Ангел за партой

Едва начинает смеркаться, городской автобус выбрасывает меня на конечной остановке, едва обозначенной старой полуразвалившейся скамейкой и невнятной табличкой рядом, и уезжает, оставив меня наедине с двумя подозрительными субъектами, упоённо разрисовывающими кирпичную стену заброшенного гаража. Некоторое время я недоуменно оглядываюсь вокруг и топчусь на месте, обнаружив в себе внезапное обострение географического кретинизма. — Я не понял, тебе чё-то надо здесь? — резко бросает в мою сторону один из этих типов в капюшоне, заметив, что я наблюдаю за тем, как они самозабвенно предаются уличному вандализму. — Прошу прощения, джентльмены, не подскажете, как добраться до квартала с таунхаусами? Был здесь в прошлый раз, да позабыл дорогу. Парни дружно переглядываются. Тот, первый, делает шаг вперёд, встряхивая в руке баллончик с краской. — Не местный, што ль? — А разве похож? Он растягивает рот, обнажая зубы: — Глянь, Тим, букингемский житель припёрся в нашу дыру. Мож, надо было ему дорожку ковровую в ножки кинуть? Второй, который на вид постарше, отмахивается: — Отстань от него, Боб, — он смотрит на меня и трясёт головой. — Чувак, здесь кругом одни таунхаусы. Не знаем, какой тебе нужен, но убрался бы ты лучше отсюда. — Давай вали, принцесса! Не мешай. Я переступаю с ноги на ногу. — Парни, может, вы знаете Изабелу Лаундж? Один щурится: — Как? — Он сказал, Изабела, не слышал? Ну, эта, психованная из двадцать пятого. — Аа-а... — тянет первый. Он резко кивает в мою сторону с явным интересом. — А зачем тебе Изабела? Ты врач, что ль? Оба дружно хихикают над одним им понятной шуткой. Я смотрю на них, пытаясь держать себя в руках. Врач?.. О чём они говорят? — С ней что-то случилось? — ровным голосом спрашиваю я, хотя в горле начинает пульсировать. Вандалы заходятся очередным взрывом хохота. — Как тебе сказать, чувак... — отвечает первый. — С ней, по ходу, по жизни что-то случилось. Я переношу вес тела на другую ногу и перевожу взгляд с одного на другого, внимательно вглядываясь в их лица. — Как это понимать? Второй хмыкает: — Да никак, как хочешь, так и понимай. Но мой тебе совет — делай ноги, пока не поздно. С Изабелой лучше не водись, — он со свистом крутит пальцем у виска, — у неё не все дома. По ряду не совсем понятных мне причин, почему-то вдруг очень хочется пробить им обоим головы. — Так как к ней пройти? Второй парень пожимает плечами и выбрасывает руку, указав себе за спину. — Премного благодарен, — бурчу я, ускоряя шаг, чтобы как можно скорее оставить неприятных типов позади. Но я не успеваю. — Эй, погодь! — один из них, насколько я понял — Боб, хватает меня за плечо и разворачивает к себе. — Увидишь её, передай Изабеле, если захочет вымолить у меня прощения, я всегда буду рад видеть её на коленях. Оба дружно гогочут, как последние отморозки. Я резко одёргиваю плечо и фыркаю, уставившись на Боба. — Правильно говорить "погоди". — Чего? — Не "погодь", а "погоди". Не благодари. Уроки орфоэпии для пещерных людей я преподаю бесплатно. *** — Ого. Что это с твоим лицом? — Мы с твоими соседями немного друг друга не поняли. Изабела, может, впустишь меня? Я ведь еле убежал, ещё догонят. Моргнув пару раз и непонимающе вздёрнув бровь, Изабела приоткрывает входную дверь, пропуская меня в прихожую. — Заходи, — хмыкает она. Я снова оказываюсь прижатым в тесной комнатушке между слишком больших для двух женщин шифоньером с одной стороны и обувной полкой-гигантом — с другой. Изабела закрывает входную дверь, прислоняется к ней спиной, скрестив руки на груди, и наблюдает за тем, как я переодеваюсь. — Честно говоря, не верила, что ты придёшь, — неохотно признаётся она. Сегодня я впервые вижу её в таком домашнем виде — серые хлопковые шорты и простая белая майка на бретельках, оголяющая внушительные синяки на руках. Не хочется думать, откуда они берутся. — Держи, как ты просила, — я протягиваю Изабеле пакет и вешаю