Ангел за партой

В углу кухни мерно вздыхает тихий чайник. Современные электронные часы, висящие над вытяжкой, показывают шесть сорок утра. Я сижу на высоком стуле, забравшись на него с ногами, ем печенье и смотрю на Ким, устроившую возню с чашками и сахарницей возле холодильника. Время от времени она бросает на меня обеспокоенные взгляды и улыбается, но улыбка её выходит неловкой, неуверенной, так что вскоре мне самому становится немного не по себе. Никто из нас не решается нарушить повисшую между нами с самого утра смутную, неловкую тишину. Догадываюсь, что Ким чувствует себя слишком смущённой, чтобы спрашивать, а я вообще не хочу обсуждать это с ней. В конце концов, я не сделал ничего такого, чем мог бы заслужить тот встревоженный, а потом подозрительный взгляд, которым наградила меня Ким, зайдя утром в мою комнату и увидев спящую в моей постели Изабелу. В гостиной только мы с сестрой: Шейн уехал на работу, Изабела ещё спит. Я сам поднялся не так давно — волосы всклокочены, ночная белая тенниска и штаны безбожно смяты после сна — меня как будто прокрутили в сушильной машинке и выплюнули в прохладное утро. — Ты не замёрз? — спрашивает Ким, пододвигая мне чашку с чаем. Мята и лимон, как я люблю. В груди теплеет знакомое и по-детски радостное, но короткое чувство от мысли, что она ещё помнит. Я смотрю на неё: — Нет, я отлично спал. Спасибо. На её лице снова мелькает это странное выражение, она отворачивается, чтобы принести что-нибудь к столу. Это забавно, но почему-то сейчас она напоминает мне нашу маму, колдующую на кухне в те добрые времена, когда мы с Ким собирались в школу перед завтраком. Я ухмыляюсь, вертя в руках идеальный кружок песочного печенья. Ким возвращается и садится рядом. Кладёт на стол пирог и ягоды. Заметив мой взгляд, хмурится и наклоняет голову: — Чему улыбаешься? — На маму похожа. Её брови вздрагивают. Я улыбаюсь, разглядывая печенье в руках: — Когда-нибудь и ты будешь вот так собирать своих детей в школу и бить их бутербродами по башке, чтобы торопились быстрее. Ким коротко смеётся: — Если мне память не изменяет, бутербродами, кажется, били только тебя. — Хорошо, что ей хватало ума заворачивать их перед этим в бумагу. Хотя всё равно получалось буррито. Она снова смеётся. Когда её смех умолкает, на лице Ким вдруг застывает очень грустное выражение, она медлит пару секунд, с неуверенностью тянет ко мне руку и медленно запускает её в мои волосы. — Иногда я не могу поверить, что мы так быстро выросли, — задумчиво говорит она. — Кажется, открою утром глаза — и твоя одежда по всей комнате валяется, сейчас увижу альбомы, кисточки и покусанные карандашные огрызки и разозлюсь как следует. — Я ностальгически усмехаюсь про себя. — И ты уже такой большой, я всё привыкнуть не могу. Раньше могла с лёгкостью причёску растрепать, а теперь, видишь, тянуться приходится, — Ким улыбается. — Скоро и у тебя самого дети будут, а мы будем сидеть, как сейчас, и гадать, как же незаметно пролетело время. На душе вдруг становится тревожно и одиноко. Я отстраняюсь, слегка отодвинувшись на стуле. Беру в руки чашку, верчу её в пальцах, уставившись на плавающий в прозрачном чае лимон. Слышу осторожный голос Ким: — Я тебя расстроила? — Нет. Не расстроила. Скорее, заставила задуматься над некоторыми вещами, к которым раньше у меня было чётко установленное отношение, а теперь… Всё значительно усложнилось. Я люблю детей. В детстве, представляя себя взрослого, я думал о красивой девушке рядом со мной и паре-тройке ребятишек, играющих на лужайке у дома. Пускай во многом наивная, но всё-таки классика. Теперь же, за какие-то два месяца, проведённые в компании новоприобретённой сестры, я перестал видеть своё будущее, стал отмахиваться от планов на него, боясь увидеть в нём если не пророческую, то почти очевидную, фатальную неизбежность. Девушка, ребятишки, лужайка и дом растворились в тумане, а из-за серых слоёв туманного дыма вырисовываются неясные очертания берега, на котором стоит Изабела. И я с ней рядом. Но это не будущее, это тупик. Невозможная, недопустимая перспектива, возникшая внезапно и столь стремительно — у меня даже не было времени понять, откуда взялась эта картинка, но она есть, и теперь ни о чём другом я думать не могу. — ... иногда сильно напоминает