Ангел за партой

Бум, бу-бум, бу-бум. Лихорадочные толчки сердца сопровождают моё приближение к серому школьному зданию, пугающе пустынному и недружелюбному в начале второй половины дня, когда уже слишком поздно для перерыва на ланч и ещё слишком рано для конца занятий. Взбегаю по ступенькам крыльца; заходя в холлу, опускаю голову как можно ниже, стараясь не пересечься взглядом с Риком, школьным охранником, упоённо читающим книгу в потрёпанном переплёте. Карточка с пропуском мелькает зелёным в проходе через турникет. Шкафчик. Мне нужен мой шкафчик. — Снова спим до полудня, Кор? — Здорово, Рик. Да, что-то плохо высыпаюсь в последнее время. — Наверное, это из-за погоды, говорят, скоро холода придут... Чего это у тебя с рукой? Матушки, а с лицом-то что? — Так, ерунда, упал в автобусе. Ну, я пойду, мне пора на занятия. Хорошего дня, Рик. — И тебе, приятель. Береги себя. — Спасибо. Ты тоже. А вот и шкафчик. Код, код, какой у меня код? Пресвятая Франческа, что здесь за бардак?! Ладно, уберу как-нибудь потом. Вытаскиваю с полки смятую чёрную толстовку с нарисованным галстуком, стаскиваю с себя рубашку, грязную от крови, пота, травы и вина, и переодеваюсь прямо в коридоре, пока никого нет. Откуда-то со стороны левого крыла в отдалении слышится неторопливый цокот женских каблуков, и я спешу смотаться как можно быстрее, скрывшись в мужском туалете. Выждав минуту, пока неизвестная женщина не окажется вне зоны слышимости, я отхожу от двери, делаю пару неуверенных шагов и останавливаюсь посреди тускло освещённой комнаты. Напротив меня высокое зеркало в половину стены отражает совершенно не знакомое лицо парня, застывшего в неподвижности рядом с умывальником. Мне страшно смотреть ему в глаза, потому что они у него налиты кровью; щёки окрашены бешеным румянцем, волосы всклокочены, а концентрация засохшей крови на один квадратный сантиметр его лица превышает допустимые границы, в пределах которых можно не привлекать к себе особого внимания. Я пытаюсь отодрать кусок засохшей корки над левой бровью, но только надрываю кожу: за ней сразу же показывается кровь. Это бесполезно. Оставив попытки придать себе менее печальный вид, натягиваю капюшон толстовки по самые глаза и выхожу из ванной, сутулясь, как предпоследний наркоман. Поднявшись на второй этаж, сверяюсь со школьными часами в попытках понять, какой урок идёт сейчас у моего класса, но через пару минут бросаю эту затею — выясняется, я умудрился напрочь забыть расписание. Пока я потерянно слоняюсь по коридору, ситуацию спасает Мелани, выбежавшая из класса, чтобы поговорить по телефону. — Мел, какой у нас урок? Она не сразу узнаёт меня, а когда это происходит, округляет глаза и спрашивает шёпотом, прикрыв ладонью телефон: — О мой Бог, что с тобой? — Там сейчас химия, да? — Биология. — Вот чёрт, — не хватало ещё на Гиони нарваться. — Ладно, спасибо. А можешь позвать Тену? Мелани согласно кивает: — Мам, я перезвоню через минуту, — она сбрасывает звонок и скрывается за дверью, напоследок бросив на меня ещё один удивлённый взгляд. Оказавшись в одиночестве, я кидаю взгляд на противоположную стену, где широкие окна пропускают пасмурный дневной свет. Набегают тучи — Рик был прав, скоро будет совсем холодно. Со странным разочарованием осознаю, что впервые не знаю, рад ли приближающемуся Рождеству или нет. Учебная тишина действует на меня угнетающе. Мысли начинают лихорадочно возвращать меня к автобусной остановке, к Изабеле, её странным вопросам и тому, что оказалось самым странным, наверное, за всю мою недолгую кориновскую жизнь. К этому... ощущению. Хватит, не думай об