Ангел за партой

— Ты не голодна? Потому что я, если честно, набегался как угорелый и готов сейчас все свои деньги отдать первому встречному за кусочек чего-нибудь съестного. Мы бредём по полупустынной улочке в паре кварталов от моего дома. Изабелла, заглядевшись на кричащую витрину обувного магазина, иронически приподнимает плечи: — Не завидую тому, кто пройдёт сейчас мимо тебя с коробкой пиццы в руках... — Если с коробкой — тут вообще без шансов. Изабела поворачивается ко мне. — Я составлю тебе компанию, — она лукаво улыбается, — в том случае, если обед за твой счёт. От такой наглости мне хочется остановиться, борясь с желанием упереть руки в бока и покачать головой в немом укоре за её расчётливость сверх всяких приличий. Пусть наше знакомство с Изабелой иначе как поверхностным не назовёшь, я всё же успел понять её сухую победную улыбку — этот признак превосходства, надменного высокомерия и стопроцентной уверенности в том, что тебе не откажут. Она ведь изначально ехала сюда, зная, что будет со мной обедать. И не то чтобы я жадный — просто мне не хочется верить, будто Изабела тусуется со мной только из-за того, что думает, будто я безропотно соглашусь исполнять любые её капризы. И ведь я, как последний кретин, соглашаюсь. — Ладно. Можем взять еду навынос и перекусить на набережной. — Отличная мысль. Мы выходим на длинный узкий проспект, идущий параллельно неширокой и не очень чистой Ривер Колн, и заходим в одну из многочисленных закусочных, которые в это время года обычно работают до пяти, потому как мало туристов. Я беру себе гигантский сэндвич с мясом, а Изабелла ограничивается невзрачной коробочкой с китайской лапшой, которой почему-то так модно питаться в среде девчонок, считающих вегетарианство чем-то сродни негласной черте принадлежности к высшей касте. Я заметил эту фишку ещё в школе. Наверное, они думают, что подобная экзотика добавляет им на карму несколько очков загадочности, но это чисто моё мужское невежество и кто я такой, чтобы меня спрашивали. Мы пересекаем небольшой каменный мост и садимся на скамейку перед лениво шелестящей рекой. Солнце спешно клонится к закату и вот-вот зайдёт за горизонт. Мы с Изабелой открываем банки с колой и легонько сталкиваем их друг с другом. Поскольку ни я, ни она не можем подобрать очевидную причину для какого бы то ни было тоста, то просто молча принимаемся каждый за свою еду. С Изабелой нормально. Если она не дерзит, не ухмыляется, не пытается выбить собеседника из седла своим извечным сарказмом и насмешливой иронией — то можно считать, она вполне себе обычная. Как змея в холодильнике. — Как ты думаешь, мне можно пойти за Алией вместе с тобой? Сэндвич на лишнюю долю секунды зависает в моей руке. — Не думаю, что это хорошая идея, — осторожно качаю головой я, с сомнением косясь на Изабелу. Она приподнимает бровь: — И почему же? Почему? Потому что маленькому ребёнку уже достаточно родительского развода и прочей семейной неразберихи. Самое время запутать ей мозги очередной родственницей... — Потому как мне кажется, ты не очень ладишь с детьми. Изабела слегка отстраняется, выпрямившись на скамейке, хотя осанка у неё без того безупречная. — Ладно, ты прав, я ненавижу детей, — она кладёт коробочку с недоеденной лапшой на крышку мусорной урны. — Но это не значит, что мне неинтересно взглянуть на младшую сестру. Если ты так переживаешь за неё, мы можем умолчать о моём происхождении. Меня, если быть честным, перекашивает от такого определения Алии из уст Изабелы, и это ещё слабо сказано. Она это замечает и тут же вскидывается: — Ты против? — Да как бы... — Что именно тебе не нравится? Что я назвала её сестрой? Или ты думаешь, что я буду как-то неправильно влиять на неё? И то, и другое, дамочка. Однако