его, особенно, когда злится. Ты не замечал? — Прости... я прослушал, что ты сказала? — Мне показалось, что она больше похожа на отца, чем ты, я и Алия. — Кто? — Изабела. — А-а... Ну, да. Ты, пожалуй, права. Ким внимательно смотрит на меня и делает глубокий вдох. — Кор, можно задать тебе вопрос? Я поднимаю на неё взгляд. — С каких пор ты спрашиваешь? — Не знаю, — она откидывается на стуле, обняв себя руками, и вопросительно смотрит на меня. — Ты часто бываешь у неё дома? Я долго смотрю на сестру, ощущая, как ускоряется приток крови к рукам, к лицу. Я был бы благодарен Ким, если бы у неё не было этого вопроса, но он возник. Поднимаюсь с места и иду к чайнику, чтобы плеснуть себе побольше кипятка, хотя кружка в моих руках и без того слишком горячая. Спиной чувствую, как Ким наблюдает за мной, и с удивлением понимаю, что начинаю нервничать и злиться. — Да, иногда бываю, — бросаю я искусственно спокойным тоном, не поворачиваясь. — Мне показалось, ей у нас не понравилось, — осторожно медлит Ким. — С чего ты решила? — чайник в моей руке начинает подрагивать. Ответ приходит долго. — Мы положили её в хорошую комнату, но она ушла спать к тебе. Я со злостью швыряю чайник на подставку. — И какое это отношение имеет к тому, как часто я наведываюсь к ней в гости? — спрашиваю я тоном, которым не привык разговаривать с Ким, требовательно, зло. Я поворачиваюсь к ней. Она тоже поднимается с места, крепче обнимает себя руками, делает несколько шагов в мою сторону. Нас разделяет кухонный остров. — Пожалуйста, не злись на меня, — тихо говорит она. — Просто пойми, со стороны это выглядит немного странно и... неправильно. — Что именно неправильно? Она делает глубокий вдох, закрыв глаза, словно готовится к бою. Когда она снова смотрит на меня, её взгляд становится пристальным, поучающим, словно перед ней маленький ребёнок. — То, что ты спишь с ней в одной кровати — неправильно. — Господи Иисусе, Ким, только не превращайся в маму! Ушам своим не верю. Ей просто приснился плохой сон, а ты уже подумала чёрт знает что! — Ничего я не подумала. Прости меня, Кор, я не хотела тебя обидеть, просто мне действительно показалось, что... — она резко осекается. Я скрещиваю руки на груди и киваю с неприкрытым вызовом: — Ну, говори. В глазах Ким — смесь отчаяния и настойчивости. Она продолжает: — С Изабелой что-то не так. Я не хочу, чтобы у тебя появились проблемы из-за неё. Это ни в коем случае не значит, что ты должен отказываться от общения с ней, но если тебя самого что-то тревожит, ты можешь обсудить это со мной, ты же знаешь… — Свои проблемы я как-нибудь сам решу, благодарю. И прошу, оставь свои наставления для будущего ребенка. Похоже, твой материнский инстинкт созрел раньше времени. — Что с тобой, Кор? — Что со мной? Со мной всё замечательно. Точнее, было бы замечательно, если бы тебе не вздумалось поиграть в мою воспитательницу. Только мне уже не десять лет. Ты всё время забываешь об этом, может, потому что тебе проще делать вид, будто тебе не всё равно, но на самом деле ведь давно плевать. У тебя теперь другая семья, ты живёшь с ними, празднуешь с ними, ты даже не можешь приехать на концерт своей младшей сестры, хотя знаешь, что она всегда надеется и ждёт, что ты придёшь! И я ждал. Всё время. Брови Ким изгибаются в болезненном выражении: — Ты же знаешь, почему я не могу приехать. Я развожу руками и мотаю головой. Пути к отступлению нет — мы пришли к той точке, когда сдавать назад — самый глупый выход. — Нет, Ким. Я не знаю. Ты же не хочешь ничего объяснять. Зато очень любишь делать нравоучения. Тебе не кажется, что для этого уже немного поздно? — Не кричи, Кор прошу тебя! То, о чём ты говоришь — неправда. Я очень сильно люблю вас обоих и ужасно скучаю, и мне не всё равно! Но я же не слепая. С тобой что-то происходит в последнее время, и я за тебя переживаю. Мама звонила мне. — О, вы ещё с мамой меня по телефону обсуждаете. Блеск. — Кор, не обижайся, но мне кажется, что общение с Изабелой... Ким снова замолкает, глядя на меня с умоляющей беспомощностью. И это впервые не трогает меня. Я бессердечно ухмыляюсь, прекрасно сознавая, насколько это жестоко: — Что? Договаривай! "Плохо на меня влияет"? — Нет... Делает тебя несчастным. Я застываю, чувствуя, как исчезает ухмылка, как