этом. Не думай, нельзя, ты свихнёшься. Забудь. Я топчусь на месте, разглядывая жизнерадостно-красочное месиво, в которое превратил свои новые белые кеды всего за один вечер. "Сегодня папочка кого-то прибьёт", — Изабела изрекла весьма точный прогноз. Ну, вот опять, блин... Сколько можно? В паре метров от меня дверь осторожно приоткрывается, Тена проскальзывает в коридор. — Привет, Тен. Она молча делает несколько шагов мне навстречу и вдруг порывисто обнимает меня, крепко обвив руки вокруг моей шеи. Когда Тена отстраняет меня на вытянутых руках, чтобы посмотреть на последствия вчерашней вечеринки, я замечаю, что лицо у неё слегка припухшее, а глаза красные. — Ты плакала? Она энергично отмахивается, тряхнув головой, заглядывает мне в глаза и опускает руки. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спрашивает она. — Прекрасно, — я улыбаюсь. Её палец очень аккуратно касается моего виска: — Боже, что это за... Господи, Кор, тебе надо было ехать вчера к врачу. Тебя действительно нужно было зашивать. — А потом нужно было бы ехать ещё раз, потому что отец увидел бы меня такого раскрасивого в больнице и набил бы морду ещё раз. — Это ты себя так успокаиваешь? Что ты выбрал верное решение, потому что иначе пришлось бы позвать твоего папу? — очень серьёзно спрашивает Тена. — Кор, мне без разницы, приехал бы твой отец или нет, ругался бы на всю больницу — да хоть в щепки бы её разнёс — как ты не понимаешь, что тебе нужна помощь? — Да не нужна мне помощь — Октавия с Изабелой меня починили. — Вижу я, как они тебя починили. Одной рукой держась за рюмку? Я мгновенно, почти рефлекторно, напрягаюсь изнутри. Мой голос против воли становится жёстким: — Тена, будь осторожнее. Она как будто тоже цепенеет, словно моё предупреждение поставило между нами невидимый барьер. Пару мгновений Тена смотрит на меня так внимательно и настороженно, что мне становится не по себе, но затем она отводит взгляд: — Прости. — И ты меня. Потому как... — Я понимаю, — холодно отрезает Тена. — Она... Изабела правда старалась. Как могла. Снова этот взгляд. Почему от него меня пробирает до мурашек? — Ты хорошо провёл время? Этот вызывающий тон, вкупе с ледяным недоверием, так не свойственным Тене, заставляют меня решить, что я ослышался. — Что?! — Я спросила, хорошо ли ты провёл своё время, потому что тебя весь день не было в школе и никто не знал, что с тобой, а узнать о твоём... состоянии у меня возможности не было, ведь ты даже не позвонил вечером. — У меня сел мобильник ещё в такси. — Видимо, в том районе это был единственный телефон? Что-то не так. Я чувствую нарастающее гудение в крови, пальцы начинают подрагивать, накаляясь, подобно металлической спирали в лампочке. — Погоди, Тена, я не понял, ты меня обвиняешь? Она резко вскидывает на меня вызывающий взгляд. И так же резко по её левой щеке скатывается слеза, которую она замечает с опозданием и гневно смахивает, глядя на меня с такой злостью... Злостью? — А знаешь что? Мне плевать. Иди и разбивай себе, что ещё осталось цело, я больше не буду раздражать тебя своими попытками помочь. Я не могу постоянно ходить за тобой и предостерегать от всего, что взбредёт тебе в голову. — А я тебя в няньки, кажется, не нанимал, — вопреки вопиющему нежеланию и страху портить отношения с Теной, гнев поднимается во мне угрожающе высокой волной. — Я ценю твою заботу, но... — Ценишь заботу? — ещё одна слеза. Да что это такое? — А мне кажется, тебе больше по душе, когда тебя дразнят, провоцируют, а потом стоит только проявить капельку заинтересованности — и ты уже забыл, что у тебя есть друзья, которые