто меня звал? Мы с Изабелой синхронно поворачиваем головы в сторону лестницы, откуда к нам приближается женская фигура. Она не спеша подходит к раковине, берёт чистое полотенце, а затем направляется в мою сторону. Подходит ко мне и промокает полотенцем мою грязную рубашку, стирая с кожи липкий кофе. — Изабела, как не стыдно! — качает головой она. — Мама, он просто засранец! — Хуже, чем ты? — женщина лениво улыбается мне. На вид ей под пятьдесят, она высокая и немного полная, а стиль её одежды явно рассчитан на того, кто должен быть помладше лет на двадцать. От неё пахнет тяжёлыми духами. — Я Октавия, мама Изабелы. Дорогой, наверное, тебе лучше снять её, я кину это в стирку. Изабела, иди принеси ему какую-нибудь футболку. Как тебя зовут, бедный мальчик? — Очень приятно, я К... — Кайл, — резко и громко перебивает меня Изабела. — Его зовут Кайл. И он жалкий недоумок. В то мгновение, когда наши взгляды пересекаются, я вижу в глазах Изабелы неприкрытую тревогу. Была ли причина, по которой она решила скрыть правду от матери? Она защищает её? Или меня? Ладно... Пусть будет Кайл. Я снимаю рубашку. — Я друг Изабелы, мы познакомились с ней недавно и, если честно, я уже начинаю об этом жалеть. За спиной матери Изабела скрещивает руки на груди и дарит мне очередной пронзительный взгляд. — Милая, дай ему футболку. — Октавия забирает у меня рубашку и исчезает в проёме ванной комнаты. Изабела пролетает мимо меня в прихожую, вытягивает с верхней полки белую тенниску, подходит ко мне и бросает её, толкнув меня в грудь. — Знакомая вещица? — её вкрадчивый шёпот у самого моего уха. Эта дурацкая футболка окончательно вышибает мой дух. О да, знакомая, ещё как... Изабела знала, на что давить. До этого момента я не понимал, почему так спокойно принимаю существование его другой семьи. Внешнее сходство Изабелы с отцом ударило по мне, но, как верно подметила Тена, это ещё ничего не доказывало. Можно было легко представить, что я правда её друг, а байки об отце, навещающем это семейство — всего лишь неприятная иллюзия. Но эта футболка меняет всё. Я больше не могу закрывать глаза на очевидные истины, я лишился способности к самообману, ведь в руках у меня прямое доказательство. Это его одежда, сомнений нет. Он действительно появляется здесь. Время от времени. Меня переполняет отвращение, но футболку надеть всё-таки приходится, поскольку в квартире холодно. Изабела с довольной ухмылкой плюхается на тканевый диван, закинув ноги на журнальный столик, явно наслаждаясь моим потерянным видом. Вернувшаяся из ванной Октавия хлопает меня по плечу: — Чего стоишь, как неприкаянный? Присаживайся, дорогуша, будь как дома. Я опускаюсь в кресло справа от Изабелы, кладу локти на колени и прячу лицо. Удрать... Надо поскорее удрать из этого места... Изабела игриво толкает меня ногой. Я поднимаю взгляд. — Хорошо себя чувствуешь, Кайл? — кусает губу она. Ненавижу её. — Держи лимонад, — подошедшая со спины Октавия протягивает мне стакан с шипучим содержимым. — Спасибо, — благодарю я. Напиток оказывается вкусным и свежим. — Не познакомишь меня со своим другом, Изабела? — женщина опускается на кресло рядом с Изабелой и перекидывает ногу на ногу в той же манере, что её дочь. На этом их внешнее сходство заканчивается. Длинные, явно крашеные каштановые волосы Октавии опускаются на плечи спутанной копной, чёрное домашнее платье до пола обнажает неприлично длинный вырез на груди, многочисленные браслеты и кольца отзываются звоном на каждое движение рук. Лицо у Октавии круглое, загорелое, во взгляде читается почти что тупое спокойствие. Она тянется к столику, на котором лежат пачка сигарет и зажигалка, и откидывается в кресле с дымящейся сигаретой в пальцах. Видя, что я не настроен распространяться, Изабела поднимается с дивана и обходит меня сзади, присев на широкий подлокотник слева от меня. — Надо же, какой вдруг застенчивый стал... — когда её пальцы начинают играть с моими волосами, я внутренне сжимаюсь от напряжения. — Кайл играет в бейсбол в школьной команде, — спокойно говорит она. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Бейсбол, Изабела? Серьёзно? — Давно вы дружите? — Пару недель, — Изабела безразлично разглядывает свои ногти. Я поддакиваю что-то нечленораздельное и делаю новый глоток. — И как он в постели? — с ленивой улыбкой спрашивает Октавия. Я неуклюже давлюсь лимонадом. Изабела спокойно хлопает меня по спине под игривый смешок матери, пока я отчаянно пытаюсь выхватить хоть немного воздуха в пробитые лёгкие. Что, простите?! ЧТО?! — Мама, мы с Кайлом просто друзья. Октавия хмыкает, переменив позу, выпускает изо рта струйку дыма и безразлично пожимает плечами: — А разве друзья не могут спать друг с другом? Справившись с кашлем, я обращаю на Изабелу вопросительный взгляд: По-твоему, ЭТО НОРМАЛЬНО?! Она лишь снова ухмыляется, посмотрев на мать. — Я заказала нам суши. — О, это отлично. Я голодна как собака. Кайл, ты хочешь есть? — Нет, благодарю, — сдавленно хриплю я, ставя стакан на столик. — Расскажи о себе, дорогой, — просит Октавия. — Где ты живёшь? Ты из нашего района? Изабела встревает прежде, чем я успеваю среагировать. — Разумеется, мама, раз он ходит в мою школу, он из нашего района! — Детка моя, может, ты дашь ему хоть раз ответить? — Да пожалуйста! — вспыливает Изабела, вскакивая с кресла. — Общайтесь, мне всё равно! Она стаскивает со столика потрёпанный глянцевый журнал, уходит в сторону лестницы на второй этаж, демонстративно садится на ступеньки и начинает читать. — С характером девушка, — я сдержанно улыбаюсь её матери, не зная, что тут ещё можно сказать. Октавия изучает меня с добродушной отстранённостью. — Иногда она бывает просто невыносимой, — признаётся она, качая головой, подбирает под себя ноги и сбрасывает сигаретный пепел прямо на ковёр. — Вся в отца. Я мгновенно напрягаюсь. — Наверное... — я тяжело сглатываю, — наверное, это хорошо? Женщина поправляет волосы одной рукой. — Видишь ли, он не особо принимает участие в её воспитании, — она говорит об этом так спокойно, словно мы обсуждаем погоду или цены на недвижимость. — Можно сказать, Изабела вообще без отца росла. Я одна её тяну с самого рождения. И не скажу, что нам вдвоём плохо живётся. Она снова затягивается, а я решаюсь задать новый вопрос: — Он не живёт с вами? Октавия убирает сигарету и внимательно смотрит на меня. Я понимаю, что сделал промах и тут же ретируюсь: — Простите. — За что? — улыбается женщина. — При чём здесь ты, дорогой? Моя жизненная философия очень проста, я ни на кого не обижаюсь. Мой бывший муж жив и здоров, иногда нас навещает. Время от времени мы общаемся, он неплохой человек. Я невольно подаюсь вперёд. — Простите, если это прозвучит грубо, но разве неплохой человек бросает семью? — Он был в сложной ситуации, дорогой. Ему пришлось сделать выбор. — И вы простили, что он сделал выбор не в вашу пользу? — Конечно, — с коротким смешком пожимает плечами Октавия. — В конце концов, какой муж в наше время хранит верность одной жене? Изабела громко перелистывает страницу. — У вас и вправду удивительная жизненная философия, — говорю я. Октавия с улыбкой затягивается снова: — Я знаю, что он нас любит, и мне этого достаточно. Слова чуть не срываются у меня с языка. С чего вы решили, что он вас любит? Кто дал вам право прощать его? Кто дал вам право считать его "неплохим человеком"? Я вовремя прикусываю язык, заняв себя разглядыванием пыльных жалюзи на кухонном окне. — А что насчёт твоих родителей? — интересуется Октавия. — Кем они работают? Мадам, один из них работает вашим бывшим мужем, по-видимому... — Мама живёт отдельно, у неё новый муж. Папа... у папы бизнес. — Скучаешь по маме? В пустых карих глазах читается что-то похожее на сочувствие и понимание, поэтому я решаю признаться. — Да, скучаю. Иногда мне очень её не хватает, — я заламываю пальцы на руках. — Особенно когда нужна помощь с младшей сестрой — в иных вопросах с маленькими девочками я беспомощен. — О, у тебя и сестрёнка есть? — тут же подхватывает Октавия. — Как это мило! Я понимаю, что начинаю выбалтывать слишком много, и мысленно корю себя за оплошность. — Не наобщались