я не озвучу вам этого вслух, как и того, что меня в дрожь бросает при мысли о том, чтобы подросшая Алия была бы хоть чуточку похожа на вас. Я глубоко вздыхаю, наклоняюсь вперёд, уперев локти в колени, и кидаю свой сэндвич жадным проплывающим уткам, глядя на изрезанное русло с высунувшимся над водой роголистником. — Спроси что-нибудь попроще. Изабела подбирает под себя одну ногу. До меня доносится глубокий вздох. Я не вижу её лица, но спиной чувствую прожигающий меня взгляд. Поначалу мне кажется, что она оставит меня в покое, но матушка всегда говорила, что я наивен, как барашек на скотобойне. Голос Изабелы становится менее громким и как будто скучающим: — Так что у вас с этой Теной? Вы давно знаете друг друга? Спросила попроще... Если это не та самая извращённая женская логика, то что ещё? Внезапная смена темы заставляет меня непроизвольно обернуться и бросить на Изабелу рассеянный взгляд, затем я снова возвращаюсь к воде. Только с чего вдруг мои пальцы начинают подрагивать? — Так... ничего особенного... просто дружим, — я отмахиваюсь, неспособный сам себе объяснить причину собственного беспокойства. — Довольно давно. Я чувствую в её голосе странную улыбку: — Она тебе нравится? Мать! Да ты успокоишься, в конце-то концов? — Изабела. Как человеку, непросвещённому в вопросах дружбы, сообщаю, что дружба предполагает обоюдную симпатию между друзьями как нечто само собой разумеющееся... По лёгкому колебанию деревянных досок я понимаю, что Изабела переменила позу, сместившись чуть ближе. Теперь её голос совсем тихий: — Ты ведь понял, что я имела в виду другое, правда? Я поворачиваю голову и смотрю ей прямо в глаза. Хоть бы изменилась в лице, смутилась, бессовестная скотина! Она тоже наклонилась, как моё зеркальное отражение, мой двойник в женской ипостаси, почти полностью скопировав мою позу, и на какое-то мгновение мне вдруг кажется, что между нами гораздо больше общего, чем я предполагал. Но внезапный мираж быстро проходит, и я моргаю, стараясь ничем не выдать напряжения, которое бушует у меня внутри. — Я не думал об этом, — признаюсь я, глядя ей в глаза. Неприкрытая издевательская насмешка демонстрирует, насколько Изабела мне не верит. — Да неужели? — усмехается она, отстраняясь. — Изабела, можешь дразниться, сколько влезет, но есть люди, которых я уважаю слишком сильно, чтобы рассматривать в качестве объектов для отношений, к которым я сейчас не готов. Я люблю Тену как друга и никогда не думал о том, чтобы с ней встречаться. — Скажи ещё, что не хочешь её, и я поверю в святых людей. Я не выдерживаю, понимая, что начинаю закипать: — Изабела, до чего же ты иногда бываешь... Она перебивает меня, вскинув руку: — Погоди-погоди, я поняла... Ты гей? — Пресвятая Франческа, нет, я не гей! — я оборачиваюсь и тут же понижаю свой взорвавшийся голос, заметив на себе вопросительный взгляд проходящей мимо женщины с ребёнком. — Изабела, может, оставим в покое мою личную жизнь? А то мне правда уже не по себе. — Ладно, — Изабела с необъяснимо довольной улыбкой откидывается на спинку скамьи. — Вообще, мы должны установить границы приличий... Я же не провожу тебе дознание по тому несчастному, который встречается с тобой, правильно? — Тебе интересно? — она моментально подхватывает вопрос, который предполагался как риторический. — Что ж, у меня их несколько. Не смотри на меня так, я вряд ли кого из них люблю по-настоящему. — Изабела вытягивает руки на коленях и смотрит на воду. На её лице застывает отстранённое выражение. — Друг о друге они не знают, конечно, но думаю, их бы это не сильно удивило или расстроило. Мне комфортно с каждым из них по отдельности, и здесь ничего личного — заурядная обоюдная выгода. Они покупают мне вещи, водят на тусовки и