беспокоятся и ждут твоего звонка каждую минуту! — Ушам не верю! Тена, она моя сестра! — Проблемная сестра, как выяснилось. — Что? Слушай, возьми себя в руки. Ты сама настаивала на том, чтобы я познакомился с ней, чтобы мы стали общаться! — И знаешь, очень об этом жалею. Надо было тогда тебя просто поддержать. — Тена, прекрати плакать, я теряюсь и не знаю, как с тобой разговаривать! — Да пошёл ты к чёрту, Кор! Тена разворачивается обратно к двери за секунду до того, как она распахивается и за ней показывается мистер Гиони. Не обращая внимания на учителя, Тена меняет курс направления и удаляется в сторону женского туалета, на ходу вытирая слёзы. Какая-то часть меня рвётся броситься вслед за ней, встряхнуть, рассмешить и предложить забыть эту идиотскую ссору, но другая часть всё ещё кипит от гнева. Да, к тому же, я попался. Осмотрев меня с бесстыжим любопытством, биолог протягивает: — А я думаю, кто это у нас кричит под дверью. Голос знакомый. А лицо вот скоро совсем позабуду — не вижу вас на своих занятиях, мистер Лаундж. А вы ещё и наказания избегаете, напару со своим приятелем Чарльзом, но он, в отличие от вас, хотя бы сидит сейчас в классе. И это наталкивает меня на любопытные наблюдения, ведь у него тоже побитый вид... Мистер Гиони делает вид, что проверяет время на наручных часах: — Что же, на сегодняшнее занятие вы не успели, оно закончится через семнадцать минут, но я попрошу вас никуда не уходить. В шесть часов зайдёте ко мне в кабинет, будем исправлять ваше поведение. — Мистер Гиони, простите, я не смогу сегодня в шесть, мне нужно будет отвести сестру на танцы, у неё скоро концерт... — Знаете, Корин, сегодня по дороге в школу я видел, как за забором курил какой-то подросток, и подумал, что это мало меня волнует. — Ясно. А причём здесь то, что я только что сказал? Мистер Гиони поворачивается ко мне спиной: — При том, что это волнует меня ещё меньше. *** — Кор. Эй, Кор. — Чего тебе, Чарли? — Слышишь, я поговорить хотел. — Самое, блин, время. — Корин! Чарльз! Никаких разговоров в этом классе! Сидите и делайте каждый свои тесты, иначе продлю наказание ещё на час. Поняли меня? — Да, мистер Гиони. — И это всех касается, слышали, господа и дамы? Чтобы ни звука. Всех накажу! Всех! — Псс... Кор. — Ну что? — Прости меня. За то, что вчера было. Клянусь, если бы ты сразу сказал, что она твоя сестра, я бы пальцем её не тронул. — Офигеть! Я же с самого начала представил её всем как сестру. — Ну, видимо, этот момент я прослушал. — Поздравляю. На Рождество подарю тебе слуховую трубку. — Псс, Кор? — Да блин, Чарли! ЧТО? — Тише ты. Я правда не знал. Честно. И потом, клянусь, это была её инициатива — она сама вдруг схватила меня за руку и потащила к гаражам... — Чарльз, разве вы не слышали, что я говорил про разговоры? — Извините, мистер Гиони, больше не буду... Хэй, Кор, слышишь? — Нет, я прослушал. — Не сердись, ладно? Она ведь у тебя и правда шикарная, как тут устоишь? Такие бедра, у меня аж слюни потекли... — Чарли, заткнись. — Не кипятись, я шучу. Не в смысле, что она шикарная, а... короче, ты понял. В общем, я не хотел тебя бить, мне жаль, что так вышло. — Да, мне тоже. — Ну, так это, может, мир? — ... — Кор? — Мир, мир. Только умолкни уже. — Лицо сильно болит? — Чарли, твою мать!!! Дай мне спокойно сделать этот грёбаный тест! — Мои поздравления, уважаемые господа и дамы. За нарушение правил все наказаны ещё на один час — будем сидеть тут до восьми. Можете поблагодарить Корина и Чарльза. *** Дорога до дома кажется быстрой, практически незаметной — я бреду на автопилоте, погружённый в спутанные мысли, столь