пальто на крючок. Она с осторожностью забирает у меня свёрток, но её секундное замешательство тут же сменяется лукавой улыбкой, когда она вдыхает аромат его содержимого: — М-м-м... кофе... — довольно мурлычет Изабела, шагая мимо меня в гостиную. — Это ты удачно заглянул, молодец. Я иду вслед за ней в комнату. От моего внимания не уходит, что бардак, который я застал здесь во время моего последнего пребывания в этом унылом месте, приобрёл менее глобальные масштабы. С люстры как будто стряхнули многолетний слой пыли, из-за чего комната кажется светлее; у холодильника больше не виднеется переполненная горка мусора; диванные подушки сложены в немного грубоватом подобии порядка, но видно хотя бы, что кто-то старался. Изабела отмывает в переполненной раковине стеклянный кофейник. Я замечаю, как её взгляд падает на пакет и через пару мгновений принимает задумчивое выражение. — Постой, — выключив воду в кране, Изабела хватает пачку кофе. — Где ты это купил? Я непонимающе смотрю на неё. — В магазине. — В Уотфорде нет таких магазинов. Ты сегодня был в Лондоне, да? — Ну, да. Изабела наклоняет голову, пристально вглядываясь в моё лицо. В конце концов она отворачивается, как мне кажется, несколько огорчённо, однако я не упускаю вероятности, что мне просто показалось. И вдруг она так небрежно бросает со спины: — Интересно, знает ли папочка, что ты настолько сильно любишь кофе, что готов ехать за ним аж до самой столицы. Я нервно сглатываю: — Изабела, объясни мне... — О, наш славный братик навещал несчастную старшую сестричку. Как это мило. Изабела снова принимается с остервенением домывать кофейник, а я чувствую, как меня понемногу начинает разбирать смех: — Я не понял, ты что... ревнуешь меня? Кофейнику всё-таки на роду не было написано жить долго и счастливо — я не успеваю ни увернуться от удара в грудь, ни поймать его в слишком опасной близости от пола. Треск, стеклянный звон и рваные осколки по всей комнате. Я удивлённо оглядываю пол, боясь шагнуть. — Ещё раз скажешь нечто подобное, и в следующий раз в тебя полетит уже нож, понял? Я поднимаю голову и в упор смотрю на Изабелу, осознавая, что, быть может, те парни с баллончиками на остановке были не так уж далеки от истины. С ней явно что-то не так. Пока я пытаюсь понять причину столь быстрых скачков в её настроении, Изабела невозмутимо обходит меня, берёт с полки за холодильником совок и щётку на длинной ручке и совершенно спокойно начинает убирать осколки вокруг меня. Когда она подходит совсем близко, мне почему-то становится крайне неловко. — Давай помогу, — тихо предлагаю я. — Уйди, — зло бросает она, не глядя на меня. Я хватаю её запястье и приподнимаю руку, не грубо и не больно, но достаточно настойчиво. Изабела делает сильный рывок, чтобы вырваться, её лицо искажается гневом, но я не отпускаю. — Убери свою клешню, — шипит она. — Что с тобой происходит? Ещё рывок, ещё одна попытка освободиться и ударить меня — и на этот раз я задираю её руку совсем вверх, смотря Изабеле в глаза. — Корин, я могу и укусить. Зашивать придётся. А ближайшая больница здесь очень далеко. — Скажи, почему ты так злишься, стоит зайти речи о Ким? На последний вопрос Изабела отзывается кратковременной вспышкой гнева и вырывается, с силой оттолкнув меня. Я вижу, что расстроил её, но не могу понять чем. Не обращая на меня внимания, она поднимает совок и выбрасывает осколки в мусорное ведро. Затем, открыв холодильник, вытаскивает из морозильного отсека пакет с какими-то замороженными овощами и швыряет мне в грудь. — Приложи к глазу, пока отёк не начался, — уже более спокойным голосом произносит она. Я молча испепеляю её сердитым взглядом несколько секунд, пока не понимаю, что это совершенно бесполезно — Изабела стоит у плиты, глядя в окно, и не замечает ничего вокруг — тогда я подхожу к дивану, падаю на него, вытянув ноги на журнальный столик, и прикладываю к лицу холодную упаковку. — Боже мой, у