катают на тачке. А я верчусь вокруг них, как красивый аксессуар, который они пытаются купить своими глупыми поцелуями, сопливыми словами и неуклюжими ухаживаниями. Это всё напоминает игру, в которой мы пытаемся сделать вид, что небезразличны друг другу. Собственно, как и все другие люди на этой грёбаной земле. Я в молчании рассматриваю Изабелу, сидящую ко мне боком, и вдруг понимаю, что в очередной раз открываю её заново. Она ушла в себя, в облака своей загадочной ненормальности, но теперь причины её поведения не кажутся мне такими уж необъяснимыми. Потому что я вижу: там, глубоко внутри — под маской презрительности, под слоями образа циничной социопатки, который построен с такой тщательностью, под кожей, пропитанной ненавистью ко всему нормальному и светлому — есть что-то очень хрупкое. То, что Изабела защищает изо всех сил. И мне впервые не хочется её обвинить. — Знаешь, — я занимаю себя загибанием пальцев на обоих руках, чтобы не смущать её своим сочувствующим взглядом, — для своих лет ты слишком рано разочаровалась в людях. Изабела горестно хмыкает, не ответив мне. Я пожимаю плечами: — Если ты не веришь в любовь, это не значит, что её не существует. Так же с чудесами и с мечтами о невозможном. Ты не думала допустить, что те парни на самом деле любят тебя? Быть может, это просто у тебя к ним такое отношение, отчего ты воспринимаешь всё как игру? Если так, то мне жаль их, потому что тогда получается, что это ты их используешь и относишься, как к "аксессуарам", потому что они для тебя как безделушки с деньгами, тачками и прочей крутой хренью. Наверное, ты просто ещё не узнала, что такое настоящее чувство, но в шестнадцать нельзя так терять веру. Изабела вскидывает глаза к небу и качает головой, выдохнув с улыбкой: — Боже, какой ты ещё ребёнок... Вопреки моим ожиданиям, на этот раз она не злобствует, а искренне смеётся, правда, отчего-то слегка горько. Когда она поворачивается ко мне, в янтарных глазах полыхает зарница. — Такие как я, никогда не ждут своих принцев, Кор. Они сами становятся принцами. Ты ещё не понял — я вижу это по тому, как ты пытаешься обходительно общаться со мной и относиться, как к любой другой девушке, которую знаешь, — но я не леди, и никогда ею не была. Со мной не надо осторожничать, не надо пытаться быть нежным и — разумеется — меня не надо смущаться, а ты делаешь это постоянно и бездарно пытаешься это скрыть. Поверь, я вижу. Твою красную шею не заметить очень трудно. Меня сложно вытерпеть, и не думай, что я этого не знаю. Я живу по собственным правилам — обманываю, дурачу, использую людей, если мне нужно — я пытаюсь выжить, как и все. Я за внутреннюю свободу. Это просто способ не сгинуть, мы все так живём в той или иной степени. Если бы я верила в сказки про настоящую любовь, чудеса и детскую мечту стать певицей, Кор... — она улыбается, — то в двадцать с лишним повесилась бы в своей офисной конторе вместе со своими мечтами о невозможном... Вот и всё. Я делаю это неосознанно. Еле уловимое для восприятия, совершенно бесконтрольное движение, на грани подсознательности — ещё секунду назад смотрел на птиц — я сейчас уже держу Изабелу за руку. Миндальные глаза удивлённо раскрываются и сталкиваются с моим прямым взглядом. — Прости меня. — За что? — удивлённо спрашивает Изабела. Кажется, в ней происходит какая-то внутренняя борьба. Я крепче сжимаю её пальцы. — За то, что я с тобой не соглашусь. Уже совсем темнеет, когда мы идём по проспекту к невысокому кирпичному зданию, в котором располагается танцевальная студия. На улице по-вечернему спокойно, как и всегда в это время; люди идут домой с работы, немногочисленные магазины закрываются, а в кафе и барах выносят на террасы меню и свечки и зажигают фонарики на уличных