руки, скрещённые на груди в попытке выдать самооборону за враждебный настрой, каменеют, словно в мышцы вкололи жидкий цемент... Я верю, что она не хотела задеть меня — вижу это по преданному заботливому взгляду, слышу в мягком голосе, чувствую в осторожной, успокаивающей интонации, которую она использовала всякий раз, когда хотела унять мою нервозность и помочь мне. Но она попала в десятку, она задела меня очень глубоко, и это злит меня больше всего остального. Я смотрю на Ким в упор: — По крайней мере, в отличие от тебя, она меня хотя бы не бросает. Взгляд Ким ожесточается, его заволакивают едва сдерживаемые слезы. Я знаю, что сделал ей больно, что не имел права обвинять её, что был несправедлив в своём жестоком утверждении, прозвучавшем как приговор, но слишком, слишком взвинчен этой неоправданной, постоянно растущей обидой, которая с каждым днём лишь растёт и делает меня всё более и более уязвимым. Ким яростно всхлипывает: — Не смей так говорить. Я вижу, что ей с трудом удаётся держать себя в руках, но всё равно продолжаю стоять напротив неё, скрестив руки: — Но это ведь правда. Ты бросила меня. — Не смей! — Если бы я сам всё это время не навещал тебя, ты бы и не вспомнила, что у тебя когда-то был брат. — Ах так, значит? — на щеках Ким блестят крупные слёзы. — Думаешь, ты один знаешь, что чувствуют другие? Думаешь, я специально уехала подальше, чтобы... Ты понятия не имеешь, как сильно я по вам всем скучаю, как больно мне каждый раз смотреть на семейные фотографии... — Мне тоже больно, знаешь! Только я не в силах изменить эту ситуацию, а вот ты можешь, только ничего не хочешь с этим делать, потому что это очень удобно — страдать, в то время как другие пытаются склеить семью по кусочкам! Ким вздрагивает и опускает взгляд в пол, словно я её ударил. По обеим щекам медленно спускаются слёзы. Спустя несколько секунд убийственного молчания, она закусывает губу и мотает головой: — Я больше не хочу с тобой разговаривать. Это как ещё один удар — уже мне — чуть повыше солнечного сплетения. Я пожимаю плечами с деланным равнодушием: — Как угодно. Пойду разбужу Изабелу и поеду домой. Я прохожу мимо Ким, случайно бросив взгляд на едва заметную выпуклость её живота, просвечивающую под ночной сорочкой, и чувствую себя препаршиво. Я отчаянно хочу прокрутить время назад, чтобы вовремя остановить эту дурацкую ссору, но опомнился поздновато. — Ты просто конченый идиот! — кричит Ким мне вслед, выбежав за мною в холл, когда я начинаю подниматься по лестнице на второй этаж. — Не проходит ни дня, чтобы я не переживала за тебя, Алию и отца! Думаешь, я не знаю, как тебе плохо? За тебя, Кор, я волнуюсь больше, чем за кого-либо, потому что тебя очень легко сломать... Не выдержав, я оборачиваюсь на середине лестницы: — Хочешь сказать, что я слабый? — Ты не слабый, Кор. Ты чувствительный. И я тоже. Это не хорошо и не плохо, но ты позволил навязать себе отцовские суждения обо мне, хотя в глубине души знаешь, что они несправедливы! — То есть, всё-таки слабый? — Я могу только догадываться, почему ты изменил своё мнение. Я ей не нравлюсь, хотя она меня даже не знает. Но у неё может быть своё отношение ко мне, она имеет на это право, и я её не осуждаю, но слышать такие слова от тебя, Кор, — просто кошмарно! — Не впутывай сюда Изабелу, — цежу я. — Это не она давала мне пустые обещания быть рядом, а потом свалила в другой город. — Ты дурак? Ты что, не помнишь, как всё было?! — Знаешь, наверное, не помню. Я ведь идиот, слабый, ещё и дурак. Не повезло тебе с братом. — Кор, вернись сейчас же! — Боже, почти как утречко в сумасшедшем доме... Заслышав спокойный, ленивый голос, доносящийся с первого этажа, я оборачиваюсь. Позади Ким открыта дверь ванной, из-за которой показывается Изабела, завёрнутая в голубое банное полотенце. Бросив насмешливый взгляд на нас с Ким, она подходит к высокому напольному зеркалу в прихожей и начинает расчёсывать свои длинные влажные волосы. — Изабела, я думала, ты наверху. Прости, если мы потревожили тебя, — Ким виновато смотрит куда-то в сторону. Изабела смотрит на неё в отражении зеркала: — Да ничего, можете продолжать, я люблю скандалы. Я устало сажусь на ступеньки и начинаю тихо смеяться от безысходной нелепости ситуации, в которой оказался. Янтарные глаза