ещё? — женский журнал летит на журнальный столик, перелетает мимо него и падает на ковёр, раскрывшись где-то посередине. — Я вам не мешаю? Октавия прижимает руку к виску: — Боги мои, я могу один вечер провести без твоих капризов? Я поднимаю глаза на Изабелу и встаю с кресла. — Думаю, мне пора. Спасибо за... лимонад. Рад был повидаться. Всего доброго, миссис... — Лаундж. Взаимно, Кайл. — Улыбается Октавия. — Обязательно заходи к нам ещё. — Пока, Изабела, — прощаюсь я. К моему удивлению, на лице девушки отражается волнение. Она сбегает с лестницы и догоняет меня в прихожей. — Уже уходишь? Так скоро? — я слышу в её голосе незнакомые нотки неуверенности. Она прислоняется к проёму арки и смотрит на меня. — Ты же только недавно пришёл. Я прохожу мимо неё: — У меня дела. — Девушка? Я оборачиваюсь и прохожусь взглядом по её лицу, с которого сошла маска наигранного высокомерия. Улыбаюсь сам себе и, решив позлить, оставляю её без ответа. — Хорошего вечера, Изабела. Я выхожу на улицу и спускаюсь по ступеням. Дождь уже перестал, играющие в футбол мальчишки разошлись по домам, улица пустынна и безжизненна. Когда я отхожу от дома метров на десять, позади меня хлопает дверь и кто-то быстро спускается с крыльца. Изабела догоняет меня и трогает за локоть, останавливая. — Кор, стой! — сейчас она выглядит непривычно неуверенной и скованной. В янтарных глазах читается усталость. — Прости меня, ладно? Я нагрубила тебе сегодня, но ты меня так выбесил, я убить тебя была готова. Я... просто я не терплю, когда кто-то говорит плохо о папе... — будь это не Изабела, а кто-нибудь другой, я бы растаял под этим испуганным взглядом. — Я поняла, что ты больше не собираешься сюда возвращаться, и мне правда стало стыдно за то, как я веду себя с тобой... Чёрт возьми, я ненавижу извиняться. Ладно, Кор, я запуталась... понимаешь? Мне так же нелегко, как и тебе. Я ведь вижу, что ты хороший парень, но мне почему-то постоянно хочется делать тебе больно. Ты, наверное, считаешь, что я сумасшедшая... Но я говорю правду. Я вижу, что ты считаешь меня стервой, и ты прав, я действительно такая, но мне хочется доказать тебе, что я могу быть другой. Я не знаю, что происходит со мной и почему я веду себя так. Всё, что я знаю — я не хочу, чтобы это была наша последняя встреча. Я молча стою напротив неё, обдумывая её слова. — Я не знаю, можно ли тебе верить, Изабела, — честно отвечаю я. — И нужно ли. — Я обещаю быть честной с тобой, — она обнимает себя руками. — Если... у тебя будут вопросы... о папе или ещё о чём-нибудь, я всё тебе расскажу. — Если ты хотела познакомить меня со своей матерью, зачем было врать ей про то, кто я такой? — Я хотела познакомить тебя с моей матерью, а не её с тобой. — На то есть причины? Она смотрит мне в глаза. — Да. Наверное, она брала уроки гипнотического искусства или ходила на курсы внушения. Иначе как ещё объяснить, что я снова поднимаю белый флаг? — Хорошо, — выдыхаю я. — Только не приходи за мной больше в школу. Я не хочу, чтобы тебя видела Алия. И Бога ради, не говори никому, что я твой парень. Изабела вопросительно приподнимает брови: — Тогда?.. — И не брат, нет. Не знаю, можно ли как-то обидеть такую девушку, как Изабела, но на секунду мне показалось, что я её задел. Как бы то ни было, она быстро оправляется, слегка встряхивает головой, и на её лице снова появляется ехидная ухмылка: — Значит, скоро увидимся? Я неохотно признаюсь: — Я стёр твой номер. Уголок её губ кривится ещё больше. Изабела делает шаг вперёд, бесцеремонно лезет в карман моих джинсов и вытаскивает мой мобильник. Я наблюдаю за тем, как тонкие пальцы быстро набирают на клавиатуре её номер и сохраняют его в телефонной книжке. Она возвращает мне телефон. — Больше так не делай, — улыбается она, и мне кажется, что это единственная искренняя улыбка за весь день. От всей этой ерунды, что приключилась за сегодняшний день, от странных ощущений и идиотизма ситуации, в которую свелась моя жизнь, я чувствую, что мои губы сами растягиваются в ответной улыбке, и Изабела делает неопределённое неосознанное