столиках. Изабела идёт рядом, время от времени поглядывая на уютные дворики и балконы жилых домов на улице, и я могу только догадываться, как часто в её голове мелькают сравнения с осиротевшим кварталом, в котором живёт она. Там нет ничего — за исключением духа бедности, в некоторых деталях граничащей с нищетой, и высокой концентрации всепоглощающей тоски и безысходности в самом воздухе. — Мы пришли, — объявляю я, когда мы оказываемся перед крыльцом нужного здания. — Можешь подождать тут, я пока сбегаю за Алией, помогу собраться, и мы спустимся. Изабела кивает: — Хорошо. Я поднимаюсь по ступеням, захожу в помещение, прохожу в широкий холл, где со мной уже привычно здоровается девушка-администратор, и замечаю Алию, сидящую в окружении подружек на обитом жизнерадостно-оранжевой тканью диванчике. Судя по небрежности, с которой наполовину сняты колготки с её левой ноги, я имею право думать, что эта цирковая черепаха одевается уже по меньшей мере полчаса, не меньше. Алия так увлечена болтовнёй с девочками из группы, что даже не замечает, когда я подхожу. В отличие от своих подруг, которые тут же округляют глаза при виде меня. — ... между прочим, когда мы поженимся, разница будет не так уж заметна, — самозабвенно втирает сестрёнка своим фрейлинам, неуклюже надевая свитер через голову. — У моей сестры тоже большая разница с мужем, так ничего — счастливы себе вполне. Так что, Агнесс, скажу тебе одно: у нас свободная страна, можно быть с кем хочешь... — Эй, ты, свободная страна, с кем это ты жениться собралась? — громко спрашиваю я, отчего Алия нервно дёргается и подпрыгивает на месте. — Эй! — гневно выкрикивает она. — А ты чего лезешь? И вообще, что ты так рано пришёл? — Привет, Кор! — одна девочка из алиной стаи машет мне ручкой, густо при этом покраснев. Я улыбаюсь ей, и она отворачивается. — Рыбёшка, я пришёл вовремя. Нам надо идти домой, — я опускаюсь на колени, протянув руку, чтобы помочь сестре одеться, но она возмущённо отталкивает меня, красноречиво выпучив глаза. — Я сама! — одними губами произносит она. Я цокаю и поднимаюсь: — Ладно, только давай поскорее как-нибудь, ладно? — Не учи меня! Я отхожу в холл к большому открытому гардеробу и становлюсь в стойку нетерпеливого официанта, который ждёт, пока припозднившиеся посетители наконец-то покинут ресторан, чтобы можно было наконец закрыть дверь на ключ и пойти домой. Словно издеваясь надо мной, Алия одевается так медленно, что за остальными девочками уже успели прийти мамы, няни и бабушки, а у неё ещё правый ботинок не надет. Я начинаю кипеть от злости, и тут моё плечо легко трогает рука Изабелы. Я оборачиваюсь. — Всё настолько плохо? — с усмешкой спрашивает она, глядя, как Алия делится с оставшимися детьми из группы советами по правильной шнуровке ботинок. — Прости, — я пожимаю плечами. — Она всегда так долго копается. Не ребёнок, а чемпион по торможению среди улиток. До моих ушей доносится тихий смех Изабелы. Я так занят тренировкой своего испепеляющего взгляда на Алии, что упускаю тот момент, когда Изабела проплывает мимо и подходит к моей сестре. — Привет, Алия. Тебе помочь? Выражение лица Алии, когда она смотрит на стоящую перед ней Изабелу, содержит все оттенки пренебрежения, на которое только способен человек. — Ты кто такая? Я не знаю, как нетерпимая к таким резким ответам Изабела ещё не убила её. — Я с Кором, — Изабела оборачивается и показывает в мою сторону. Я киваю Алии. — Ты слишком долго собираешься, и твоему брату надоело ждать. И мне тоже не хочется. Давай мы как-нибудь решим эту проблему побыстрее, хорошо? Несмотря на то, что Алия отказывается от её помощи, мгновенно помрачнев, стальной тон и беспрекословная властность в голосе Изабелы делают своё дело — Алия