обращаются ко мне через зеркало: — Как спал, котёнок? Я случайно перехватываю взгляд Ким. — Превосходно. — Я тоже превосходно. Если бы у меня дома были такие матрасы, я бы никогда с постели не вставала. Кимберли, ты неплохо устроилась. Ким мнёт в пальцах кружево на рукаве: — Хочется верить, что это был комплимент. — Жаль, я не увидела твоих новых папу и маму, но что поделаешь. Деловые люди. Мне всегда интересно знакомиться с теми, чей жизненный уклад отличается от моего. Считай, что со всеми. Моя собственная мамаша активной жизненной позицией никогда не славилась. — У меня есть родители, — как-то неуверенно возражает Ким. — Я была бы тебе признательна, если бы ты не называла так моих свёкра со свекровью. Изабела невозмутимо вскидывает бровь, отбрасывая за спину каскад золотистых волос, и поворачивается к Ким: — А разве у вас тут не вселенская любовь? Ладно, забей, мне всё равно, если честно. Даже как-то странно, что у нас с тобой один папочка, не находишь? Ты хорошая, а я сука, как он. — Изабела, я… — Он уже знает? — Изабела кивает на её живот, и Ким вдруг почему-то инстинктивно прикрывает его руками, делая небольшой шаг назад. Что-то происходит между ними — смутный, невербальный диалог, непонятная мне конфронтация: противоборство насмешки Изабелы и мольбы Ким. Я успеваю увидеть это в считанное мгновение, и чувствую себя крайне удивлённым, отодвинутым на задний план, непосвящённым в некую тайну, о которой так хорошо известно всем, кроме меня. — Расслабься, я ему не скажу, — левый уголок губ Изабелы ползёт вверх. — И он тоже будет молчать, верно? — она вдруг кивает в мою сторону. — Он же не хочет, чтобы всё повторилось, да, братец? И вдруг происходит нечто совершенно странное. Я не вижу лица Ким — она стоит ко мне спиной, но Изабела, бросив на неё взгляд, неожиданно резко меняется в лице. Когда она смотрит на меня, в её глазах сомнение смешивается с искренним удивлением и… страхом. — Неужели? — мне с трудом удаётся расслышать тихий вопрос Изабелы. Ким еле заметно кивает. Всё это начинает напоминать дурно организованный розыгрыш, поэтому моё терпение быстро кончается, и я спрашиваю, немного резковато: — Может, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? Изабела моментально приходит в себя и снова отворачивается к зеркалу, занявшись собой. — Собирайся, братец. Мы уезжаем. Ким устало опускает руки: — Да ладно вам, останьтесь хотя бы до вечера. Шейн с Алексом собирались делать барбекю. — С превеликим удовольствием, но мы с Кором едем в Скарборо с моим бойфрендом. — Что? — одновременно с Ким выпаливаю я. Ким поворачивается и вопросительно смотрит на меня, и мне приходится сделать вид, что я просто ослышался. — Ты про поездку с Джастином? — откашливаюсь я. — С Джаредом. — Прости, я запутался. У тебя очень много парней с именами, начинающимися на «Дж». Хотя нет — у тебя просто слишком много парней. Изабела показывает мне язык в зеркале. — В Скарборо? — удивлённо спрашивает Ким. — Это же так далеко. Зачем вы туда едете? — Не очень далеко, если поспешить, — Изабела растирает по щекам прозрачный крем. — Культурная программа, — поясняет она. — А ещё я хочу побродить по побережью. Говорят, там водятся крабы. Кор, возьми плавки, будешь нырять за ними. — Ага, бегу и падаю. — Именно так выглядит его игра в баскетбол, если смотреть с трибун, — Изабела поворачивается к нам. — Ладно, я наверх. А вы пока докричите тут всё, что не докричали друг другу. Она проходит мимо меня вверх по лестнице, задев — нарочно или нет — банным полотенцем, и скрывается за дверью в комнату Молли и Джеймса. Ким всё ещё стоит спиной ко мне. Я долго смотрю на неё. — Ты что-то скрываешь от меня, — медленно говорю я, скорее утверждая, чем спрашивая. Я замечаю, что руки Ким снова тянутся к животу. Она кажется такой маленькой, хрупкой, неспособной защищаться — я не выдерживаю, встаю с места, подхожу к ней и обнимаю за плечи. Она сразу же обнимает меня в ответ, положив голову мне на плечо. — Прости, я был козлом, — искренне раскаиваюсь я. — Больше не буду. — Всё нормально, — она хлопает меня по плечу и отстраняется. — Ты был прав, я действительно способна переломить эту ситуацию, но не делаю этого не потому, что не хочу, а потому что… — Ким замолкает. — Почему? Она поднимает на меня