движение, то ли пытаясь обнять меня, то ли чтобы пожать руку, но сразу же одергивает свой выпад и отстраняется. Стрельнув глазами, она кивает мне и убегает обратно к дому. Я поворачиваю и иду в сторону хайвея. Спустя некоторое время я всё же оборачиваюсь. Изабела стоит на крыльце, глядя на дорогу, и задумчиво кусает ноготь на левой руке. *** Я подхожу к ней быстрым шагом, который вскоре сменяется бегом, когда я проигрываю в схватке с волнением. Господи, я так рад, что ей хватило ума дождаться меня здесь, что ладони трясутся! Алия замечает меня ещё издалека, но никак не даёт понять, что отметила моё появление — просто молча сидит на ступенях площадки для болельщиков, глядя на меня с усталой снисходительностью, в которой прячется немой укор и осуждение. Я пробегаю через весь стадион и останавливаюсь возле сестры, тяжело дыша: — Слушай... прости... я так виноват перед тобой! Чёрт возьми, прости, Алия, я замотался... и совершенно забыл... что оставил тебя тут... Слава Богу, ты в порядке!.. Не сердись, пожалуйста, мне правда очень жаль, честно-честно... Пошли домой, ладно? Она отвечает мне тем же тяжёлым взглядом, а затем поднимается со ступеней и проходит мимо меня: — Идиот. *** За ужином мы в кои-то веки сидим все вместе, почти как полноценная семья. Отец приготовил пасту и даже не стал спрашивать, где нас так долго черти носили. Алия, уплетающая макароны за обе щеки слева от меня, по-женски меня игнорит, но скоро ей понадобится помощь с английским, так что я буду ей нужен. — Пап, это офигеть как вкусно! — я засасываю макароны, заляпав лицо соусом. — Да, папа, вот бы ты готовил нам так каждый день! — мечтательно подхватывает Алия. Я жду, что сейчас он фыркнет, или пожмёт плечами, или покачает головой — то есть, я жду, что он будет вести себя, как ведёт себя Грег Лаундж, но вместо этого его глаза уже в который раз за вечер останавливаются на мне, и не скажу, чтобы этот взгляд меня радовал. Алия доедает свою порцию со скоростью голодного сумоиста, целует отца в щеку и бросает свою тарелку в раковину, убежав в гостиную смотреть очередную серию идиотского мультфильма про летающих горных козлов. Мы с отцом остаёмся одни в столовой, и сидеть напротив него, когда он смотрит на меня, словно на бомбу замедленного действия — удовольствие то ещё. Почему-то мне кажется, что он встревожен. — Как прошёл твой день? — спрашивает он, отложив в сторону свою нетронутую тарелку. Он встревожен, мне не кажется. Я наматываю на вилку очередную порцию спагетти. — Неплохо, — беззаботно пожимаю плечами. — Рэй сегодня у меня ночевал, мы... это... проспали в общем. Если Тот звонила и ругалась, я виноват перед тобой... — Тот не звонила, — тихо отвечает он. — Кор, я хотел спросить, у тебя всё хорошо? Я непонимающе смотрю на него, наполовину поднеся вилку ко рту: — А разве у меня что-то должно быть нехорошо? — Конечно нет, — отец откидывается на стуле, долго смотрит в стол, а затем ведёт плечами. — Можешь позвать маму на следующей неделе, если хочешь. Я чуть челюсть не роняю от такой неожиданной щедрости. — Правда? — оживаю я. — Чёрт, вот здорово! Она обрадуется. Я позвоню ей. Спасибо. — Не говори "чёрт", — холодно поправляет он. — Прости. Некоторое время мы снова сидим в молчании, пока я доедаю пасту, размышляя над тем, что явилось причиной для проявления такого великодушия, и тут он неожиданно спрашивает: — Сынок, где ты взял эту футболку? Я поднимаю голову. Чёрт, я всё понял... Чёрт, чёрт, чёрт! Я делаю вид, что не сразу понимаю, о чём идёт речь, а затем тереблю его белую тенниску на своём животе: — А, ты про эту? Я вытащил её с утра, она валялась за стиральной машиной. Я просто в школу опаздывал, мне нужна была белая футболка, а все мои были в стирке. Я постираю её, не волнуйся. Настороженность в его взгляде пропадает, сменившись проблеском облегчения, но всё-таки не полностью. — Носи, если хочешь. Я просто давно её не видел, думал, что потерял... — неуверенно протягивает он. — Ну, — я смотрю на него и вижу глаза Изабелы, — иной раз что-то находишь совершенно неожиданно, не так ли?