же мрачные, как и моё настроение. Улица пустынна, серое небо нависает над головой, подобно чудовищной надгробной плите. Где-то на половине пути заряжает неспешный монотонный дождь — очень скоро он превращается в ливневый, и я в считанные секунды вымокаю до ниток. Каждый шаг в наполненных водой кедах вызывает неприятную морозную дрожь по спине. Остаётся только надеяться, что телефон и бумажник останутся сухими в карманах. На крыльце меня встречает Макс. Заметив, что я иду, пёс поднимается, сев на задние лапы, и начинает как умалишённый колотить хвостом о пол. — Макси, приятель, почему ты не... Входная дверь вдруг распахивается, и тут я начинаю жалеть, что не был сегодня особо внимателен и не придал значения тому факту, что во дворе у гаража стоял лишний автомобиль. — КОРИН! — мама, с растрёпанными волосами, красным лицом и безумными глазами, втаскивает меня за плечо в дом с такой свирепостью, что самому Халку впору локти кусать. — Грег, он пришёл! — она оборачивается и кричит не своим голосом куда-то в глубину дома. Я топчусь на месте в ярко освещённой прихожей, потирая плечо, и пытаюсь понять, когда умудрился забыть про мамин запланированный визит, потому что обычно очень хорошо помню про такие вещи, но в конечном итоге прихожу к выводу, что никогда. Визит незапланированный. — ГДЕ ТЫ БЫЛ?! — от неожиданной варварской лютости в мамином голосе я инстинктивно отшатываюсь, ударившись поясницей о край высокого комода. — Где, чёрт возьми, тебя носило?! Почему ты весь мокрый, как будто тебя из реки вытащили? ЧТО ЭТО ЗА ДЬЯВОЛЬЩИНА У ТЕБЯ С ЛИЦОМ?! КОРИН!!! — Мам. Привет. Дождь на дворе. — Грегор, сделай что-нибудь! В коридоре за маминой спиной показывается отец с мобильным телефоном в руке. Он подходит ко мне и хватает меня за подбородок, отчего голову тут же простреливает вспышка боли. Капюшон спадает, обнажая разбитый висок, рассечённую бровь и наспех заклеенный пластырь на лбу. Мама тихонько охает, прижав руку ко рту. — Не думал, что рисовать картины у Тома — настолько опасное занятие, — холодно цедит он, выпуская моё лицо из жёстких, одеревенелых пальцев. — Мам, пап, что с вами? — Что с нами? Тебя не было вчера у Тома! — кричит мама, снова наливаясь гневом. — Я звонила миссис Браун, и она сказала, что вчера ты у них не появлялся! Более того — она не видела тебя уже очень давно! — ... в то время как у меня за эти две недели ты раза четыре отпрашивался к Тому домой, якобы поработать над какими-то картинами для конкурса, — добавляет отец. — Миссис Тот позвонила с утра — ты перестал появляться в школе, твоя успеваемость снизилась, тебя то и дело выгоняют за плохое поведение, на тебя постоянно жалуются учителя! Тебя ночью не было дома! Но знаешь, что самое ужасное — никто даже не знает, где ты можешь быть! Ни соседи, ни Том, ни одноклассники — я даже Ким звонила, думала, что ты к ней уехал, но она тоже не знала! Ты хоть представляешь, что нам пришлось пережить? Грег был готов с минуты на минуту вызвать полицию, пока Тот не позвонила и не сообщила, что ты явился в школу под конец занятий! Я запрокидываю голову и закрываю глаза, понимая, что смертельно устал. Я очень сильно устал. — Корин, слушай, когда с тобой разговаривают! — мама пытается снова встряхнуть меня, но я одёргиваю руку — и этот жест что-то ломает в ней, хотя я не думал её отталкивать — просто хотел, чтобы меня не трогали. Её глаза наполняются слезами. — Сынок, скажи, что происходит, где ты пропадаешь? Кто тебя так избил? У тебя проблемы, да? — Корин, отвечай, — стискивает зубы отец. Я смотрю на них двоих, понимая, что не могу ничего сделать. Нет, не