взгляд. — Мне страшно. Я непонимающе смотрю на неё: — Чего ты боишься, Ким? Я могу помочь тебе, хочешь, я поговорю с ним, я буду аккуратно… — Нет. Не надо. Я пока не готова. — А ты вообще когда-нибудь будешь готова? — Не знаю, — честно отвечает она. Я хочу задать ей тысячу вопросов, хочу сказать сотню вещей и сотню раз предложить помощь, но не делаю этого. Я не могу решать за неё. Сейчас я понимаю это так ясно, как никогда. Даже если она так никогда и не найдёт в себе силы вернуться в родной дом, пусть даже в качестве гостя на один день, — значит, так тому и быть. Мне пора наконец отпустить её. Отпустить свою Кимми. — Я собрала твои вещи, иди переоденься в ванной и поехали. Джаред подъедет сюда через пару минут, — уже одетая в шорты и футболку Изабела швыряет мне рюкзак с моими вещами и садится на диван в прихожей, чтобы надеть кроссовки. Я еле останавливаю себя от колкого замечания, что её глупая шутка уже затянулась. Бросив на Изабелу мрачный взгляд, тащусь в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок. За дверью в прихожую слышатся голоса Кимберли и Изабелы — я пока не решил, как оценивать произошедшее между ними знакомство, но одно мне точно известно: с Изабелой вещи всегда могли принять наихудший оборот, так что, наверное, сейчас мне нужно радоваться. Ким провожает нас до двери, обнимает меня на прощание и, помедлив секунду-другую, так же тепло обнимает Изабелу, чего та совсем не ожидает — в ответ на её смущённый и растерянный взгляд я широко улыбаюсь. — Надеюсь, вы хорошо проведёте время, — говорит Ким, открывая дверь. — Приезжайте на Рождество, у нас будет очень весело. Можешь взять с собой маму, — она смотрит на Изабелу. — Боюсь, если она вообще доползёт до Лондона, Рождество будет справлять в ближайшем баре. Но спасибо за приглашение. Котёнок, давай живее, Джаред уже ждёт. Всего хорошего, Ким, не думала, что скажу это, но было… интересно с тобой наконец познакомиться. — И мне. Пока, ребята! Кор, позвони маме, как будет свободная минутка, она волнуется! Попрощавшись с Ким, я спускаюсь по крыльцу. Изабела догоняет меня и хватает за локоть. — Ты бы хоть предупредил меня, что она полезет обниматься, — тихо бурчит она. — Корин, не туда! — она подталкивает меня в сторону проезжей части, когда я собираюсь поворачивать на тротуар. Я поднимаю голову и вижу припаркованный синий хэтчбек; незнакомый рослый парень машет нам рукой с водительского кресла. — Ты серьезно? — спрашиваю я скорее у воздуха, потому как Изабела, опустив моё предплечье, скачет к выходящему из машины парню и виснет у него на шее, пока я притворяюсь протерозойской окаменелостью, пытаясь понять, в какую игру на этот раз втянула меня сестрица. Боже, Пресвятая Франческа, ну конечно, давайте ещё целоваться у меня на глазах! С отчаянной безысходностью я смотрю на них, с поражением признаваясь самому себе: при виде чужих рук на талии Изабелы я ощущаю болезненный укол ревности. Сгорая от бессильной злости, обхожу машину сзади, чтобы не видеть счастливо обжимающуюся парочку, открываю багажник авто и швыряю туда свой рюкзак. Настроение стремительно рвётся по швам. Когда я остервенело тянусь к багажной дверце, чтобы захлопнуть её, меня останавливает мужская рука с парочкой верёвочных браслетов на запястье. — Полегче, парень! Ты что, хочешь пальцы себе отрезать? «Один-из-трёх» улыбается широкой дружелюбной улыбкой, закрывает багажник, встряхивает длинной каштановой чёлкой и протягивает мне большую ладонь: — Я Джаред. Можно Ред. Он выше меня на пару сантиметров, а ещё улыбается без остановки, как жизнерадостный кретин в какой-нибудь дрянной американской комедии. Я с неохотой пожимаю его руку: — Кор. Джаред смеётся: — Рад наконец познакомиться, Изабела много про тебя рассказывала. Вы похожи, кстати, ребята, — он переводит взгляд с лица Изабелы на моё. — Ладно, поехали скорее от этого дождя, оторвёмся как следует в Скарборо. Изабела прыгает на переднее сиденье, рядом с водительским. Застёгивая ремень безопасности, она бросает на меня озорной взгляд, когда я со злостью плюхаюсь на задний ряд сидений, звонко шмякнув дверцей. — И когда ты собиралась сказать мне? — яростно шепчу я, пока Джаред вычищает ложу под лобовым стеклом от опавших листьев. — Я же сказала, — Изабела невозмутимо