твоей матери, должно быть, поистине дьявольское терпение... — недовольно бурчу я, морщась от холода. — С такой заразой жить... — Поосторожней с сарказмом. Смотри, как бы тебе скоро самого себя жалеть не пришлось. — А где ты увидела сарказм?.. — ворчу я себе под нос. — Где она, кстати? — Моя мамочка? Ушла на свидание с очередным неудачником, — пренебрежительно бросает Изабела, тон её голоса едва заметно меняется. — Но если боишься оставаться со мной наедине, я тебя обрадую — судя по тому, что он приехал за ней на машине друга, вернётся она скоро. То, с какой интонацией она говорит о матери, заставляет меня задуматься, что их отношения могут оказаться не столь гармоничными, как мне показалось вначале. Пока я обдумываю нейтральный вопрос на эту тему, Изабела подходит сзади, перелезает через спинку дивана, почти сев на меня, и сама прикладывает к моему нижнему веку пакет. Я крайне удивлён столь неожиданным проявлением заботы и беспричинной близостью, но решаю промолчать, потому что с некоторым удивлением отмечаю, что она мне ничуть не мешает. Изабела на пару секунд убирает холод и разглядывает мою покрасневшую кожу. Когда она смотрит на меня с такого близкого расстояния, мне кажется, что взгляд у неё вовсе не такой уж безучастный. — Кто тебя так? — спрашивает Изабела, одновременно мягко и требовательно. — Какие-то местные выродки... Тим и Боб, кажется. Судя по её слегка приподнятым бровям, имена ей знакомы. Губы Изабелы кривятся в подобии добродушной усмешки: — Мне ужасно интересно, как ты умудрился получить от самых безобидных гопников в квартале? Я фыркаю, улыбаясь. — Мне показалось, к тебе они особой любви тоже не испытывают. — Меня мало кто любит, — уклончиво отвечает Изабела, поправляя упавшие мне на лоб волосы. Моя кожа отзывается на её прикосновение лёгким покалыванием, а из груди вырывается непроизвольный безмолвный вздох, который повергает меня в секундную растерянность. Изабела смотрит сквозь меня. — И совсем нет друзей, — уже тише добавляет она. Чтобы как-то отвлечься от внезапного наплыва противоречивых чувств, я решаю свернуть в другую сторону: — Мне казалось, такие, как ты, претендуют как минимум на звание королевы класса. У них ещё куча свиты и бессмертный эскорт из фрейлин. Янтарные глаза Изабелы встречаются с моими: — Меня это не интересует. А среди свиты никогда не бывает настоящих друзей. Такие не терпят мой характер и не приезжают в гости на другой конец города, только чтобы привезти мне кофе, про который я забыла сразу же, как только попросила. Я ловлю себя на мысли, что чертовски тронут и даже слегка взволнован. — Ты что, считаешь меня настоящим другом? Изабела вдруг улыбается так, что у меня перехватывает дыхание. Может ведь, чертовка! Она кидает пакет с овощами на соседнее кресло и берёт меня за руку: — Кор, ты совсем меня не знаешь... — У тебя был бы шанс это исправить, если бы ты не пыталась каждую нашу встречу сварить меня заживо кипятком или раздробить мои кости посудой. В её глазах сверкают медовые искорки, голос становится тише и более проникновенным: — Я хочу, чтобы ты понял раз и навсегда, что я тебе не соперница. Я догадываюсь, что после знакомства со мной ты считаешь себя обделённым и думаешь, что мы с мамой забрали у тебя твоё право на семью, но это не так. — Это как-то слабовато сказано... — Да, я очень сильно люблю отца, у нас с ним очень доверительные отношения, я обожаю его и всю жизнь стараюсь завоевать его внимание, но он всегда ясно давал понять, что мы — это лишняя веточка, понимаешь? Основной и любимой для него была твоя семья, он не раз об этом говорил. Я была нежеланным ребёнком и знала об этом с самого детства. Думаешь, он водил меня каждые выходные в зоопарк, таскал на спортивные матчи, ходил на родительские собрания? Этого не было, Кор. Больше всего на свете он боялся, что ты, Алия или Ким обо мне узнаете, поэтому отдал нас в разные школы, запретил мне даже близко