собирается за пару минут и пулей вылетает из раздевалки, даже не попрощавшись с подружками. Оказавшись рядом со мной, она хватает меня за руку и тянет к выходу: — Пойдём. Я встречаюсь глазами с Изабелой и вскидываю большой палец вверх над головой Алии, признав, что впечатлён её работой. Девушка ухмыляется. Когда мы втроём оказываемся на улице, я накидываю на Алию плащик и забираю у неё спортивный рюкзачок с одеждой. Сестра время от времени молча поглядывает на безразлично-спокойную Изабелу, и мне пока не удалось отыскать в этих пристальных разглядываниях ничего, кроме враждебности и немого интереса. От сестры так и веет ощутимой пульсацией чистого гнева. Когда мы сворачиваем на улицу, ведущую к нашему дому, небо становится ещё темнее. — Я так понимаю, бедняга Том ещё не знает, что женится на тебе... — неосторожно предполагаю я, разбавляя этот сгусток молчания. Алия злобно пихает меня вбок, но контраргументов у неё не находится. — Кто такой Том? — спрашивает Изабела. — Не твоё дело! — тут же огрызается Алия. Я кошусь на неё с негодующим удивлением: — Эй, будь повежливей! — А пусть она не суёт нос в чужие дела! — Алия сбрасывает мою руку и обнимает саму себя, яростно уставившись на дорогу впереди. — Что с тобой, Алия? Тут она взрывается: — Ничего! И ты тоже хорош! Сколько раз я просила тебя не подходить ко мне, когда я стою с подружками, не просила разве? Они же все пялятся на тебя, как будто ты с неба спустился, овцы недорезанные, и сразу перестают меня слушать, а я сама с собой разговариваю, и мне непонятно, это они со мной дружат или просто трутся рядом, чтобы пускать на тебя слюни! А ты ещё тащишь сюда своих баб, как будто это тебе место для свиданочки, Кор, мозг есть вообще? Да, давай ещё её домой приведи, как папа своих женщин, а потом будем вместе чай пить за завтраком... У меня куда-то напрочь пропадает способность говорить. — Алия?! — ... как какая-нибудь счастливая семья. Вы мне оба уже надоели, честно, со своими дурами. Что Ребекка твоя, что эта Лиззи болезная — нате, теперь очередная... не знаю, как зовут... будет со мной сюси-пуси, чтобы подкрасться к тебе, болван. Нет, спасибо, я лучше сразу скажу — она мне не нравится, почему ты не пришёл с Теной, почему надо было тащиться с этой... Изабела смотрит на меня, взволнованно думая о чём-то, но я с облегчением понимаю, что обидные слова Алии не задевают её. — ... супермоделькой, так что передай ей, что я не буду делать вид, что мне нравится, кого ты опять выбрал! Изабела наконец переводит взгляд на Алию, и им вполне можно разрезать человека на части, а её тихий вкрадчивый голос способен вспороть саму душу: — Не обольщайся, Алия, потому что я не стану возиться с тобой. Ты мне неинтересна, поверь. — Тебя никто не спрашивал! Я не выдерживаю: — Да что происходит вообще??? Они обе замолкают, Изабела хладнокровно поворачивается лицом к дороге, а Алия так и пышет негодованием. Мистер Эрдж, этот чокнутый, помешанный на физике и кошках маразматик, как-то сказал про женщин одну вещь — полную цитату я не помню, но её суть сводилась к тому, что после общения с женщинами хочется либо напиться, либо застрелиться. Тогда за своё ярое несогласие с его святой истиной я со своим феминизмом был выгнан за дверь, но сейчас я как никогда солидарен с безумным школьным физиком. Едва в поле зрения показывается пожелтевший газон на нашем участке, Алия вырывается вперёд и скрывается в доме, не забыв залихватски и так по-взрослому хлопнуть входной дверью, да так, что Макс разорался на всю округу. Я поворачиваюсь к Изабеле. Она неотрывно смотрит на наш дом. Мой дом. — Прости её, я не знаю, что на неё нашло... — я пытаюсь как-то оправдать столь неожиданное поведение сестры, прикидывая в уме, какого леща она