вытягивает козырёк над сидением и поправляет макияж в крошечном зеркальце. — Десять минут назад? Ты ведь не только что эту поездку продумала? Неужели так трудно было сообщить о своих планах заранее? — Не понимаю, почему ты так злишься. Будет весело. Я откидываюсь на сидении, скрестив руки на груди и уставившись вперёд. За стеклом длинные пальцы Джареда проворно сгребают мелкие листочки в ладонь. — Кто он такой? — несмотря на мои попытки выровнять интонацию, мне не удаётся скрыть ревность в голосе. На лице зеркального двойника Изабелы появляется ухмылка. — Всего лишь наш водитель. Это последние выходные, которые я планирую провести с ним. Он мне нужен только лишь потому, что у него есть тачка и права. Я не буду лезть к нему в штаны, если тебя это так беспокоит. В лицо сразу же бросает жар, я отворачиваюсь к левому окну: — Меня это совершенно не волнует. Делай, что хочешь, только не при мне. Абсолютная неумелая ложь. Я чувствую себя последним злодеем, оттого что вместо сочувствия и жалости к этому парню испытываю неуместное облегчение. Разве можно так радоваться, когда эта самовлюблённая эгоистка, садистка и приспособленка не моргнув глазом сообщает тебе, что манипулирует этим бедолагой, используя его в качестве средства к достижению цели… Нет, врать себе не имеет смысла — как бы мне ни хотелось, я не могу выдавить из себя жалость — ревность, свернувшаяся удавкой вокруг моего горла, уступила место ликованию. Изабела, принявшая моё молчание за обиду, тянется назад и берёт меня за руку: — Я знаю, что ты собираешься сделать. Попросишь Джареда высадить тебя на границе города и поедешь домой. Я хочу, чтобы ты поехал со мной, Кор. Пожалуйста. Она пытается подобрать слова, раздираясь между желанием убедить меня и стремлением сохранить собственную гордость, и в конечном итоге приходит к последнему. Изабела молча держит меня за руку. Я смотрю ей в глаза: — Если бы я собрался поехать куда-нибудь с тобой и взял с собой Тену — скажи, ты бы поехала? Глаза Изабелы сверкают недобрым огнём. Она резко выпускает мою руку, царапнув по ней ногтями: — Я же сказала тебе, мне плевать на него! При чём здесь твоя грёбаная… Она вдруг замолкает и отворачивается, когда Джаред открывает дверь и садится за руль. Мы трогаемся в полном молчании, прерываемом мычанием хозяина машины, пока он отыскивает на приёмнике нужную радиостанцию. За окном медленно проплывают красивые дома и чистые улочки, машину вскоре наполняют тихие голоса радиоведущих, обсуждающих новости за последнюю неделю. Внезапно я ловлю себя на том, что придумываю речь для сознательной правдоподобной лжи, которую собираюсь преподнести отцу в качестве оправдания за очередное долгое отсутствие. Устало проведя рукой по затылку, я смотрю на Изабелу, её высунутую из окна изящную руку с кленовым листом в тонких пальцах. О чём она думает? Действительно ли она затеяла эту поездку, чтобы побыть со мной, или ей просто скучно и она так развлекается? А главное — как долго будет продолжаться наше обоюдное игнорирование того странного вида отношений, которые возникли между нами? Кто из нас первым наберётся храбрости начать этот разговор? Ким ведь уже что-то заподозрила, хотя даже не представляет, насколько всё плохо. А может, я просто больной психопат с извращённой тягой к сестре, а все мои догадки и смутная надежда, что Изабела тоже видит во мне нечто другое, нежели просто брата, — всего лишь плод моего воспалённого рассудка? Может, я действительно помешался на ней, а с её стороны представляю собой лишь забавную игрушку, способ занять время этой странной дружбой, пока она не нашла себе очередного Джареда, или Джастина, или тысячу других Коринов, у каждого из которых свой срок годности? Нет, об этом думать невыносимо. Она мучает меня даже так, повернувшись ко мне спиной и не говоря ни слова. Я должен наконец узнать правду, иначе никогда не успокоюсь. На турнирной таблице ещё одно очко в твою пользу, Изабела. Снова. — Сколько нам до Скарборо? — мрачно подаю я голос. Моей наградой служит её взгляд. Она оборачивается и смотрит на меня с обезоруживающей искренностью, на губах — спокойная благодарная улыбка, а в её глазах сверкает расплавленное золото. Её красота завораживает меня, пригвождает к месту, как музейное насекомое под табличкой