подходить к вашей улице и никогда не брал меня с собой на те мероприятия, которые могли транслировать по телеку. — Но... — Что? Да, иногда он навещает нас. Как правило, когда чувствует себя хреново и нуждается в поддержке, которую ему стыдно просить в другом доме. Мама всё ему прощает — но он её не любит. С ней ему комфортно, здесь он может побыть собой, но потом всегда возвращается в свой настоящий дом. А она продолжает красить волосы в тот цвет, как у твоей мамы, потому что до сих пор не может понять, что он не вернётся к ней. Ты удивляешься, как моя мама может меня терпеть, но то, что ты называешь терпением, всего лишь безразличие. Ей всё равно, что со мной происходит, ей плевать на мою учёбу, на парней, которых я вожу домой, на мои проблемы. Она видит, но не вмешивается. Она занята собой и своей бестолковой жизнью. А Ким... Ты прав, Кор. Лично мне Ким не сделала ничего плохого. Но дело не в ревности, как ты наверняка думаешь. Для меня это было бы слишком плоско, хотя это не может не бесить, когда всю жизнь отец то и дело сравнивает тебя с твоей загадочной старшей сестрой и при каждом удобном случае вставляет, что это его любимый ребёнок и лучшее творение, а ты — всего лишь очередной блин, который у него вышел комом... — Изабела... — Я ненавижу её по другой причине, — она крепче стискивает мою руку, до боли, теперь её глаза горят так ярко, словно поглотили весь свет в комнате. — У неё была семья и жизнь, о которой я мечтала. У неё был хороший дом, папа и мама, которые живут вместе, младшая сестра и ты — что ещё нужно, чтобы чувствовать себя счастливой? Всю жизнь я так страшно ей завидовала, убить её была готова, когда отец говорил, что бедняжка так устаёт в школе и на курсах, такая подавленная ходит, вот, сорвалась на одноклассника... До чего же тошно! Это всё жалкие россказни обиженной девочки, которая любит считать себя жертвой, а все её проблемы просто высосаны из пальца. "Издеваются одноклассники" — серьёзно? В школе каждую минуту кто-то над кем-то издевается, это жизнь, и нужно уметь к ней приспосабливаться. Нужно было взять себя в руки и поставить на место кого надо, а не кидаться на шею взрослому мужику, зная, какую боль это причинит родителям, особенно папе. Не смотри на меня так, неужели ты сам веришь, что она об этом даже не подумала? Она мстила, Кор, потому что не смогла установить в семье свои порядки, и решила ударить отца в спину своей омерзительной связью с директором. Никогда в жизни я не видела папу таким убитым! И вот тогда я возненавидела её по-настоящему. Пойми, Кор, больше всего на свете мне хотелось, чтобы у меня тоже была полноценная семья, где друг друга любят, чтобы мы вместе сидели утром за столом, обсуждали наши дела, делились новостями... Чтобы папа не считал меня второсортной. Чтобы со мной не случилось... — Изабела судорожно сглатывает, словно ловит себя на излишней откровенности, остывает и медленно качает головой. — Скажи, как она могла, как смела отказываться от этого? Если бы у меня было то, что было у неё, я никогда бы не отреклась от своей семьи. Изабела держит меня за руку так крепко, что у меня немеют пальцы, но я не обращаю на это внимания. Опомнившись, она сама разжимает ладонь и поворачивается ко мне боком, явно расстроенная и обозлённая на себя, что позволила дать себе слабину. Я кладу ладонь на её плечо. — Тебе нужно было рассказать мне об этом с самого начала. Я действительно во многом был неправ насчёт тебя. Прости. Она стряхивает мою руку: — Только не нужно меня жалеть, Кор, — резко произносит она. — Раскрываться людям не значит быть жалким. Изабела делает какое-то движение — осторожное, неуверенное — поворачивает голову в мою сторону и долго смотрит на меня. — Ты ведь всегда будешь её защищать, не так ли? — С какой-то горькой грустью произносит она. — Изабела, она моя сестра. Я могу понять твои чувства, но Ким хороший человек, — произнося это, я чувствую, как