от меня получит чуть позже за пережитый мною шок. — Кор... — Изабела несколько раз моргает и сглатывает, прежде чем орехово-янтарные глаза осторожно обращаются ко мне. — Алия сказала правду? Насчёт... тех женщин, которых водит к вам отец? — Ты имеешь в виду... ну... э-э-э... в общем, да, — я почёсываю щёку, прячась от её пристального взгляда, потому что меньше всего, что мне хочется сейчас делать, так это жалеть Изабелу. — Время от времени он... покупает любовь за деньги. — Развлекается со шлюхами? — брови Изабелы изгибаются в гневе и недовольстве. — И вы это видите и ничего не делаете? — А что я могу сделать? Выйти перед ней с крестом и святой водой и орать: "Изыди, грешная!"? Или отца в туалете запереть? Скажешь тоже... Изабела чуть не плачет от ярости: — И тебя это ни капельки не трогает? Я делаю глубокий вдох. Почему-то сейчас Изабела не кажется мне холодной и непрошибаемой. Почему-то мне хочется с ней поделиться. И я понимаю — ведь только с ней могу. Больше не с кем. — Трогает, Изабела, — я чувствую, как в горле образуется стянутый ком. — И ещё как, сильнее, чем ты думаешь. Потому что иногда я себе места не нахожу, видя, как очередная женщина выходит из спальни в мамином халате. Разглядывает мамину фотографию на полке. Берёт в руки её любимую чашку. В такие моменты мне хочется убить отца. Не думай, я злюсь на него не потому, что он пытается найти себе кого-то нового. Он не пытается. Чёрт возьми, я был бы рад за него, если бы он встретил достойную женщину, с которой чувствовал бы себя счастливым. Я злюсь... потому что всё, что он делает — это всячески чернит мамин образ. Они спят в её кровати, носят её одежду, он их даже к Алии подпускает, отчего у неё уже выработался тошнотворный рефлекс на всякую женщину, которая приходит к нам домой — ты сама видела. Отец делает всё, чтобы доказать, что мама была ничем не лучше этих вшивых проституток, которые приходят и уходят и никогда не возвращаются... — мой голос дрожит. — Будто у нас никогда не было той семьи... Ладонь Изабелы нежно касается моей щеки. Этот успокаивающий жест поддержки действует на меня получше любой затрещины — я моментально успокаиваюсь. Хорошо, что она остановила меня, иначе я, чего доброго, совсем бы расклеился. Некоторое время я молча смотрю на Изабелу, вылавливая в её глазах новое, незнакомое выражение мягкости и теплоты. — Ты зайдёшь? — спрашиваю я. Она убирает руку и медленно качает головой из стороны в сторону: — Мне нельзя. Он запретил мне. — Отца ещё нет, он приедет к одиннадцати... — Нет, Кор. Прости, я не могу. Я грустно смотрю на неё. Странно, что после всех разговоров о внутренней свободе, она так трепетно слушается приказов отца. — Вызвать тебе такси? Изабела слабо улыбается: — Не стоит. Я позвоню Джастину, он здесь неподалёку работает, заберёт меня. — Один из тех несчастных, которые друг о друге не знают? Она смеётся: — Именно. — Хочешь, провожу тебя до остановки? — предлагаю я. Знакомая ухмылка возвращается вместе со свойственной ей циничностью: — За меня не переживай, братец. Я могу постоять за себя. Спокойной ночи, Кор. И спасибо, что провёл со мной сегодняшний вечер. На меня внезапно накатывает невольная щемящая грусть. — И тебе доброй ночи. Немного подумав, Изабела легко и очень быстро целует меня в щёку, улыбается одним уголком губ, а затем разворачивается и скрывается в той стороне дороги, которая не освещается фонарями. Я стою на месте до тех пор, пока её силуэт полностью не поглощает темнота. Щека всё ещё пылает, когда я бреду по дорожке к крыльцу, открываю дверь и выпускаю на улицу Макса. Мне не хотелось, чтобы она приходила к нам домой, знакомилась с Алией, встречала моих друзей. Но это был первый раз, когда я желал, чтобы Изабела не уходила.