совсем так. Я могу снова соврать, но не хочу этого делать — я не хочу говорить им ничего — во мне кипяточным паром поднимается ярость — я слишком зол на отца за то, что он столько лет скрывал Изабелу, и зол на мать, потому что она тоже знала о ней, но ничего мне не рассказала. Почему я должен рассказывать? Я равнодушно пожимаю плечами: — У меня всё в порядке. — Это не ответ! — рявкает отец, ударяя кулаком по столешнице комода. — Где ты был вчера ночью? Я молча смотрю на них. Они выжидают несколько секунд; мне кажется, я могу видеть, как натягиваются и дымятся их нервы, но я не специально пытаюсь вывести их из себя. Я не могу сказать им правду. И не хочу. — Показывай, что в карманах, — вдруг требует отец, встав передо мной. — Что? — Что слышал. Вытаскивай, к чёртовой матери, всё, что лежит у тебя в карманах! — С чего вдруг? — Ты хочешь, чтобы это сделал я? Приходится повиноваться. Медленно и спокойно я вытаскиваю и бросаю на комод бумажник, парочку мятных леденцов, скомканную промокшую бумажную записку с контактами классного руководителя Алии, пластырь, телефон и... Чёрт, я почти забыл... — Что это? — от волнения мамин голос становится на октаву выше. Она молниеносно стреляет глазами в сторону отца, как если бы искала поддержку, но потом словно приходит в себя и поворачивается ко мне с широко распахнутыми глазами. — Это... это твоё? Ты куришь?! Дьявол, это невыносимо. Видеть, как она смотрит на меня, словно вдруг перестала узнавать во мне сына. Словно перед ней некто незнакомый, чужой. Этот недоверчивый испуганный взгляд... Мама, прости. Отец выдёргивает промокшую пачку сигарет из моих пальцев и начинает трясти ею передо мной: — И на это ты тратишь мои деньги?! Совсем охренел?! Да как смеешь, ты, щенок... — Грег! — осторожно вставляет мама. — ... позволять себе такое? Ты видел, чтобы я когда-нибудь курил эту дрянь? Или приходил домой в таком виде? Посмотри, в кого ты превращаешься! Взгляни на себя — живого места на лице нет, в школе скатился, обманываешь нас, постоянно забываешь забрать сестру, шляешься по ночным улицам чёрт знает где — вдобавок ещё и куришь! Невероятно! Невероятно — иметь две семьи на разных концах города, папа. Невероятно — всю жизнь скрывать от меня сестру. Невероятно — притворяться, что имеешь право отчитывать меня за ложь, хотя у самого секретов столько, что хватило бы на целую книгу. Хочешь знать, откуда синяки, папа? Я защищал твою дочь. Потому что ты этого не делаешь. Сейчас я как никогда жалею, что он не умеет читать мои мысли. Но ответа он от меня не дождётся. — Ты наказан, — отец отстраняется, распрямив плечи. — Две недели под домашним арестом, на улицу выходишь только до школы и обратно — никаких друзей, Томов, девушек и прочего общения. В школу будешь ездить со мной на машине. Я молчу, глядя ему в глаза. Он ждёт от меня какой-то определённой реакции, поэтому, когда не находит её, гнёт дальше: — И ноутбук твой я забираю. Тем более, что свой я нашёл в мусорном баке на заднем дворе. Разбитый вдребезги. Ещё одна выжидательная пауза. Я молчу. — О баскетболе тоже забудь. Будешь сидеть целыми днями в своей комнате и заниматься. На этом, видимо, список лишений заканчивается. Из моей груди вырывается короткий смешок. Я устало киваю: — Хорошо. В любой другой ситуации меня бы позабавило видеть, как они с мамой удивлённо переглядываются. Не выдержав, мама вскидывает бровь: — Хорошо? Я безразлично мотаю головой: — Ну да. Я наказан — хорошо. Вы довольны? Надеюсь, что да, потому что я с ног валюсь и охотно пошёл бы сейчас в душ и переоделся, ведь я весь вымок — если это ещё не