слова царапают горло изнутри. Мне очень хочется верить, что я не лукавлю. — Возможно, если бы вы с ней познакомились поближе, ты бы изменила своё отношение к ней... — Вот уж нет. — Она хочет познакомиться с тобой. Приглашает тебя в Лондон. Изабела раздражённо фыркает и закатывает глаза. Глядя на её скрещенные на груди руки, я неуверенно выдаю: — Знаешь, мы могли бы поехать вместе. Она смотрит мне в глаза, пытаясь понять, нет ли здесь подвоха. Тем не менее, такое предложение интересует её явно больше. Изабела задумчиво вскидывает бровь: — Поехать с тобой в гости к Кимберли? — Если хочешь. — Ты сказал, она хочет со мной познакомиться. Ты что, говорил с ней обо мне? — Я надеялся избежать этих подробностей, но ладно... Да, сегодня. — И что ты про меня рассказал? — Ну, что ты очень жёсткая, властолюбивая стерва и каменным сердцем и тягой к саморазрушительному поведению... Она улыбается: — Правильно сделал. Мне неясна причина её столь глубокой откровенности, хотя под наружным слоем такой честности явно скрывается ещё нечто более глубокое, а наши отношения ещё не вышли на тот уровень, когда можно делиться всем. Однако чем больше я узнаю Изабелу, тем больше понимаю, сколько мне ещё предстоит узнать о ней. Теперь, когда мне стала ясна вся сложность её взаимоотношений с обществом и собственной семьёй, я могу понять, почему она открылась именно мне. Возможно, она всегда искала того, с кем можно было поделиться, поговорить на эту тему, но раз мать избегала подобных обсуждений, а отец запретил даже заикаться об этом в разговоре с друзьями, я понимаю, почему она искала меня. — Изабела, мне жаль, что это случилось с тобой. Никто не должен чувствовать себя покинутым, — искренне говорю я, взяв её за руку. — И... жаль, что меня не было рядом, когда тебе нужна была поддержка. Изабела внимательно смотрит на наши переплетённые пальцы, и я вижу, как внутри неё происходит борьба. Она тяжело сглатывает и поднимает на меня пронзительный, пристальный взгляд, и я вдруг чувствую себя так, словно сунул пальцы в розетку. Я вижу своё отражение в её глазах, искрящихся, как яблочный сок в стеклянном стакане на солнце. Изабела кажется напряжённой и неожиданно растерянной, на её щеках медленно проступает еле заметный бледный румянец. К моему лицу тоже приливает кровь: от наших переплетённых рук распространяется лёгкое покалывание, разливаясь теплом по всему телу. Её лицо близко, слишком близко, но почему-то сейчас нарушение границ моей личной зоны не кажется грубым, и вообще — волнует меня в последнюю очередь. Я не замечал этого раньше, но её губы совсем не идеальной формы — тонкие, чётко очерченные, слегка приоткрытые и настолько притягивающие взгляд, что от них не оторвать глаз... — Кор, есть ещё одна вещь... — почти беззвучно произносит Изабела. В прихожей громко хлопает дверь, и мы оба вздрагиваем, инстинктивно отстранившись друг от друга. Изабела убирает руку, и мои пальцы сразу же ощущают холод и непонятную пустоту. Звонкая трель "музыкального ветра" за дверью в прихожей застывает у меня в ушах, и мне проще сконцентрироваться на этом протяжном деревянном гуле, чем объяснить себе, что я только что почувствовал. Обсужу это с собой позже, иначе свихнусь. На меня волнами накатывает смесь смущения, раскаяния и странного ликования, но самое ужасное — мне не стыдно за это. Я отворачиваюсь, стараясь не смотреть на Изабелу. Громкий цокот каблуков слышится уже совсем рядом, и мне приходится поднять голову, чтобы поприветствовать вошедшего. — Ой, ребятки, простите, что прервала ваше уединение, — тяжело покачиваясь, Октавия медленно идёт до ближайшего кресла и садится в него, бросив пальто на спинку дивана, а ключи на журнальный столик. Она издаёт очень не приятный смешок. — Надеюсь, я не испортила вам всю малину? Изабела, раньше меня вернувшая самообладание, невозмутимо поворачивается к матери: — Как прошло свидание, мам? Октавия кривится, потянувшись