коллекционера. Я делаю рваный вдох. Изабела тут же отворачивается. — Часов пять, если без пробок, — Джаред смотрит на меня через зеркало заднего вида и смеётся. — Но ты же знаешь, чувак, без пробок не бывает! *** Вопреки моему оптимизму и согласно прогнозу Джареда, дорога тянется бесконечно долго. Растянувшись на заднем ряду, я лежу на спине, разглядывая постоянно меняющуюся картинку неба через окно в потолке авто. Пару раз нам пришлось остановиться у придорожных пунктов питания, чтобы взять еду с собой в машину, хотя Джаред был за то, чтобы поесть в самом заведении. «Крошка, Бога ради, только не пролей пепси на кресло — брат убьёт меня, если увидит пятно». Примерно трёх первых часов совместной поездки мне хватило для того, чтобы как следует узнать Джареда и перестать беспокоиться на его счёт, хотя ненавидеть его было бы проще — эта ненависть подарила бы мне шанс на самообман. Я считал бы свою ревность оправданной, будь он одним из тех наглых молодых придурков, которые относятся к своим девушкам, как к рубашкам, которые меняешь каждые два-три дня. Таких парней полно в старшей школе, в моём собственном классе — они внушают остальным нечто среднее между мужским уважением и скрытым отвращением, ненавидеть их приятно и легко, и это не вызывает угрызений совести. Поэтому я испытываю чуть ли не огорчение, наблюдая за этим болтливым энергичным сгустком смеха, наивности и глупых шуточек, который смотрит на Изабелу с почти что щенячьей преданностью. Чёрт его знает, может статься, я сам так на неё смотрю. Я вынужден признать, что Джаред неплохой парень, если даже он не любит мою сестру — его заботливое отношение к ней вызывает одобрение и доверие. То, как он следит за тем, чтобы она не простыла на сквозняке, который сама устроила, опустив стекло со своей стороны; как напоминает ей не увлекаться пивом, которое заставила его купить в магазине у дороги; как пытается поднять ей настроение своей болтовнёй и абсолютным отсутствием музыкального слуха, подпевая певице на радио, — говорит о его желании сделать её живой. Мне почти что жаль его, когда в ответ на его длинный рассказ о поездке с братом в Эссекс Изабела отвечает раздражительным «угу», даже не оторвав глаз от окна. Но всё равно — стоит мне увидеть, как они переплетают руки, или его пальцы, поправляющие её волосы, — как внутри грудной клетки вспыхивает пожар, и мне приходится брать себя в руки, чтобы удержаться от идиотского покашливания или заданного невпопад вопроса с единственной целью перебить их молчаливый обмен нежностями. Когда спустя ещё пару часов автомобиль застревает в мешанине прочих машин, простирающейся в бесконечность насколько видно глазу, даже железная выдержка Джареда даёт трещины. — Надо было ехать в Лидс, — устало вздыхает он, выбрасывая сигаретный окурок в окно. — У дядьки там знатная квартира рядом с крутым клубом. — Меня тошнит уже от твоего голоса, — не скрывая раздражения, бросает Изабела. — Так сложно закрыть рот хоть на минуту? Заткнись и веди машину. — Детка, зачем быть такой грубой? Я не могу удержаться от нервного смешка. Джаред кидает на меня взгляд и улыбается. — Кор, а ты чего решил тащиться за крабами к чёрту на рога? — Меня как будто спрашивали, — беспомощно вздыхаю я. — Та же фигня, чувак. Уж не знаю почему — сказывается ли усталость, долгая дорога или напряжение — мы с Джаредом начинаем хохотать, как сумасшедшие. Изабела мотает головой, повернувшись к окну: — Придурки. Следующие полчаса мы с Джаредом обсуждаем, как поедем на весенние каникулы в казино в лондонский Ритц и не возьмём с собой Изабелу. А потом поездку по ночным клубам Барселоны — тоже без Изабелы. Всё это сопровождается периодическим хохотом и фантастическими комментариями Джареда. Изабела, словно отрешившись от всего, неподвижно смотрит в окно. Когда наши планы переваливают за отметку под пятьдесят лет — и Изабелы, разумеется, нет ни в одном из них — она молча перелезает назад ко мне, садится рядом и кладёт голову мне на плечо. Вид при этом у неё непривычно грустный. Не обращая на неё внимания, Джаред продолжает мечтать вслух, а я внезапно оказываюсь скованным её неожиданной ранимостью. Не поднимая головы, Изабела тихо произносит, так, чтобы это слышал только я: — Если ты когда-нибудь оставишь меня, — в её