заметно по этим гигантским лужам на полу — и вот-вот начну разлагаться, пока вы тут соревнуетесь, кто из вас более крутой родитель. А я не думаю, что вы будете дружно лечить меня от пневмонии на протяжении всего моего домашнего ареста. А может, и больше. Я стараюсь уйти от них как можно скорее, пока кипящий бульон из гнева, усталости и злости не заставил меня наговорить им ещё кучу всего такого, о чём я потом буду жалеть очень сильно. Хватит с меня и Тены на сегодня. В спину мне несутся мамин судорожный вздох и отцовское фырканье: — Хам! Боже-боже-боже-боже! Оказавшись в своей комнате, захлопываю люк, переодеваюсь в сухую одежду, прислоняюсь лбом к холодному оконному стеклу и закрываю глаза в попытке успокоиться. Руки трясутся, как у механической игрушки с заведённым механизмом, который всё никак не хочет останавливаться. Эта аномальная, адская злость — откуда она взялась? Как с ней справиться? — Чёрт! — в сердцах ударяю ногой деревянный выступ под окном: с узкой полки на пол падают книги, ваза для кистей и фотография в стеклянной рамке, которая каким-то чудом не разбилась. Немного остыв, я опускаюсь на пол и ставлю вещи на место. На фотографии мой взгляд задерживается. Через какое-то время я ловлю себя на том, что губы свела улыбка. Она старая, эта фотография, рамка покрыта слоем пыли — я почти не обращаю внимания на этот уголок внизу, потому что в последнее время не читаю книги и ничего не рисую. Ей, наверное, здесь лет пятнадцать. Старшая школа. Её уже донимают ублюдки из её класса — и Томми Браун в их числе, но она никому не говорит об этом ни слова. Через два года она встретит Шейна, и тогда всё в наших жизнях перевернётся с одного полюса на другой, но пока — пока ей всего пятнадцать, и она обнимает меня, сидя за столиком в "Святом Джоне", в то время как я упоённо расправляюсь с жареной уткой и плевать хотел на то, что можно было хотя бы поднять глаза, чтобы посмотреть на парня, который сейчас держит в руках этот снимок. Волосы Ким уложены в красивую причёску, на ней вечернее платье — у родителей годовщина свадьбы, мы отмечаем в крутом Лондонском ресторане. По правую сторону от меня сидит бабуля — сейчас она живёт в Рединге, привязанная к инвалидному креслу, и вряд ли когда-либо снова приедет в Лондон, чтобы сесть с нами за этот столик. Я смотрю на десятилетнего мальчика на фотографии: его чёлка измазана утиным жиром, потому что, когда он ест, испачкано будет всё вокруг — в том числе и левый рукав Ким. У этого вечно голодного, неугомонного, не сидящего на одном месте мальчика пока на уме только игры, а любимый кумир — спайдермен; он не понимает, до какой степени сейчас счастлив, потому что не знает, что будет дальше. Из моей груди вырывается тяжёлый вздох. Я обманываю сам себя. Не только бабушка никогда больше не окажется на фотографии, сделанной при таких же обстоятельствах. Наша семья рассыпалась, как красивый чайный сервиз, которым мама запустила в отца в год-когда-всё-пошло-не-так. Рассыпалась, как кофейник, который я не донёс. Как некогда любимая, а теперь разбитая чашка, которую никогда больше не склеишь. Мы стали чужими. Все. В глазах вдруг начинает мучительно гореть, как будто песка насыпали. Быстро кладу фотографию обратно на полку и безбожно растираю влажные веки.