к ногам, чтобы снять каблуки: — У Билла своя чайная лавка... фух... но он абсолютно не умелый торговец. С него брать нечего, безнадёжный вариант. Рада видеть тебя снова, Кайл, как дела? Вот видишь, Изабела, этого твоего мальчика я запомнила, как зовут. — Он не мой... — Даже уборку сделала, — Октавия оглядывается и наклоняется ко мне с улыбкой. — Ты ей очень нравишься. — Интересно, сколько ты сегодня выпила, — Изабела брезгливо стаскивает пальто Октавии на пол, — раз начинаешь нести такую чушь. — Мы ничего не пили, только этот его грёбаный чай... Я потираю шею, осознавая себя лишним в этой комнате. — Прошу меня простить, я, пожалуй, пойду домой. Спасибо, что пригласила, Изабела. Рад был снова вас увидеть, миссис... Лаундж, — мне с трудом даётся ровный голос: до сих пор я привык считать единственной миссис Лаундж другую женщину. Октавия делает вопросительный жест рукой: — Куда ты так поздно, дорогой? Ночью здесь гулять небезопасно. Переночуй у нас, с утра поедешь. — Я... Изабела, до этого момента избегавшая смотреть в мою сторону, вдруг поднимает на меня беспомощный взгляд, и все мои чувства моментально приходят в смятение. — Останься, — непривычно мягко просит она, и на этот раз это не приказ. Она действительно просит. Я не знаю, что делать. Всё-таки это странно — остаться в этом доме после того, что тут недавно чуть не произошло, и — это идиотизм, конечно, — кричащая во мне неправильность происходящего грозит довести меня до помешательства. Но я хочу здесь остаться. Я боюсь оставаться с Изабелой, потому что боюсь признаться самому себе, что на секунду — всего лишь на мгновение — я подумал о ней не как о сестре. По-другому. И я позволил своей фантазии зайти дальше. Я подумал о том, какие на вкус её губы, нравится ли ей с языком, закрывает ли она глаза, когда целуется, и насколько всё это приятно. И я страшусь, что на миг мне захотелось этого, страшусь, что теперь никогда больше не смогу отогнать это безумное наваждение и забыть об этом кратком моменте, когда запретный соблазн был таким притягательным. Что я буду делать, если теперь при взгляде на Изабелу начну думать о вещах, совсем не свойственных в отношениях с сёстрами? Стану... больным? Одним из тех, кого люди называют гнусным, озабоченным, ненормальным? Поэтому я должен сейчас уйти, и она не имеет права смотреть на меня такими глазами, словно мой уход сделает её несчастной, не имеет права говорить... — Пожалуйста, — Изабела тянет руку, хватает мою ладонь, едва касаясь кончиков пальцев, и улыбается. Что за чёрт со мной происходит? Почему сжимает горло, почему пульс подскакивает так, что его бесперебойные лихорадочные толчки я ощущаю даже в ушах? — Я должен позвонить отцу, — я расцепляю наши пальцы и сжимаю ладонь правой руки в кулак, чтобы теперь Изабеле было непросто ко мне прикоснуться. Ни к чему искушать себя. — Если есть необходимость, дай трубку мне, я с ним поговорю, — заявляет Октавия, отчего волосы на затылке встают дыбом, наверное, не только у меня одного. — Спасибо, не стоит, — быстро тараторю я и отхожу в относительно отдалённую зону кухни раньше, чем Октавии может взбрести в голову начать громко разглагольствовать, пока я буду стоять рядом и говорить с отцом. Словно угадав мои мысли, Изабела предлагает матери принять душ, на что та согласно кивает, встаёт с кресла и шагает в ванную. Когда за ней закрывается дверь, я достаю телефон и набираю отцовский номер. — Да? — Пап, я останусь у Тома сегодня, ладно? У меня голова сильно разболелась, я бы прямо сейчас лёг спать. В папином голосе отчётливо слышится раздражение: — Ты пил? Изабела неслышно подходит ко мне со спины и кладёт голову мне на плечо, чтобы получше слышать наш разговор. — Что?.. А... нет, Том не пьёт, ты же знаешь. — Алия сегодня приехала домой на автобусе. Почему ты не привёл её домой, ты ведь в курсе, что я ненавижу, когда она пользуется школьным транспортом? — Прости, мы с ней