голосе нет злобы, только грусть, — я даже не буду пытаться жить дальше. Я взволнованно хватаю её за плечо в надежде повернуть лицом к себе, чтобы увидеть — что? Ухмылку на её лице, хитрый блеск в глазах — любое указание на шутку или очередную жестокую попытку манипулировать. Но она продолжает сидеть опустив взгляд, уткнувшись лицом в моё плечо, только её левая рука обвивается вокруг моего предплечья и застывает в неподвижности. Мне кажется, она не может не слышать, с какой тревогой барабанит сердце у меня в груди. — Брось эти глупости, — с досадой на себя тихо говорю я. Изабела мне не отвечает. *** К сияющему указателю «Добро пожаловать в Скарборо» мы приезжаем поздним вечером, и уже на месте обнаруживается, что никто из нас не имеет ни малейшего желания отправиться в увлекательный путь для обзора местных красот — всех нас дико тянет в сон, а Джаред пару раз чуть не вырубается прямо за рулём. Решив отложить экскурсию до времён, когда всеобщий настрой будет чуть более бодрым, мы останавливаемся возле первой попавшейся автозаправки с несколькими комнатами под сдачу на верхнем этаже, наскоро перекусываем бургерами в местной закусочной, а затем снимаем комнату в мотеле на имя Джареда. Добродушный хозяин провожает нас до двери, желает доброй ночи и на прощание угощает рыбным пирогом, который приготовила его жена. Да уж, видок у нас, наверное, совсем жалкий, ничего не скажешь. Джаред жадно набрасывается на еду, едва толкнув ногой дверь в комнату. — Я сплю на кровати, — сразу же заявляет Изабела, впорхнув в номер. — Вы, парни, устраивайтесь на диване. — Вот уж нет, — возражает Джаред. Я захожу самым последним, медленно прохожу вперёд, осматривая комнату. Тусклые светильники ржаво-жёлтым светом освещают два небольших окна, выходящих на заправку, крохотный телевизор, двуспальную кровать в углу комнаты, пару тумбочек, кресло и деревянный стол с двумя стульями. Нечто, наподобие балкона-терраски выходит на улицу с противоположной стороны от двери. Я устало опускаюсь на старую тахту, которая вполне могла бы сгодиться для спанья, если бы не скрипела, как столетние качели. — Я посплю на балконе, а вы ложитесь на кровати, — я подаю голос через стеклянную стенку, стараясь не обращать внимания, как эти слова царапают горло. Голова Джареда высовывается из-за арочного проёма. — Мило у тебя тут. Не хочешь пирог? Охрененная вкуснятина!— он потягивает мне тарелку. — Нет, спасибо. — Тот чувак сказал, постельное бельё в ящике под телевизором. — Я найду, спасибо. Спокойной ночи, Джаред. — Спокойной ночи, друг. Завтра устроим этому городу хорошую встряску. Я улыбаюсь ему и хлопаю по протянутой ладони. Несмотря на жуткую усталость, заснуть мне не удаётся ещё очень долго. Проклятая кушетка подо мной издаёт такие душераздирающие вопли, стоит мне шевельнуть хоть пальцем, что безопаснее всего вообще не дышать. В какой-то момент из комнаты слышится невнятная возня и тихие раздражённые разговоры. Вопреки своей врождённой тактичности — не смеши Бога, Корин, в каком месте ты отыскал у себя тактичность? — я ловлю себя на том, что прислушиваюсь. — Убери руки. — Ладно тебе, детка, ты снова такая злая. Что с тобой происходит? Тишину прорезает звонкий удар. — Ау! — Ты оглох? Не смей меня трогать. Отвернись и спи себе дальше, иначе я запихаю пододеяльник тебе в глотку и придушу подушкой во сне. — Ну хватит тебе, Изабела, прекрати… Я обречённо вздыхаю. Видит Бог, мне нравится Джаред, я не хотел с ним драки, но видимо, этого не избежать. Я приподнимаюсь на кушетке. Пол сотрясает гулкая дрожь — кого-то скинули на пол. — Мало тебе? Сейчас ещё ночником по голове получишь! Пошёл вон отсюда! — Ты спятила? Изабела, чёрт возьми, я головой ударился! — Я сейчас ещё добавлю. — Конченая психопатка. — Ты кого психопаткой назвал? А ну иди сюда, я сейчас твой язык тебе в зад запихаю! Спустя несколько секунд ко мне на балкон влетает Джаред, держа в руках постельное бельё. Бросив одеяло и подушку на пол, он ложится вниз и накрывается пледом, который стащил с кресла. — Проблемы? — спрашиваю я, снисходительно кивая. Джаред хмуро кладёт голову на подушку, повернувшись ко мне лицом. — Ты не обижайся, Кор, — мрачно говорит он, — но твоя сестра больная на всю голову. Повернувшись на спину, я тихо смеюсь в потолок.