Чёрт, вот этого мне сейчас не хватает только! Что, блин, со мной происходит, почему эмоции выходят из-под контроля, как будто внутри меня что-то расстроилось и дало мощный сбой? Это чудовищно. — Дорогой, можно к тебе? Мама. Ну, замечательный момент подгадала! Я поднимаюсь с пола и сажусь на кровати, ссутулюсь, опускаю руки ниже колен. Мне хочется сейчас раствориться, исчезнуть, заснуть. Почему даже сейчас я думаю об Изабеле? Мама поднимается в комнату, закрывает за собой люк, медленно подходит ко мне и садится рядом. Когда её рука в осторожном, ласковом, материнском жесте опускается на мои волосы, я не знаю, куда себя девать: ссутулюсь ещё больше, потому что глаза снова начинает щипать. Я всхлипываю и остервенело утираю лицо рукавом толстовки. Мама приобнимает меня сбоку. — Бедный ты мой ребёнок, — грустно вздыхает она. — Я же знаю тебя, ты не колючка, поссоришься с кем-то — и начинаешь переживать в одиночестве. Я слегка возмущённо толкаю её в бок. — А разве не так? — я чувствую в мамином голосе улыбку. — Ну, прости меня, я правда набросилась на тебя, как больная. Пойми, я очень сильно за тебя переживала. Когда утром папа позвонил и спросил, не у меня ли ты, я сразу поняла, что всё плохо, и тут же приехала. Ещё Дэвид накрутил... Кор, скажи мне, пожалуйста, что с тобой происходит? Почему ты так... меняешься? Я делаю глубокий медленный вдох, пытаясь собраться. Сцепляю пальцы перед собой, уставившись в стену. — Только не играй опять в молчанку. Как ты себе представляешь, чтобы я уезжала отсюда сегодня, так и не узнав, в чём дело? Не поступай так со мной. — Ты можешь не уезжать, — мой голос сухой и бесцветный. — Не надо. Не начинай, прошу тебя. Ты прекрасно знаешь, что я не могу остаться. Я побуду здесь, пока Грег не привезёт Алию с танцев, а потом поеду домой. Разбитая чашка, которую никогда больше не склеишь. — Ладно, проехали, — я веду плечом. Мама выжидающе смотрит на меня, а затем слегка трясёт за плечо: — Ну? Так ты скажешь мне, в чём дело? Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть ей в глаза. С огорчением отмечаю, что стало чуть больше пигментных пятен на родном лице, чуть глубже врезались некоторые морщинки у глаз, чуть старше стал сам взгляд. — Мам. — Да? — По-моему, я... — осекаюсь, пряча взгляд. Господи, до чего же сложно. Неужели это всегда так дико в первый раз? Я снова смотрю на неё. — По-моему я влюбился. По-настоящему. Я ощущаю, как мамино объятие становится менее крепким; лёгкое замешательство на её лице скоро сменяется улыбкой; я слышу вздох плохо скрытого облегчения. Боюсь, мама, ты рано обрадовалась. — Боже, — она тепло обнимает мою голову и тут же отстраняется, когда видит, что я протестую, — Корин, ты настоящая заноза. Ты хоть представляешь, чего мы с Грегом себе напридумывали, пока тебя не было? И поверь, наркомания была последней в этом списке. Ладно, — она качает головой и улыбается. — Мой мальчик взрослеет. Я кривлюсь: — Мама, прошу! — Ладно-ладно, не буду тебя смущать. Но синяки-то откуда взялись? — Она меня бьёт. — Я серьёзно, Корин! — Поцапался с одним парнем. Мы уже помирились, порядок. — Кто эта девушка? Она из твоей школы? — Твой суточный лимит вопросов только что был исчерпан. Сожалею. Приходите завтра. — Я хочу знать, Корин! — А я хочу, чтобы ты не была такой настырной! И потом, имею я право позлиться на тебя немного, в конце концов? Из маминого кармана доносится весёленькая кантри-музыка. — Дэвид звонит, — сообщает она, бросив взгляд на дисплей. Она кивает мне, поднимаясь с кровати. — Тебе повезло. Алло. Да, дорогой, я ещё здесь... Да, он пришёл... Я вскидываю большой палец вверх и машу ей рукой, когда она начинает спускаться на первый этаж, продолжая разговаривать по телефону. Люк почти закрывается за ней, когда её голова снова выныривает над полом. Мама вытягивает руку, обводит широким круговым жестом весь бардак в моей комнате, а потом красноречиво проводит пальцем поперёк шеи.