договорились, что она поедет без меня. Я не мог сегодня забрать её. Завтра приведу обязательно. На том конце слышится тяжёлый вздох. — Ладно, оставайся. А ты не будешь мешать миссис Браун? Изабела становится ко мне лицом, мотает головой, скрещивает руки и указывает на входную дверь. Я улыбаюсь, глядя на неё: — А её сегодня нет, она дежурит. — Хорошо. Завтра будь дома вовремя, мне надо будет уйти после обеда, а миссис Бриджит заболела. — Не вопрос. Спокойной ночи, пап. Он сбрасывает вызов. Изабела ухмыляется: — Наглый врун. Обманул отца и даже не покраснел. Я наклоняюсь к ней: — Думаю, мой маленький грех не идёт ни в какое сравнение с теми океанами информации, которую отец не знает о тебе. Или я неправ? Ухмылка исчезает с её лица. Я внезапно ощущаю себя последним гадом: — Прости, — тихо произношу я. Изабела закатывает глаза: — Опять извиняется. Идём! — она хватает меня за локоть и ведёт к лестнице. — Найдём тебе постельное бельё. Я поднимаюсь вслед за ней на второй этаж, где крохотный коридор с двумя дверями — ведущими в комнаты Изабелы и Октавии. Изабела толкает дверь слева, заходит в комнату и включает свет. Это довольно обычная небольшая спальня, мрачноватая из-за одного-единственного окна, тёмного пола и стен бледно-голубого цвета. У окна стоит кованая железная кровать с неубранным постельным бельём и грудой беспорядочно раскиданной одежды; слева от неё — журнальный столик и одностворчатый шкаф без зеркала; напротив кровати с потолка свисает маленький телевизор, и больше мебели в комнате нет, если не считать балетного станка, прикреплённого на всю ширину противоположной стены. — Балерина. Ты. — Мне не удаётся скрыть удивление в голосе. Изабела отмахивается, открывая шкаф: — Занималась художественной гимнастикой лет пять назад, нужен был для растяжки. Иногда вспоминаю старые добрые времена. Я внимательно оглядываюсь. — А где же стол? Изабела выныривает из-за полок, держа в руках стопку постельного белья. — Зачем мне стол? — А где ты занимаешься? Лицо Изабелы выражает крайнюю степень насмешки: — Корин Лаундж, неужели ты думаешь, что я правда делаю домашние задания? — Да уж, действительно, чего это я?.. Спросил школьницу — что за идиот. — Держи бельё, идиот, — Изабела кидает мне ворох белых тканей. — Подушка и одеяло внутри дивана, идём, я помогу. Снизу доносится громкий голос Октавии, вышедшей из ванной и заметившей наше отсутствие: — Изабела, Кайл спит сегодня в гостиной! — Как жаль, что не с тобой, правда? — кричит в ответ Изабела и раздражённо толкает меня в спину. — Давай спускайся уже, иначе она весь мозг мне вытащит. Я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на Изабелу: — Видишь? А ты говорила, что ей наплевать. Она тяжело вздыхает и устало смотрит на меня: — Кор, ей плевать. Она просто хочет, чтобы ты спал в гостиной, потому что так ей проще представить, что там спит отец. *** Оранжевая тарелка со свистом рассекает воздух и летит прямо на меня. Я пытаюсь поймать её, но она летит в кусты, и мне приходится идти за ней. Ободрав руки, я достаю диск и возвращаюсь назад. В открытое поле. В пустое поле. — Пап? — кричу я в широту горизонта. — Где ты? Ветер шелестит в траве, нагибает редкие колосья до самых моих ног; где-то вдалеке за лесом позади меня раздаётся короткая трель буревестника. На обочине дороги видны следы от шин, но самой машины нигде нет. Мимо меня пролетает шмель и садится на один из цветков клевера. Солнце становится красным и начинает медленно клониться к закату. — Папа? — Тише! Кор, успокойся. Очнись! Эй, ты слышишь меня? Кто-то толкает меня в плечо. Я распахиваю глаза и сажусь, свесив ноги с дивана. Меня всё ещё потряхивает. В темноте мелькают неясные очертания, через несколько секунд они становятся более отчётливыми. Передо мной девушка в белой футболке и ночных шортах. Изабела. По её замешательству мне становится ясно, что я снова кричал во сне. Более того — щёки влажные. Моё лицо бросает в жар со стыда. Боже, какой позор, как пятилетний ребёнок... Я упираюсь локтями в колени и прячу лицо в ладонях. — Прости, — глухо произношу я. — Кошмар приснился. Изабела молча стоит надо мной. — Подвинься, — вдруг говорит она, залезая на диван. — Что? Нет, Изабела, что ты делаешь? — Здесь достаточно широко, чтобы мы оба смогли уместиться. Двинься, я сказала. Мне ничего не остаётся делать, кроме как уступить ей место — Изабела толкает меня, чтобы я лёг обратно, сама устраивается у спинки дивана, потеснив меня к краю, и ложится, накрывшись одеялом. Её руки трогают мои плечи и шею. — Горячий, как радиатор, — говорит она. — На тебе можно тосты готовить. Я переворачиваюсь на спину и смотрю на потолок, стараясь перевести дыхание. Это когда-нибудь закончится, эти беспокойные сны? Джеймс был прав — рано или поздно они сведут меня с ума. Мало-помалу гудящая вибрация в моём теле сходит на нет. Присутствие Изабелы успокаивает. Я чувствую на себе её внимательный взгляд: она лежит боком ко мне и пристально смотрит на меня. — Он умер в твоём сне? — тихо спрашивает она, теребя край рукава моей футболки. — Кто? — непонимающе переспрашиваю я, застигнутый врасплох внезапной сменой её голоса. — Папа. Ты ведь его видел? Я поворачиваю голову. Широко раскрытые глаза Изабелы сверкают отблесками смолы и янтаря. Свет из не зашторенного окна на кухне падает на её спину, освещает волосы и половину лица. Я делаю глубокий вдох и мотаю головой: — Нет, он не умер. Изабела заметно расслабляется: выдохнув с облегчением, она теснее прижимается ко мне, обняв моё предплечье. — Значит, всё хорошо. Это самое главное. Я боюсь обмануться, но сейчас она выглядит до удивительности уязвимой и хрупкой, непривычно ранимой, отчего во мне просыпается непонятное чувство привязанности. — Да... наверное. — Тебе приснилось, что он тебя оставил? Спроси она это днём, я бы не ответил, потому как решил бы, что она начнёт издеваться. Однако сейчас всё по-другому: я вижу, что Изабела действительно сопереживает мне. — Я не люблю об этом рассказывать... но иногда у меня появляется такое чувство, будто это было взаправду. Мне было около пяти, мы поехали с ним на машине в поле играть в тарелку, он швырнул диск в кусты и уехал раньше, чем я вернулся. Изабела удивлённо смотрит на меня, обдумывая мои слова. — Как ты думаешь, почему бы он так поступил с тобой? Ночная тишина приглушает наши голоса. Я никогда не думал, что Изабела может быть такой... уютной. — Не знаю... — я поворачиваюсь к ней. — Может, у меня и вправду глюки. Вряд ли мы вообще куда-то с ним ехали вдвоём. Но это снится мне слишком часто. И я зову его, — я начинаю злиться на самого себя, — как тупица, Боже, мне так стыдно бывает перед людьми... — Не надо, — её ладонь ложится на мою щёку. — Ты не можешь контролировать своё подсознание. Так бывает. — Она внимательно смотрит на меня, убирает руку и вздёргивает бровь. — А я и не думала, что ты тоже так боишься быть брошенным. — Все этого боятся. Не все признаются. Потому что это хуже, чем оказаться голым на людях. Изабела улыбается. Я замечаю какую-то неясную движущуюся тень на одеяле — приглядевшись получше, понимаю, что это маленькое насекомое. Я привстаю на локте. — Не шевелись, сейчас я его скину. — Кого? — удивляется Изабела. — Паука. Изабела вытягивает руку и бросает меня обратно на подушку: — Оставь его, это Джонни, — улыбается она, возвышаясь надо мной. — Кто? — Джонни. Он тут живёт. Не прогоняй его. Я смотрю на неё и начинаю смеяться. Нелепость происходящего кажется мне милой. Глубоко вздохнув, Изабела ложится на моё плечо: — Спи, Корин. Я опускаю ладонь на её спину, не удержавшись от того, чтобы слегка не дёрнуть один из её длинных локонов. — Спокойной ночи, Изабела. Я засыпаю очень быстро и легко, ощутив лишь на мгновение, как посреди ночи она тихо и почти незаметно ускользает, возвратившись к себе. Той ночью кошмары мне больше не снятся.